Часть 4 (1/1)

Они стоят, прижимаясь друг к другу, так долго, что сердце почти успокаивается и перестаёт бешено молотить по рёбрам. Эду уютно, он бездумно водит ладонями по гибкой пояснице; Арсений размеренно дышит ему в шею — можно было бы подумать, что он задремал, но Эд чувствует, как он хлопает глазами — ресницы щекочут кожу, Арс чуть ли не всем лицом в него уткнулся, наверняка потом половина блёсток останется на Эде.Они еле-еле покачиваются под музыку — танцуют.— Ты переоделся, — замечает Арсений, чуть повернув голову, чтобы Эд услышал.— Ты тоже.— Этот костюм ждал своего часа. Давно мечтал его надеть.— Прёшься по пернатым приколам? — спрашивает Эд.— Что бы это ни значило.Эд хмыкает и вдруг ловит себя на мысли, что ему нравится узнавать такие мелочи.

— У меня тоже есть крылья, — говорит он.

— Да? — мурлычет Арсений. — Что ж не раскрыл на вечеринку?— Они припаянные. Раскрываются только для своих.?Покажешь?? — вместе с ?Покажу? — молчаливо зависает в воздухе. Арсений ведёт ладонью по его лопаткам, словно пытается прощупать. Эд лыбится сам себе.— Спасибо за... — Он осекается, говорить такие вещи ему сложно, но начало выходит как-то само собой, — завтрак. До хуя давно блинов не хавал.— Хотел тебя порадовать. На случай, если было бы, ну... ?Мерси за рыбу, и пока?.Эд не шарит в интеллектуальных отсылках, но основную мысль — снова — считывает всё равно: Арсений не хотел, чтобы он уходил. Ему не понятно только — почему, он же не настолько клёвый тип, чтобы пытаться удержать его блинчиками; да и в конце концов они знакомы всего два дня. Он решает выяснить это у самого Арсения — хули нет.— А шо тебе...— Арсений! — картаво окликают их откуда-то сбоку. — Цветок моей души, где ты, мтьтвою, шляешься?Эд поднимает голову и видит холёного тощего мужика — не то пидораса, не то метросексуала — в блестящем тёмном костюме, обшитом большими круглыми пайетками, которые переливаются, как бензиновое пятно. У него острые резцы и щербинка между зубами — похож на худую белочку. Каштановые волосы зачёсаны и уложены гелем, бородка тысячерублёво пострижена, на кончике длинного носа болтаются круглые тёмные очки; он смотрит поверх них своими чёрными беличьими глазами-бусинками.— Начинаем через пять минут, лучик моего солнца. Всходи.— Одной ногой уже там, Андрюш. Второй тоже, — в тон ему елейным голосом тянет Арсений, а затем поворачивается обратно к Эду и корчит кислую мину. — Мне пора. Подходи ближе к сцене, чтобы лучше видеть.— Тебя? — хмыкает Эд.Арсений тормозит на долю секунды, а потом начинает смеяться.— Господи, нет. Шоу. Я имел в виду шоу. Бернарда Шоу.Эд ржёт; Арсений улыбается — у него снова ямочки на щеках.— Сегодня танцуют Орлов с Вя?дро. Когда они выйдут, сразу поймёшь, о ком я. Тебе понравится. Они лучшие, наши звёзды.?Всё равно самая яркая звёздочка — это ты?, — на автомате лезет в голову Эду.

— Мне б шмотки куда кинуть, — говорит он вместо этого, дёргая лямку рюкзака — он так и просочился с вещами мимо охраны; охрана тут — полный абзац.— Пако тебя проводит, хорошо? — Арсений на прощание трогает его за предплечье. — Я побежал. Андрюш!— Да, травушка моего косячка? — беличий метросексуал оборачивается — он уже успел отойти.— Будь добр, покажи молодому человеку мою гримёрку. Ты же будешь добр?— Пако всегда добр к своим девочкам, но ты рискуешь исчерпать весь лимит моей доброты раньше, чем наступит четырнадцатое, — недовольно картавит Пако-Андрюша. — А сегодня всего лишь понедельник.— А ты меня собирался любить только четырнадцатого? — обиженно бросает Арсений через плечо. — Больненько.Пако закатывает глаза и впервые за весь разговор улыбается — сопротивляться очарованию Арсения трудно даже самым безнадёжным снобам. Они вместе с Эдом смотрят убегающему — упархивающему — Арсению вслед; золотые крылья переливаются, горят в малиновом неоне, белые воздушные ленты на руках и ногах развеваются, как одежды греческих богинь.— Ну что, сладуля, — обращается Пако к Эду, а затем берёт его под руку и неспешно тянет в сторону чилл-аута, — он тебя или ты его?Эд смотрит на него убийственным взглядом, стиснув челюсть так, что желваки напрягаются.— Я — тебе, — поправляет он, выдернув руку. — Въебу. За такой базар. Ты берега не попутал?— Какие все нервные стали, мтьтвою, — вздыхает Пако. — Но я тебе хочу одолжение сделать, знаешь ли. Предостеречь от ошибки. Ты не на ту птичку охотишься, киса. Арсений — не твоего полёта птичка. Сечёшь?— Ты охуел, что ли? — шипит Эд. — Завали ебало, пока целый.— Уф! — лыбится Пако, картинно помахивая на себя ладонью, будто ему жарко. — Думаешь, один такой уникум на Арса сопли пускаешь? У него есть люди, которые о нём заботятся. Если ты понимаешь, о чём я.Эд тупо пялится на него; в груди неприятно колет.— Чё?— Ой, только не говори, что это сюрприз, — щебечет Пако. — Я думал, ты знаешь. Береги свой нос, а то будешь с квашнёй такой ходить всегда, — бодро добавляет он, кивая на разбитое лицо Эда. — Ну ладушки, вот мы и пришли.Они останавливаются возле чёрной двери; Пако достаёт карточку, но не успевает приложить её к ридеру — Эд хватает его за локоть.— Кто о нём заботится?Пако не отвечает — лишь ухмыляется и, высвободив руку, всё-таки открывает дверь.— Ты заходи, располагайся, только косметику его не трогай, он это терпеть не может.Эд думает — на хуя ему трогать косметику? Ему вообще чужое трогать — как бы не по приколу; в голове эхом разлетаются слова Пако, оседают противным шершавым налётом, и это херовое открытие.В гримёрке свет приглушённый, красный, только высокое зеркало над туалетным столиком обрамлено белыми лампочками; всё выглядит неприкосновенно-элитным, Эд чувствует себя так, будто нечаянно забрёл за сцену на концерте какой-то до хуя популярной поп-звезды.Пако тащится за ним, и Эд вопросительно оборачивается.— А ты куда? Я сам справлюсь, — хрипит он.— Я тебе мешаю? Что, собрался тут нюхать его вещички? — Пако вальяжно падает на диван и достаёт из внутреннего кармана пиджака зеркальный портсигар вместе с какой-то пробиркой — Эду требуется секунда, чтобы понять, к чему идёт дело. — Да я посижу минутку и пойду, не переживай.Он одним движением откидывает крышку портсигара, по-хозяйски кидает его на столик и сыпет снежный порошок щедро с горкой — и кто тут из них ещё собрался что-то нюхать? Эд видит, как пылинки зефирно-розовой от красного света пудрой вспархивают вокруг пальцев. Пако вытаскивает карточку, клацает по стеклу, как азиатский повар с тесаком на уличном рынке — хлоп-хлоп — две ровные дороги, смотрят на Эда, ведут к Эду, как в Рим; под ними ещё две — отражение.— Арсений в курсах, что ты пылишь?— Думаешь наябедничать? — лыбится Пако, ловко уходя от ответа. — Ябеда-корябеда. Угощайся.— Я не юзаю.?Уже?.Пако равнодушно кивает и наклоняется над столиком, приложив к носу свёрнутую трубочкой алую купюру в сто юаней — что, блядь? Из зализанной чёлки выбивается прядь, падает на глаза, она тоже алая от освещения — или у Эда глаза наливаются кровью, как у быка — от красной тяпки. Во рту сухо, Эд смотрит, как под купюрой исчезает дорожка, и лижет языком ребристое нёбо, обводит дёсны, ощущая фантомный горький вкус и лёгкий, щекочущий крыльями мотылька холодок, — но нет, он уже не долбит.?Стружка больше не кокосовая?, — насмешливо гнусавит в голове голос Пашу. Эду жаль, что раньше мозгов своих не хватало — среда лепила из него что хотела. В биографии Эда было всякое, и сейчас он с трудом представляет, как, живя в семье Тимбо, мог бы выгрызть себе право на собственный путь и собственные решения. Отношения с наркотой закончились, когда он в первый и последний раз, вмазанный, проебался на деле; Вальтер ему тогда хотел глаз прострелить, но Тимбо остановил — великодушно подарил заблудшему сыну шанс. Эд потом думал, что лучше б обошёлся без подарков — от перспективы до конца дней отрабатывать непрошеную щедрость хотелось блевать.Пако вытирает нос, лижет палец и собирает рассыпанные пылинки со стола, а затем втирает их в дёсны. Эд брезгливо морщится, наблюдая за этими действиями — наваждение уже схлынуло, и теперь осталось только отвращение.— Чума. — Пако вздрагивает всем телом, трясёт головой и скалится острыми беличьими зубами. — Ладно, ковбой, Пакочке пора. Дверь за собой захлопнешь.Он поднимается с дивана и наконец-то сваливает из гримёрки; Эд вяло показывает фак ему в спину и бормочет ?кретин?. Затем оглядывает комнату ещё раз, быстро скользит взглядом по чужим вещам; обманчивое первое ощущение неприкосновенности испаряется, теперь Эду кажется, будто он вновь оказался у Арсения дома, здесь пахнет им — этот тёплый сладко-молочный запах чувствуется даже сквозь невыветривающуюся вонь лака для волос.За дверью волнообразно гудит толпа — шоу вот-вот начнётся, и Эду не хочется ничего пропускать; он решает запихнуть рюкзак — самое ценное — в шкафчик, стоящий в дальнем углу комнаты, — ключ-карта, по-видимому, есть только у Пако-мазафако и самого Арсения, так что в случае проблем Эд будет знать, кому сворачивать шею.Он выходит в зал и застаёт тот момент, когда над Арсением врубается прожектор. Это так красиво, что захватывает дух: в ярком свете он выглядит поистине неземным созданием, его крылья блестят, словно отлитые из золота, а белые полупрозрачные одежды струятся по телу, подчёркивая каждую мышцу.Эд смотрит, еле дыша, не моргая даже и толком не вслушиваясь в слова, он залипает уже по привычке с открытым ртом — как вдруг кто-то резко влетает в него сбоку. Перед глазами маячит сияющая моська Антона.

— Эд! Эд, здорово! — радостно кричит Антон, хлопая его по спине. — Ты пришёл! Пуф проиграл мне пятихатку! Гоу к сцене!— Ты чё, спорил на меня? — беззлобно рычит Эд. — Ну ты, блядь, охуевший бабкин внук.Антон смеётся, запрокидывая голову назад, и Эду кажется, что тот какой-то чересчур счастливый — вчера было по-другому. На нём розовая футболка, розовые шорты и белые гольфы до колен — он похож на бело-розовую конфету с игривым клубнично-сливочным вкусом. Настроение у него, кажется, соответствующее.— Ты чего такой довольный? — хмыкает Эд. — Поебался с кем-то, что ли, наконец?— Дур-рак. — Антон пихает его в плечо; кончики его ушей моментально краснеют, и Эду становится смешно. — Я влюбился! Пойдём, сейчас уже начнётся!Антон хватает Эда за руку и тянет в толпу; Эд за ним не поспевает. Он завидует Антону — ему хочется сказать, что он, кажется, тоже, но после разговора с Пако радости эта новость не вызывает. Впрочем, лучезарность Антона заразительна — глядя на него, Эд лыбится сам — ему тепло.— Ты знаешь, что такое вог? — орёт Антон, пытаясь перекричать шум музыки и галдёж толпы.— Макароны с курицей? — предполагает Эд.

— Дурак, не ?вок?, а ?вог?! — смеётся Антон. — Сейчас всё поймёшь! Готовься сыпать монеты!— У меня налик только в купюрах.— Да сука. — Антон ржёт и утыкается лбом ему в плечо. — Ты такой смешной, но тупой — пиздец! Смотри сюда!Он складывает пальцы щепоткой, манерно отогнув мизинец, и трёт их друг об друга, как будто солит пельмени. Эд наблюдает за ним с поднятой бровью.— Это типа обязательная часть мероприятия?— Да! Погнали! — Антон вновь хватает его за руку и тащит дальше — прямо к самой сцене.Эд смотрит вверх: Арсений светится бело-золотым пятном, его длиннющие ноги сияют, словно обтёртые маслом — хочется провести по коже рукой.— Откуда этот стиль, откуда эти психи? — загадочным голосом тянет он, объявляя открывашку. — Сегодня! Они покажут вам своё истинное лицо! Не слышу звона монет! Встречайте, ?Безликие-е-е?!Эд вытягивает шею, чтобы разглядеть танцовщиков, и щурится от мигающего света. Антон тянет его дальше, пока они не равняются с какой-то парочкой обжимающихся парней. Один, понакаченнее, обнимает второго, стройного и смазливого, со спины, засунув руки в передние карманы его джинсов и присосавшись к шее.— Снимите, блядь, комнату, — морщится Антон.— Просто свали из моей, и всё, — лениво тянет смазливый.— Она не твоя, а наша.— Я имею на неё больше прав, чем ты.— С какого это, прощу прощения, хуя? — вскидывает брови Антон.— Господи, Арсений тебе до сих пор не сказал?.. — с наигранной жалостью отвечает пацан. — Ты приёмный.Антон закатывает глаза и лупит его ладошкой по руке. Второй парень, не обращая на них никакого внимания, продолжает пожирать шею смазливого.— Это наши местные Райан и Эмма, — с кислым лицом говорит Антон Эду, — как они сами себя называют, никто их так больше не зовёт, если чё.— И кто из вас Эмма? — интересуется Эд.Все смеются.— Я Тоха, — машет рукой смазливый, — Пуфик. А это Макс-кс.Макс наконец отрывается от своего парня и тянет Эду краба; рука у него оказывается сильной.— Эдос.— Так это ты тот чувак, который дрых на моей кровати? — спрашивает Пуф. — Теперь будешь жить с нами?Такой вопрос в лоб застаёт врасплох; Эд тупит пару секунд, а затем растерянно смотрит на Антона, как будто это он здесь всё решает. Антон действительно в итоге всё решает сам:— Да, он мой новый сосед по комнате. Сорян, но тебе придётся съебать. Кис, — обращается он к Максу, — когда этот харчок сможет перевезти к тебе свои вещи?— Иди в жопу, — смеётся Пуф.Эд пялится то на них, то на сцену — он пропустил половину танца, но сейчас ему всё равно; он волнуется — они с Арсением до сих пор толком не обсуждали вчерашнюю спонтанную ночёвку, как будто она была логичным завершением вечера — что тут обсуждать? До разговора о будущих дело не дошло тем более.— Ты ж останешься сегодня? — словно прочитав его мысли, спрашивает Антон. — Мы хотели пиццу заказать, а то понедельник — день тяжёлый.— Бля, ну если пиццу, — сдаётся Эд с таким видом, будто ломался вечность и его наконец уговорили; внутри у него взрываются фейерверки.— Заебись, — Антон радостно хлопает его по плечу и отворачивается к сцене.Эд тоже смотрит на танцовщиков — те замирают в эффектной финальной позе — и ему пиздец хорошо.*После бала они дружной толпой едут домой и действительно заказывают пиццу, несмотря на поздний час — режим питания в их семье добросовестно соблюдает только один Арсений. Эд снова чувствует себя, будто в каком-то кумаре, ему так по кайфу находиться в этой большой шумной семье, что в происходящее тупо не верится.За столом он пытается не отсвечивать, привыкает ко всем, молча жуя пиццу, но в итоге тихо сидеть ему не дают — дети облепляют его, рассматривая татуировки, пристают с расспросами — а вот тут больно было? а тут? а сколько бабла ушло на всю эту хохломскую роспись?Эд терпеливо отвечает, то и дело поглядывая на Арсения: тот прячет нос в чашке и улыбается; наверное, отдыхает — в кои-то веки внимание ребятни приковано не к нему.После ужина все разбредаются по своим комнатам; Эд с Арсением остаются на кухне вдвоём — это превращается в ночную традицию. Они оба уже уставшие, но расходиться не хочется; они просто лениво молчат, и им комфортно. Арсений задумчиво наматывает ниточку от чайного пакетика на ручку чашки. Эд следит за его действиями и мысленно сочувствует тем, кому порой приходится мыть за ним посуду и по сто лет разматывать эти его морские узлы.

— Эд, — зовёт вдруг Арсений.— Арсений.— Я до сих пор о тебе ничего не знаю.Вот так — с места в карьер. Он что, всё это время думал, как задать вопрос, и в итоге решил не мудрить с формулировкой?— А чё тебя интересует? — Эд прикидывается идиотом, хотя прекрасно знает, к чему всё идёт. — Эдя, двадцать семь годочков. С Украины родом. Холост, детей нет, — лыбится он.Арсений тоже улыбается, но коротко.— Расскажи, чем занимаешься, Эдя, — просит он.— Это сложно.— Упрости.— Бля, ну, — мямлит Эд, ковыряя пальцем кусочек клеёнки на столе. — Ищу типа себя.— Ну, не настолько упрощай.Эд сосредоточенно сопит и отводит глаза — он пока не уверен, что нужно рассказывать о той, хуёвой, стороне его жизни. Это не очень-то честно по отношению к Арсению, который бескорыстно приютил его по доброте душевной, но сейчас Эд просто не готов говорить.— Я не очень хочу трепаться об этом. Пытаюсь, ну. С чистого листа типа всё.Арсений недоверчиво смотрит на него — но молчит.— Бля, я не торчок, если чё, — спохватывается Эд, поняв, как прозвучали его слова. — Правда. Не по мне это дерьмо.

— Верю, — кивает Арсений — но, кажется, об этом он даже не думал.— Кстати, слух, Арсений. — Эд шкрябает голову пальцами. — По поводу петуха этого твоего, Пако-тупако. Ты знаешь, что он долбит?Арсений вздыхает и смотрит на Эда — удивления в его взгляде нет.— Как ты это понял?— Как-как, он две дороги слупил прям на моих глазах, — сдаёт его Эд с потрохами без всяких угрызений совести. — Тебе б не стоило таких типов при себе держать.— Вот сука, а. Знаю. Блин, знаю, да... — Арсений машинально поправляет чёлку и откидывается на спинку стула; он выглядит таким уставшим, что Эду становится его жаль. — Постоянно откладываю эту проблему на потом. Разберусь, но позже, не хочу ругаться с ним перед моим завтрашним выступлением, у нас нет другого администратора.— Ты выступаешь?

Арсений угукает и начинает нервно кусать губу, словно собирается что-то сказать.— Слушай, насчёт этого... Можно попросить тебя кое о чём?Эду хочется как-то шуткануть, чтобы разрядить обстановку, но он передумывает в последний момент — Арсений выглядит обеспокоенным и серьёзным.— Не приходи завтра в клуб, ладно?— Но... — Эд глупо смотрит на него. — Ты ж выступаешь.— Мне будет спокойнее, если ты пропустишь в этот раз. Пожалуйста.Эд непонимающе хмурится, но возражать не решается — похуй, надо — так надо.— Антон после занятий тоже будет дома, так что скучать тебе не дадут, — говорит Арсений, а затем улыбается одним уголком губ. — Вы вроде нашли общий язык.Эд хочет ответить: вроде да и вроде не только с ним, — но не успевает: в коридоре раздаётся бодрое шлёпанье босых ног. Эд с Арсением одновременно оборачиваются на звук и видят Пуфа, который несёт гору постельного белья.— Что? — орёт он, увидев их непонимающие взгляды.— Далеко собрался? — спрашивает Арсений.— К тебе в спальню. Это не моё. — Пуф кивает на чужие подушку и одеяло.— А, господи, точно, — озаряет наконец Арсения. — Прости, милый, я совсем забыл. А ты сегодня спишь со мной, — бросает он Эду и подрывается с места, чтобы помочь Пуфу.Эд остаётся в одиночестве и думает: сука.Впервые в жизни задумывается: а что если он храпит или пукает во сне?Задумывается, какого хуя он задумывается о такой поебени — это же грёбаный абсурд, с каких пор его вообще стали волновать такие вещи? Ему смешно, и он в ахуе с самого себя.— С новосельем, — говорит Арсений, неожиданно появляясь в дверях.Он опирается о дверной косяк и, засунув руки в карманы своих пижамных штанов, смотрит на Эда с улыбкой.— Надеюсь, я не храплю во сне, — добавляет он. — Заранее прости.Эд фыркает — и думает: надо перестать думать.*Почти всю ночь он проводит в полудрёме и просыпается каждый раз, когда надо перевернуться на другой бок и сделать это осторожно, чтобы не потревожить Арсения — матрас от любого движения ходит ходуном. Арсений, кажется, сам старается не ёрзать и тоже толком не спит — охуительная ночь. В итоге окончательно Эд вырубается только к утру, но просыпается, по ощущениям, через секунду — когда кровать рядом прогибается под чужим весом: Арсений поднимает голову с подушки, садится, откинув одеяло, и оборачивается на Эда в тот момент, когда Эд решает приоткрыть глаза, чтобы беспалевно подсмотреть — но манёвр не удаётся.— Привет.Он улыбается и зачёсывает чёлку, пытаясь уложить растрёпанные пряди. Эд смотрит на его голую, покрытую маленькими трогательными родинками спину, жмурится сонно одним глазом — и лыбится.— Спи, рано ещё, — говорит Арсений зачем-то шёпотом — как будто боится спугнуть остатки его сна.Эд угукает и заворачивается в одеяло рулончиком, зарываясь лицом в подушку. Сбоку звучит тихий смешок — и это последнее, что Эд слышит, прежде чем вновь провалиться в сон.*В следующий раз он просыпается, когда кровать рядом уже застелена, а в комнате еле-еле пахнет тянущимся с кухни ароматом свежесваренного кофе.Эд сладко потягивается — вроде даже выспался — выбирается из-под одеяла и ныряет в мягкие домашние джоггеры, которые ему выдали вчера в дополнение к футболке. С кухни доносятся голоса, Эд узнаёт по ним Арсения и Антона; приоткрывает дверь и бесшумно крадётся ближе — становится любопытно.— Милый, я знаю, как тебе тяжело сейчас, — слышит он голос Арсения, — но никто ничего от тебя не требует, ладно? Экзамены — не та вещь в жизни, из-за которой надо так переживать.— Но что если я всё завалю, Арс?— Попробуешь ещё раз. Ничего ужасного не произойдёт. Это твоя первая сессия, и тебе страшно, но бояться нечего, понимаешь? Ты никому ничего не должен, ни преподавателям, ни университету, ни мне, это всё в первую очередь должно быть комфортно для тебя, и всегда есть возможность попробовать снова, слышишь?— Мне стрёмно, — вздыхает Антон. — Почему это всё такая хуйня из-под коня?— Это пережитки нашей системы образования, малыш, и мне ужасно жаль, что тебе нужно проходить через весь этот стресс, — с грустью говорит Арсений. — Но ты просто попробуешь, хорошо?— Старшаки говорят, что препод по экономике — зверь. Я так очкую из-за этой презентации. Вдруг я перепутаю слова или споткнусь о порожек? У нас там порожек на кафедре — пиздец! Или вдруг я хуёво отвечу на вопросы? Или рыгну?!— Антош... — ласково тянет Арсений; Эд представляет его сочувствующе-умилённый взгляд. — Когда будешь выступать, представь, что в аудитории все сидят голые.Антон фыркает, и Эд по инерции улыбается тоже.— Фу, только не Гавриил Юрьич, это жопошное говно.— Его представь в сандалиях, надетых на носки. Он сразу потеряет авторитет в твоих глазах.— Да чё его представлять, он реально так и ходит.Они оба смеются, и Эд чувствует, как напряжение, невольно охватившее его самого во время разговора, начинает немного отпускать.— Может, возьмёшь отгулы на работе, чтобы спокойно подготовиться?— Нет! — быстро отвечает Антон, а затем смущённо бормочет: — Я хочу ходить на работу. Там прикольно.— Ну ладно, — вздыхает Арсений. — Смена деятельности — тоже хорошо. Хочешь, что-то из заданий мы сделаем вместе? Я могу тебе как-то помочь?— Да не, Арс, всё норм. Ты и так заёбываешься в клубе. И чё я, лох, что ли, с родаками домашку делать. — По голосу слышно, что Антон улыбается.— Класс, вот это цинизм.Антон снова прихрюкивает, и Эд слышит какое-то шевеление — наверное, Арсений его обнимает.— Иди сюда. Так люблю тебя, милый.— И я тебя.— Когда всё это закончится, сходим на футбол, хочешь?— Ты же не любишь футбол.— Глупости, — возражает Арсений. — Как можно не любить игру, где двадцать мужиков бегают в шортах и обнимают друг друга каждые пять минут?— Двадцать два, — поправляет Антон.— Тем более.На этом моменте Эд наконец решает выйти из укрытия: топает по коридору намеренно громко, будто вовсе не прятался последние пять минут за углом. Арсений и Антон — ожидаемо — стоят посреди кухни, крепко обнимаясь.— Здорово, — говорит он. — Шо кого?— Доброе утро, — улыбается Арсений.— О, Эд! — Антон выпутывается из объятий. — А ты футбик смотришь?Эд угукает и падает на стул.— И в ?Фифу? лабаю, если чё. У вас есть плойка?Антон глядит на него сияющими глазами и открывает рот, но Арсений его перебивает:

— Так, давайте никакой плойки, пока ты не сделаешь экономику, милый, ладно? Поиграете после. Эд.Арсений смотрит на Эда взглядом ?под-твою-ответственность?, и тот молча поднимает большой палец вверх — он так-то и один поиграть может, ему же не надо делать никакую ебучую экономику.— Отлично. — Арсений одним глотком допивает кофе, подхватывает со стула свою сумку и тянется к Антону, чтобы поцеловать его в щёку. — Всё, я побежал. Удачи на занятиях, и ведите себя хорошо.

Он пробегает мимо Эда и на прощание мажет пальцами по его плечу. Эд провожает его взглядом и усмехается — он как будто попал в америкосовский сериал про подростков, и на экране только что была симпатичная молодая мамочка лучшего друга главного героя.— Чай будешь? — спрашивает Антон, открывая шкафчик с посудой. — Какая твоя чашка?— Э-э, никакая. У меня нет своей чашки.— Бля, ну так выбери, ёпта, — говорит Антон так, будто это само собой разумеющееся.Эд тормозит — это мелочь, но бьёт куда-то в самую грудину.— Давай, — хрипит он и тут же откашливается: в горле вдруг пересохло, — вон ту чёрную, шо ли.— Ха, я знал.Антон выуживает из глубины шкафчика огромную кружку в виде шлема Дарта Вейдера; у него самого красно-синяя чашка с Человеком-пауком — ебучая семейка гиков. Эд хмыкает про себя и думает: ему вроде как нравится быть частью этой семейки.— Чё, пойдёшь щас роботов строить? — спрашивает он — не потому что надо как-то заполнить повисшую тишину, а потому что ему действительно интересно.— Не, я сегодня в универ, — уныло говорит Антон, а затем ставит на стол две чашки и плюхается напротив Эда. — У нас сессия началась, щас читка лекций, потом экзы. Хуета-маята.— Держись, братан, — поджимает губы Эд. — Чё там с твоей экономикой? Те помочь, мэйби, чтоб мы полабали норм?Антон неуверенно смотрит на него — при упоминании приставки в его глазах загорается огонёк надежды.— Даже не знаю, там ебистика какая-то, надо презентацию сделать, а я как бы даже ещё док не создал.— Ну, хули нам, пацанам, — пожимает плечами Эд. — Чё-нить намутим.— Ты серьёзно? Блин, Эд, спасибо большое ваще. — Антон взволнованно подскакивает со стула. — Я ща, притащу распечатки. Бля, спасибо! Я тебе пивас подгоню!— Какой пивас, малой, тебе его не продадут, — ржёт Эд.А потом вдруг ловит себя на мысли, что за последние лет пять столько не смеялся, сколько за эти три дня.*Он заказывает доставку продуктов — несколько пакетов с грёбаной тонной еды, чтобы на всех хватило. Сходил бы в магазин сам, но побоялся: повяжут его так в каком-нибудь ?Перекрёстке? — вот будет прикол. Москва — удобный город, чтобы потеряться, но к двадцатому году с этим стало сложнее: всюду камеры, у стен есть глаза и уши. Эд не знает, как далеко простираются паучьи сети Тимбо, но иллюзий на этот счёт не строит — любая его прогулка по городу может стать последней, и сегодня уж точно не тот день, чтобы играть с судьбой.До самого вечера Эд так и торчит на кухне — хлещет кофе из своей новой чашки и клепает ебучую презентацию из говна и палок; не то чтобы учёба была его сильной стороной по жизни — учёба вообще не была никакой его стороной, она его стороной обошла, скорее, но ради малóго хочется постараться — Антон так переживает из-за сессии, что это не может не вызывать сочувствия и стремления помочь.В перерывах между мозговым штурмом он болтает с детьми, которые, как сменный караул, постоянно забредают на кухню; знакомится с седьмым козлёнком — Митей, которого он не успел увидеть вчера, потому что тот завис на репетиции до ночи. Снова думает — ебать они все похожи, но в то же время — такие разные; Эд даже с первого раза умудряется запомнить каждое имя, потому что, ну, путать их — кощунство.А ещё он узнаёт, что они все младше его почти на десятку; самая взрослая — Ира, девочка, с которой Антон танцевал в первый вечер, — ей двадцать. Эда разница в возрасте не парит, ему с ними прикольно, он как старший брат — следит за своими мелкими волчатами в стае, а они суетятся вокруг и заряжают его своей шкодливой энергией, пока их папа-волк охотится, чтобы прокормить семью.Как он там? — думает Эд фоном всё то время, пока сидит над презентацией. Наверное, танцует. Эд представляет его — гибкого и пластичного, неспешно покачивающегося в такт музыке — это выглядит идеально даже в его не шибко богатом воображении; в реальности — наверняка лучше в тысячу раз. Ему интересно посмотреть, и он с вялой завистью думает, что на Арсения сейчас смотрят сотни людей, а ему, Эду, почему-то нельзя.И от этого хочется ещё сильнее.*Публика шумит, визжит, ещё немного — и начнёт скандировать его имя. Арсений так редко выступает на сцене сам, что эти вечера становятся поистине особенными для всех. Арсению нравится, что его так ждут и хотят; ему нравится, когда на него смотрят, нравится гипнотизировать людей своим телом и танцем, нравится чувство власти над ведомой толпой. Но больше всего ему нравится, что в танце он может принадлежать только себе — пусть его и хотят десятки людей, в такие моменты ничто не имеет значения; танец для него — это разговор с собой.Может, поэтому он не любит, когда на него смотрят близкие: они — не безликая толпа, перед ними он чувствует себя слишком обнажённым, незащищённым и уязвимым, словно они отнимают единственную его возможность побыть наедине со своими демонами. Он и так отдаёт слишком много, больше, чем кажется возможным; расплёскивает всего себя без остатка — и несопоставимо мало получает взамен. Танцы — его терапия и медитация, его подпитка, импульс к запуску вечного двигателя, и он бережёт этот внутренний огонь только для себя, как сердце Данко.Свет в зале гаснет. Арсений выходит на сцену в полной тишине, возвышаясь над всеми на высоченных стрипах, и внутри всё колотится от волнения. Он считает до трёх; прожекторы зажигаются — и в тот же миг толпа взрывается, гудит восторженно; это его любимая секунда.Он замирает на мгновение — и начинает двигаться вместе с музыкой под тягучие биты: сегодня он танцует фрейм-ап — редкая роскошь для зрителя: Арсению привычнее вог, но на этой неделе настроение опасно-азартное — подходящее для откровений; ему многое надо сказать.На нём чёрно-алый костюм, стилизованный под кимоно: Арсений играет самурая в последние минуты жизни перед роковым ритуалом. Он движется плавно, изображая душевные метания воина перед неизбежным — страх, отчаяние, принятие, обретение себя. Арсению хочется быть таким же сильным, как тот, кого он танцует; он сильный, вообще-то, но недостаточно — не совершенно.Зрители смотрят, затаив дыхание, ловят каждый его жест. Он скидывает с себя юбку, оставаясь в одних шортах, и расстёгивает чёрно-алый пиджак — как воин раскрывает себя перед ритуалом.

Он знает, что все взгляды сейчас прикованы к его телу, похотливо лижут обнажённый торс; Арсений прогибается, скользит по животу ладонями, раздвигая ноги; оглядывает толпу удовлетворённо — пока не натыкается на колкие холодно-зелёные глаза.В груди вспыхивает раздражение — Руслан всё-таки пришёл, и это последний человек, кого Арсению хотелось бы здесь видеть; он же, чёрт возьми, просил, и это бесит — Руслан всегда делает всё по-своему.Он смотрит на него зло, почти с ненавистью — но отвести взгляд не может. Выгибается, тянется, шире разводит ноги, медленно оседая на пол; смотрит из-под чёлки — хищник, готовый перегрызть жертве глотку. Руслан не моргает, глядит завороженно потемневшими глазами — так он смотрел на него, когда увидел впервые два года назад во вшивом ?Крейзи?, где Арсений подрабатывал, танцуя гоу-гоу.В его взгляде — чистая похоть, и Арсений заводится сам — не то от злости, не то от такого же острого желания, это всегда срабатывает как чёртов триггер. Он так хорошо знает этот голодный взгляд, он единственный мужчина, на которого Руслан так смотрит, и ощущение абсолютной власти над его вниманием — желанием — пробирает до дрожи, пьянит — и выводит из себя.Руслан так внимателен в эти минуты, и его так мало в любое другое время, что от контраста едет крыша; Арсений задыхается — это, блядь, несправедливо. Его переполняет злость; он мечется по полу, кричит об этой злости — но Руслан просто с восхищением наблюдает за его агонией; Арсению на хрен не нужно это восхищение, ему нужно, чтобы его спасли.Он изображает, будто пронзает свой живот клинком, и бьётся в такт музыке, закрывая глаза. Зал тонет в алом свете, экран позади орошается бордовыми каплями, с потолка медленно падают кроваво-красные ватные снежинки.Арсений замирает под последний бит и не слышит ничего вокруг себя — в ушах гулко молотит кровь; сердце стучит, как бешеное, и это кажется неправильным: харакири он сделал, но жив почему-то до сих пор.Он распахивает глаза и ловит на себе немигающий, пронзительный взгляд: Руслан смотрит на него с вожделением, по-прежнему не отрываясь, — единственный, кто не аплодирует. Он ухмыляется — хищник из них двоих вовсе не Арсений, они оба это знают, и это, блядь, бесит. У Арсения внутри всё кипит от ярости и адреналина; публика захлёбывается овациями; он сидит в красном искусственном снегу, сжимает зубы и зло глядит на Руслана исподлобья.?Доволен??*— Я же просил не приходить на мои выступления! — рычит он, быстрым шагом залетая в гримёрку.— А куда мне, блядь, приходить? — так же резко отвечает Руслан, заходя следом и хлопая дверью.?Никуда?, — чуть не вырывается у Арсения, но он сдерживает себя в последнюю секунду — это был бы пиздец. Он замирает посреди комнаты, всё ещё стоя к Руслану спиной, и трёт пальцами переносицу.— Детка, — Руслан подходит сзади и мягко обнимает за талию, притягивая к себе. — Ты чё завёлся, а? Я ж говорил, что заеду сегодня.Он целует его за ухом — Арсения обычно от такого сразу ведёт, но сейчас он слишком уставший и злой.— А я говорил, что буду занят.— Ты сказал, что будешь танцевать, — шепчет Руслан ему на ухо. — Я сто лет не видел, как ты танцуешь. Помнишь, как в ?Крейзи?? Ты охуительно красивый, охуительно.?Ты, блядь, не танцы смотреть пришёл?, — язвительно мелькает у Арсения в голове, но озвучивать эту мысль он не решается — от глупого ?ты красивый? раздражение немного утихает.Руслан целует настойчивее, трётся пахом об его ягодицы; Арсений чувствует жёсткую ширинку через тонкую ткань шорт — нет, так дело не пойдёт.— Я весь вспотел, мне надо в душ, — вяло сопротивляется он.— Насрать, переживу. — Руслан цепляет зубами кожу на загривке и скользит ладонью под расстёгнутый пиджак.— А я — нет. Рус... — Арсений хочет выпутаться из его объятий, но крепкие руки не позволяют. — Руслан, блядь.— Да чё такое-то? — Тот отпускает его и тянет за руку, заставляя развернуться лицом.Арсений медленно выдыхает.— Поговорим? — спокойно предлагает он.Руслан заёбанно закатывает глаза, но в итоге наконец отстаёт от него и скрещивает руки на груди.— Ну, давай поговорим.Арсений не знает, с чего начать: все слова, которые он по сто тысяч раз прокручивал у себя в голове, вдруг разом разбегаются. Он сухо сглатывает, пытаясь собраться с мыслями.— Я... уже давно хотел сказать, просто никак не решался. Думал, это временно и всё как-то поменяется, но... В общем...Он бросает на Руслана короткий взгляд и тут же отводит глаза — не может смотреть, ему не по себе.— Я не могу так. Тебя мало. Мне так не нравится. Мы оба занятые люди, бла-бла. Но... Господи. — Он вздыхает тяжело, измученно — говорить трудно, и Руслан ему не помогает. — Мне мало, Рус. Чем дальше, тем меньше.Руслан непонимающе хмурится.— В смысле? Но я ж — вот он я, — говорит он, как будто эта простая мысль сейчас должна решить весь конфликт. — Я ж здесь.— Дай мне договорить, — просит Арсений, стараясь дышать ровнее: сейчас будет сложно — Руслан не слышит его с первой же фразы. — Ты приходишь, когда хочешь. Уходишь, когда хочешь. Ты даже не спрашиваешь, как я живу, а я не знаю, как живёшь ты. Мы трахаемся, говорим друг другу привет-пока и расходимся. Рус, меня заебало. Я заебался. Так всегда будет?— Слушай, ну, — хрипит Руслан, — два года назад ты прекрасно отдавал себе отчёт, на что подписываешься. И тебя всё охуительно устраивало.— Да, — кивает Арсений, пялясь в пол. — Устраивало. А потом я понял, что нет, Рус. Я не могу так. Я не справляюсь один, а тебя никогда нет. Это какой-то сраный день сурка. Дальше что? Сколько ещё мы будем…— А чё ты предлагаешь? Съехаться, усыновить ещё семерых детишек и жить, блядь, долго и счастливо? Это ж, ну, бред. — Руслан подходит ближе и пытается заглянуть ему в глаза, но Арсений смотреть не хочет. — Я делаю, что могу. С моей стороны — с моей — ничего не изменилось. Только у тебя в башке изменилось. И как прикажешь мне сейчас с этим разбираться? Что за бабские истерики, а?— За языком следи, — огрызается Арсений: эти тупые сравнения выводят его из себя ещё больше.— Встречался с бабами — слушал бабские истерики, — продолжает Руслан — его уже понесло. — Начал встречаться с мужиком, подумал: круто, никаких бабских истерик. А в итоге что? Правильно, снова бабские истерики. Чё за хуйня, Арсений?Надо сказать: давай решим эту проблему вместе. Надо сказать: я не хочу тебя терять. Вместо этого Арсений рычит:

— Перестань говорить ?бабские?, пожалуйста. — Он сжимает кулаки, сжимает челюсть, ещё секунда — и он просто взорвётся.— А как это назвать, а? — всплёскивает руками Руслан. — У меня работы до сраки, и ты сам в курсе, что это за работа. Ты, не пойму, бля, съехаться хочешь? Ну так не получится, ё моё! Мы никогда, прикинь, ни-ког-да, — чётко произносит он по слогам, — не сможем жить нормальной жизнью. Это вообще не наша история, Арсений, не со мной и не в этой, блядь, стране. Я защищаю тебя, и ты в безопасности, когда меня нет рядом. Если мы будем вместе и что-то пойдёт не так... Не превращай нашу жизнь в это.Арсений зажмуривается; в носу щиплет; глаза жжёт. Он садится на диван и роняет голову на руки; в висках стучит кровь, он задыхается.— Блядь... Рус, я не могу так. Мне плохо. Я устал. Мне надо подумать.Руслан стоит над ним, молчит — жуёт губы, Арсений знает это, даже не глядя на него. Он давит на виски пальцами и смотрит в пол; в груди истерично колотится сердце — надо решиться.— Давай сделаем перерыв? — севшим голосом выпаливает он на одном дыхании, пока не передумал.— Что? — хрипло переспрашивает Руслан.Арсений не отвечает. Руслан рычит и трёт ладонями лицо.— Какой, блядь, на хуй, перерыв? От чего? Ничего не поменяется после перерыва, детка, всё останется, как и было всегда: нор-маль-но. Тебе, блядь, скучно, и ты придумал себе какую-то поебень. Чё случилось-то?— Зачем мы вообще вместе, Рус? — Арсений поднимает голову и наконец смотрит ему в глаза. — Тебе ебать больше некого?Руслан пялится на него ошарашенно, а затем сипло смеётся.— Ты серьёзно? Ты серьёзно?Он вдруг подходит, хватает Арсения за правую руку и подносит её к его лицу, показывая безымянный палец, на который надето кольцо.— Сюда смотри. Видишь это?— И что это, блядь, значит? — устало спрашивает Арсений.— Это значит, что я тебя люблю. Но ты, конечно, чё хочешь делай с этой информацией, ты ж теперь в наших отношениях за креатив отвечаешь.Арсений молчит. Руслан отпускает его руку — та безвольно падает на диван.— Мне нечего тебе предложить, кроме, блядь, этого, — говорит он.Арсений всё ещё молчит, у него ком в горле; дышать трудно.— Скажешь что-нибудь? — спрашивает Руслан; ждёт терпеливо — и, так и не получив ответ, кивает сам себе. — Отлично. Я тогда, наверное, поехал. Зайду, как закончишь с ума сходить.— Да пошёл ты, — шепчет Арсений наконец.— Ага.Дверь хлопает; Арсений вздрагивает. Затем закрывает глаза, дышит глубоко и представляет, как со всей дури швыряет стул об стену, сметает вещи с туалетного столика, разбивает зеркало, разносит тут всё к чертям.— Ненавижу, — впервые за все два года произносит он; оказывается, это легко. — Сука.*Он пишет детям, что не сможет сегодня подвезти их до дома, и вызывает всем такси; сам остаётся в гримёрке, чтобы прийти в себя, и в итоге даже ненадолго вырубается, свернувшись калачиком на диване, — он вымотан, выжат до капли.Просыпается ещё более разбитый, чем был до этого; домой ехать не хочется, но ему надо — завтра у Антона сложный день, и утром Арсений должен быть рядом, чтобы приготовить ему какой-нибудь вкусный завтрак и подбодрить, как делает всегда перед важными мероприятиями.Он возвращается уже за полночь — тоже на такси: садиться за руль в таком состоянии не рискует.В кухне горит свет; Арсений устало плетётся туда и на ходу ловит обрывки фраз:— Су-ука, я никогда это не выучу!— Да бля, я же сделал тебе график, хули ты по нему не рассказываешь?— Я ничего не понимаю!— Погодь, сюда надо добавить картинку.— Какую ещё, блядь, картинку? Если это не картинка с котиками, то я больше не участвую в этом дерьме.Арсений замирает в дверях: Антон расхаживает по кухне с измятыми бумажными листами в руках. На тумбочке, болтая ногами, сидит Дана: она, как всегда, в своих огромных наушниках — качает головой в такт музыке и, хихикая с ?котиков?, наблюдает за Антоном. Эд горбится за столом, упулившись в ноут и что-то быстро печатая. Смысл происходящего с запозданием доходит до Арсения через секунду: они помогают Антону делать проект по экономике.— О, Арс, ты приехал! — ноет Антон. — Спаси меня.Он весь растрёпанный и с тёмными кругами под глазами, но выглядит бодрячком — потому что не один. Эд флегматично лыбится: видимо, они с Даной сегодня — сосредоточие спокойствия в этом помещении, так что на Антона хватает тоже — без этого было бы хуже.— Мы тут с малым презентацию хуярим, — говорит он Арсению. — Падай, будете с Данкой за аудиторию. Тох, давай заново эту хуёвину, только воды поменьше.Арсений смотрит на него, смотрит на Антона, смотрит на Дану — и чувствует, как горькая волна начинает подкатывать к горлу.— Я щас, — хватает сил выговорить.Он разворачивается и идёт в ванную, уже ничего не видя из-за мутной пелены перед глазами. За спиной раздаётся неуверенное ?Арс??, но никто за ним не бежит — и хорошо; ему нужна пара минут в тишине, чтобы успокоиться.Он запирается в ванной, садится на корточки и утыкается лицом в ладони. В голове заевшей пластинкой крутится голос Руслана — ?Мне нечего тебе предложить, кроме этого?. ?Чё за хуйня, Арсений??. ?Это вообще не наша история, Арсений?.

?Это значит, что я тебя люблю?.— Блядь…Арсений трёт мокрое лицо пальцами и вспоминает тускло-зелёные глаза — они смотрят на него прямо, непонимающе; слепо пытаются разглядеть в Арсении причины перемен — ведь всё было нормально; Арсений и сам уже ни черта не понимает.Когда всё успело превратиться в какой-то пиздец?