Глава 3.1 (1/2)

Кто тот третий, всегда идущий возле тебя?Когда я считаю, то нахожу лишь двоих, тебя и себяНо глядя вперед на седину дорогВсегда кто-то третий идет подле тебя.Бесплодная земля. Томас Элиот.И все чего я заработалсвоими жалкими стихами(весь этот незабвенный срам),и то, что я теперь стоюпред девочками и пред мужиками(как правило, все больше пожилыми) —все это тоже не прикрыть руками[че ты уставился? ведь я ж — одетый,а, правда,кажется,что щас разденусь я?] —так вот — за это,именно за это,за это все — не оставляй меня.Большое сборище народа. Я на сцене. Все сидят.Почему–то я читаю Нобелевскую лекцию, хотя меняоб этом никто не просит.Там есть такое место: ?Правда — это оружие слабого.Ложь — это оружие сильного. Ибо в первом случаеты перекладываешь ответственность на других,во втором — берешь ее на себя?.Заканчивается же лекция словами: ?Ну получил я вашупремию. А дальше??Все встают.Любые отношения — это своего рода реабилитация.Это, в некоторой степени, уговор двух людей(ну от силы трех), что они будут поддерживатьдруг друга, не дадут пропасть на грани гудящейпустоты или распада.О господи,чего еще не знаюо смерти я( да ничего не знаю),но если хоть чего–то стою я(а хоть чего–нибудь я все–тки стою)...пожалуйста, любимая, родная,единственная, смертная, живая,из всех, из нас,любая смерть, любаяно только не твоя.Дмитрий Воденников. Любовь бессмертная — любовь простая.Даже страшно подумать, что я,тут живущий который год,ничего не знал про любовь (и так много уже не узнаю) —а цветок открывает утром свой большой темно-розовый рот,ну а там темно-синий огонь — непогашенный — полыхаети не гаснет… За этот измятый на солнечном ветре огоньты отдашь постепенно — и тело, и ум, и ладонь,с нарисованной в детстве чудесной и скушной судьбой,но кому интересно, чего там сгорело с тобой.— Оттого, мой хороший, и жаль,что в конце бесконечного лета,...ты был круглым солнцем моим и моим беспощадным ветром,и единственным страшным цветком, раскрывавшимся — для меня.Дмитрий Воденников. Стихи обо всем.***— Раз.Сережа натягивает Арсению шапку на глаза.

— Два.

Антон и Паша бросаются врассыпную, пытаясь найти укрытие.

— Три.Дима хватает Сережу за руку и прыгает со сцены, заползает под столик, прячась в ногах зрителей.— Четыре.

Импровизация пошла по пизде пару минут назад.

— Пять.Потому что Арсений.— Я иду искать!Он возвращает шапку в нормальное положение, поправляет челку, оглядывается.

— Как я отгадаю, кто вы, если не знаю, где вы?В ответ молчание, чтоб не палиться.Арсений вздыхает.

— Вы чемпионы по игре в прятки?Тишина.— У вас суперспособность — невидимость?По залу проносятся смешки.— Может вы просто на меня обиделись? Отошли пообедать? Срочные дела?

Арс садится на край сцены, болтает ногами и ртом.— Паша! — зовет он. — Ты же ведущий, вернись на рабочее место.

Воля высовывает голову из-за кулис. Антон тоже. Получает щелбан по лбу и прячется обратно.

Паша присаживается рядом с Арсением.— Не отгадаешь, точно тебе говорю.— Почему же? Вы боитесь солнца? Вы мои воображаемые друзья? Призраки?— Мы просто не загадали персонажей, — шепчет Воля, — хули нам дебилам. Но ты можешь еще немного попредполагать, заодно узнаем, как долго просидят под столом Позов и Матвиенко.

— Лады, — соглашается Арс и минут пять обстоятельно несет полную чушь, пока Дима, матерясь, не выползает из-под стола.Сережа вылезает следом, целует руки девушкам, выражает сожаление, что был внизу и ничего приятного им не сделал, отвешивает комплименты ногам.

Арсений качает головой:— Самая нелепая ?Вечеринка? за всю мою жизнь.— Ага, не ожидал? — Антон напрыгивает на него сзади, обхватывая руками за шею.

Арс привычно поддерживает за предплечья, улыбается стеснительно — зрители, кажется, умиляются.— ?За спиной? — так называется наша следующая импровизация, — говорит Паша. — Разбейтесь на командочки, пожалуйста. — Дима с Сережей разбегаются на противоположные края сцены. Антон с Арсом остаются на месте. — В этой импровизации ребята разыграют сцену, но каждая команда будет играть одного персонажа. Почему одного персонажа? Потому что в это время Дима и Сережа развернутся спиной и будут только слышать, что происходит, но видеть не будут. Когда я скажу ?Арсений?, это значит, что вы меняетесь местами. — Арс переглядывается с Сережей. — Когда я скажу ?Антон? это означает, что местами меняетесь вы. — Шаст показывает Позу большой палец. — Смысл в том, чтобы находиться внутри этой импровизации, соображать, куда надо встать, что надо сделать, на каком месте оказаться. — Воля поднимается на ноги, отходя от края сцены к своей тумбе. — Итак: Шерлок Холмс и Доктор Ватсон ищут собаку Баскервилей на Гримпенской трясине. Поехали!Зрители благодарно поддерживают довольно бурными аплодисментами, несмотря на то, что ребята сегодня выступают на открытой площадке, где можно заказать еду, если успел занять столик, и кушать, а не хлопать.

В День города здание амфитеатра используют для развлечений и открывают всем желающим, хотя обычно это пафосный ресторан.

— Мистер Холмс, — спрашивает Антон, используя самый конченый голос из своего арсенала, — кто ночью выл на болотах?— Простите, Ватсон, накопилось, — отвечает Арс.

И Шаст сыплется с первой фразы. Кусает губы, чтоб успокоиться.

— Тихо, тихо, Джон. — Арсений пригибается, хватает Антона за руку. — Собака нас услышит. Давай спрячемся за кустами. — И тянет их обоих прилечь на пол.

— Я лучше достану ружье, — Антон делает вид, что прицеливается.

— Стоп. — кричит Паша. — Арсений.Сережа получает хлопок по плечу и, добежав до Шаста, ложится рядом.

Антон хмурится:— Шерлок, ты вроде справа был?— Тут обзор выгоднее. — пожимает плечами Матвиенко. — Хотя нет, секунду. — Он начинает перелезать через Антона.

— Сережа, стоп. Арс.Арсений возвращается и ложится слева.

— То сверху, то сбоку, ну ты определись уже.

— Сверху? — прищуривается Арс. И действительно ложится сверху. — Так теплее, Джон. Земля холодная.

Паша закатывает глаза.— Стоп. Антон.Арсений отжимается на руках, выпуская Антона из-под себя.

Дима по хлопку оборачивается, обозревает открывшуюся картину и, не сомневаясь ни секунды, садится Арсу на спину.

— Определенно теплее, согласен, Шерлок.

— До этого мне нравилось больше, Джон.

— Не сомневаюсь.

Паша начинает рычать и гавкать, а потом стремно завывает.— Собака Баскервилей здесь, — орет Арсений и сбрасывает Поза с себя, — где ружье, Джон? Ты потерял ружье?— Оно у собаки. — Дима тыкает пальцем в Волю. — Хороший пес, отдай палочку.

Паша обходит тумбу, тявкает на Антона, который удивленно косится в его сторону, и вгрызается Арсению в ногу. Тот визжит, как будто ногу ему действительно прикусили.— Стоп. Арс.

Сережа увлеченно корчит рожи зрителям со своей стороны зала. На хлопок по плечу сначала даже не реагирует. Арс разворачивает его сам.

— Мне кажется, — вкрадчиво начинает Матвиенко, — третий вам не нужен, — подходит и подставляет Воле жопу вместо ноги.

Паша взвывает и делает вид, что закапывает гадость.— Молодец, Шерлок. Ты деморализовал противника. — Дима гладит ?собаку? по голове. — Теперь наденем на нее ошейник и посадим на цепь — будет поместье охранять.

Поз тянет Волю за ворот пиджака, Воля предсказуемо огрызается, валит Диму на пол и рычит:— Стоп. Шаст.

Антон дожидается хлопка и опасливо смотрит на Пашу.

— Иди сюда, Шастунишка.

Антон осторожно обходит Волю по самому краю сцены и встает рядом с Сережей.— Шерлок, где там мое ружье?— На, стреляй.

Шаст на всякий случай шмаляет три раза.

— И контрольный в пасть.

Шагает к Паше, тихонько пинает. Воля переворачивается на спину, поскуливая, дергает лапками, как кухонный тараканчик, и в таком положении замирает.Матвиенко издает победный клич.

— Зашибись, Джон. Сейчас я сыграю похоронный марш, и мы вернемся в поместье, а то я продрог на болотах, — и достает скрипку.— Стоп. Арс.

Арсений после хлопка по плечу разворачивается, помогает Паше подняться, отправляя обратно к тумбе. Подходит к Антону.

— Шерлок, ты близко стоишь, соблюдай личное пространство.

— Я тебе сыграю.

— Похоронный марш?— Менуэт.

Шаст хмурится.— Я тебе сыграю, а ты мне сделаешь.

Воля размахивает руками:— Стоп, стоп. Хватит.

Арсений смеется, закрывая лицо ладонью. Антон в ответ качает головой, смотрит с укором:— Вот куда ты вечно уводишь импровизацию?— Само собой получается, ничего не могу поделать.

— Черт с тобой, пойдем отдохнем, пока Диман с Серым призы дарят, а то нам еще три с половиной часа тут шарахаться и потом на другую площадку ехать.

Арсений кивает в сторону лестницы со сцены:— Пойдем за столик посидим.

Они спускаются вниз под громогласное Пашино:— Хотите фирменный мерч ТНТ? Конечно хотите. Собирайтесь ближе к сцене и отвечайте на вопросы наших импровизаторов. Поз! Сережа! Начинайте раздавать подарки!Шаст радостно приземляется на стул: ноги от долгого нахождения на сцене устают ужасно. Арсений падает рядом с таким заебавшимся видом, будто тоже устал. Шмыгает носом, потирает веки, оттягивает круги под глазами. Заказывает три чашки кофе — одну Антону и, видимо, две себе, тыкая во всплывающее над столиком голографическое меню.

— Может, шапку снимешь, — предлагает Антон, — а то как дурак?— Я замерз, еще и простыл вчера. Надо хотя бы до вечера дожить, а там отосплюсь.

Шаст поднимает брови: имитация у андроида сегодня крайне достоверна. Перебарщивает.— Боишься, диод надует?— А? — переспрашивает Арс и смеется.

Дрон зависает над столиком с тремя чашками кофе в железных щупальцах. Арсений тянется, чтоб забрать заказ, хватается за механические лапки дрона, дергается, ойкает, трясет рукой и сует палец в рот.

— Порезался. — шепелявит он. — Дай салфетку.

— Как ты вообще умудрился порезаться?

Арсений пожимает плечами. Вынимает палец изо рта.И Антон цепенеет, глядя, как алая кровь собирается на линии пореза, вплетается в лабиринты пор, затекает под ноготь.

— У тебя кровь красная.

Арс хмурит брови.

— Да. А какая должна быть?Антон подрывается и резко стаскивает шапку с головы Арсения. Диода нет.

— Нет.— Шаст?— Нет, блядь, нет.

Чашки рядом с Арсением разлетаются на куски и застывают в воздухе. Дрон искрит. Стол переворачивается. По асфальту бежит трещина, разламывая амфитеатр на две половины. Почти все мелкие предметы вокруг взмывают вверх. Реальность сна разрушается под натиском паникующего сознания Антона.— Арс, нам надо уйти отсюда срочно.

Антон бесцеремонно дергает его со стула, несмотря на сопротивление.— Шаст, мы заменяем Диму с Серегой через пару минут на сцене. Куда ты собрался?

— Идем, — Антон тащит его, удерживая за плечи. В реальности бы не вышло, Арс всегда был сильнее.

— Да стой же ты.Арсений выворачивается из хватки. Антон не может его контролировать даже во сне, только беспомощно сжимает чужие запястья.Антон знает, что будет дальше.

Сцена позади взрывается, осыпая песком и камнями первые ряды столиков. Религиозные фанатики окружают площадь, нападают на ничего не соображающих, оглушенных людей.

— Нельзя оживлять умерших. Предайте их тела земле, смешайте их прах с прахом предков.

— Отпусти меня, — просит Арсений.

— Если бы я мог.— Зажигайте костры. Огонь горит ярко, огонь очищает.[1]Антон обессиленно роняет руки.Он никогда не может изменить этот момент.Арсений бросается к Сереже сквозь пыль, дым и огонь.И умирает. Каждый гребаный раз. И каждый раз Антон смотрит, потому что в реальности его смерти не видел, как и смерти Оксаны, контуженный взрывом. Он помнит только беззвучные крики Стаса. Матвиенко, трепыхавшегося в руках военных, пытавшегося пробиться к телу Арсения. Самого себя, лежавшего головой на коленях Димы, читавшего по его губам: ?Все хорошо. Все хорошо, Антон!?В абсолютной тишине.Слух вернулся через пару часов, и вместе с ним пришло осознание. Антон невозмутимо выслушал Стаса, потом отрешенно — Диму. А потом разнес свою гостиную и огромное панорамное окно. Потому что голографический экран вылез как раз напротив. Напомнил о завтрашнем концерте и высветил афишу, где они вчетвером радостно били друг друга подушками. Классная была фотосессия.

Антон стоит с закрытыми глазами в центре своего сна.Он знает, что будет дальше. Смаргивает пепел. И идет к сцене.

Арсения держат за горло. Не душат даже — показывают трофей. У него кровь из глаз, носа и рта. Потому что вирус уже выжигает сознание, убивает его навсегда.

— Арс.Во сне Антона Арсений спокоен. Смотрит глаза в глаза.

— Арс, я думаю, что буду скучать по тебе вечно.

— Веришь ли ты в мою бессмертную человеческую душу? — спрашивает Арсений.Его позвоночник вырывают вместе со стэком.

Антон бросается к нему, но не успевает подхватить. Падает на колени перед изломанным телом. Гладит по волосам, стирает кровь с лица.Арсений смотрит в небо синими стеклянными глазами.

И кровь на руках Антона синеет тоже. Алым светом пульсирует диод на виске.

Другой Арсений вцепляется в его плечи и шепчет:— Я уже по горло сыт твоей печалью. Она гноится в твоих костях и распространяется по твоим легким. Пожалуйста, пойми — то, что ты чувствуешь — не просто чувство, а болезнь разума, что медленно убивает тебя.[2] Позволь мне… — машинный голос заедает. — Позволь мне… Позволь мне…***— Позволь, — Лазарев наклоняется через Антона и затемняет стекло машины с его стороны.

День солнечный. Свет причудливыми кругами отражается в окнах. Слепит.

Антон дергается. Несколько секунд отрешенно смотрит на Сережу. С силой проводит по лицу ладонью. Взгляд становится более осмысленным.

— Прости, я думал, ты не спишь, — оправдывается Лазарев.

— Не извиняйся, я… дремал. Съемок много в последний месяц, еще Арс со своими вечеринками. И я не высыпаюсь.— Что-то плохое снилось? Ты так вздрогнул.

— Смерть. Плохо помню детали. — Антон действительно не может ухватить обрывки сна, но интуитивно догадывается о своем повторяющемся кошмаре. — Прости, задаю тут тебе ублюдский настрой перед съемками.

Сережа склоняет голову набок:— Я тоже боюсь умирать. Страшно каждый раз переходить из тела в тело. Но стареть страшнее. Умирал от старости всего два раза за всю свою жизнь. Первый, конечно же, в двадцать первом веке. Мы становимся такими немощными и бесполезными. Ни работать, ни трахаться нормально не можем. Я ж дожил до девяносто четырех лет. И последние тридцать из них были отвратительными.

— А я умер в шестьдесят два от сердечного приступа прямо на съемочной площадке. — усмехается Антон. — Обидно.

— Иногда ловлю себя на мысли, что не хочу больше просыпаться, когда умру в следующий раз.— Ну, у нас Стас вот отлеживается в хранилище. Сказал: ?Будите, только если будет интересно или конец света?.Сережа дергает правым плечом, отпивает из бутылки с водой, мотает головой.— Нет, валяться без дела не могу. Глупо как-то. Но мы живем так долго. Мафы, мать его. ?Всех же дней Мафусаила было девятьсот шестьдесят девять дней?.[3] Мы старые, очень старые, Антон. Это должно считаться преступлением, — мрачно замечает Лазарев. — Когда живешь долго, с тобой многое происходит. Начинаешь придавать самому себе слишком большую ценность. Мне кажется, все закончится тем, что мы примемся мнить себя богами. И мелкие людишки, которым от роду тридцать-сорок лет, перестанут нас волновать. На наших глазах возникало, крепло и увядало не одно общество, и мы начнем чувствовать, что стоим над всем этим. Подобные пустяки больше не будут иметь для нас никакого значения. И, возможно, мы начнем топтать этих мелких людишек, путающихся под ногами, — просто так, от нечего делать, как прохожий сбивает ногой головки полевых цветов.Антон внимательно смотрит на Сережу:— Ты ловил кого-то на чем-то подобном?— Да, пару своих знакомых, сейчас они живут на Старой земле. Превратились в обособленную породу. В них уже нет ничего человеческого, а к остальным людям они относятся так, как мы с тобой относимся к насекомым.

Антон хмурится, вспомнив свои выходки сотню лет назад. Он был невменяем. Об убийствах речи не шло, но поведение оставляло желать лучшего. Один раз вперся в приватную комнату дорогого ресторана где-то в Германии пьянющий в хлам и, отпив вина из чужого бокала, плюнул в лицо члену королевской семьи Саудовской Аравии. Его тогда успели спрятать в другом зале, а то дело бы закончилось перестрелкой — у охранников королевских особ естественно при себе было оружие.Так что Лазарев в целом не сильно преувеличивал.

— Религиозные лунатики считают долгую жизнь преступлением. И ты туда же?Тут Антон был готов спорить.— Это ЯБ. — Сережа пожимает плечами. — Яростный бред. Если честно, у этих людей крыша съехала так далеко, что они сами запутались, чего в итоге хотят. И неприятно осознавать, что они где-то рядом. Их ведь не задерживают, пока они не убьют кого-то в поддержку своей веры. Шумиха поднялась только после теракта, где вы…

Сережа не заканчивает, обеспокоенно поворачивается к Антону.

Антон поджимает губы и сглатывает.

— Продолжай.Лазарев понятливо меняет тему:— Сейчас возрос поток от католиков по поводу резолюции шестьсот пятьдесят три, слышал?

— Эта та поправка, которая разрешит судам оживлять религиозных жертв, чтобы они могли свидетельствовать против своих убийц? Надеюсь ее примут. Религия издевалась над нами в течение почти трех тысяч лет. Ни одна другая организация в истории человечества не повинна в стольких страданиях. Представляешь себе, католики даже не позволяют последователям своей религии планировать рождаемость, пиздец! За последние семь столетий они выступали против всех медицинских открытий. Наверное, единственное, что можно сказать в их пользу: неприятие процесса оцифровки человеческого сознания не позволяет этой заразе распространиться дальше.— И они… — начинает Сережа.Антон нетерпеливо отмахивается.— И после того, что уже натворили, они продолжают гадить. Мы разгребаем тонны говна, присылаемого нам лично в соцсетях и на ТНТ. Оскорбления, угрозы. Мафы же. Еще и андроид работает в команде. Отдел по борьбе с преступлениями в области связи время от времени ловит кого-то, когда канал поднимает слишком громкий шум. Если кто-то и попадается, самое большее, что он может получить, несколько месяцев хранения. И все по новой. Ненавижу. О, еще и секта марсианских археологов подняла крик по поводу той Поющей ветви, которую держит у себя дома Арс.

— Я понимаю. Сам постоянно фильтрую и удаляю информационный хлам. Быть знаменитым в наше время больно и опасно. Частично поэтому я иногда хочу прилечь на хранение.

— Так, — Антон встряхивается, — давай поговорим о чем-нибудь другом. А то я начинаю беситься — плохо скажется на съемках. У нас в планах сегодня фотосессия и запись шоу. Кстати, с кем нас будут фоткать?— Я, ты с Арсением, Оля с Тимуром и две девушки модели — Мия и Лили. Были, кажется, на вечеринке у Арсения в эту субботу.

Сережа убирает затемнение с окна на своей стороне. Стучит ногтем по стеклу, указывая на шпиль Эйфелевой башни.

— Добро пожаловать в культурную столицу похоти и разврата.

Париж блистает окнами небоскребов и защитным пузырем, накрывающим город прозрачной бензиновой пленкой. Марсово поле как лысина у мужчины среднего возраста, вокруг все густо заросло многоэтажками, а в центре ничего нет. Ничего высокого, а так-то основные достопримечательности на месте, отстроены заново. Москва в этом смысле ушла в другую степь. Кремль и иные объекты мирового значения находились не на земле, они парили в воздухе над всеми городскими постройками, что впечатляло. Но денег на содержание летающих достопримечательностей уходило вызывающе много. И бюджет латали за счет туристов и крупных налогоплательщиков — мафов и самого большого Центра хранения психической информации в мире,[4] находящегося в Москве. Технология оцифровки человеческого сознания была изобретена в России еще в двадцать первом веке. Выращиванием оболочек чуть позже занялась Америка. Вместе они ввергли мир в бессмертие.

— Собираешься наведаться в клуб этой ночью? — спрашивает Шаст.Лазарев подмигивает.

— А ты не собираешься?— С моей работой я скоро стану асексуалом.

— Да ладно тебе. Бери пример с Арсения. Такие оргии устраивать. Я, кстати, после вечеринки очнулся в горе тел. Мы как будто не трахались, а воевали. Поле битвы за оргазм. Могу точно сказать: вечеринки — его конек.

— Мой конек — Горбунок, Сереж.

Лазарев хохочет, а потом подозрительно осматривает Антона.

— Парень с Арсом на вечеринке, — Сережа заминается, — он...— О, Боже! — Шаст бьется затылком о подголовник. — Был похож на меня, знаю. Я не слепой и не идиот.

— И вы с Арсением..?Пауза затягивается.

Антон надевает очки, ослепительно сверкает зубами:— Шампанского?— Дегенерат я или право имею? — драматично восклицает Лазарев, вспоминая свое театральное прошлое.

— Аристократ, пей молча.

Машина вливается в городской трафик и застревает в пробке. Антона от шампанского опять клонит в сон. И он даже успевает поспать минут пятнадцать, пока они, лавируя в воздушном потоке, не прибывают к студии.Их с Сережей сажают к гримерному зеркалу. Девочки стилисты носятся вокруг с кисточками и палетками, ругаются на усталый вид.Бузова приветливо машет с другого конца зала. Они с Тимуром забились в угол в кресла и пьют кофе.

Арсения Антон видит в отражении зеркала. У него сегодня другая прическа с длинной челкой, кокетливо зачесанной набок. Фаворит Шаста, если честно. Тонкая шелковая рубашка простора воображению не дает. Брюки, наоборот, воображение подгоняют, навевая абсолютно неприличные мысли. Арс показывает что-то на голографическом экране девушке, стоящей рядом. Антон любуется им, почти неконтролируемо залипает на профиль, морщинки, скулы и висок, на котором нет диода. Но быть должен.

На секунду дыхание перехватывает, по позвоночнику бежит холодок.Арсений оборачивается.

И события сна всплывают в сознании потоком диких образов.?Я не сплю и не схожу с ума?, — думает Антон.

Арс оказывается рядом быстрее, чем Шаст успевает по-настоящему запаниковать.

— Доброе утро.Обнимает сзади, кладет голову подбородком на макушку.— Ты отслеживаешь мой пульс?

— Среди прочего. Он резко подскочил.

— Я пялился на девушку.— Ты пялился на меня, — обрубает Арс, — и я бы обрадовался, если бы при этом в твоем организме произошел выброс эндорфинов и дофаминов, но у тебя в крови кортизол. Я так плохо выгляжу, что ты испугался?

— Ты отлично выглядишь.

— Не хочешь поужинать сегодня?Антон теряется от резкой смены темы.— Я вечером прямо пожрать захочу, учитывая, что мы, скорее всего, останемся без обеда.