Часть 5 (1/1)

Антон влетает в школу, чуть не убившись по пути о стеклянные двери; он жутко опаздывает: занятие началось пять минут назад, и Настя его просто прикончит — лучше бы всё-таки убился о двери. Он даже не успел доесть свой завтрак — Арсений приготовил ему ролл с фалафелем, и Антон жуёт по пути, рискуя поперхнуться — ещё одна потенциальная нелепая причина смерти.Вчера они так поздно закончили делать презентацию, что Антон проспал всё на свете и теперь ругал себя за то, что действительно не взял отгул на работе, как советовал Арсений, — а после занятия с детьми надо будет успеть пообедать и снова сломя голову бежать в универ, чтобы не опоздать на экономику — иначе там-то его точно убьют.С этими паническими мыслями он в два широких шага взлетает по лестнице, сворачивает за угол — и тут же врезается в чьё-то туловище.Фалафель вываливается из его руки и драматично шмякается на линолеум.— О боже мой, прости! Прости, пожалуйста!Антон поднимает глаза и видит перед собой Серёжу.— Господи, как неловко, я такой неуклюжий! — с досадой восклицает он.У Антона сердце истерично ёкает; он в ступоре пялится на Серёжу, мгновенно краснеет, а потом чувствует, как из носа начинает течь сопля — у него всегда так после улицы. Глаза слезятся — он пытается задержать дыхание, чтобы сопля не потекла дальше, но в итоге всё равно громко шмыгает и вытирает нос рукавом — ну, пиздец, блядь, очаровательно.— Ты плачешь? — с испугом спрашивает Серёжа. — Господи, прости, я не хотел, мне так жаль!— Нет-нет, — наконец выдавливает из себя Антон, — это твоя вина, а не моя! Ой, в смысле, моя, а не твоя... Блин.Серёжа даже не замечает глупой оговорки, смотрит так виновато, будто на глазах Антона нечаянно наступил на его любимого и единственного хомячка.— Ты так спешил, а я, дурак, залип в телефоне! — ругает он себя. — Я тебя не ударил? Мне показалось, что я задел тебя по носу.Серёжа обеспокоенно подаётся ближе, чтобы рассмотреть его нос на предмет повреждений.— Н-нет, всё хорошо... — лепечет Антон, на автомате вжав голову в плечи.— Уф, боже... Что за день сегодня. — Серёжа выдыхает, а затем опускает обречённый взгляд вниз. — Жалко твою шаурму.— Это фалафель.— А.Они оба смотрят под ноги на расквашенные кусочки нутовых шариков в помидорных ошмётках, которые вывалились из ролла.— Надо это убрать, — бормочет Антон, садясь на корточки.Серёжа присаживается рядом и, порывшись в портфеле, протягивает Антону раскрытую упаковку бумажных платочков.— Здравствуйте, — говорит Антон, вытаскивая один, и тут же понимает, что перепутал слово. — Ой, блядь... Блин! В смысле ?спасибо?. Блядь, прости... Да сука! То есть ?ёлки-иголки?. Нет, это не сюда. Да что ж такое!Ему так неловко, что уши горят от стыда, пот по лбу течёт градом и сопля эта ебучая снова ползёт вниз, но Антон успевает поймать её платочком как раз в тот момент, когда она едва не капает на пол.Серёжа смотрит на него — а потом вдруг начинает смеяться, мягко, по-доброму, своим красивым ласковым смехом, и у Антона в груди, по ощущениям, врубается диснеевский мюзикл — с птичками, бабочками и радугой. Серёжа достаёт ещё один платочек и сам начинает убирать следы фалафелекрушения.— Я Сергей, кстати, — говорит он. — Серёжа.Антон глупо наблюдает, как он сгребает всё в одну кучу и принимается вытирать с пола майонезную жижу.— Да, знаю. Ты папа Никиты. А я Антон.— Да, знаю, — в тон ему отвечает Серёжа. — Ты преподаватель Никиты. Занятие уже началось, ты не опаздываешь? Может, пойдёшь? Я здесь всё уберу, не волнуйся.— Не-не, я никуда не опаздываю, у меня всегда есть минутка, чтобы, ну, просто посидеть в коридоре на полу с папой Никиты, — весело говорит Антон и тут же мысленно отвешивает себе поджопник: господи, ну что он несёт?!— Точно? — переспрашивает Серёжа.— Да укуси меня пчела, если не точно, — отмахивается Антон — блядь, ему стопроцентно пизда от Насти.— Ты такой забавный, Антон. — Серёжа смеётся и смотрит на него с умилением. — Неудивительно, почему Никита тебя обожает.Внутренняя истерика Антона немного утихает, и от Серёжиных слов на сердце мигом теплеет.— Он классный парень, тебе с ним повезло. Если у меня когда-нибудь будет ребёнок, хочу, чтоб он был таким же классным, как Никита.Серёжа смущённо опускает голову вниз, улыбается и снова смотрит на Антона — его бархатные карие глаза блестят.— Ты наверняка будешь прекрасным папой.— Если перестану врезаться в людей в коридорах и ронять еду на пол, — фыркает Антон.— Слушай, — говорит Серёжа, — мне всё-таки ужасно стыдно за то, что я лишил тебя завтрака. Ты же голодный будешь после занятия. Давай я в качестве компенсации свожу тебя в... фалафелечную. Такие есть вообще?— Да не надо, ты чего, — мнётся Антон, — всё в порядке… Съем кого-нибудь из детей.Они смеются вместе.— Нет, нет, я настаиваю, как раз заберу вас с Никитой, и сходим. Ну что?Серёжа смотрит на него с таким решительным видом, что сопротивляться невозможно. Антон вздыхает, зачёсывает пальцами чёлку и сдаётся:— Ладно. На Мясницкой тут есть одно место, пешком можно дойти.— Отлично, — Серёжа расплывается в радостной улыбке, подбирает наконец с пола весь мусор и встаёт на ноги.Антон поднимается следом, и его коленка громко щёлкает на весь коридор: да боже, этот парад неловкостей когда-нибудь закончится сегодня или нет? Серёжа ойкает и с беспокойством смотрит на его ноги.— Всё нормально? Это так и должно быть?— Да, не переживай, это просто газы. Блядь. Блин... В смысле. Газы в суставах щёлкают, ну, знаешь. Воздух.У Антона снова краснеют уши; Серёжа смеётся и смотрит на него, закусив губу.— Ладно.— Да.— До сегодня?— До сегодня.Он быстро обходит Серёжу, бежит к кабинету и на ходу охуевающе таращится в пустоту, затем морщится, корчит страдальческое лицо, хмурится, закатывает глаза, лыбится сам себе счастливо — и снова охуевающе таращится в пустоту.Он такой жалкий и такой влюблённый по уши, но он идёт на свидание с парнем, который ему нравится. Феноменально.*Эд просыпается, когда чувствует, что кровать прогибается под чужим весом — снова, как вчера. Он приоткрывает глаза и видит Арсения с кружкой кофе в руках и тарелкой, на которой лежит какой-то ролл в лаваше.— Доброе утро. Хочешь кофе? Я принёс.— Где малой? — хрипит Эд, щурясь спросонья. — Он взял флэшку? Я на столе оставил, там это, посередине прям.Арсений умилённо улыбается.— Да, он всё взял, я свидетель.Эд с облегчением валится обратно на подушку и трёт глаза руками, но потом снова замирает.— А листы? Он взял листы? Не те, на которых мы хуй нарисовали, а свежие.Арсений мягко смеётся и качает головой, неверяще глядя на Эда, как на самую прекрасную загадку мироздания.— Откуда ты такой, боже, Эд.— Скока времени? Почему ты не на работе?— Сегодня поеду чуть позже, хотел дождаться, когда ты проснёшься. Кофе, — напоминает он и подаёт Эду его черепушку Дарта Вейдера.Эд подтягивается в сидячее положение, окончательно просыпаясь, и наконец по-настоящему обращает внимание на Арсения: тот сидит в джинсах и белой обтягивающей футболке — не домашней, а уже для выхода; такой свежий, пахнущий мятной зубной пастой, как будто бы чуть более юный даже, только покрасневшие глаза выдают следы недосыпа и вчерашнего чего-бы-там-ни-было. Эд забирает кружку, под внимательным взглядом делает глоток и тут же фыркает.— Что? — обеспокоенно спрашивает Арсений. — Переварил?— Чё? Не, всё заебись. Бля, да мне типа это... — Эд снова фыркает, его почему-то пробивает на ржач. — Никто никогда не приносил кофе, ну, в постель.— То есть я у тебя первый.На этот раз смеются они оба.— Не привыкай, это разовая акция, я на самом деле не такой классный, каким пытаюсь казаться, — говорит Арсений.— В натуре, не такой уж ты и пиздатый, раз не приносишь ежедневно всей своей ораве кофе в постель. Недорабатываешь.Арсений улыбается, опустив голову вниз, как всегда, — будто ямочки прячет, но Эду видно всё равно. Он залипает — любуется, но в следующую секунду Арсений поднимает на него взгляд и ловит с поличным.— А-а это чё? — быстро спрашивает Эд, кивая на тарелку.— Фу-ты ну-ты, точно, — спохватывается Арсений и осторожно ставит её в ворох одеяла поближе к Эду. — Это фалафель. Ты такое ешь? Он ещё тёплый, я недавно готовил.— Ты готовил фалафель на завтрак? — переспрашивает Эд, и в его голосе ясно читается что-то вроде ?ты ебанутый или да??.И кто, блядь, вообще в две тысячи двадцатом говорит ?фу-ты ну-ты??— Для Антона, он его любит, — пожимает плечами Арсений. — Не смотри на меня так, сами шарики я не делаю, покупаю уже готовые, я ж не ебанутый.Эд лыбится и глядит на Арсения, как на чудо природы, — ровно так же, как две минуты назад Арсений смотрел на него. Он берёт фалафель в руки и откусывает сразу чуть ли не половину.— У тебя есть какие-то планы на сегодня? — спрашивает Арсений и, пока Эд сидит с набитым ртом, тут же добавляет: — Вернусь пораньше, у нас по средам вечер кинематографа, будем пересматривать ?Голодные игры?. Кира влюблён в Дженнифер Лоуренс, хоть и делает вид, что нет, но мы все в курсе. Только, если что, не шути над ним по этому поводу. Он тебе, конечно, ничего не скажет, он вообще мало говорит, но обидеться может всё равно.Эд наконец дожёвывает кусок, вытирает рот и отставляет тарелку обратно на кровать.— Арсений, слух...— Ты нас нисколько не стесняешь, — выпаливает Арсений, словно предугадав, что Эд заговорит именно об этом.Эд действительно собирался заговорить об этом, но с позавчерашнего вечера вопросы в его голове приобрели немного другую направленность.— А у тя там никто не против, что я здесь ошиваюсь? — туманно спрашивает он.— Смеёшься? Дети тебя обожают, ты же сам видишь.

— Я не о них.— А о ком? — хмурится Арсений, напрягается весь тут же, как будто вдруг понимает, к чему ведёт Эд.Эд смотрит на него молча несколько секунд, сглатывает, решаясь, — ладно, они уже начали.— Ты ж мутишь с кем-то, — полувопросительно говорит он.Арсений кусает губу, но взгляд не отводит.— Да.Даже не спрашивает, откуда он знает, и Эд ему за это благодарен — к чему лишние, бесполезные вопросы?— И что он... Она... Он? Думает по этому поводу?— Ничего. Он, — всё-таки ?он?, мелькает в голове у Эда, — не в курсе, мы не говорили об этом. У нас сейчас... немного тяжёлый период.— Ты типа из-за этого вчера был такой?— И, слушай, — Арсений игнорирует вопрос, смотрит вниз и теребит пальцами ниточку на штанине, — это мой дом, и дело тоже моё — кого пускать сюда, а кого не пускать. Тебя это не должно волновать в любом случае, тебе здесь все рады. Хочешь посмотреть с нами ?Голодные игры??Эд тупит пару секунд, но в итоге всё-таки сдаётся.— Да. Да, без базла, конечно хочу. Мне по кайфу, как они там месятся, вшух-вшух.Арсений улыбается ему наконец с таким очевидным облегчением, что у Эда снова всё падает внутри — он боялся, что Эд откажется? Уйдёт?— Круто. Тогда до вечера? — Арсений поднимается с кровати и неловко трёт ладони друг об друга.— Ага. Фалафель, кстати, ништяк.— А Антон говорит ?пушка?, — усмехается Арсений уже с порога.Эду не хочется, чтобы он уходил.— Первый раз его жру вообще.— Да? — разочарованно тянет Арсений. — Блин, надо было тебе для начала настоящий дать попробовать, из ресторана, а не этот, выстраданный кустарными методами.— А по мне — уматово, — пожимает плечами Эд. — Ни о чём вообще не жалею.Арсений фыркает, улыбается ему на прощание и коротко машет рукой. Эд смотрит, как он уходит, осторожно прикрыв за собой дверь, и шумно выдыхает.Блядь, нет, дальше так продолжаться не может: он ведь подставляет всех, находясь здесь, а Арсений об этом даже не в курсе. Эду надо сваливать как можно скорее — из Москвы, из России. Долго прятаться не получится; надеяться на то, что о нём забудут, глупо — с таким же успехом можно пойти и сдаться Тимбо самостоятельно. За ним не пришли пока что — значит, до сих пор не знают про этот дом и не узнают, пока Эд не высунет отсюда нос, но сколько он сможет здесь торчать? Это абсурд, ему просто надо валить из страны — делать доки и валить.Эду повезло, что он так быстро смог залечь на дно — даже на этом этапе везёт не всем, но у него получилось. Только ?дно? это оказалось вовсе не таким, как он себе представлял. Дом Арсения — возможно, лучшее, что он видел в своей бесполезной жизни; у него здесь своё полотенце, своя чашка и место, где можно поспать. А ещё — восемь человек, которым от него ничего не надо, кроме простого человеческого — зачем-то быть рядом, хотя Эд им никто. И как бы ни привык он заботиться только о собственной шкуре, ему за них страшно; он не может ими так рисковать. От мысли, что рано или поздно придётся расстаться со всем этим — с ребятами, с Арсением — особенно с Арсением, в груди неприятно давит. Его захлёстывает тупая беспомощность — как можно было привести свою жизнь к этой точке невозврата? Всё было бы проще, если бы он не встретил их.И его.*Арсений едет в клуб на такси, уныло пялится в запотевшее, немытое окно и вспоминает вчерашний вечер — он столько всего наговорил, но как будто бы всё неправильно, непонятно, плохо; они оба много сказали, и теперь ему жалко Руслана и стыдно за себя: почему он думал, что справится с такими отношениями? По-честному — он вообще не думал, ему просто было хорошо до какого-то момента, а потом — больше нет, и теперь обязательно надо вывалить всё это на Руслана, пусть он разбирается, он же причина, и на кого ему ещё это вываливать, если они самые близкие друг другу люди?На Арсения снова накатывает чувство вины — он никогда раньше не заводил разговор о том, что что-то не так, откуда Руслану было знать? — он же не умеет читать мысли. Нужно было сперва разобраться в себе, а ещё — всё-таки вспомнить, что они никак не могут решить эту проблему, она в их ебучей задаче стоит в исходных данных, и эти данные не надо решать, их надо принять за константу.Требовать от Руслана того, чего он дать не может, — так эгоистично, что Арсений шарахается от самого себя — он? эгоистичен? Почему он капризничает, он ведь взрослый человек, он ведь всё знает и понимает — почему? Но в отношениях любые проблемы становятся общими — это ведь так работает, ничего же нет зазорного в том, чтобы пытаться разобраться вместе? Разве это капризы и эгоизм?Арсений уже ни хуя не знает.Он вздыхает слишком громко, водитель тут же пристально косится на него в зеркало заднего вида — кажется, принимает на свой счёт: они всего лишь остановились на несчастном светофоре, это даже не съезд с Варшавки, чёртовы нетерпеливые кислоёблые клиенты.— Почти приехали, шеф, — оправдывается он. — Дорога тут всего одна, не обессудь. Была б другая, поехали б по другой.Арсений выныривает из раздумий, хмурится непонимающе, затем мотает головой.— Да я не... Не вам.Он сползает ниже на сидении и отворачивается к окну, всем видом стараясь показать, что не надо его трогать, но потом вдруг подаёт голос сам:— Вообще-то, есть тут другая дорога. Через Красного Маяка.— Дак плохая там дорога, шеф.— Не хуже, чем везде. Ездить можно. Какая разница, главное же, что выбор есть, а вы говорите нет.— Как скажешь, шеф, как скажешь, — сдаётся водитель; ему-то, господи боже, плевать, но Арсений всё равно удовлетворяется мнимым ощущением того, что восстановил справедливость.Из такси он выходит чуть бодрее, чем был в начале поездки: может, не всё так плохо. Не стоит делать из этого трагедию, всё решаемо; он обещает себе, что в следующий раз будет разговаривать спокойно, спросит, чего хочет Руслан, расскажет, чего хочет сам. Они разберутся, он же любит его, в конце концов, и с его стервой-работой они найдут компромисс.Не то чтобы он когда-то мечтал стать любовником члена ОПГ, он вообще думал, что такое в жизни случалось с людьми только в девяностых, а сейчас — исключительно в кино, — пока Руслан ему не рассказал всё на пугающе серьёзных щах — разумеется, после методичных Арсениевских доёбов.О характере его работы Арсений догадался не сразу — но догадался. Они никогда не ходили на тусовки, в клубы или в кафе, у них никогда не было свиданий, они виделись только у Руслана дома или в каких-то незнакомых квартирах — Арсений не спрашивал, в конечном счёте они оба были мужчинами — кем бы Руслан ни работал, Арсений был не в праве упрекать его за стремление соблюдать осторожность. Ему вообще в целом было плевать, главное, что они были вместе.Новость о том, что Руслан состоял в преступной группировке, шокирующей не стала — Арсений подспудно ожидал чего-то подобного — и, может, поэтому никогда толком не осознавал в полной мере опасность, грозившую им обоим; ему было достаточно спросить — нас не убьют завтра? — и услышать в ответ — да не, детка, не убьют, мы ж не в Крёстном, блин, отце.Они оба много работали, и их устраивало то, что они имели — какие-то нечастые вечера, ночи, только вдвоём, только друг с другом, за закрытой дверью. Им хватало. Они встретились, когда Арсению надо было позаботиться о себе — на других сил не оставалось, даже детей и их общего дома тогда ещё не было; а Руслан вообще по жизни привык быть одиночкой, и появление Арсения вряд ли могло как-то в корне изменить это. Они ничего друг от друга не требовали — просто как-то совпадали, когда хотелось, и им обоим от этого было легко — они друг друга понимали.

А ещё они умели друг друга рассмешить, и это была вторая вещь, которая восхитила Арсения. Первой была искренность — Руслан никогда не пытался казаться круче, чем он есть; со дня их знакомства он сразу был тем, кем являлся на самом деле — где-то грубым и нетерпеливым, где-то упёртым и замкнутым, где-то, наоборот, слишком открытым и эмоциональным. А ещё он не боялся показаться глупым, слабым или мягким, и Арсения это подкупало. Он влюбился в него именно тогда, когда понял это. Понял он это в их первую ночь.Арсений тогда подрабатывал в ?Крейзи? — гей-клубе на Бауманской; там он несколько ночей в неделю танцевал ?в клетке? — больше для себя, чем ради денег; денег у него тогда скопилось прилично; он здорово постарался, чтобы приумножить родительское наследство, которое путём холодного шантажа умудрился оставить при себе, когда отец, узнав о его ориентации, вышвырнул его из дома. Арсений всегда был гордый — но всё-таки не идиот: у него было слишком много планов на жизнь, чтобы в двадцать лет остаться на улице ни с чем.После этого он бросил бесполезный экономический факультет, поступил на хореографическое отделение и сразу устроился работать в клуб — сначала в один, потом в другой; сменил десятки работ, встречал сотни людей с такими же поломанными судьбами, как у него, но не с таким же запасом сил, чтобы подняться на ноги и идти вперёд. Ему было жаль их, он всем им сочувствовал, глубоко переживая это внутри себя, — пока не понял, что хочет облечь это сочувствие во что-то материальное: так появилась идея открыть ?Гейл?.?Крейзи? стал его точкой в демо-версии своей жизни, Арсений уже готов был начать настоящую — для него всё настоящее заключалось в созидании, а для созидания требовалась свобода, и он почти обрёл её — дорабатывал в ?Крейзи? последние месяцы и собирался уходить в середине осени; его уже толком не цепляла эта работа — наскучило. Пока не появился Руслан.Он был в компании нескольких вальяжных, одетых в душные смокинги мужчин — такие не развлекаться приходят в клубы, а подписывать многомиллионные бумажки и за коктейлями обсуждать, кому перегрызть глотку. ?Крейзи? тогда — Арсений узнал позже — было одним из немногих мест, которые не успел прибрать к рукам Тимбо, и это стало причиной, по которой Руслан решил провести здесь деловую встречу: гей-клубы были самой безопасной территорией.Арсений не обратил бы внимание на их делегацию, если бы случайно не заметил ту секунду, когда Руслан впервые бросил на него взгляд — и замер. Арсений красивый — больше, чем просто красивый, он много взглядов ловил на себе всегда по жизни — привык, но это было что-то другое: наивно-открытое, искреннее, не оценивающее — а полностью сбитое с толку, как будто Руслан никогда прежде не видел ничего, что хоть на сотую долю впечатлило бы его так же.Он смотрел; Арсений тоже смотрел, танцуя в своей ?клетке?, прогибался сильнее, водил ладонями по внутренней стороне бёдер — глубже, чем обычно; это была забавная игра — почти — если бы в груди не трепыхалось какое-то странное, щекотное чувство — не похожее на простой азарт.В следующий раз Руслан приехал один. Потом ещё и ещё — редко, раз-два в месяц, но в те вчера Арсений танцевал только для него; это по-прежнему было забавной почти-игрой. Арсений не мог ответить даже себе, почему так зацепился за этого парня: в нём просто как будто бы было что-то настоящее. Руслан смотрел на него своим не-оценивающим взглядом — и словно переживал в эти моменты какое-то сильное внутреннее смятение; у него на лице всё было написано, и Арсения это очаровывало раз за разом — он, вообще-то, всегда любил открытых людей — может, потому что сам был болезненно замкнутым и нуждался в чьей-то осязаемой искренности, тянулся к ней, как к тёплой, тлеющей лучинке.Руслан решился почему-то именно тогда, когда Арсений собирался уходить — так совпало, это был его последний рабочий день в ?Крейзи?, дальше — свободное плаванье и наконец-то только свои собственные чертежи на жизнь. Он как сейчас помнит тот вечер — все детали, запахи, во что он был одет, он помнит, как самозабвенно танцевал — на этот раз больше не для Руслана, а для себя самого; помнит, с какими любящими взглядами провожали его мальчики-танцовщики и с каким разочарованием смотрел администратор — Арсений был их золотой жилой, у него была своя постоянная публика, которая делала львиную долю бюджета ?Крейзи?; но он вырос из этой работы, ему нужно было двигаться дальше.***— Что теперь будешь делать, Арс? — спрашивает Виталик — единственный, кто догадался проводить его до порога.— Двигаться дальше, — весело отвечает Арсений — прямо так и говорит, чувствуя себя героем мотивирующего кино; он в целом так и живёт всегда — как будто в кино.— Ну, дерзай. Двигайся. И двигай отсюда уже наконец.Арсений смеётся на ходу, вылетает из клуба и глубоко вдыхает прохладный ночной воздух: вот так, значит, пахнет безработная свобода — сырым асфальтом после непритязательного октябрьского дождя, сладкой кальянной отдушкой сигарет — чьих-то сбоку — и коньячно-пряным дезодорантом от Кельвина Кляйна — собственным.Своего молчаливого внимательного зрителя Арсений видит почти сразу — возле чёрной ?BMW?, седана пятой серии, — удовольствие недешёвое, под образ подходит отлично.Он стоит, прислонившись спиной к дверце, и курит что-то, что вряд ли можно купить в обычных магазинах, — дым серый и плотный, как от советского ?Беломора?, только на тон элитнее. Арсений делает пару неторопливых шагов в его сторону, смотрит изучающе, как будто в клубе не насмотрелся.Ему нравится.— Почему столько ждал? — спрашивает он вместо приветствия. — Ты женат?— Нет, я просто... Долго охуевал, что могу так смотреть на мужика.Арсений усмехается — натурал; ну да, видал он таких — все они в итоге оказывались теми ещё пидорасами.— Как зовут?— Руслан.— Твоя? — Арсений кивает на ?BMW?, даже не потрудившись представиться в ответ: наверное, нет необходимости.— Моя. Но поедем на такси.Арсений не уточняет — он видел, что Руслан пил виски.Руслан не уточняет — а поедем ли?Он отлипает от машины и шагает навстречу Арсению, затем вдруг обходит его, мазнув плечом об плечо, и тушит окурок об урну, которая стоит позади.Арсений давит в себе истеричный смешок.Он, вообще-то, не такой — но и Руслан вроде как тоже, и это похоже на отличный аргумент. В такси они садятся так, будто это самое, блядь, правильное, что они оба делали в своей жизни.Арсений ждёт, что Руслан положит ему руку на колено — или ещё куда-то, они ведь так обычно начинают, эти мужики из клубов. Но ничего такого не происходит: тот просто сидит, до забавного сосредоточенно глядя на дорогу впереди, словно от этого они будут ехать быстрее — или медленнее, и дёргает ногой. Арсений не выдерживает — сам кладёт ладонь, гладит коленку, чтобы утихомирить его нервную чечётку, и в этом жесте ласки больше, чем похоти, — успокойся, ну чего ты испугался?Руслан смотрит на его руку — не то с опаской, не то с благодарностью, и Арсений не даёт себе времени передумать — перемещает ладонь дальше, на внутреннюю сторону бедра, зарывается пальцами между джинсами и сидением. На большее не решается; до конца поездки так и сидит, умостив руку между чужих ног. Руслан не дёргается.Они подъезжают к одной из элитных новостроек на Краснопресненской; хаты тут по таким ценам, что Арсению даже в самых влажных снах не снились, — откуда столько денег, загадочный парень по имени Руслан? — мелькает в голове у Арсения больше в шутку, чем серьёзно; ему плевать вообще, он привык впечатляться другими, менее осязаемыми вещами. Сейчас — давно уже — он впечатлён самим Русланом, и этого хватает с головой. У него стоит с середины поездки, его лихорадит, и, когда они выходят из машины, на ладони всё ещё фантомно чувствуется жар чужого бедра.В лифте едут молча, прислонившись к стенкам друг напротив друга, — на хуй разговаривать, если можно просто смотреть — в открытую разглядывать с ног до головы, задерживаясь на вздыбленной ширинке, на губах, глазах?На подходе к квартире сердце колотится так, что Арсению кажется, будто его слышно на весь коридор. Руслан выглядит не лучше — дышит часто, облизывает губы и смотрит хмельным взглядом; он возбуждён, а ещё — взволнован, и чёрт знает, как это будет в следующую секунду, но у Арсения всё сводит внизу от осознания, что он наконец сделает то, чего так невыносимо хочет.Когда Руслан закрывает дверь, Арсений бесшумно льнёт к нему в темноте прихожей и целует первый. Осторожно, не спеша — тише, вот так; обхватывает лицо ладонями и выдыхает через нос. У Руслана тонкие губы, щетина колючая, но Арсению так мягко, что голова идёт кругом, — неужели это и правда его первый поцелуй с мужчиной? Для первого поцелуя с мужчиной Руслан действует с похвальной уверенностью — сладко скользит в рот языком, подтягивает Арсения к себе за талию, широко ведёт руками по пояснице, заставляя прогнуться; Арсений виснет на нём и плывёт окончательно.Они мнутся у двери, шурша одеждой, трутся друг об друга, оба рвано дышат в поцелуй, оба твёрдые, разгорячённые, взбудораженные.Арсений находит в себе силы отлепиться на секунду.

— Мне надо в душ.Руслан пьяно смотрит ему в глаза, и вид у него пиздец помятый и горячий — словно он ещё не до конца понял, что произошло — и произойдёт.Арсений снимает с себя плащ, не отрывая взгляд, стаскивает ботинки, без спроса идёт в глубь квартиры наугад, на ходу стягивая с себя футболку и расстёгивая джинсы. Ванную находит с первого раза, и у него ощущение, словно он знает эту чужую, незнакомую квартиру наизусть — она пахнет Русланом, она открытая и понятная, как он сам.После душа Арсений в одном полотенце поднимается в спальню на втором этаже, и внутри бьётся какое-то хулиганско-азартное чувство — он будто девственницу совращает, и от контраста с реальностью его ведёт, как от убойного коктейля: Руслан выглядит старше его, больше, шире в плечах, грубее, но сейчас он в таком неприкрытом, очаровательно-искреннем смятении, что от этого дыхание сбивается к чёрту.Арсений застывает в дверях: Руслан сидит на кровати, и вид у него такой, словно он собирался передумать, но, увидев Арсения, передумал передумывать. Он смотрит на его пах: полотенце недвусмысленно топорщится — у Арсения до сих пор стоит, он трогал себя в душе, пока растягивал наскоро. Внизу всё пульсирует и ноет, ему уже хочется, чтобы с ним что-то сделали, но торопиться, наверное, нельзя.Он ступает босыми ногами по ковру и подходит вплотную к кровати. Руслан протягивает руку, скользит ладонью по его влажной коленке — и выше, забирается под полотенце, не доходя до члена, мнёт кожу рядом, и у Арсения пальцы на ногах поджимаются от этих прикосновений. Он перехватывает руку Руслана и кладёт на пояс полотенца; они вместе цепляют пальцами слабый узел и тянут вниз.Руслан поднимает глаза, и Арсений только сейчас замечает — зелёные. Он стоит перед ним абсолютно обнажённый, и стыд жжётся в груди каким-то мазохистским удовольствием; щёки пылают, Арсений чувствует. Он позволяет Руслану рассмотреть его всего — увидеть, решиться, и Руслан решается — подтягивает Арсения к себе и прижимается губами к животу.

Арсений еле слышно охает, глядя сверху вниз; дышит часто и неровно, ласково гладит Руслана по короткому ёжику на голове. Руслан медленно целует его живот, лижет серёжку в пупке, поддевает её кончиком языка — это приятно до мурашек: Арсений шумно выдыхает и по инерции подаётся вперёд. Член упирается Руслану под подбородок, влажно пачкая смазкой.— Я ни хуя не знаю, как это должно работать, — с хриплым смешком говорит Руслан, улыбается обезоруживающе-виновато.Арсений ведёт пальцами по его шее, за ухом.— Я покажу.Он легонько толкает Руслана на кровать, заставляя лечь, и усаживается сверху ему на бёдра, а затем начинает расстёгивать чёрную рубашку — пуговица за пуговицей. Руслан смотрит то на его руки, то на лицо, то на член, и в его взгляде всё — волнение, страх, желание — голод. Он хочет Арсения, стояк упирается Арсению между ягодиц, но страшно Руслану не меньше, и алкоголь этот страх не перебивает — Арсений видит.— Ты так громко думаешь, — шепчет он, наклонившись к его губам. — Расслабься.Он целует Руслана, мягко лижет его губы языком — и расстёгивает ремень. Они вытаскивают рубашку из-за пояса вместе; Руслан приподнимается, чтобы стянуть её. У него красивые руки с чётко прорисовывающимися трицепсами — Арсения всегда с такого кроет. Плечи тоже красивые, и на них много маленьких родинок, как у Арсения; они оба в родинках — на двоих целый небосвод.Арсений жмётся ближе — кожа к коже — и целует эти плечи, спускается ниже, вновь укладывая Руслана на кровать. Ему нравится быть инициативным; Руслану, кажется, тоже, они оба, вообще-то, играют на равных, и Руслан готов отдавать столько же, сколько берёт, он способный ученик, но Арсений не позволяет — не сегодня, сегодня ему просто хочется сделать им обоим хорошо.Он стаскивает с Руслана джинсы, гладит ладонями бёдра, тут же приникает губами и скользит вверх, пока не утыкается носом в боксеры. Руслан вздрагивает и подаётся навстречу — он не очень-то терпеливый, наверное, Арсений узнает позже, но пока что они оба стараются тормозить, пробуют осторожно — затишье перед бурей.Арсений вжимается лицом ему между ног, вдыхает запах, и голова идёт кругом — он хочет его пиздец.— Детка... — просит Руслан — и впрямь нетерпеливый.На ткани влажное пятно; Арсений трёт его пальцем и наконец оттягивает резинку боксеров.— Вау, — выдыхает он: у Руслана член немаленький; тёмная головка блестит от смазки, и Арсений даже не успевает подумать — просто наклоняется и лижет её широко.Руслан шумно втягивает носом воздух.— Блядь...От этого короткого вздоха у Арсения крышу срывает; он обхватывает член губами и сосёт — сразу сильно, мокро.Руслан приподнимается на локтях и следит так, будто ему не отсасывали никогда в жизни; Арсений видит, как ему хорошо, почти невыносимо — он то выдыхает в голос, то запрокидывает голову — хочет упасть на подушку и закрыть глаза, но не может оторваться.У Арсения от его полустонов стоит так сильно, что внутри всё плавится; он медленно двигает бёдрами, трётся об простыню и глухо стонет сам — его накрывает от ощущения чужого члена во рту, от того, как Руслан вздрагивает, когда он сжимает его горлом; это пиздец.

Арсений доводит его почти до грани и улавливает момент, когда надо остановиться. Руслан выглядит до дрожи красиво: разморённый, с горящими щеками — Арсений даже не представлял его с румянцем — тяжело дышит и смотрит затуманенным взглядом — невозможный. Арсений наваливается сверху и на пробу мажет влажными губами по губам, гадая, нравится ли вообще Руслану такое, — и тот не против, целует сам сразу жадно, грязно вылизывает его рот. Почти тут же тянется, чтобы ответить взаимностью — это охуительно, но Арсений его останавливает.— В следующий раз попробуешь. Хочу тебя.Они снова целуются — мокро, развязно, с языком. Арсений дышит ему в губы и думает — сейчас. Он сидит на его бёдрах — хочет сделать всё сам, и Руслан смотрит завороженно, как будто до сих пор не может поверить во всё это сумасшествие.Арсений берёт с тумбочки смазку, выдавливает на ладонь и гладит себя между ног, пока Руслан натягивает презерватив; потом ласкает и его тоже, размашисто дрочит, кайфуя от того, как приятно-плавно движется рука.

Сзади пульсирует, уже невмоготу; Арсений заводит руку за спину и вставляет в себя мокрые пальцы — те заскальзывают легко. Руслан наблюдает, не отрываясь; Арсений ловит его взгляд и раздвигает ноги шире, чтобы лучше было видно — раз уж Руслан так любит смотреть. Он не планировал устраивать шоу, но под таким жадным взглядом заводится сам: теперь он трахает себя неторопливо, размеренно двигая рукой, прогибается сильнее и стонет.— Ты пиздец, — хрипло шепчет Руслан.Арсений вытаскивает пальцы и вжимается бёдрами в его член, трётся медленно, глядя Руслану в глаза, — а затем насаживается.Они оба выдыхают одновременно; Арсений еле-еле двигается, ловит воздух губами, почти замирает, наслаждаясь ощущением, — это охуенно. По его шее щекотно стекает капля пота; в комнате душно до невозможности, лицо горит; он убирает со лба мокрую чёлку и качает бёдрами ещё раз, сильнее. Руслан не может оторвать от него взгляд, почти не дышит; его глаза блестят в темноте, губы тоже блестят, влажные и красные; Арсений не знает, как сам сейчас выглядит со стороны, но жалеет, что Руслан не видит себя — это зрелище возбуждает до мурашек.Толчки становятся отрывистыми, частыми; они оба начинают двигаться резче, почти сразу срываясь на быстрый темп. Арсений берёт его тёплую, сухую ладонь своими скользкими пальцами, пачкая смазкой, кладёт себе на грудь и ведёт ниже, пока их руки не опускаются на его член.— Делай, как делал бы себе.Руслан обхватывает его, гладит вверх-вниз, ещё раз — смелее; заглядывает Арсению в глаза — тебе хорошо? Арсений вместо ответа выдыхает в голос, запрокидывает голову и ещё быстрее двигает бёдрами — назад, насаживаясь на член, затем вперёд, толкаясь в руку Руслана; стонет на каждом движении, и да — ему хорошо.Руслан приподнимает бёдра и сам начинает трахать его до звонких шлепков; Арсений всхлипывает, задыхается; его член на каждый толчок заскальзывает в тугой кулак, и это невыносимо приятно. В низу живота всё горит; Арсений чувствует его внутри — так хорошо, так скользко; сжимается вокруг него сильнее — он, блядь, почти. Руслан стискивает свободной рукой его бедро и вколачивается жёстче; они оба стонут, мокрые, горячие — это грёбаное безумие.— Блядь... Блядь... Я сейчас... — еле шевеля языком, выдыхает Арсений — и думает не о том, что вот-вот охуительно сильно кончит, а о том, что после снова отсосёт Руслану, пока тот будет кончать.В итоге так и делает — отказать себе не может.*Они лежат, тяжело дыша, в комьях сбитого напрочь постельного белья, и смотрят в потолок; Арсений лыбится по-идиотски радостно, а затем вдруг говорит:— С почином?Руслан ржёт и закрывает лицо руками.— Бля, из всех — ну, из всех — фраз, которые можно было сказать сейчас, ты выбрал самую, блин, тупую.Арсений смеётся тоже, прикрыв глаза запястьем.— Слушай, знаешь, кто ты? — спрашивает Руслан после коротких раздумий. — Ты троянский конь.Арсений прыскает и вскидывает брови.— Теперь мы соревнуемся в тупости фраз? Надеюсь, ты не про вместительность сейчас хочешь сказать.Они снова ржут — мерзкая пошлота, но Арсений ловит себя на мысли, что с Русланом ему нравится так придуриваться.— Бля, да я не про того коня.— Ладно, тогда про какого? Расскажи, какой я для тебя конь.Руслан смеётся и с измученным стоном накрывает лицо подушкой. Арсений лезет под неё носом, чтобы отыскать бородатую щёку и беззубо цапнуть губами — как лошадка.— Ты дашь мне договорить, нет? — Руслан откидывает подушку. — Стихийное бедствие.Такое прозвище Арсению нравится больше.— Никогда не понимал, — продолжает Руслан уже чуть серьёзнее, — как можно хотеть мужика. Пока не увидел тебя. Ты мне всю систему сломал, всю матрицу — в сраку. Поэтому получается, ну, что ты ебучий троянский конь? — полувопросительно заканчивает он свой логический вывод.— Охуительно.— А чё, блядь, ты ждал, что я в конце своей речи обсыплю тебя лепестками роз, я не знаю? Нет, нет, от меня только такие ужасные комплименты, Арсений, я по-другому не умею.— Всё-таки знаешь моё имя.— Да потому что ты как из Сюткина. Спросите у любого на Тверском бульваре, блин, кто лучше всех танцует твист и рок-н-ролл.— Стрип, фрейм-ап и вог, — поправляет Арсений, а потом признаётся вдруг: — Я, знаешь, уволился сегодня.Руслан поворачивает голову и смотрит на него внимательно и немного озадаченно.— Отмечаешь ты, безусловно, интересными способами.— Как победитель. Забираю положенную мне девственницу.— Сука.Они смеются.— И чё планируешь делать теперь? — спрашивает Руслан.— Скоро открываю свой клуб. Уже почти всё готово, осталось только... Собственно, открыть.— Чё за клуб? Танцевальный?— Тематический. — Арсений переворачивается на бок и укладывается Руслану на руку, как на подушку. — Уже, видишь вот, привлекаю потенциальных посетителей.— Это я-то посетитель? Такой себе из меня посетитель, — хмыкает Руслан. — Очень неопределившийся.Они молчат какое-то время, а затем Арсений всё-таки спрашивает:— Не жалеешь, что я не девушка?Руслан смотрит на него так, будто Арсений только что сморозил самую большую чушь в своей жизни.— Я ебанутый? Нет, ты ебанутый?— Я не мог не спросить. Ты взвалил на меня огромную ответственность.Руслан вдруг тянется и целует его в нос — до губ не достаёт.— Ни о чём вообще не жалею.***Он уже где-то слышал это сегодня — думает Арсений, когда спускается в клуб. В голове такой ворох мыслей, что выцепить одну-единственную, зудящую ускользающим воспоминанием, сложно — но через секунду его озаряет: Эд.Откуда он узнал про Руслана? Арсению это не нравится, надо было спросить, но Эд вообще выглядит тем парнем, который всегда почему-то знает больше, чем остальные. У Арсения дежа вю, ему кажется, что он уже проходил это — с другим человеком, но тогда его не сильно волновало, кто на самом деле этот человек, — ему просто хотелось быть с ним.Он зачем-то вспоминает недавние слова Руслана про работу, Юлины планы и тимуровцев — зачем? — это же никак не относится к делу; Арсений просто не хочет, чтобы это как-то относилось к делу. Всё, что приходит ему на ум, — посмотреть ебучие записи с камер наблюдения, он должен что-то сделать с этим непонятным, болезненно-свербящим чувством внутри.На подходе к служебным помещениям прямо перед его носом вдруг выныривает Надя — его дизайнер и костюмер. Арсений вздрагивает и едва успевает проглотить почти вырвавшееся ?блядь?.— Ой, напугала тебя, прости! — тянет она своим низким, слишком неподходяще-глубоким для худого тонкого тела голосом.— Привет, красивая. — Арсений целует её в щёку и получает поцелуй в ответ.— Привет, красивый. Пришли новые ткани, пойдём играть.— Да, Наденька, милая, пятнадцать минут, — говорит он, но тут же передумывает: — Нет, двадцать. Нет, полчаса. Начинай без меня, но оставь мне пару кусочков, ладно?— Ты думаешь, я их съем?— Не думаю. Ты не похожа на человека, который вообще ест.— Какой лукизм, — беззлобно улыбается Наденька.Арсений шлёт ей воздушные поцелуи на ходу, затем быстрым шагом влетает в помещение охраны и врубает компьютер, чтобы порыться в старых записях. Несколько раз мысленно пересчитывает дни: сегодня среда, вчера был вторник, понедельник, ещё день, ага — воскресенье, они встретились в воскресенье, и осознание того, что всё началось не вечность — какие-то несчастные четыре дня назад — прошибает до нервного смеха. Так мало времени прошло, но он так много успел почувствовать — а сколько, чёрт возьми, вообще нужно дней, часов, минут, чтобы так легко впустить человека в свою жизнь?

Арсений включает вечернюю запись с камеры над входом в клуб; он не имеет ни малейшего понятия, во сколько Эд мог прийти, и это рискует растянуться надолго — господи, чем он вообще занимается? Он ускоряет перемотку и ждёт; лица, затылки, костюмы, голова идёт кругом, — а потом он видит его. Запыхавшегося, ищущего что-то глазами, напуганного как будто. Эд оборачивается назад, вглядываясь в темноту улицы, словно только что убегал от кого-то, и слабая, призрачная мысль, которая всё это время сидела у Арсения в голове, крепнет с каждой секундой.Арсений переключается на камеру в помещении и смотрит, как Эд заходит и давится облегчённым вздохом; прослеживает весь его путь, наблюдая за его растерянно-уставшим взглядом: Эд ещё не понял, куда попал, но ему, наверное, в тот момент плевать — кажется, у него отходняк после сильного стресса. Он несколько раз вздёргивает полы куртки, чтобы проветриться; слева, с внутренней стороны на чёрной подкладке ясно блестит металлическая рукоять.Пистолет.Арсений откидывается на спинку кресла и рвано выдыхает; в груди всё сковывает будто тисками.— Твою мать.