Глава 10, где раскрываются лики Малиновской любви (1/2)
Когда о нас, математиках, говорят как о сухарях это ложь! В любви я Эйнштейн! (Дама с лисой) Лет - куды! - более чем за сто, говорил покойник дед мой, нашего села и не узнал бы никто: хутор, самый бедный хутор! Избенок десять, не обмазанных, не укрытых, торчало то сям, то там, посереди поля. Ни плетня ни сарая порядочного, где бы поставить скотину или воз. Это ж еще богачи так жили; а досмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая в земле яма - вот вам и хата! Только по дыму и можно было узнать, что живет там человек божий.
В этом-то хуторе показывался часто человек, или, лучше, дьявол в человеческом образе. Откуда он, зачем приходил, никто не знал. Гуляет, пьянствует и вдруг пропадет, как в воду, и слуху нет. Там, глядь - снова будто с неба упал, рыскает по улицам села, трясёт окладистой бородищей да что-то вещает по-немецки.
Появился он, аккурат, в 1883 году, когда в далёком аглицком городе Лондоне от абсцесса лёгкого скончался основоположник научного коммунизма. Но в наших краях об ту пору таких тонкостей, понятно, не знали. Хлопот народу нашему эта образина до поры не доставляла, являясь по преимуществу мужикам, перебравшим горилки, а уж этим никакие черти не в диковинку. Редко какой и дрыном-то замахнётся на заплутавшего духа, или батогом, чаще же просто посылая от души по матери. Немецкий нежить по первому времени крепкого слова пугался и шарахался, но лет за тридцать обитания в Малиновке попривык и даже приспособился иной раз отвечать, используя словеса покрепче. Бывало, до первых петухов шла перебранка, покато ли духа рассвет не спугнёт,то ли козак не протрезвеет. Совсем осатанел, окаянный, в девятнадцатом году, когда закрутились вокруг нашего села разом и деникинцы, и петлюровцы, и красные, и вольная братия атамана Грициана. А в самой Малиновке засели особые части Антанты. В ту пору Яринка Дума открыла у себя в хате избу-читальню, приобщая к марксистскому печатному и непечатному слову всех, до кого могла дотянуться: и беспризорного Мордёнка, и дурачка Жювку, и даже запойного французского графа.
В ту же ночь, когда неведомой силой взлетел на воздух Малиновский форум, дух Карла Маркса обрёл собственную силу и волю, став видимым уже всякому желающему. Что весьма способствовало построению основ социализма в одном отдельно взятом селе, а также успехам колхозного строительства и организации кружка ОСОАВИАХИМА. Новый этап своего загробного существования покойный классик марксизма открыл уже в Великую Отечественную войну, когда какая-то етическая сила вновь нанесла в Малиновку всякого пришлого народу, а среди них – сведущую в спиритизме барышню Миронову. С появлением оной дух Карла Маркса ощутил в себе силы воистину необъятные и даже обрёл способность временами напрямую подключаться к астралу, транслируя на всё село программу телепередач на завтра. Видели и слышали его теперь уже все без разбору, но дело иметь он предпочитал не с адептами национал-социализма, а с родными малиновскими рожами – пусть и слегка испитыми, но куда более человечными. И даже верный Анны Викторовны воздыхатель хоть и кривился на дух классика, что твоя кикимора, но отрицать очевидное не рисковал. Самому же Марксу доставляло сущее удовольствие таскаться за Штольманом по пятам, читая вслух Уложение о наказаниях Российской империи, восклицая: ?Делом займитесь!? или распевая дурным голосом "Мурку". Но в тот приснопамятный день, о коем пойдёт наш рассказ, он упустил из виду обоих, увязавшись в ставшую ему вторым домом Яринкину хату, куда побрели, привлечённые духом свежего первача, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян. Последний, утратив надежду в скором времени заправиться криптонитом, начал пробовать все горючие жидкости, ища себе адекватную замену. Дело дошло даже до того, чтобы слить горючее с одного из бронеутюгов, но тот оказался заправлен субстанцией и вовсе слабой: то ли сливочным пивом, то ли немцы бензин ослиной мочой разбавляли. На Яринкином же самогоне хоть и не выходило летать, но от него проистекало некое веселие души, столь необходимое в условиях оккупации и более чем скромного партизанского быта. Пили горилку, правда, лишь мушкетёры. Блудный дух этому ещё не выучился, да ему и не надо было. Довольно того, что сердобольный граф, прежде чем опрокинуть стакан, давал его понюхать – и уже наш Маркс распьяным пьян и весел! Сегодня же Атос против обыкновения не спешил причаститься горилки в компании немецкого духа. Вместо этого застыл столбом в дверях, медленно багровея от открывшейся его глазам картины. Состояние графа не на шутку встревожило призрака. Он пронёсся кругом остолбеневшего мушкетёра, овевая его холодным дыханием потустороннего мира, и даже помахал фалдами сюртука, а потом страстно прошептал ему на ухо женским голосом:
- Чай? Кофе? Меня? Услышав непристойное предложение, граф де Ла Фер встрепенулся, точно стряхивая морок, и заговорил ледяным голосом. - Узнаёте ли вы меня, сударыня? Ярина Назаровна подалась вперёд и тут же отпрянула прочь, словно увидела змею. - Так, хорошо, - сказал Атос. – Вижу, что вы меня узнали. Значит, и я не ошибся. - Граф де Ла Фер! – прошептала Ярина, бледнея и отступая всё дальше, пока не коснулась стены. - Да, сударыня, - ответил Атос. – Граф де Ла Фер, собственной персоной. Нарочно пришёл с того света, чтобы иметь удовольствие видеть вас. Дух Маркса хотел было возмутиться, поскольку в отличие от него самого мушкетёр вёл пока вполне себе посюстороннее существование и мог пить горилку, а не нюхать её. Кроме того, его смутило, почему мушкетёр, двадцать лет благополучно не вспоминавший о существовании малиновской комсомолки, активистки и красавицы, воспылал такой жгучей ревностью, увидев, что она теперь читает ?Капитал? с другим. Но в этот момент вмешался сам царь Иван Грозный. С пьяной улыбкой он протянул вошедшему руку, а когда тот, обуреваемый ревностью, не отреагировал на приветствие, взревел, хватаясь за кинжал: - Ах ты, бродяга, смертный прыщ! Ты презлым заплатил за предобрейшее? Граф почувствовал, как его охватывает бешенство. Сердце катапультировало в горло. Они стояли на расстоянии десяти шагов с явным летальным исходом.Но не успели зазвенеть клинки, коснувшись друг друга, как отряд, состоящий из Штирлица и Горбункова, показался из-за угла. - Атас, милиция! – в один голос вскричали Портос и Арамис, явно перепутав имя своего друга. – Шпаги в ножны, господа! Шпаги в ножны! Но было поздно. Противников застали в позе, не оставлявшей сомнения в их намерениях. Горбунков глупо ухмыльнулся: - А чё это вы тут делаете, а? А Штирлиц, не рассуждая, выстрелил в упор. Упор грохнулся, зацепив обоих дуэлянтов, но Атосу досталось больше. Он глубоко вздохнул и потерял сознание. Когда он пришёл в себя, голова его лежала на коленях у Портоса, Арамис же вслух читал над ним: ?Ны?не отпуща?еши раба? Твоего?, Влады?ко, по глаго?лу Твоему?, съ ми?ромъ?, а д’Артаньян чесал в затылке. Недавний же противник графа сидел на корточках, пригорюнившись, и строго выговаривал: - Ты пошто боярыню обидел, смерд? Ох, боярыня — красотою лепа! Червлёна губами, бровьми союзна… М-м-м… Чего ж тебе ещё надо, собака?
Ярина подняла остекленевший взгляд красных глаз. На влажном лице после дождя показалась улыбка. - Остался бы, Атосушка! А я бы тебе ребёночка родила. И петь бы его научила: ?Вставай, проклятьем заклеймённый!..? У нас тут и другие песенки про вас сочинили, вот послушай!Сударь Шарль Д’Артаньян
Любитель влезть в чужой карман
Залез в карман он к Винтер-Леди
Нашей славненькой Миледи
Анна вся перепугалась
На руки к Д’Арту она бросалась