Глава 16.1 (1/2)
Я однажды сказал, что когда слышу, что мы живем в какое-то не то время (скучное и аморфное), я чувствую раздражение на чужую трусость и глупость. И, если проговаривать все до конца, на человеческую бездарность.Потому что (а я его иногда вижу почти физически, как мыс или обрыв) нынешнее время совершенно беспрецедентно. Такого просто не было. Это не связано ни с политикой, ни с культурой, ни с экономикой, а только с самим временем. Его тканью, плотностью. Материалом этого времени.Оно стало иным.Как постоянная война или катастрофа.Почти невозможно оглянуться.Раньше ты жил в империи, а завтра за твоим левым плечом эта империя рассыпалась, как пакет с солью, и уже никогда не соберется. А еще через несколько лет ушла под землю другая страна (вместе со страхом и свободой), и тебе опять некогда обернуться. И скоро растает третья.И так до бесконечности.Это так (если представить себе), как будто ты стоишь на узкой полоске, мыске высокой горы, а за тобой постоянно осыпается земля.В этом есть – огромное чудо и удача.Счастливый жребий.Ибо тебе ничего уже не остается, как только жить в настоящем.(Люди так мучились, как этого достичь, придумали целые духовные практики, а тут нам это дается за просто так: как единственное, но обязательное условие — на, возьми. Если ты не дурак и не трус — ну, разуй глаза: посмотри. Но не разувает и не смотрит – живет, как в темном углу, стонет. Бедный маленький зайчик, серая мышь. ?Завтра будет еще печальней?.— Да ты что? Завтра будет еще ужасней, еще прекрасней, еще невозможней.Но диалога не происходит. Не вытанцовывается.)Потому что дело не в рушащихся странах и рассыпающихся империях... И даже не в потоке постоянного обновления (от гаджетов до информации — это если на ничтожном уровне, потому что сами по себе все эти гаджеты и информация – ничего не стоят) и не в почти моментальном устаревании всего...А в том, что мы должны жить сверхинтенсивно.Постоянно копая себя. Вы-ка-пы-ва-ясь.***— Вы знаете, — сказала мне в разговоре Слава Швец, — мы ведь это — тот классический герой, оставшийся без героического времени, мученик — но без явных мучителей, то есть почти ?лишний человек? а-ля нулевые. Настоящий, живой герой, которому невозможно проявить героизм в будничной войне или на арене амфитеатра и которому ничего не остается, как обращать героизм – внутрь себя.— А это все равно что воин с мечом, не найдя никого, орудует этим мечом внутри себя, потому что раз такая судьба и такой меч — что-то же с этим надо делать.(Конец цитаты.)...Вера Павлова однажды заметила в одной давнишней нашей телефонной короткой беседе: ?Конечно, раньше можно было писать чернилами. А теперь — только собственной кровью. Как если бы в чернильнице — была кровь. Или в шариковой ручке – шариковая сукровица (это уже, кажется, я добавил)?.Это, конечно, очень уязвимо и хромает.Слишком книжное сравнение.Претенциозно.Но мы вообще, наверное, очень потешно смотримся со стороны.Такие перекрученные, придуманные, манерные, нарциссичные. Смешные.Пишем своей мужской, женской, детской — или даже чужой, нерожденной — кровью.Ворочаем меч.Выкапываемся за всех.Но что делать, если вы все живете сейчас — в НАШЕ время.Я им не стала матерью,я им осталась тьмою.Я им не стала скатертью-дорогой, осталась – сумою.Вдохом не стала, выдохом.Выплеснула, как воду.Я им не стала выходом.Я им осталась входом.Меч внутри. Дмитрий Воденников комментирует стихотворение Веры Павловой.
***Прости меня, я уйду к нему. Надеюсь. Если меня не уничтожат за такую наглость. Тогда я рассыплюсь по вселенной, стану частью звезд. Стану с ним одним целым. Я люблю его. Любил всю свою жизнь. Всю свою бессмертную вечность.
***24.11.2520Я часто икаю. Может быть потому, что здесь холодно, может, я слишком быстро ем. Но надеюсь, истинная причина в том, что ты обо мне вспоминаешь. Думаешь обо мне. Мне кажется, рядом с тобой мой дом. Ты ведь смеешься так ярко, рядом с тобой точно было хорошо. И будет, я тебя вспомню.
26.11.2520Дождешься меня? Я сегодня улетаю с планеты. Мерзкое пыльное место. Корпус меня завербовал, и я на шаг к тебе ближе. Мне еще шагать и шагать, но ты же дождешься?
11.01.2521Тебя больно вспоминать. Я часто с тобой беседую, вижу расплывчатый силуэт, зеленые глаза и улыбку. Ты как Чеширский кот. Глаза и улыбка. Иногда смех. Я шучу, а ты смеешься. Так было, да? Ты смеешься абсолютно над любой моей чушью. Мне приятно, хоть ты пока всего лишь галлюцинация. Я тебя вспомню.
***— Антон, — хрипит Арсений, сжимая чужое горло. — Его зовут Антон Шастун.
***2311 год— Никогда не видел тебя такой нервной.
— Я отсюда не выйду.
— А мне придется.— Конечно, ты же в женском туалете, Арс.
Французский акцент выдает Николь с головой. Когда она паникует, тянет гласные и безбожно грассирует. ?А? звучит как крик, ?р? — рычание, ?с? почти не слышно.
— Тебя долго не было, я забеспокоился, — говорит Арсений и садится на пол — устал стоять.
— Хочешь выпить? — вдруг спрашивает Николь.
— Очень хочу. Выходи — напьемся.
— Я взяла фляжку.
— Ты серьезно?Дверь туалетной кабинки отъезжает в сторону, и Николь, сидящая на крышке унитаза, подкидывает флягу в руке. Ту самую, многострадальную, походную и огромную — вдвоем на раскопках они нажирались в легкую.
— А я думал, зачем тебе такой большой клатч.
— Я психанула. Первый раз на подобном мероприятии. Мне страшно.
— Зря, — Арсений поднимается на ноги и заходит в кабинку, протягивает руку, по-джентельменски предлагая помощь. — Сенаторы — душки. И скорее всего уже пьяны. Единственное неприятное, что может случиться: подсядут тебе на уши, рассказывая о своей тяжелой жизни.
— Поняла, — Николь со вздохом встает, хватаясь за руку, тянет на себя и шепчет: — От меня ни на шаг.
— Ладно.
Позади раздается шорох открывшейся двери. Девушка, зашедшая в туалет, громко хмыкает, и с понимающей ухмылкой проплывает в свободную кабинку.
Николь меняется в лице и, протиснувшись мимо Арсения, выбегает в коридор. Арс с хохотом тащится следом.
— Ужасно. Она наверняка подумала, что я тебе отсасывала.
— Конечно, я ведь красавчик.
— Да, ты красивый. Но это не повод.
Арсений расплывается в улыбке.
— Не повод.
И вздыхает.— Я тебя умоляю, — стонет Николь.
— Пойдем напьемся. И спрячь флягу уже. Алкоголя и так полно.
— Верю на слово.
Арсений подхватывает Николь под локоть и ведет через анфилады коридоров в главный зал. Тихая живая музыка ее успокаивает, по крайней мере дерганность из движений исчезает.
Сенаторов в толпе не видно. Николь незаметно, как она думает, поглядывает по сторонам, стреляя одними глазами, голову не поворачивает. Арсений останавливает у бара и заказывает два бокала виски, прищуривается и заказывает еще два.
— Все еще страшно?— Напьюсь и пойду танцевать. Хороший план?Арсений кивает, подталкивая бокал ближе к руке Николь.
Через десять минут они начинают глушить уже текилу. Стопками подряд.
— Отойди, — просит Николь, — ты загораживаешь мне красивых мужчин.
— Ты тоже загораживаешь мне красивых мужчин, — не удерживается Арсений. — Потанцуем?
— Да, я готова, пожалуй.
Она сама тянет в центр зала к фонтану. Вцепляется в руку и лопатку. Не сексуально совсем, всеми когтями. И наступает на ногу.
— Я веду? — предлагает Арсений.
— Да, извини.
Они кружатся до вертолетов. Пьяный вальс — идея плохая. Но они здесь и не самые бухие. И привлекают всеобщее внимание. Возможно еще потому, что оба умеют танцевать. Или шлейф Николь, зажатый в левой руке, открытые ноги и узкие брюки на Арсе виноваты.
— Давай отдохнем, — шепчет она.— Согласен.
Арсений, игнорируя заинтересованные взгляды, тащит Николь обратно к бару. Но не успевает даже воды выпить, а стопки уже выстраиваются опасным рядом от запястья до локтя.
— Может, закусим хотя бы?— Закусим. Арсений, — тянет Николь, но она не настолько пьяна, насколько хочет показаться, — твои русские корни меня забавляют.— Твои французские — меня сейчас пугают.
— Самая пристрастившаяся к алкоголю нация.
— К вину, но не текиле, мисс Вордени.— Пейте, мистер Попов, я настаиваю.Арсений вздыхает.— Это точно закончится минетом в туалете.— Ты собираешься кому-то отсосать?
— Как получится.— Грязно, — Николь смеется.И вдруг резко серьезнеет. Ее лицо приобретает то высокомерное выражение, которым она защищается от нападок окружающих.
— Арсений, рада тебя видеть.
Арсений оборачивается, задевая стопку, ловит на чистом рефлексе и все равно пачкает рукав пиджака.
— Добрый вечер, Рейлин.
Николь сглатывает.
— Мисс Вордени, — Кавахара улыбается искренне, — приятно познакомиться. Много слышала о вас. Признаюсь, редко здесь присутствуют умные люди. А ваши исследования меня впечатлили.
С места в карьер. Археологический.
— Мне тоже очень приятно, мисс Кавахара. Какие работы вы читали?— Все.— О, — Николь теряется. — Что вас заинтересовало больше всего?— Раскопки на Инненине.
— Они еще не закончены.
— Я знаю. Но выглядят многообещающе. Поэтому я хотела бы поговорить с вами. Не здесь, разумеется.
— Конечно, — Николь быстро берет себя в руки. — Вы можете связаться со мной и назначить встречу в любое время, когда вам будет удобно.
— Воспользуюсь этой возможностью.
— Рейлин, — вмешивается Арсений, чувствуя, как деловая хватка Кавахары крепнет на горле Николь, — выпьешь с нами?— Не откажусь. Тем более вы меня будто ждали.Арсений смеется, отодвигая три стопки в сторону от основной шеренги.
— А потом танцевать.
— Боюсь, придется вылавливать тебя из фонтана.
— Не забудь сфотографировать.
— Обязательно, — обещает Рейлина.Николь за ее спиной выпучивает глаза.
Они выпивают всю шеренгу текилы, рассчитываясь на раз, два, три. Николь расслабляется, позволяя утянуть себя в почти будничный разговор о моде. И мужчинах...
Кавахара щелкает Арсения по плечу и интересуется со смешком:— Вам нравятся его руки?— Он быстро копает, — находится Николь, в беседу влившаяся, но еще не до конца осознавшая, куда попала.Рейлина улыбается.
— Не сомневаюсь. И каково пачкаться в грязи со звездой ТНТ?— Удобно.
А вопрос-то был с подвохом.
— Я отвратительно выгляжу в грязи, — говорит Арсений.
До Николь доходит.
— Если только без футболки. На Инненине жарко.
— И здесь становится жарко, — Рейлина обмахивается меню.— Предлагаю нырнуть в фонтан.— Серьезно? — испуганно шепчет Николь.
Арсений кивает.
— Или потанцуем?— Лучше потанцуем.
— Рейлин, мы оставим тебя всего на пару минут.
Арсений протягивает руку Николь, но Кавахара ее перехватывает.
— Может, позволишь Мистеру Каррере закружить мисс Вордени в вальсе?Николь непонимающе моргает. Появившийся в ее поле зрения Каррера улыбается ярко.
— Рейлина, я думал, ты уедешь раньше. Добрый вечер, мистер Попов. Мисс Вордени, приятно познакомиться с вами. Позволите, пригласить вас на танец?
— Да.
Николь растерянно принимает руку и, не поднимая взгляда, идет за Каррерой к уже кружащимся в вальсе парам.
— Мисс Вордени, как вам вечер? Вы ведь здесь первый раз.
— Мне нравится. Я готовилась к светской пустоте.
— Это было бы скучно, — Каррера мягко обхватывает Николь за талию, скользя по шелку платья.
— Скучнее только космическая пустота.
— Космос меня пугает.— Меня завораживает, но месяцами смотреть во тьму надоедает.— И что же, — голос у Карреры наигранно удивленный, — вы не встретили там Бога?
Николь смеется. Голова от вальса и выпитого кружится нещадно.— Богов? Нет. Только их корабли.
— Какая ужасная потеря для фанатиков. Впрочем с ними уже давно пора что-то делать. Почему вы на меня так смотрите?— Я думала, сенат поддерживает фанатиков, удобный способ — за криками безмозглой толпы спрятать по-настоящему важное.— Осторожно, мисс Вордени, — шепчет Каррера, склоняясь ближе к лицу Николь, — вы можете получить полгода хранения за оскорбление чувств верующих.
— Археология оскорбляет их каждый день гораздо сильнее. Копнешь чуть глубже, и религия становится сказкой.
— Какой?— Страшной, — Николь чувствует, что краснеет, и сжимает чужую руку крепче. — Вас не пугают огромные скопления марсианских кораблей, в которые мы так и не смогли проникнуть. Я годы пытаюсь, и ничего.
— Возможно еще не время.— А вы фаталист.— Не-е-ет, — тянет Каррера. Он тоже чертовски пьян. — Я не верю в предопределенность. Представляете, как отвратительно было бы узнать свою судьбу. Что делать, кого любить? Это ужасно.
— Вдруг мы смогли бы управлять временем.— Увидел свою судьбу, не понравилось и сразу же изменил?— Да!Николь восторженно подпрыгивает, забываясь, и влетает в объятия Карреры, пошатнувшегося, но устоявшего.— Отвратительно звучит, — честно отвечает он и отступает к стене, уводя девушку за собой.— Разве?
— Люди, всластвующие над пространством и временем.
— Уже не люди. Боги!— Всего лишь люди со своими страхами, мечтами, желаниями и болью, — возражает Каррера мягко, пытаясь остудить немного чужой пыл, но, кажется, только подливает метафорический бензин в сияющие огнем глаза напротив. — Нет, нас нельзя подпускать к управлению временем, мы все разрушим.— Вы все-таки фаталист, мистер Каррера, — Николь улыбается.— Зовите меня Айзек.— Хорошо.
— А я могу называть вас Николь?— Да, Айзек.И имя, сказанное именно этим человеком, раскрывается вдруг странными необычными оттенками звучания. Хочется, чтоб Николь повторила, позвала, сложила буквы в слово.Каррера подносит ее руку к губам и касается осторожно костяшки указательного пальца.
— Николь, без вас этот мир был бы так же пуст, как небо без Бога.Арсений хмурится, глаз не спускает с Николь. Каррера рядом с ней его нервирует.
— Может, потанцуем, Рейлин?
— Может, ко мне поедем, Арс?— С корабля на бал и во дворец. Я сегодня принцесса.— Только не сбегай в двенадцать, теряя обувь, — просит Рейлина со смешком.— Еще пару стопок, и я превращусь в тыкву. Стоп, — брови Арсения ползут вверх. — Предлагаешь до утра остаться?
— Я никогда не была против.— Пока Николь здесь, я не уеду.— Каррера проводит ее.— О, нет, — тянет Арсений и стучит нервно по бокалу ногтями.— Он не заинтересован в финансировании вашего проекта, он заинтересован в Николь.— Я заметил, поэтому, пожалуй, пойду вмешаюсь, извини, Рейлин.
— Не стоит, — Кавахара с улыбкой указывает на Карреру, залезшего в фонтан и предлагающего Николь последовать его примеру. — Говорю же, не стоит. Айзек не заинтересован в финансировании, но, кажется, оно у вас все равно будет.
Арсений высовывает язык и подмигивает.— Я слышу ревность в твоем голосе.— Я тебя умоляю.— Каррера завидный холостяк.— Как и ты, — замечает Рейлина, вставая на носочки, и тянется к чужим губам.— Я не сенатор.— Хочешь им быть?— Нет.
Она усмехается.
— Никаких политических амбиций.— До Банкрофта расти и расти.— Еще один завидный холостяк. Кстати тоже заинтересован в мисс Вордени.
Арсений качает головой и недовольно закатывает глаза.— Как ты или как Каррера?— Не знаю.— Опять ревность?— Нет.— Тебе нравится Банкрофт?— Мне нравишься ты, — честно говорит Рейлина и целует сразу глубоко, но отступает спустя несколько секунд, не хочет, чтобы ее слабость видели окружающие.— Я сдаюсь, — шепчет Арсений и хмыкает в бокал, краснея.— Не превратись в тыкву.— Я все-таки дождусь Николь и потом уже превращусь в тыкву, на которой ты поедешь во дворец.
— Я на тебе прокачусь, обещаю. Так ты не доверяешь Каррере? Мужчина не доверяет мужчине. Пугающая вещь.— У меня была дочь. Конечно я не доверяю.
Рейлина вздыхает, прижимаясь ближе.— У тебя завтра есть дела? У меня срочных нет.— Я свободен.
— Значит, оставайся. Увидишь самый тихий рассвет в своей жизни.Он не остается. Никогда не остается.
Рейлина понимает почему спустя непозволительно долгое время, когда Арсений на очередном балу ООН смотрит на своего коллегу, сияя ярче солнца. И видит прекрасный тихий рассвет.
А она ничего не говорит. Позволяет себя раздевать, каждый раз улыбаясь искренне, иначе не может. Потому что любит Арсения.
Стоит на коленях перед президентом и умоляет позволить ему жить. Ее просьба исполняется наихудшим способом из всех возможных.
На похоронах Рейлина не подходит к гробу. Так же как и Антон Шастун. Вот кто здесь по-настоящему мертв.Шастун, за эту неделю почему-то сменивший оболочку дважды. И Каррера, который Арсения ненавидел последние годы больше, чем кого-либо в своей жизни. Из-за любви. Из-за любви Арсений теперь где-то страдает. Рейлина сама здесь из-за любви и смотрит с ненавистью на Антона, так и не узнавшего, что Арсений его любил.
***2519 год— Где он?— Стол в углу.Кавахара открывает рот, но не может выдавить из себя ни звука, захлебывается словами, когда видит Арсения.— Что с его лицом?
— Порезал себя сам.
Ей становится очень страшно.— Зачем?— Я не знаю, мисс Кавахара.— Я могу с ним поговорить?— Да, но лучше на улице.
Рейлина выбегает из помещения под палящее солнце, надевает респиратор, хотя плевать ей сейчас на свою оболочку.
Арсений выходит спустя минуту, за низко надвинутым капюшоном и маской не разглядеть лица.— Вы хотели поговорить? — голос хриплый, кажется, что прокуренный.
— Да, — Рейлина торопливо кивает и поднимает глаза на уровень чужой шеи, боится посмотреть выше.— Странно.
— Почему?— Здесь редко бывают гости, только заключенные.Рейлина давится своим следующим вопросом. Да и что можно спросить? Как ты? Нормально себя чувствуешь? Тебе здесь плохо? Что?— Вам что-нибудь нужно? — в итоге выдавливает она.— О чем вы? — в интонациях Арсения появляется какое-то гнетущее беспокойство.— Вы чего-то хотите?— Я вас знаю?— Нет.Ложь.— Кто вы такая?— Я не могу сказать.
— Вы задаете странные вопросы. Нет, я ничего не хочу.
О чем она вообще думала, отправляясь сюда?— Может прогуляемся?— Мне нельзя.— Со мной можно.— Вы из корпуса? — Арсений почти умоляет ответить ?да?.— Да.Очередная ложь.— Вербуете меня?— А вы хотите этого?— Вы спрашивали, чего я хочу. Да, пожалуй, единственное, чего я хочу, улететь отсюда.
— Думаете, в корпусе лучше?
— Где угодно лучше, чем здесь.— Командование корпуса рассмотрит вашу кандидатуру, я обещаю, — шепчет Рейлина и вздрагивает, вдруг увидев полосу шрама на щеке над маской.— Спасибо.
Арсений замирает, уставившись в землю.— Зачем вы себя изуродовали?— Мне кажется, стало лучше.— Очевидно, нет, — слишком грубо, Рейлина так не хотела.— Вы не из корпуса. Я вас знаю?
Она отворачивается.
— Я порекомендую вашу кандидатуру в корпус. Процесс долгий, но отсюда вы улетите, я обещаю вам.
Рейлина от Арсения бежит без оглядки, и уже за тысячи километров от этой злополучной планеты-тюрьмы в каюте космического корабля давится слезами от бессилия и тоски.
***2489 год— Где она?
— В зале, но тебе не стоит ее видеть.— Ники мертва?Каррера бросается в зал, отталкивая со своего пути.— Айзек, — орет Арсений, но даже не пытается остановить.— Он ее убил. Он убил ее.Каррера опускается на колени у тела Николь и закрывает лицо руками, боясь посмотреть, боясь коснуться. И рыдает как ребенок. Арсений стоит рядом молча, чужое горе его больше не трогает, ему бы справиться со своим.
— Почему он убил ее? Где он? Он здесь? Банкрофт еще здесь?— Банкрофт застрелился.Каррера оборачивается.
— Ты... Как ты вообще оказался во дворце?— Николь позвонила мне.— Тебе, — Карреру заклинивает, он с трудом проговаривает слова.— И я не успел.
От удара по лицу Арсений тоже не успевает увернуться. Защищаться невозможно. Айзек в отчаянии, в ярости, но силы у него кончаются быстро.— Банкрофт уничтожил все ее стеки в хранилище. Ее больше нет.
— Не все, — хрипит Арсений, уже жалея, что об этом сказал.
— Что?
— Один стек у меня.Каррера бросается вновь. Вжимает в стену, хватая за горло.— Хватит, Айзек.Арсению удается вывернуться из хватки, отступить на пару шагов, чтоб видеть чужое полумертвое лицо.— Если стек есть, мы можем загрузить Ники.— Не можем. Ты забыл про поправку?
— У нее нет родственников, способных запретить.— У Банкрофта имеются. Те, кто хочет получить его наследство.
— Я их всех убью. Всех! — рявкает Каррера и начинает метаться по залу как сумасшедший.
Арсений отворачивается к окну, глядя в раненое закатом небо.— Оствальд не допустит загрузки Николь из-за компромата. Тогда мы вообще не сможем ей помочь.— Отдай мне стек, — умоляет Каррера и вдруг оседает на колени. — Пожалуйста, отдай мне ее стек.
— Нет.— Зачем он тебе?
— Я хочу сохранить ей жизнь, Айзек, поверь мне.
— Я тебе не верю.
— Правильно, — думает Арсений, — это ведь я ее убил.Арсений, — зовет Николь и оборачивается, — прощай, Арсений.
***Потолок белый. По стенам разбегаются солнечные лучи. Антон поворачивается набок и чихает. Свет слишком яркий и отбрасывает на пол тень от решетки на окне. Держать глаза открытыми очень больно, но закрыть еще страшнее. Во тьме приходят галлюцинации. Видения, похожие на реальность, в которой Антон никогда не хотел бы оказаться. Он не спал всю ночь. Слышал, как орал Арсений. А потом орал сам. Умолял выпустить. Потому что необходимо было коснуться чужой кожи с россыпью родинок, целовать долго, захлебываясь в синеве безумного взгляда. Антон разбил костяшки пальцев, пытаясь попасть к Арсению, царапал дверь, ломая ногти, просил, требовал, хрипел, сорвав голос.
А Паша стоял на своем. Всю ночь успокаивал, говорил тихо, когда Антон тонул в своих криках.
Арсения врачи вырубили снотворным, а Антон вырубил врача одним ударом, несмотря на собственное почти абсолютное бессилие. Только просьбы Паши спасли его от смирительной рубашки и убойной дозы какого-то нейролептика. Снотворное не подействовало. Антон очень хочет спать, но, если Арсения рядом не будет, продолжит душить себя бодрствованием. Бессмысленный убийственный протест.Дверь с грохотом распахивается. Пнувший ее Паша морщится, мычит приветствие, потому что в зубах зажат планшет, и проходит к столу. Антон вяло наблюдает, как он сгружает поднос с едой, перехватывает планшет рукой, потирая запястьем рот, и замирает. Молчит больше минуты, может, ждет ответного приветствия, но скорее старается не сорваться. Его ресурсы тоже не безграничны. Антон за ночь исчерпал их все.
— Твой завтрак, — говорит Паша, — поешь, пожалуйста.— Где он?
— На столе.— Паш, — хрипит Антон, пытаясь сесть, но сил хватает только на другой бок перевернуться.— Спит. Я вкатил ему конскую дозу снотворного. Отдохнет на неделю вперед.
— Мне нужно увидеть его.
— Это я понял. Ты мне ночью мозг выел по кусочку маленькой ложечкой.
— Паш, я…— Ты хоть понимаешь, — перебивает Паша, — что ты творил? — и тыкает пальцем в дверь, исцарапанную и окровавленную. — Что он творил? Никогда его таким не видел. Думал, проще застрелить, чем успокоить. А это, черт возьми, Арсений — наш оплот гармонии и терпения.
— Мне нужно его увидеть, я не могу… — Антон захлебывается объяснениями, оправданиями и мольбами, дрожащими руками сжимает одеяло, накрываясь с головой.— Антон, — видно, что Паша мучительно подбирает слова, голос у него слишком ровный, — именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Твое поведение очень похоже на ломку, ты сам-то не чувствуешь?
— Мне нужно…— Антон, у тебя зрачки расширены. Ты весь мокрый, бледный, трясешься. То, что ты делал ночью, я в расчет не беру даже. У меня есть теория, только дослушай, ладно? У тебя болят суставы? Есть потребность встать и срочно бежать к нему?— Да. Мне нужно его увидеть.— Антон, — Паша глубоко вдыхает, — я знаю, как ты выглядишь под тяжелой наркотой. Арсений в оболочке Кадмина несколько дней находился рядом с тобой. А вчера тело было его. У тебя случился приход. А сейчас закономерно ломает.
— Ломает, когда наркотик принимаешь долго, — Антон пытается соображать, но в мыслях на повторе крутится только одно имя.
— Так ты долго принимал. С перерывами. Догнало накопительным эффектом.
— Ты звучишь, как герой любовного романа.
— Воздействие химии оболочек мало изучено. Воздействие усиленной химии не изучалось вообще. Либо до гражданского населения исследования не дошли. Потому что подобное воздействие сравнимо с поражением химическим или галлюциногенным оружием. Но я вижу тебя сейчас. У тебя ломка. Я уверен.
— Я подсел на Арсения.
— Усиленную химию его тела. Вас обоих друг от друга штормило и раньше, но не так сильно.
Антон зажмуривается, поджимая колени к груди.
— Я наркоман. А дальше что? Мне нужно его увидеть. Я не могу. Мне нужно.
— Ты себя слышишь? Осознаешь вообще свое состояние? — Паша сдерживается изо всех сил, чтоб не начать орать. — Тебе бы на реабилитации полгода посидеть. Но съемок и мероприятий уже на следующей неделе дохуя, ты ведь с Каррерой связался. И поверь мне, ты не хочешь знать, что творится сейчас во внешнем мире.
— Мне плевать, Паш. Мне нужно увидеть Арсения.
— Он проснулся. Через пару минут появится.Антон резко садится, скидывая одеяло на пол. Затылок вспыхивает болью, медленно уползающей к вискам и местам, где вживлены импланты, которые скоро придется заменять.
Паша отворачивается к окну и морщится от ослепляющего света. По его спокойному лицу сложно понять, насколько он обеспокоен, нервозность выдает только капля пота, стекающая по виску.
— Ты очень хочешь дозу, да, Антон?
— Дело не в оболочке. Я его люблю.
— Разделять тело и душу — плохая идея. Ты полюбил Арсения таким и нужен он тебе именно таким, а теперь это тебя убивает. Отвратительная ирония.
— Ничего не изменилось, Паш. Я без него не смогу.
Антон оборачивается к двери. Арсений заходит спустя невыносимо долгую секунду, хотя его присутствием утопило гораздо раньше.
— Антон, — зовет он тихо.И не успевает сделать даже пару шагов. Антон бросается к нему, захлебываясь воздухом, легкие будто становятся в два раза больше, и кислород заполняет их с избытком. Мир вспыхивает яркими красками, а глубокий синий разъедает рассудок до трухи. Арсений на вдохе прижимается к губам и замирает так, закрывая глаза. Антон обхватывает ладонями его лицо, целует сразу глубоко, скользя языком по языку. Забирается руками под футболку и мягко оглаживает спину. Кожа под пальцами горячая, ярко чувствуются родинки. Арсений пытается перехватить инициативу, но сдается почти сразу, зарывается в волосы на затылке, тянет ближе, прижимается сильнее. Антон проваливается в этот пряный запах и стекает от губ до шеи, вдыхает глубоко, тонет, вязнет. И ощущает абсолютное невероятное счастье.
— Я зайду позже, — говорит Паша.
Антон слышит его слова повторяющимся эхом. И продолжает целовать Арсения. Кусать. Трется носом о нос и улыбается.
— Ты очень сильно напугал меня вчера, — шепчет Арс.— Я люблю тебя.
— Ты для меня все.У Антона в голове всплывает и тут же гаснет какая-то странная мысль. Но чужие губы важнее. И горячая кожа. Арсений податливый, до сих пор сонный. Живой. Ласкается, жмется и целует так, будто Антон исчезнет сейчас.
— Я без тебя сегодня даже спать не смог. Я думал, сойду с ума. Ты мне нужен. Арс, ты мне очень нужен. Не оставляй меня, пожалуйста.
— Я не уйду.
Арсений отступает к кровати, утягивая за собой. Ложится, обнимает, закутавшись в одеяло по самый нос и тихо предлагает:— Давай поспим еще немного. Тебе надо поспать.— Только не уходи, — Антон вцепляется руками в его футболку.— Я не уйду. Спи.Арсений целует в висок, лоб и глаза, заставляя зажмурится.Свет меркнет.
— Как вы себя чувствуете, Антон?
Девушка вежливо улыбается, поправляя подушку. Рассматривает что-то в своем планшете и уходит к столику, где кроме воды, карандашей и бумаги ничего нет.
— Странно.
— Это нормально. Загрузка сознания всегда дается тяжело. Вы прекрасно перенесли процедуру.
— Я до сих пор не верю, что я в будущем, Виктория. Вы ведь Виктория?— Да, — она показывает на бэйджик с именем на груди и продолжает: — В вашем случае технология сработала еще и как машина времени.
Виктория звучит восторженно. Антон — первый загруженный человек из двадцать первого века. Из двадцатого, если учесть те девять лет, которые успел там прожить.
— Сколько мне придется находиться в больнице?— Думаю, около недели. Больница стерильна. И в вашем теле достаточно наноботов, но мы все равно не уверены в том, как вы отреагируете на окружающую среду другой планеты.
— Я на другой планете, — бубнит Антон себе под нос, — не верится.
— Вам здесь понравится.
— Не обманываете?Виктория вдруг краснеет. И Антон, ощущающий себя на свои шестьдесят в новом молодом теле, понимает, что слегка флиртует. И получается это непроизвольно. Неудивительно, он только ее и видел с тех пор, как очнулся. Настоящего человека из будущего. Милого, заботливого, живого. Болтать хочется без остановки, задействуя все возможности молодого голоса.
— Вам понравится, правда-правда!
— Дивный новый мир.
— Нет, совсем не по Хаксли.
Антон зависает, вспоминая кто такой Хаксли. С памятью все в порядке, просто маловато он в свое время читал.
— По Оруэллу? — вспомнил, молодец!— Я давно читала ?1984?. Но, уверяю, наш мир точно не похож.
Антон этот роман просто пролистал. Теперь придется наверстывать.
— Вы любите книги?— Старые обожаю. Пока летела сюда, кажется, перечитала всю библиотеку.
— И долго вы летели?Девушка задумывается.
— Пятнадцать лет и три месяца.
— У вас было время почитать.
— И у вас теперь очень много времени.
— Мне до сих пор не верится, — Антон рассматривает чужое молодое лицо, а потом свое, такое же молодое, в отражении металлических поручней кровати.— Завтра будет чуть легче. Вы сможете пообщаться со своим другом. Проснулся сегодня с утра. Сейчас отдыхает.Антон уже спрашивал вчера. И ему сообщили, что он пока первый, но в ближайшее время загрузят кого-то подходящего по психотипу.
И теперь страшно поинтересоваться, кого же в итоге загрузили.— Арсений Сергеевич Попов, — говорит Виктория и, неправильно интерпретировав отсутствие реакции от Антона, продолжает, — тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения. Ваш коллега по шоу ?Импровизация?. Если вы не можете вспомнить его, это нормально. Увидите лицо, память мгновенно вернется. Он темноволосый, голубые глаза…Антону не нужны пояснения. Где-то внутри все взорвалось еще на первых буквах имени. Ощущения бабочек в животе и подкатывающих к горлу слез между собой не сочетаются. Пульс взлетает, заставляя мониторы над головой громко пискнуть.
Виктория подходит ближе, наклоняется и заглядывает в глаза.
— Вы в порядке?
— Это странно. Очень сложно поверить.
— Вы вспомнили лицо своего друга?— Я не забывал.
— Замечательная новость. Завтра будет легче, я обещаю. Поспите немного. Через пару часов я принесу ужин.
Взбудораженный Антон, для которого вечер и ночь по ощущениям растягиваются на год, съедает довольно мерзкую на вкус жижу на автомате и не спит до утра. Вырубается, когда приносят завтрак и подскакивает в кровати уже только в обед, реагируя на запах еды.
— Как вы себя чувствуете, Антон? — Виктория улыбается искренне и гладит по плечу, успокаивая.Мониторы над головой пищат.
— Все еще странно. Я могу увидеть Арсения?— Конечно, но он пока спит.
Антона неконтролируемо перетряхивает, увидеть хочется прямо сейчас.
— Я уберу шторку между вами. Только не будите его, хорошо?
— Шторку?То, что Антон изначально принял за глухую стену, уползает наверх, и за прозрачной перегородкой обнаруживается точно такая же как у него палата.
Арсений, завернувшийся в одеяло по самый нос, лежит на боку, уткнувшись лицом в подушку.
Антон подскакивает с кровати и чуть не влетает лбом в стекло. Тормозит, упершись в него руками, и оседает на пол.
— Антон, вы в порядке? Вам нужна помощь?— Нет. Это просто странно. Он живой. И я.
Виктория смотрит настороженно и предупреждает еще раз:— Не будите его. Загрузка прошла не так хорошо как ваша, сознание приспосабливается. Мы надеемся, что общение поможет. Он пока ни с кем не говорил, но с вами, мы уверены, будет.
— Будет, — Антон удивляется кровожадности в своем голосе.
Разглядывает темные пряди, которые в последний раз видел седыми. Лоб без морщин. Знакомое, полузабытое молодое лицо, почему-то изгрызенные ногти руки, подложенной под щеку. Арсений, черт возьми, сосет большой палец. И это примиряет с действительность куда больше, чем чужие слова.
— А можно мне телефон?
— Пока нельзя, — откликается девушка. — Вам рано воспринимать такое большое количество информации. Мозг еще не приспособился. Возможно завтра я дам вам планшет, но…— Мне нужно сфотографировать, — перебивает Антон, добавляя в голос умоляющих интонаций. — Очень нужно.
— Я поняла, — она смеется и шепчет: — Я сама сфотографирую и завтра вам скину, ладно?— Хотя бы так.
Антон продолжает пялиться, не замечая, как остается один в палате. А Арсений спит и не реагирует, даже когда Антон случайно все-таки врубается лбом в стекло. Палец, конечно, вкуснее и роднее, чем коллега плавающий за перегородкой, как рыбка в аквариуме.
Антон успевает посидеть и полежать на полу, подтащить стул и снова посидеть, забравшись с ногами, поесть, походить кругами по палате, забежать в туалет, получить планшет по большому блату и с просьбой не играть слишком долго. Кроме игр на нем и не обнаруживается ничего интересного. Доступа к сети нет. Сильных отличий от планшетов двадцать первого века Антон не находит. Выскочившей резко голограммы даже не пугается. Воспринимает, как само собой разумеющееся, будущее все-таки. Голосовое управление постоянно требует подключения к каким-то имплантам, которые в теле Антона явно отсутствуют.
Арсений ворочается, хмурится, подушку на пол скидывает. Палец изо рта вынул часа три назад. Антон жалеет, что не успел записать видео, но фоток сделал на полгода ведения своего инстаграма. Если инстаграм еще существует, выложит обязательно.
Арс вздыхает глубоко и снова поворачивается набок, подкладывая руки под щеку.
Антон наводит камеру, настраивает фокус — эта хрень в будущем работает так же плохо — в полутьме получается с трудом, несмотря на улучшившееся качество съемки, и фоткает. Срабатывает чертова вспышка. Антон на несколько секунд слепнет. Арсений вздрагивает крупно и садится в кровати, в ужасе озираясь по сторонам. Мониторы над ним взвывают, но замолкают быстро. И персонал на удивление не появляется, только света в палатах становится чуть больше.
— Арс, — зовет Антон, надеясь, что стекло не глухое и пропускает звук, стучит, пытаясь обратить на себя внимание.
Арсений зажмуривается, передергивается всем телом и дышит рвано и часто.— Арс, это Антон. Антон Шастун, — тараторит Антон, продолжая на всякий случай, вдруг не помнит, — твой коллега по шоу ?Импровизация?.
— Какой Антон?
Сердце пропускает удар.— Шастун. Э-э-э, я высокий. Очень. Выше, чем ты, — зачем об этом говорить, Арсений видит и так. — Смеюсь над всем, курю, матерюсь. В смысле смеялся, курил и матерился. Сейчас наверное тоже буду.
— Шаст, — стонет Арсений с ухмылкой, — я шучу.Антон распахивает рот и подтормаживает.— Хуевая, блядь, шутка.
— Да, будешь.
— Что?
— Материться.
— Я же с тобой общаюсь… впервые за… сука, опять забыл, какой сейчас год.
— Шаст! Антон Шастун! Антон, — Арсений имя будто пробует, смакует.
У Антона три буквы чужого имени вызывают невероятную легкость во всем теле.
— А?
— Ты меня фотографировал, пока я спал?— Кстати об этом, — мстительно сообщает Антон. — Желаешь взглянуть?— Показывай!
Арсений упирается лбом в стекло, вывернув руку под каким-то странным углом. Антон только сейчас замечает пластиковую трубку, оплетающую запястье и тянущуюся по вене до локтя, но спросить, зачем она там, боится. Как Арс вообще умудрился ее не выдрать, ворочаясь?— Ты фоткал меня, пока я спал, — повторяет Арсений со смешком, с интересом пялясь в планшет.
Антон не удерживается и начинает дико угорать до слез из глаз.
— Ты спал с пальцем во рту, Арс.
— Я с пальцем во рту и очнулся. Мне сказали, что это нормально. Никто не ржал.— Я ржал, прости.
— Ты над всем ржешь.
— Я не отрицаю.
Арсений улыбается и залипает. Не на планшете. Вдумчиво рассматривает лицо Антона, взгляд переводит медленно, будто вспоминает. Может, и вспоминает, особенно молодое тело.
— Сколько мне лет, как думаешь?— Не больше двадцати пяти, Шаст.
— Ощущаю я себя на все свои шестьдесят.
— Логично. Последний твой слепок сознания сделали в шестьдесят, — Арсений почему-то запинается на слове ?последний?.
— А твой? — вопрос на самом деле о другом, Арс это понимает.— Я умер в восемьдесят девять лет. Последний слепок в восемьдесят девять и сделали.
— Ого, долго ты прожил. Подожди… — Антон переваривает пришедшую на ум мысль. — Почему мой в шестьдесят, а твой в восемьдесят девять?— У тебя у самого есть какие-то предположения? — вздыхает Арсений.
— Нет. А ты откуда знаешь, что умер в восемьдесят девять?
— Догадка, основанная на определенных данных.
— Каких? — Антон понимает, что уже не хочет продолжать эту тему, но остановиться не может.— У меня был прогрессирующий рак, а в таком возрасте…— Что? — холод растекается по спине. — Почему ты мне не сказал?
Арсений мрачнеет.— Шаст, ты умер в шестьдесят два. Раньше нас всех.
Антон замирает с открытым ртом. Информация уже неактуальная, но пробирающая до костей.— Как?— Прямо на сцене. Сердечный приступ. Меня там не было. Дима позвонил.
— Дай мне минуту.
— Хоть две, — откликается Арсений.
— Пиздец.— Сам в шоке.
— А остальные? — Антон не хочет это знать.— Паша, — Арс нахмуривается, — через три года после тебя. Потом Дима. Не могу посчитать. Потом Сережа. Стас точно после меня.— Пиздец.Про Иру и детей Антон вопрос проглатывает, не у Арсения об этом спрашивать. И не сейчас.
— Антон, мы их скоро увидим. Всех.— Не всех, — хрипит Антон.
Арсений поднимает взгляд в потолок. Он тоже подумал о семье. И, если сейчас заплачет, Антон к нему присоединится.
— Так, — Арс встряхивается и садится на кровати, разминая затекшую шею, — Шаст, как я выгляжу?
— Что?
— У меня такого тела никогда не было. Посмотри, на животе шесть кубиков.
— Ты голый?
— Хм, да, — Арсений заглядывает под одеяло и замирает. — Мне кажется, у меня член стал меньше.
Антон цыкает и задирает свою футболку.— У меня тоже шесть кубиков. А насчет твоего члена у меня информации нет, извини.
— Странно прощать тебя за то, что ты не видел мой член. Серьезно, мне нужна линейка.
— А ты им часто пользовался в восемьдесят девять?
Арсений задумывается.
— Не до этого было.
— Измерять надо стоящий, — зачем-то говорит Антон и хихикает как дебил, оттягивая резинки своих штанов и белья. — А мне, пожалуй, даже польстили.
— О, боже, — Арсений накрывается одеялом с головой и бубнит оттуда глухо. — Нам нужна линейка.
— Нам нужно сначала подрочить, вдруг не работает.— Сейчас не время. И не место. И вообще пойду и применю его по прямому назначению.
Арсений распутывает свое запястье и тянет пластиковую трубку в сторону, практически отрывая от руки, и не морщится даже. На маленьких тонких иглах крови почти нет, и вена выглядит на удивление целой.
— Там кнопка вызова медсестры есть, — запоздало сообщает Антон.
Арс бодро спрыгивает с кровати и шагает к двери. Голый. К прозрачной двери.
Антон охуевше отворачивается, но через секунду поворачивается все равно на ожидаемый женский вскрик.
Виктория вбегает в палату Арсения с одеждой, помогает надеть сначала белье и штаны, а потом натягивает кофту. Красные щеки выдают смущение с головой.
— Зачем вы встали?
— В туалет.— Вам пока нельзя вставать.
— В туалет я с вашего позволения все-таки дойду.
Антон ложится на пол и ржет как ненормальный.
— Я провожу вас.
— Спасибо.
Арсений возвращается минут через пять и заявляет с порога:— Я выгляжу как бог.
— Мне помолиться? — интересуется Антон без иронии.
— Арсений, лягте на кровать, мне нужно подключить капельницу, — девушка почти приказывает, Арс успел ее довести.
— Да, да.
Антон наблюдает за этой сценой, поджав губы, иначе опять истерично заржет.
— Господи, ты поссал?
— И даже больше, — весело говорит Арс.— Не продолжай.— Там зеркало в полный рост. Я выгляжу как бог.
— Я за тебя рад. А еще ты напомнил мне про дрочку.
— Своим божественным видом?Антон поднимает брови.— На тебя предлагаешь?Арсений тушуется. Заворачивается в одеяло и смотрит вопросительно.
— Ты чай пьешь?— Угу.
— Мне еще нельзя.
Антон прячет стаканчик за спину.
— Эта капельница типа с едой?— Да. Мне можно пить только воду.
— Выберемся отсюда и напьемся.— Отличный план, — кивает Арсений. — Прости, я пока до туалета шел, устал. Давай просто полежим?— Отдыхай, конечно, — говорит Антон, хотя отпускать Арсения даже в сон не хочется ужасно.
Приходится уйти в свою кровать и пялится в потолок, потому что уснуть не получается. А Арс молчит, видимо, реально вырубился, несмотря на сегодняшний и так долгий сон. Антон продолжает пялиться в потолок, косится в сторону Арсения и не решается взглянуть прямо. Реальность уже не кажется чужой, тяжело, но осознается, принимается со всей своей страшной подноготной. Прошлое мерещится застарелой болью, собирается в груди точкой-тоской, растекается печалью, но не давит, не топит в себе. Антон перемешивает прожитое, соглашается со своим горем, скорбит и оставляет где-то в самом дальнем углу памяти. У него теперь полно времени для гнева и сожалений.
Гнать от себя прошлое почти просто, пока Арсений не начинает плакать. Антон слышит глухие хрипы, рыдания, которые он душит, и сжимается, заставляя себя не двигаться и молчать. Мысли, мучающие Арсения, ему надо пережить в одиночестве, отстрадать, выдавить, выжать вместе со слезами. Антон убеждает себя в этом полчаса, а потом срывается из своей палаты в чужую, посылая нахуй запрет. Заходит, боясь вздохнуть громко, и останавливается у кровати. Арсений никак не реагирует, то ли не хватает сил прогнать, то ли действительно нуждается в утешении. Антон в своих действиях тем более не уверен. Он едва касается плеча пальцами, садится в изголовье, гладит, понимая, что его не отталкивают, и ложится, обнимая Арсения осторожно. Арс разворачивается и утыкается лицом в грудь, упирается макушкой в подбородок. Антон свои руки на чужой спине сжимает только крепче. И догадывается подспудно, когда просыпается в объятьях, что они оба начали новый виток своего странного взаимодействия.
Антон просыпается один. Лежит с закрытыми глазами в надежде, что Арсений вот-вот появится. Ломота в теле возвращается усиливающимися волнами. Легкость тонет в начинающем штормить сознании. Присутствие Арсения не ощущается даже в запахе палаты. Подушка отдает потом, мокрая, как и простыни. Антон протирает лоб и открывает глаза, моргая яростно, пытаясь разлепить ресницы. Свет из окна все такой же яркий. Значит, проспал он не больше нескольких часов. Со стола исчезла еда, которую принес Паша. Антону не принципиально, есть не хочется до сих пор. Мутный сон-воспоминание тревожит что-то неприятное в мыслях. Но воспринимается легче, чем ночные галлюцинации и события вчерашнего вечера. Антон не уверен в правдивости большинства из них.
Он встает, хватаясь за кровать, берет контроль над телом и, пошатываясь, плетется к двери. Вряд ли ее открыли. Антон же псих, к тому же буйный.
Исцарапанный поломанный пластик с потеками крови подсвечивает солнечный луч. И касаться борозд страшно. Антон сделал их сам. Сломал ногти до мяса, разбил кулаки. Он сумасшедший, ебанулся на Арсении, черту переступил. И не понимает, почему ночью его не пустили к человеку, который нужен до вывернутого сознания, до поломанного тела, до раздолбанной двери и сорванного голоса.
— Арс, — хрипит Антон, стучась в такт сердцу.
Через тридцать четыре удара дверь открывается. Антон еле успевает отшатнуться. Паша заходит, мрачный и бледный, вместе с двумя огромными санитарами и на их фоне кажется очень маленьким.
— Антон, — зовет он и, дождавшись ответного взгляда, спрашивает: — Ты как себя чувствуешь?
— Нормально. А где Арсений? Он обещал, что не уедет сегодня. Он внизу?Паша прищуривается, обходит Антона, разворачивая к себе за плечо, отмахивается от санитаров и замирает, о чем-то усиленно думая.— Паш, Арс здесь? Мы уснули вместе, но я проснулся, а его нет. Вы же вместе с утра приходили. Он что, уехал?
Паша подбирает слова слишком долго, и Антон начинает нервничать, сжимает кулаки, замечает только сейчас, что руки перебинтованы.
— Паш?
— Антон, выслушай внимательно, что я тебе скажу, и не перебивай.— Где Арс? — паника подкатывает к горлу.
— Он уехал вчера, когда тебя увезли на скорой. Я не пустил его в больницу.
— В смысле?— Арсения в больнице не было. Я не приходил к тебе с утра, потому что ты спал, вырубленный нейролептиком.
— Ты принес мне завтрак.— Нет, Антон, — стонет Паша, хватаясь за голову. — Ты орал полночи, звал Арсения, ломился в дверь, снотворное не подействовало, и тебя успокоили чем-то более жестким.
— Но Арс был со мной с утра.Паша отворачивается, дергая волосы на макушке.
— Он вообще не приезжал в больницу. Но ты звал его, абсолютно уверенный, что он за дверью, а там сидел я. У тебя галлюцинации, Антон. Господи, врачи думают, ты наркотики принял, говорят, у тебя ломка. Только в крови никаких наркотиков не нашли. Я уже ничего не понимаю. Мне очень страшно.
— Я, — Антон пятится и оседает на кровать, — сошел с ума. Паш, я видел его, чувствовал, обнимал, пока засыпал. Почему он не поехал в больницу?— Я запретил ему. Ты потерял сознание прямо у меня на руках. Мне было не до разборок с ним.
— А где он сейчас?— Я не знаю. Мы не созванивались.
— Он спрашивал обо мне?
— Спрашивал, конечно, — Паша вздыхает устало. — Но его к тебе все равно не пустили бы. Не говорить же ему, что ты чуть дверь с петель не снес, иначе Арсений бы заявился и точно снес. А таких проблем мне не нужно. Антон, у тебя съемок на следующей неделе масса. Ты должен отдыхать. Я умоляю тебя, полечись спокойно и прекрати себя мучить. С ним все в порядке. А ты в ужасном состоянии.
— Я хочу увидеть его.
— Нельзя.— Да почему? — взрывается Антон. — Мне легче рядом с ним.— Как наркоману, получившему свою дозу.— Ты в моих галлюцинациях тоже самое говорил.— Я ночью тебе об этом говорил, — Паша садится рядом и обнимает осторожно.Антон заваливается, утыкаясь лицом ему в грудь.— Я не помню.— У тебя интоксикационный психоз. Мне не верят, что ты не принимал наркоту, хотя кровь чистая. Лично я думаю, Арс отравил тебя усиленной химией оболочки. Не его вина. И не твоя.
— И что дальше?— Тебя будут выводить из этого состояния.— Какого? — рявкает Антон и отшатывается, но Паша не отпускает. — Любви? С удовольствием посмотрю на попытки, заставить меня не любить Арсения. Мне нужно увидеть его.
— На следующей неделе возможно.
— Я столько не выдержу.Паша морщится.
— Наркоман и доза. Послушай, ты должен лечиться. Ты истощен и абсолютно себя не контролируешь. Тебя отсюда не выпустят все равно.
— У меня импланты не работают.
— Их отключили.— Дай хотя бы планшет, я позвоню Арсению.
— Хорошо, — Паша соглашается как-то совсем легко, видимо, боялся, что Антон начнет упираться или закатит истерику. — Тебе принесут планшет после ужина. Но в том случае, если ты нормально поешь. И в сеть не лезь.— Тарелку оближу.
— Ладно. Прости, мне надо ехать, я и так график съемок безбожно сорвал. И спал два часа.
— Ты выглядишь бодро, — говорит Антон, приложив себя виной за чужое состояние.
— А ты как труп. Отдыхай.Паша встает, потрепав Антона по макушке и, махнув рукой на прощание, выбегает за дверь.
Антон полчаса тупо залипает в стену, покачивается на краю кровати, поджав ноги. Ложится, обнимая себя, представляет Арсения рядом. Мерещатся вспышки диода и касания, нежные, мягкие. Сложно не утонуть в очередной галлюцинации, слишком осязаемой и желанной.Ужин приносят в шесть. Антон поглощает все минут за пять и требует планшет, который отдают только после горы таблеток вместе с капельницей. Успокоительное разливается в крови, но покоя не приносит. По крайней мере до того момента, пока Антон не звонит Арсению. Гудки режут нервы по-живому. Пятый, шестой. После одиннадцатого Арс отвечает.
— Арс!Антон видит сначала только темноволосую макушку, а потом Арсений поднимает голову и смотрит затравленно.
— Шаст. Антон, — он растирает лицо ладонью. — Прости, я… Прости.
Голограмма сбивается, рябит неприятно. Антон гладит ее по плечу, пытаясь быть ближе.
— Арс, я не могу без тебя.
Арсений зажмуривается.— Я тоже без тебя больше не могу. А Паша говорит, я виноват в том, что с тобой происходит.
— Пусть так.— Нет, Антон. Я… прости меня за все…
— За что? — спрашивает Антон, поймав наконец чужой взгляд. — За любовь?
— За то, кто я есть, — шепчет Арсений.
— Я люблю тебя за то, кто ты есть.— И за любовь.
Антон закрывает глаза.
— Останься со мной, Антон. Все, что я делал, я делал ради тебя. Я повторяюсь, но я не лгу. Я много лгал, тебе больше всех, а сейчас не лгу.
— Я люблю тебя. Я повторяюсь, а ты не веришь. Я тебя не отпущу.
Арсений закрывает лицо руками.
— Не отпустишь.— Говори со мной, мне кажется, я отключаюсь от препаратов.
— Тебе нужно отдыхать.
Антон мотает головой.— Ты мне нужен, а не гребаные таблетки. И блядское бессмертное одиночество.
— Засыпай, я пока работаю.
— Только не отключайся.
Антон отключается сам, рухнув в синеву. Тьма его отпускает.
В комнате темно и холодно. Электричество вырубилось еще в обед, а вместе с ним и отопление.
— А нас ведь предупреждали, что здесь будет хуже, предлагали подзадержаться, жалели дебилов.
— Кто ж знал, Арс.
Антон подбирает ноги под себя и сильнее закутывается в четыре пледа.