Глава 12, в которой Анна Викторовна подрывает мощь немецкой армии (1/2)
— У меня есть коньяк. Хотите выпить?— Спасибо. У меня тоже есть коньяк.— Зато, вероятно, у вас нет салями.— У меня есть салями.— Значит, мы с вами хлебаем из одной тарелки.(Разговор в вагоне) Что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Так говаривал консультант и профессор чёрной магии Воланд всякий раз, как вспоминал фон Райхенбаха – человека и водопада. Честь разделить трапезу с Мессиром этот господин заслужил долгим и беспорочным служением злу на поприщах не столь разнообразных, сколь омерзительных. Предательство, шпионаж, обман и сутенёрство входили в число наиболее прокачанных его скиллов.
Но любимым занятием человека и водопада было совращение. С тех пор, как мужская сила Райхенбаха заменилась силой етической, любимым его развлечением было заманивать к себе невинных дев и доводить их до погибели. Оказавшись в окружении Прямой Спины, Офицерской Выправки и Несокрушимого Самообладания, вооружённых джентльменским набором соблазнителя стоимостью в сто штольманов и ещё один штольман с печкой, девы быстро утрачивали всякое политико-моральное состояние и становились лёгкими жертвами извращённого сексуального гения. В джентльменский набор неизменно входили: дворец не далеко от Зимнего дворца, а ограда его сада упиралась прямо в Казанский собор, ухоженный мизинец. Последний был, как правило, особенно неотразим. Добившись, чтобыих они предаются плотским фантазиям, обмякают и превращаются в уязвлённых, Райхенбах имел привычку оставлять девиц у себя на всю ночь и злобно НИЧЕГО С НИМИ НЕ ДЕЛАЛ. Не то чтобы не хотелось, но вот как-то не моглось. Эта изощрённая жестокость создала ему славу опасного соблазнителя, превзошедшего Дон Жуана и Казанову вместе взятых. С такими заслугами фон Райхенбах был включён в самое блестящее общество, какое только удостаивалось приглашения на весенний бал Сатаны, но ни разу не почтил его своим вниманием. - Не пришёл? – всякий раз спрашивал Воланд. - Никак нет, Мессир, - отвечал ему Коровьев. – Во плоти ему в Россию никак нельзя, а духом он, извольте видеть, всё не становится. - Никак не подохнет, скотина, - вздыхал Сатана и вновь принимался терпеливо ждать героя, который избавит человека и водопада от бремени земного существования. Сегодня Райхенбах был совершенно не готов не только к сексуальным извращениям, но даже к самому завалящему предательству, которое обычно давалось ему не сложнее пускания ветров. А всему виной, как всегда, проклятый пёс Штольман. Он не только не сломался под пытками, но ещё и сумел сбежать, прихватив с собой камин. Последнее было особенно обидно, поскольку на камине стояла стоял посередине осколков и смотрел на них глазами размером с блюдца.
Запасы етической силы следовало немедленно пополнить старым испытанным способом, о котором не догадывалась ни одна живая душа. Зажав зубами, он что-то обвёл на карте, записал у себя и снова принялся изучать местность. Вдруг что-то звякнуло со стороны шкафа, и бригадефюрер отнял глаза от бумаг.
В дыре, которая зияла на месте злодейски похищенного Штольманом камина, что-то сияло и двигалось. – Положи, кому говорят. Это дорогой скотч. Я не для того вёз сюда, чтобы потом его распила глупая девчонка, которая единственное, что пробовала, так это наливку.
Но Анна сунула бутылку под мышку, вытянулась на носках, с любопытством высматривая, чем ещё можно поживиться. Один раз за сегодняшний день ей уже повезло. Не для неё, конечно, а для высшего командования, но то ли в честь Нового года, то ли после трехдневной болезни (а не потому что ей срочно требовалось помыться), но и Анне досталось два таза воды. Это было нечто и впрямь небывалое, потому что обычно высшее командование дивизии ?Дас Райх? осуществляло гигиенические процедуры путём плюновения и растирания. В логово заклятого врага девушку привели поиски Штольмана. Не то чтобы Яков Платонович никогда прежде не пропадал, но все его прошлые исчезновения были на совести ГлавАвтора, и поделать с ними Анна Викторовна ничего не могла. Не может же героиня явиться на квартиру к автору сценария и выжрать у него всё спиртное. К тому же, там обычно была только настойка из мухоморов, а на них у барышни Мироновой аллергия.
Райхенбах – совсем иное дело! Здесь Анна Викторовна готова была лечь костьми, принимая на грудь, даже если оно горит на открытом воздухе синим пламенем.
Страшный секрет происхождения етической силы командира дивизии действительно не знала ни одна живая душа. Но Анне о нём поведали две мёртвых души. Сегодня утром, аккурат перед похищением двух тазиков горячей воды из бани, к ней явились духи Рудого Панька и Кривого Ванька. Если с Рудым Паньком барышня была хорошо знакома, поскольку, как и всякий культурный человек, читала Гоголя, то Кривый Ванько был автохтонным обитателем Малиновки, до сих пор не отмеченным в анналах мировой истории и культуры. В родном селе Ванько славен был тем, что пил всё, что булькало, включая антифриз и гептил. Последний вначале стал причиной того, что глаза испытатели сделались ярко-жёлтыми, как у кота, и горели неугасимым светом. А однажды Ванько так наклюкался, что и вовсе трансклюкировал, обретая форму только подле особо ядрёных запасов спиртного. Его появление в Малиновке было явлением экстраординарным, говорящим о том, что в селе происходит нечто посерьёзнее тотального самогоноварения.
Рудый же Панько решил сопровождать его к Анне в качестве переводчика. - Мнэ…хффф… ом… буль!.. – страстно выдавил Ванько. - Слухай, дивчина, шо тоби казаты буду, - перевёл Панько. - Ах, оставьте! – отмахнулась Анна Викторовна. – Он говорит вполне понятно. Примерно так же Яков Платоныч объясняется в любви. При мысли о Штольмане, сердце болезненно сжалось. Перед глазами промелькнула невесть откуда взявшаяся картина: он спрыгивает с пролётки и произносит: Изнемождённое лицо Анны казалось практически белым, небольшая морщинка от невыплаканных слёз пролегла между бровей. Тем временем Ванько продолжил, склонившись прямо к её уху, так что от проспиртованного дыхания колыхнулась кудрявая прядь на виске – та самая, которую Штольман всё время тянулся поправить. - Э-мг… пл… ах! - Вот прямо так всё серьёзно? – нахмурилась Анна Викторовна прежде, чем дух Рудого Панька успел поведать о запасах неведомой, но особо забористой горилки, что хранится у Райхенбаха ?у подполи и пид стрехою, заткнуто кукургузынням?.
Когда же дух попытался рассказать о том, что имелось у Райхенбаха в буфете, язык полностью отказался ему служить. Ванько страшно завыл, закружился волчком, подняв в воздух штабные карты, все сорок колод, а потом вновь трансклюкировал. На сей раз, похоже, что навсегда. Мысль о том, что Яков Платонович может находиться в этом чудовищном логове – в полной власти неведомой силы, подогреваемой страшным пойлом, от которого дохнут не только мухи, но и духи, Анна содрогнулась. Её душа рвалась на помощь любимому. А разум отчётливо подсказывал, что не стоит Штольману пробовать то, что у Разумовского хранится в буфете. А он может. Сигару же когда-то стырил. И вот теперь она стояла перед заклятым врагом и разглядывала его лицо, ища малейший признак его слабости к ней. Наверное то, что он не изменился, тогда как ее жизнь приобрела новые оттенки и в какой из них окрашен князь со своим предложением предстояло понять. Его чёрные глаза затягивали Анну как в воронку, ее посетила мысль, что на нем хорошо сидит темно-серый сюртук.
Но если внешне Райхенбах был окрашен тёмно-серым, то оттенок его ауры был настолько омерзительно коричневым, что Анну Викторовну передёрнуло. То ли это был цвет его фашистской идеологии, то ли просто просвечивала субстанция, из которой состоит его душа.
Кажется, командир дивизии любой ценой хотел отвлечь её от бутылки, которой она так удачно завладела. Он предложил ей поесть. И это было то ещё испытание. Она поужинала наваристым супом и куриной ножкой. Остальное в ее ослабленный организм не влезло. Райхенбах заметил, что ей следует лучше питаться, у него солдат на войну не хватает, а выделить двоих, чтобы те рыли ей могилу в случае кончины, он не в состоянии, поэтому Анне придётся есть за нескольких. ?Как Нина Аркадьевна?? - с испугом подумала барышня Миронова, вспомнив, что той был в пору китель, снятый с дюжего эсэсовца.