4. Без тебя... (1/2)
Ты уехал только вчера, а мне уже кажется, что прошла целая вечность.
Без тебя… без тебя – невыносимо. Мы и раньше расставались, и надолго, но это было до того, как мы сблизились сильнее, нежели положено братьям. Да и обычно это я уезжал, оставляя тебя дома. На этот раз произошло наоборот.
Отец внезапно заявил, что считает тебя достаточно взрослым и отправил – о боги! – в Гномьи горы, несусветную даль, налаживать дружественные отношения с «малым народцем». Ты вздрогнул, изумленно посмотрел на отца, не веря своим ушам, а я прирос к месту, не в силах даже шевельнуться от той страшной, яростной, неописуемой боли, вгрызшейся в мою грудь.
Полгода. Целых полгода без тебя.
Я схожу с ума от тоски уже второй день. Вчера, еще вчера ты был в моих объятиях, теплый, родной, любимый… теперь же руки мои пусты. Я не вижу задорного блеска твоих изумрудных глаз, не могу наслаждаться твоей веселой, по-мальчишески дерзкой улыбкой, я не слышу твоего высокого, звонкого, чистого голоса… Эта разлука – хуже смерти. Она наваливается на плечи непередаваемой тяжестью, давит, гнетет, она запускает тупые клыки в сердце и с наслаждением кусает его, мнет, рвет на части…Это невыносимо.
Я не нахожу себе места. Я брожу по своей комнате, не в силах остановиться, ме-чусь, как лев в клетке, или, наоборот, сажусь в кресло и не двигаюсь часами, пялясь в одну точку, думая о тебе, вспоминая тебя, представляя тебя рядом со мной. Воображение расходится настолько, что я уже чувствую твои ладони на своих плечах, ощущаю щекой шелк твоих волос и сладко вздрагиваю, когда твое дыхание касается моей щеки…
А потом фантом развеивается, и печаль, грусть, скука наваливаются с новой силой.
Невыносимо.
А к тоске примешивается еще и беспокойство: как-то ты там, один, без меня, среди незнакомого, чужого народа… Ты никогда еще не был так далеко от дома, и если мне тяжело, то каково же тебе? О боги, а там ведь еще и Степи орков совсем рядом…
Я помню, как вчера мы прощались на заднем дворе, спрятавшись ото всех за ко-нюшнями. Я почти рыдал, а ты – ты был странно спокоен, словно смирился с наступающей разлукой, ты держал себя в руках – так же, как я держал себя в руках, когда уезжал по делам из Сартара. Я помню, как мы обнимались – крепко-крепко, до боли в руках и спине, словно стремясь слиться друг с другом, — и как мы целовались – торопливо, исступленно, бешено, возбуждаясь от поцелуев больше, чем от самых интимных ласк, задыхаясь, до одури в голове, до умопомрачения, так, что потом оба не чувствовали своих губ… а после этого – замерли, прижавшись к стене конюшни, жадно вдыхая запах друг друга, я – уткнувшись лицом в твою шею, ты – приникнув губами к моему виску.
Не знаю, как мы тогда смогли оторваться друг от друга, как смогли разжать объятия, отойти, поднять глаза. Не знаю, как я не потерял разум, наблюдая, как гарр’краши увозит тебя в неизведанную даль, туманную, неясную, глухую…
Мои губы до сих пор саднят от наших диких, сумасшедших, горько-сладких поцелуев.
Я прижимаю ладонь к лицу – мне кажется, на ней еще остался твой запах, мягкий, нежный, тонкий аромат лилий. Остался… совсем чуть-чуть. Скоро и он выветрится, как пройдет и боль на губах, как забудется ощущение твоего гибкого, горячего тела в моих руках…Я испуганно вскакиваю, быстрым шагом иду в твою комнату. Распахиваю двери, бросаюсь на твою кровать, потираюсь носом о покрывала, о подушки, о забытую на спинке рубашку – они еще пахнут тобой, это твои, твои вещи, еще недавно ты прикасался к ним, они впитали частички тебя, и я лихорадочно ловлю эти частички, забираю их себе, я сам себе кажусь настоящим безумцем, я наслаждаюсь и ощущением прохладного льна на щеке, и мягкостью подушки, на которой ты спал, и острым запахом пота от твоей рубашки…
В глазах становится горячо – и предметы плывут, мутнеют, скрываются за тонкой влажной пеленой. Что это? Я плачу?Я сажусь на кровати, вытираю слезы, но они все равно текут, щиплют глаза, обжигают щеки и губы.
Боги, как же больно…
Я не могу… не могу без тебя.
Как, пресветлая матерь Тиллиринель, наш создатель и покровитель, как можно жить с вырванным из груди сердцем?!!А сердце мое – ты.
На плечо мне ложится чья-то твердая, крепкая рука. Я слегка оборачиваюсь. Отец. Смотрит спокойно, понимающе, с долей грусти и сочувствия.