Глава 10, где раскрываются лики Малиновской любви (2/2)
Лилию на плече увидев и всё поняв
Д’Арт её к Атосу, графу де Ла Фер мириться увёл тогда
Напрасно Констанс любимого ждала
Д’Арт, как истинный джентльмен, не мог Анну (де Бейль по девичеству, а так — де Ла Фер) бросить в тот раз. Портос заплакал, Арамис перекрестился, а Атос погрозил кулаком небу. - Довольно, сударыня! Я женюсь на вас, только прекратите, ради Бога, цитировать это устное народное творчество! - Женюсь! Женюсь! Какие могут быть игрушки? – с улыбкой пропел основоположник.Наблюдая эту трогательную картину, дух Карла Маркса вдруг ощутил, что переходит в какую-то иную ипостась своего астрального существования. готовый сморщиться от дискомфорта из-за тесноты в брюках, выставил ногу вперёд и нагнулся, намереваясь выйти, и вдруг сел обратно. Он не планировал задерживаться в хате и лишний крюк бил по времени, но когда он заслышал резанувшее слух гавканье, а тридцатью секундами позднее увидел ее, что-то дало сильный удар под дых и он велел остановиться. В хату Ярины, привычно гавкая на всех окружающих, вплыл дух Солохи, обитающий по соседству. проплыла женщина, явно жена какого-то видного сановника, с тиарой на голове. Тиару эту прихватил когда-то вместе с черевичками кузнец Вакула. То, что она уподобляла Солоху Папе Римскому, дух ведьмы нисколько не смущало. Ей нравилось представлять себя в Петербурге, где по белой широкой лестнице поднимались люди из высшего общества, женщины сверкали от количества украшений, их причёски были украшены эгретами всех видов и расцветок, бриллиантовыми звёздами и полумесяцами, словно в какой-нибудь Турции.
В воздухе ощутимо повеяло крепким запахом резеды. Классик вдохнул отраву полной несуществующей грудью. При виде такой красоты и роскоши из головы Карла Маркса мгновенно выветрились понятия классовой борьбы и коммунистического интернационала рабочих. Впрочем, у него и головы-то теперь не было, так что ветру позволительно было гулять в ней. Он забыл обо всём на свете, испытав острый приступ то ли сладострастия, то ли меркантильности. Всё окружающее исчезло, остались только две родственные души. Он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся, дотронулся своими длинными пальцами ее обнаженной полной руки и произнес с таким видом, в котором выказывалось и лукавство, и самодовольствие:
– А что это у вас, великолепная Солоха? – И, сказавши это, отскочил он несколько назад.
– Как что? Рука, Карл Генрихович! – отвечала Солоха.
– Гм! рука! хе! хе! хе! – произнес сердечно довольный своим началом Маркс и прошелся по комнате. – А это что у вас, дражайшая Солоха? – произнес он с таким же видом, приступив к ней снова и схватив ее слегка рукою за шею и таким же порядком отскочив назад.
– Будто не видите, Карл Генрихович! – отвечала Солоха. – Шея, а на шее монисто.
– Гм! на шее монисто! хе! хе! хе! – и классик научного коммунизма снова пролетел по комнате, потирая руки. – Вас обманули! Вместо мониста вам подсунули настоящее колье! Быстрого взгляда достаточно для того, чтобы оценить его стоимость, которая превышает оклад крупного чиновника, не то что какого-нибудь простого клерка! Одиннадцать... нет двенадцать штольманов с четвертью!– Неизвестно, к чему бы теперь притронулся дух своими длинными пальцами, как вдруг послышался стук в дверь и голос Ребушинского: - Всё пропало, шеф! – возопил он, врываясь в комнату и кидаясь к Штирлицу. – Гипс снимают, клиент уезжает! Штольмана в гестапо замели, дело шьют!