Часть 2 (1/1)

Они забирают куртки из гардеробной для персонала и идут по коридору в соседнее здание — на парковку: там холодно, ветер завывает между колонн, Эд кутается в кожанку, машинально сжимая ладонью спрятанную во внутреннем кармане пушку, и проклинает негласный гангстерский дресс-код, который, видимо, отрицает существование минусовой температуры. В шубе хуярить чужие ёбла неудобно, Эд в этом шарит, он бы в толстовке гонял, но — несолидно.Арсений и Антон идут впереди, оба высокие и ладные, как античные скульптуры из Пушкинского музея, Эд смотрит на каблуки Арсения и думает: он что, в этих убийцах тачку поведёт?Поднимает взгляд выше, пялится на его задницу, маняще-округлую в гладком латексе, — красивая. Арсений, возможно, догадывается, куда приковано внимание — или просто привык так охуенно вилять бёдрами, ненавязчиво типа, естественно, но горячо. Эд ловит себя на мысли, что смотреть — мало.Они наконец подходят к машине, и Эд заценивающе присвистывает: у Арсения внедорожник, огромная ?Бэха? икс-пятой модели, и комментарии про ?насосал? вряд ли уместны; Эд уже понял, что Арсений сам кого хочешь в рот выебет. Он дёргает переднюю дверцу, но её тут же перехватывает Антон — просачивается между Эдом и тачкой, тощая хитрая жопа.— Не-а, бро, тебе назад.— Назад? — рычит Эд. — Там же твоё детское кресло.Антон прихрюкивает, как всегда, язык показывает и лезет внутрь на переднее сидение, по пути стукаясь макушкой и тут же шлифуя ранение громким ?сука?. Эд ржёт; Арсений закатывает глаза; все на своих местах.Эд благодарен за тачку: он в ебучей кожанке не планировал перемещаться на своих двоих по оледенелой Москве, это был вынужденный фристайл. Кое-какой шмот есть на тайной хате, и до неё бы добраться завтра утром; для прогулки Эд планирует молча одолжить пальтишко у новых друзей — главное, чтобы у них в арсенале было что-то более беспалевное, чем карнавальные перья и пайетки.— Ремень, — командует Арсений Антону.— Ну, блин, мам, — ноет тот в ответ, но всё равно пристёгивается нехотя; Эда Арсений тоже заставил бы? — ага, хуй.— А жопный обогрев тут есть? — ёрзая на элитной кожаной обивке, спрашивает Эд, хотя знает, что есть, просто формулировать просьбы — не совсем его.— Я включил, сейчас заработает. Станет горячо — скажи.— Скажите ?горячо-о?, — начинает петь Антон и замирает в ожидании, что ему подпоют.Эд сдаётся:— Горячо-о.— Горячо? — переспрашивает Арсений и уже тянется к регулятору температуры.— Да блядь, сука, нет.Эд смеётся, у него ощущение, будто его закинули в игровую комнату с цветными пластиковыми шариками, где барахтаются дети, но это даже прикольно. Всё лучше, чем мотаться по тимуровским казино и отбивать бабки у каких-то бухих долбоёбов.

— А кто сегодня закрывает ?Гейл?? — спрашивает Антон, когда они наконец выезжают с парковки.— Макс и Пуф.— А Пуф потом к Максу? Ура, сегодня вся комната моя! — Антон делает ?дэб?, изображая победителя, и, разумеется, врезается своей длиннющей рукой в стекло — ходячее недоразумение.— Милый, не хочу тебя огорчать, но... — тихо говорит Арсений, чтобы Эд не услышал, и пытается незаметно кивнуть на него, но Эд с заднего сидения видит всё равно.Ночёвку они не обсуждали, и Эд хмыкает про себя: Арсений либо проницательный до хуя, либо просто привык тащить в дом всё, что похоже на брошенную собачку, и у него эта функция по умолчанию всегда на ?вкл?. Эду, наверное, ради приличия стоит сейчас рассыпаться в вежливо-скромных ?не-хочу-никого-стеснять?, но ему откровенно похуй, он сам не напрашивался, и Арсения за язык никто не тянул. Угрызений совести он не чувствует — ему надо где-то переночевать, и слоник Дали не обломается от одной несчастной ночи бок о бок с простым и вроде как славным парнем.— Блин, — шепчет тот себе под нос и косится на Эда в зеркало заднего вида.Эд отвечает ему взглядом ?проблемы, нах??. Не то чтобы он выёбывается, просто подтрунивать над слоником ему почему-то нравится.— Ира точно не собиралась ехать с нами? — уточняет Арсений. — А то получится, как в прошлый раз.— Инфа сотка, — лениво отмахивается Антон. — К ней сегодня её эта пришла.— У ?её этой? имя есть, милый, уважай выбор своей сестры, даже если он тебе не нравится. Ей сейчас нужна поддержка, ты же знаешь, они только помирились.Эд утыкается затылком в сидение и думает про себя: давайте обойдёмся без лишних имён, слишком много информации. Антон бухтит что-то вроде ?хуержка?, врубает радио в знак протеста и переключает волны, пока не попадает на какой-то жесткач Сикснайна: Эд приободряется — одобряет.Оставшийся путь — минут пятнадцать, четыре трека — они едут молча; хата недалеко от работы, думает Эд, удобно. Такой себе райончик — Чертаново, серый и смурной, как и всё, что находится за Садовым; Эд пялится в окно и чувствует себя, будто в старом панорамном кинотеатре, где лента с одним и тем же пейзажем крутится на огромных бобинах по сто раз.Хата у них в двадцатиэтажке, одной из дюжины одинаковых квадратно-суровых коробок, утыканных забором вдоль всего квартала. Эд выходит из тачки и пытается поймать взглядом какие-то отличительные знаки, ассоциации выстроить, запомнить — на, какого-то хрена, будущее. Подъезд, этаж, номер квартиры, все эти вещи улетают на полочки с потенциально важной информацией — профессиональная привычка. ?Со Стружкой в покер не играем?, — шутит в его башке Пашу; Эду такая хуйня всегда льстила, хоть и в покер с ним потом реально никто не играл, неприкольный он игрок — с такой хорошей памятью.Они поднимаются на седьмой этаж, Арсений шаманит возле двери массивной связкой ключей — такой и убить можно; затем дверь распахивает, по-джентельменски пуская гостя и ребёнка вперёд. Эд проходит сразу на середину прихожей, игнорируя коврик, даже не пытается не натоптать — похуй. Тормозит немного, осматривается, взгляд сам падает на несколько десятков пар обуви в коридоре: больше половины — на каблуках, остальное — гигантские кроссы с хайповыми толстенными подошвами. Эд охуевает: у него-то самого одни несчастные чёрно-белые кеды на все времена года, он не фанат шмотья, привык гонять в одном и том же, как ебучий Стив Джобс. Самые придурочные траты у него — на цацки, но это он себе прощает, потакая восторженной малолетке где-то внутри себя: Эд всегда мечтал быть гангстером, как в агрессивных америкосовских клипах, которые крутили по ?МTV? в приюте, — опасным таким, запаянным чернилами с ног до головы, в золотых цепях и печатках. Грилзы — тоже детская прихоть, прикол, подсмотренный у кумиров, улыбка с обещанием ?я сгрызу ваши кости?. Эд ржёт над собой, но не стесняется этого: баловать голодного ребёнка конфетой — не зашквар. Боты пачками скупать, как делает Лёва, и снимать отдельный гараж под коробки, — вот это зашквар.— Двигай булки, — подгоняет его Антон, скидывая на ходу свои шпильки.Эд стягивает кеды, не расшнуровывая, и поднимает голову в тот момент, когда Арсений протягивает ему вешалку для куртки — ебать сервис.— Пойду посру, — заявляет Антон и шлёпает босыми ногами куда-то в глубь коридора.— Будь умницей, — бросает ему в спину Арсений, ничуть не смущаясь: видимо, в этом доме так принято.Эд вяло завидует уровню доверия: он не представляет, как сказал бы Тимбо или Вальтеру, что отправляется срать. ?Мафия — семья, Струж?, — звучит в голове расслабленно-величественный голос Тимбо, но Эд этому голосу не верит, тот пиздаболит, сука, — такая себе семья, если даже про сраньё в ней не с кем поговорить. ?Рыбу убивает открытый рот?, — продолжает солировать голос Тимбо в башке; он там вообще часто появляется, засранец, Эду порой кажется, что у него летит чердак.

Арсений идёт на кухню, Эд плетётся позади, разглядывая коридор — потолки высоченные, круто, но стены старые, шершавая штукатурка тут и там покрыта паутинками трещин, как на вековых фресках в римских музеях. Паркет под ногами врезается в ступни — неровный, но Эду в целом плевать, главное, что этот паркет вообще есть.В кухне горит свет, и Эд тормозит в дверном проёме, впервые чувствуя себя лишним в чужом жилище: за столом сидит паренёк — такой же высокий и ушастый, как Антон, только Антон улыбчивый, дурашливый и тёплый, а этот — серьёзный и отстранённый, от него веет дзеновой прохладой, ебучий Кай.Он сидит в наушниках — смотрит что-то в телефоне. Арсений подходит к нему и целует его в колючий ёжик на макушке.— Привет, Кирюш. Как твой класс?Кирюша пожимает плечами, не снимая наушники, — ?нормально?. Смотрит на Эда нечитаемым взглядом: глазищи голубые-голубые, пронзительные; он похож на арийского солдатика, совсем юного, холодного сердцем — только с горящими щеками, и эти щёки на контрасте с непроницаемостью выглядят трогательно. Эд не решается представиться — молчит тоже, тут по ходу правила такие.— Ужинать будешь? — спрашивает Арсений Кирюшу; уже засуетился у плиты, даже фартук накинул поверх латексного костюма — умора.Пацан мотает головой, и Эд всерьёз думает: немой, что ли? — но его предположение опровергается через секунду.— Я поел. — Кирюша встаёт, хлопает себя по ногам неловко, протискивается мимо Эда, придерживая шнурки от наушников, чтобы не зацепиться. — Ладно. Пойду. Там.

— Иди там, — улыбается Арсений. — Никита дома?Кирюша снова пожимает плечами — ему вообще хоть до чего-нибудь есть дело в этом мире? Эд хмыкает — нормальная позиция по жизни; он сам почти такой же, всем советует. Арсений, судя по неодобрительному вздоху, этого мнения не разделяет: у него-то явно синдром неспокойной жопы — работающий в полную силу родительский инстинкт с вечным стремлением опекать всех вокруг.Эд плюхается за стол на Кирюшино место, не успевает ноги вытянуть, как в лицо ему тычется холодный цветастый пакет.— Шо за нахуй?— К ранам души ты замороженную мексиканскую смесь приложи, — говорит Арсений. — Чтоб лицо твоё завтра не было похоже на баклажан. Баклажановый не твой цвет, он тебя старит.— Ага, ясно, спасибо за инфу.Эд прижимает пакет к переносице, шипит от жгучего холода и откидывается на спинку стула; та вымученно скрипит — стульчик старенький. Вся кухня в целом не сверкает евроремонтом: она обычная такая, маленькая, с плитой матёрой, никакого блеска и выебонства, даже странно — после ?Бэхи? Эд ожидал увидеть здесь гарнитур с голосовым управлением, не иначе.— Я думал, владельцы ночных клубов живут лухари, — озвучивает он свои мысли, ничуть не заботясь о том, насколько бестактно это звучит. — А тут всё такое типа... не лухари.Арсений высыпает на сковородку пакет замороженной картошки, порезанной крупными дольками, и разворачивается к Эду, одаривая его красноречивым взглядом, — Эд одним глазом наблюдает из-под пакета.— У тебя странные представления о состоянии владельцев ночных клубов. А у меня ипотека на десять лет и семья большая, всех накорми, одень, причеши.— Так ты многодетная мамаша?— Папаша, — поправляет Арсений. — Рожал не сам, но все мои.Он накрывает сковородку крышкой и достаёт из холодильника овощи, чтобы нарезать салат; Эд продолжает наблюдать, почти ловя сбой в матрице: он не помнит, когда в последний раз видел, чтобы кто-то вот так уютно готовил поздно вечером на кухне — для него в том числе.— И сколько у тя этих киндер-сюрпризов? Они все на таких каблах ходят? Это у вас семейная опция, без них в дом не пускают?— Так много вопросов, и почти все дурацкие. Отвечу только на один: семеро их у меня, козлят.— А второй предок существует?— Нет, — вздыхает Арсений картинно-тяжело. — Бедняжки из неполной семьи. Справляюсь в одиночку.Эд лыбится, но уже без прежнего энтузиазма: он не понимает, и надо разобраться.— Ладно, серьёзно щас: объясни мне, в чём прикол. С домами этими вашими, с детьми, блядь, внуками.Арсений ссыпает нарезанные огуречные кубики в миску, откладывает нож и садится за стол напротив Эда.— Наверное, ты заметил некоторые... особенности нашего клуба, — деликатно начинает он.Эд кивает: трансухами и педиками клуб забит, Эд привык называть вещи своими именами, но сейчас помалкивает — хочет, чтобы Арсений научил его формулироваться — для них это вроде как важно.— Все люди особенные. Но иногда бывает так, что общество отказывается принимать человека, если его особенности не укладываются в чью-то картину мира. ?Найтингейл? — это место, где каждый может быть тем, кем хочет быть, и выглядеть таким, каким себя чувствует. Не важно, какого ты пола, какой расы, национальности, ориентации, мы устраиваем балы, чтобы люди могли показать друг другу, как они прекрасны — и как прекрасно просто быть собой.Эд заслушивается; по лицу течёт размороженная вода, капает на майку, но он замечает это только тогда, когда Арсений сам тянется через стол, чтобы вытереть его подбородок: быстро мажет пальцем по чернильному трезубцу и снизу — Эд невольно задерживает дыхание.— Как ты понимаешь, — продолжает Арсений, делая вид, что ничего не произошло, — быть собой — дорогого стоит. Сегодня ты видел полтысячи человек, пришедших, чтобы побыть счастливыми, но за пределами клуба всё не так уж и здорово. У многих из них поломанные судьбы и разбитые сердца, от кого-то отвернулись семьи и близкие, кого-то вышвырнули на улицу. Кто-то ошивается по переходам или идёт на трассу. Такая вот цена за то, чтобы просто быть собой. Почти все эти люди нуждаются в новых домах, поэтому объединяются и создают их сами. Это что-то вроде семьи, только честнее. В обычной семье дети не выбирают родителей и родители не выбирают детей. Здесь же все сами решают, с кем хотят быть.Эд кивает — и иррационально жалеет, что прозевал момент, когда раздавали эти самые дома; он бы поддержал движуху вместо того, чтобы прозябать в сраном приюте.— У меня тоже есть свой дом, — говорит Арсений немного смущённо; Эд лыбится, замечая это. — Хэштег ?яжмать?.— Понятно, почему ты так изи притащил меня на свою хату — вредная привычка, да?— Тебе табло расшибли за моего козлёнка, пытаюсь отблагодарить за геройство.— Хуёво, шо, — качает головой Эд. — Никакого инстинкта самосохранения. А если я типа бандит какой-нибудь?— Ты бандит? — восторженно ахает упомянутый ?козлёнок?, врываясь на кухню.Он уже успел переодеться в домашние штаны и футболку с каким-то глупым принтом в виде французского батона и выглядит теперь совсем иначе, чем в костюме и на каблуках, — не поп-звездой, а обычным сонным подростком-раздолбаем. Арсений поднимается из-за стола, уступая ему место, и снова возвращается к салату.— Как сралось? — интересуется Эд, игнорируя вопрос.— Супер, как никогда в жизни. — Антон плюхается на стул и с вызовом сообщает: — А я так и подумал, что ты бандит.— Чё это вдруг?— У тебя зубы железные.Эд хохочет, откидываясь на спинку так сильно, что стул почти падает — благо, сделать это ему мешает стоящий позади холодильник.— Антон, неприлично говорить такие вещи, — укоризненно шепчет Арсений. — Они не железные, а золотые.Эд вытирает выступившие на глаза слёзы — у него и так уже всё ебло мокрое. Антон сочувствующе протягивает ему бумажную салфетку.— А это навсегда? — спрашивает он, с опаской глядя ему в рот.Эд показушно пытается снять грилзы, но те припаяны намертво; Антон пялится во все глаза, никогда, наверное, не видел таких штук, смешной. Эд таращится в ответ, передразнивая, потом подмигивает ему и хмыкает: Антон совершенный ребёнок, ногами сидит болтает даже, блестит глазами от еле сдерживаемого любопытства, хоть и стесняется пока; надо ему всё потрогать и пощупать, но Эду не жалко. Эд любит такое забавное внимание, он для Антона — что папин дальний родственник, прикативший с другого континента ровно на один вечер, — от него пахнет чужим миром, который Антон только в киношках видал.— А сколько у тебя татух? — не выдерживает он — кажется, этот вопрос давно его мучил.— А сколько дашь?Антон фыркает — всегда ему смешно, блин. Эд часто сам такой же, он любит смешливых, с ними заебись.— Ну-у, типа пятнадцать?— Ваще холодно, малой.

Антон сосредотачивается, начинает считать те, что видно, сбивается, блинкает себе под нос, начинает заново — упорный.— Да сука, в пизду, — нет, не упорный, — скажи уже сам.— Не помню, — честно отвечает Эд, — шо-то где-то за полтос, наверное.— И это только на лице, — подключается Арсений.Антон ржёт, Эду тоже смешно — и кайфово: что-то в этом есть забытое, родное — как будто напоминающее дом, хотя у Эда никогда не было настоящего дома, но так он себе его и представлял: маленькая кухня на пару человек, но по факту — всегда больше; гудящий холодильник до потолка, стол, застеленный клеёнкой, на фоне — шкворчание картошки. Ему хорошо.Арсений ставит на стол салат и тарелку с каким-то вонючим бело-зелёным сыром, Эд удивлённо поджимает губы — нот бэд; частичка лухари в их быту всё-таки есть, только изнутри, а не снаружи, и это Эду больше по душе — хавка ценнее новой штукатурки.Антон прямо пальцами тащит из салата оливку, поглядывая на Арсения, чтобы не спалиться. Эд повторяет за ним, и они смотрят друг на друга так озорно, будто только что совершили преступление века и остались безнаказанными.— У тебя завтра утренняя группа, малыш? — спрашивает Арсений.Антон разом сникает и уныло угукает, пережёвывая сворованную из миски помидорку.— Надеюсь, ты не храпишь, — угрожающе говорит он Эду, — а то я тебя вытолкаю за дверь, нах. Если не высплюсь перед работой, произойдёт массовое убийство.— Работой? — удивляется Эд, почти даже не преувеличивая масштабы охуевания. — Я думал, ты школота. Матеша, там, физра, не? Булочки из столовки.

— Хуюлочки. Я ваще-та студент уже, — обиженно бурчит Антон. — Балин, ещё проект этот сраный делать по экономике.— Антон учится на заочке по менеджменту, — поясняет Арсений.— Хуя се. — Услышать, что малой весь из себя такой серьёзный, Эд точно не ожидал. — А чё за работа?— Я конструирую роботов.Эд чувствует, как у него вытягивается лицо.— Чё?Антон ржёт, тыкая в Эда пальцем, радуется, что довёл человека до ахуя. Эд оборачивается на Арсения, ища поддержку, но тот внезапно оказывается занят: выкручивает ручки плиты до минимума — все подряд, хотя три из четырёх и так стояли на нуле; затем несколько раз щёлкает выключатель на пилоте, пока не убеждается, что розетки точно больше не работают.— Мы собираем роботов и пишем для них программное обеспечение, — говорит Антон по-прежнему весело, но Эд его уже не слушает, он наблюдает за Арсением и мимоходом думает: ну ясно, пациент.У Эда самого не все дома, и ебанутых он на своём веку повидал будь здоров, так что привык уже принимать чужие сдвиги как должное, а образ Арсения с нормальностью не вяжется изначально — но Эд всё-таки ему сочувствует.— Восстание машин не за горами, — тарахтит Антон, — это я вам могу сказать как профессионал. Технологии развиваются семимильными шагами и идут впереди своего времени.Арсений наконец ставит перед ними две тарелки с картошкой и усаживается на свободный стул; в руках у него только чашка с чаем.

— Ты не хаваешь после шести? — тупо спрашивает Эд, пропустив всю тираду про восстание роботов мимо ушей.— До шести он тоже не хавает, — вставляет Антон, — вообще не жрёт ничего.— Жру, — возражает Арсений. — Просто по расписанию. У меня слабый желудок.?И нервишки?, — мысленно добавляет Эд; впрочем, плевать, не его это дело. Он берёт наконец вилку и принимается за картошку — у него-то желудок сильный, но, по ощущениям, от голода уже прилип к позвоночнику.*После ужина Антон быстро со всеми прощается, заявляя голосом из ?Звонка?, что ?осталось семь часов?, и топает спать. Эд с Арсением даже не шевелятся — продолжают сидеть, словно никуда им обоим не надо; на несколько секунд кухня погружается в непривычную после несмолкающего галдежа тишину, но неловкости нет, они разглядывают друг друга с любопытством, молчат как будто в предвкушении — окей, продолжим, на чём остановились.— А ты в курсе, шо у тя вывеска в заведении неправильная? — первым заговаривает Эд.— Тебя смущает, что я впихнул ?гея? в ?соловья??— Нет, ты впихнул ?восемнадцать? в ?ночь?. Они типа пишутся по-разному.

— Это ребус для налоговой, — усмехается Арсений. — Они всегда вставляют лишнюю ?эн? и выписывают налоги на несуществующую организацию.Эд щурится с хитрожопой ухмылкой — попахивает пиздежом.— Гонишь.— Немного, — признаётся Арсений. — А ты, я смотрю, спик инглиш вэри вэлл.— Ай, да хуйня, — отмахивается Эд. — На уровне ?хау ду ю ду? и ?гимми ё мани?. Жизнь заставила, пару раз летал в Штаты, там, по командировкам, хуё-моё.— ?Гимми ё мани?? Так кем же ты работаешь? — Арсений подпирает рукой подбородок, подаётся чуть вперёд, глядя на Эда с интересом; Эд теряет бдительность на секунду: ресницы у него — пиздец.

Он пожимает плечами — отвечать честно не хочется, врать — тем более.— Уже никем. Уволился вот.— Да? Мои поздравления, — улыбается Арсений. — И всё-таки что...— Арс, — раздаётся незнакомый голос с порога; Эд поднимает глаза и видит очередного высоченного паренька — ебать, их сюда по росту отбирают? — Можно я так завтра на бал пойду? Ой, здрасьте, — говорит он Эду, слегка картавя.— Здорово, — отзывается Эд.— Милый, эта накидка выглядит так, будто сделана из париков Барбары Брыльской. Возьми что-нибудь в моей гардеробной.— Ну, блин, — разочарованно тянет пацан. — Просто Митя забрал мои крылья.— У нас что, в доме единственные крылья, Никит? Посмотри у Пуфа, они с Орловым в прошлом году лебедей танцевали.Эд прикрывает глаза ладонью и ржёт беззвучно, пока никто не обращает на него внимание, — чё, блядь, происходит? Куда он, блядь, попал.Никита ноет разочарованно и шлёпает обратно к себе.— Приходи завтра на бал, — говорит Арсений Эду, когда они вновь остаются вдвоём. — У нас открывается неделя, посвящённая Дню Святого Валентина. Все будут дарить друг другу любовь.— Шо, думаешь, и мне перепадёт чутка?— Как знать.Они смотрят друг на друга долго; Эд пытается прочесть что-то в лукавых ярко-голубых глазах — не может, лишь улыбается, потому что Арсений улыбается тоже.— А ты будешь купидоном?— Я всегда купидон.*Арсений стелет ему на чужой односпальной кровати, пока Эд в ахуях пялится на себя в зеркало в ванной: под глазами уже наливаются лиловые синяки из-за разбитого носа, но охуевает он не с отражения.Кто-то стелет ему постель.О нём в жизни никто не заботился, кроме барменов, вызывающих ему такси каждый раз, когда он был слишком синий и передвигался вдоль барной стойки исключительно ползком. Мать он свою толком не помнит, её будто и не было в его жизни, был только вшивый приют, а потом — Тимбо. Тимбо его подобрал, спас почти, но эту холодную, акулью заботу Эд никогда не воспринимал как что-то настоящее.Настоящее происходит теперь, врывается ураганом, распахивая все двери, так что спирает дыхание к чёрту, Эду физически трудно дышать. Он и не думал, что можно изголодаться по тому, чего никогда не пробовал, — но он изголодался.Он думает: пиздец. Он думает: плевать, если завтра доберманы Тимбо найдут и убьют его — сегодня он спит в застеленной для него постели.Вода льётся в раковину, шипит монотонно, как белый шум; Эд упирается руками в холодные бортики, сплёвывает, облизывает сухие губы. На душ сил не хватает; он набирает воду в ладони и плещет в лицо, мочит волосы тоже; теперь из зеркала на него смотрит какой-то побитый и промокший волчок. Во рту горько и вязко, Эд достаёт из стаканчика зубную пасту и заторможенно чистит зубы прямо пальцем, как в детстве бывало; ему смешно от этой мысли — и снова чуднó. Он полощет рот, смывает с пальца пасту и, не вытираясь даже, собирается наконец выйти из ванной, как вдруг раздаётся осторожный стук в дверь.

На пороге оказывается Арсений — протягивает ему чёрную футболку.— Пижамка.— Да я так сплю, — говорит Эд, но футболку забирает всё равно; она большая, явно чья-то из ребят.— Ты не нашёл в тумбочке полотенце? — с подозрением спрашивает Арсений, глядя на стекающие с его волос струйки воды.— Само высохнет.— Ты пересушишь кожу.— Арсений, — угрожающе тянет Эд.— Ладно, — сдаётся тот, а потом мнётся мгновение, словно собирается что-то сказать, но в итоге передумывает. — Спокойной ночи?— Покеда.Эд думает кинуть какую-то благодарочку, но теряется в последнюю секунду — похуй, поблагодарит перед тем, как свалить. Просто пытается просочиться мимо Арсения, но тот тоже делает шаг вперёд, и они неловко натыкаются друг на друга.— Стой на месте, — хмыкает Эд и, придерживая его за предплечья, аккуратно обходит.Арсений остаётся неподвижен, и Эд, не слыша его шагов, оборачивается вопросительно.— Ты сказал стоять на месте, — поясняет тот.— Да бля. — Эд ржёт. — Отомри. Пока.— Пока.Он возвращается в комнату Антона — видит его, спящего с приоткрытым ртом, беззащитного совсем, умильного, нос вздёрнутый — на нём тусклый голубенький кружочек-блик от падающего через окно лунного света; хочется подойти по-тихому и ткнуть пальцем — он бы так и сделал, не пообещай ему Антон анальную кару за любой движ после отбоя.Эд садится на кровать и снова залипает на какое-то время; он чувствует себя странно — так, будто обкурился: всё кажется нереальным, словно ватой обитым, и Эд в мягком коконе не вдупляет, что происходит.Батареи в комнате свистят — звук противный и въедливый, но раздражения это не вызывает: батареи — тепло. Тепло — заебись. Эд стягивает шмотки, лезет под свежо пахнущее стиральным порошком одеяло, прикрывает глаза и выдыхает — у него лыба на лице и усталость в каждой чёртовой клетке тела, но ему хорошо.Бесконечный ёбаный день.*Арсений льёт молочко на ватный диск и стирает косметику с лица — он почти не красится, но это его ежедневный ритуал: глядя на себя в зеркало, подумать о прошедшем дне. В голове сумбур, он привык к новым лицам, бесконечным именам, чужим пьяным историям — наелся ими так, что больше не вкусно, но сегодня ощущается по-другому. Он даже не может это чувство сформулировать — интерес, любопытство, что-то, блин, странное, этот парень Эд — странный, и Арсению впервые даже не хочется заниматься самоанализом и разбираться; может, этот бандит свалит завтра по-английски и больше никогда не появится в их жизни, Арсений вообще не удивится — он как будто готов к любому раскладу, и это спокойствие должно пугать, но не пугает.Телефон вибрирует на деревянной столешнице; Арсений вздрагивает и бросает взгляд на экран.

?Утром заеду? — с незнакомого-знакомого номера. Ему нет смысла записывать этот номер, он меняется каждые три дня.В клуб заедет — не домой. Домой к нему Руслан не заезжает никогда: здесь о нём никто не знает. У Руслана для Арсения отдельный телефон и даже отдельная машина — у них вообще вся жизнь изолирована от общества, и раньше это казалось простой данностью, с которой они оба — взрослые, серьёзные, живущие каждый своей жизнью люди — вполне себе могут смириться. Сюрпризом стало, что это не так.Арсений не отвечает — что ему ответить? Руслан если что-то хочет — он делает, и Арсений даже сопротивляться не пытается, их желания всегда совпадают идеально ровно до того момента, пока желанием Руслана не становится снова сесть в свою ?BMW? и уехать на неопределённое количество дней, чтобы дальше жить отдельной от Арсения жизнью.Арсений себя ненавидит за эту неудовлетворённость — что, чёрт возьми, ему ещё надо? Разве ему мало того, что есть?Он смотрит на своё уставшее лицо в зеркало, машинально крутит кольцо на безымянном пальце и вдруг слышит, как приоткрывается дверь.— Арс? — мягко картавя, зовёт его Никита.В дверной проём просовывается кончик курносого носа — Арсений видит его в отражении, и внутри разом всё теплеет.— Да, милый?— Можно к тебе?Арсений оборачивается к нему и приглашающе хлопает ладошкой по кровати; Никита тут же проскальзывает в комнату и с ногами забирается на матрас.— Разобрался с костюмом?— Не знаю. Наверное. — Никита вздыхает, но не тяжко, а с облегчением. — Я так запарился о том, что обо мне подумают другие, что совсем забыл о себе самом. Но я ведь никому ничего не должен, с какой стати меня парит чьё-то мнение? В конце концов, не важно, как я выгляжу, я ведь одеваюсь не для кого-то, а для себя, да?Арсений ласково треплет его по волосам, гладит по щеке.— Мне бы твою мудрость в восемнадцать лет, и я был бы гораздо счастливее тогда, — говорит он. — Горжусь тобой.Никита улыбается, льнёт к его руке, ластится, как котёнок. Арсений щёлкает его по носу — господи, как он обожает этого пацана.— Арс?— М-м?— А что это за чувак был? — спрашивает Никита, и в его глазах блестит детское любопытство.— Его зовут Эд. Мы познакомились сегодня.— Он теперь будет жить с нами?Арсений смотрит на Никиту задумчиво, пожимает плечами — и почему-то вдруг улыбается. Он не имеет ни малейшего понятия, что ответить, но он, чёрт возьми, улыбается.