Глава 9, в которой творятся поистине ужасные дела (2/2)
В действиях дивизионных медиков явно чувствовалось влияние могучего военного гения фон Райхенбаха. Известные со времен Пирогова сортировка и зонирование персонала блистательно игнорировались – на поле боя широким полукруглом выходили операционные сестры. Вслед за медсестрами со скрипом выезжала мобильная водокачка, приспособленная для промывания ран конечностей.
Персонал второй танковой дивизии был суров и решителен – немцы ничего не знали об антисептике и всем прочим способам лечения предпочитали наложение жгутов. За пазухой каждая дивизионная медсестра носила пинцет, которым вытаскивала осколки, напрочь игнорируя существование корнцангов и зажимов Кохера. В полевых сумках медиков тоже водились вещи странные. Наткнувшись на спринцовки, доктор Милц уже готовился увидеть также гинекологические зеркала и абортцанги, но вместо этого находил то кружку Эсмарха, то таблицы Брайля, то отоларингоскоп.
Выжить после столь квалифицированной медицинской помощи удавалось очень и очень немногим. Но и толком умереть несчастные жертвы сумрачного тевтонского гения тоже не могли. Солдаты дивизии ?Дас Райх? один за другим поднимались из неглубоких братских могил и ведомые не то туманом с запахом резеды, не то зловещей етической силой, устремлялись в окружавшее Малиновку шуршащее море кукурузы.
Что за неведомая цель влекла бывших эсесовцев вглубь этого моря, на окраине которого нашел себе прибежище доктор Милц? Первого живого покойника, бредущего сквозь таинственные, сумрачные заросли, он прикончил из чистой жалости, ведомый исключительно долгом врача и гуманиста. А возможно, это сработал рефлекс патологоанатома, узревшего перед собой нечто, источавшее миазмы сепсиса и гангрены. За первым последовали второй, и третий... Рука затонского хирурга была тверда. Снова и снова вспыхивало солнце на лезвии тесака, и по высокой, в человеческий рост кукурузе пробегал ветер — точно чьи-то огромные легкие выдыхали воздух.
Александр Францевич даже успел в какой-то мере полюбить свою нелегкую и интересную работу – всегда на свежем воздухе и с людьми. Она его бодрила. Впрочем, на сегодня он и так уже изрядно поубавил численность противника, так что мог позволить себе отдых. А потому зашагал прочь из кукурузы, с удовольствием напевая себе под нос: - Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный Десятый наш клистирный батальон,
Десятый наш клистирный батальон… В селе Доктор Милц обычно не рисковал появляться. Всё же он был немцем, а попробуй докажи кому-нибудь в нынешнюю смутную пору, что ты появился на свет и прожил свою жизнь в те времена, когда фашизм и народиться не успел? Любой немец в нынешних обстоятельствах оказывался врагом априори.
Но и примыкать к изуверам, провозгласившим превосходство одной нации над другими и на этом основании запустившими настоящий конвейер смерти, Милцу не позволяла его совесть врача и человека. Свой среди чужих, чужой среди своих – он продолжал блуждать в бескрайних зарослях кукурузы, аккуратно обходя живую силу противника и методично уничтожая мёртвую. И очень надеялся, что если дивизия постоит в Малиновке подольше, ему удастся существенно подорвать её боеспособность.
Впрочем, было одно место, где он мог хотя бы время от времени отдыхать, чувствуя себя в безопасности после своей отчаянной партизанской борьбы. Аккурат сегодня ему надлежало явиться туда, чтобы пополнить запасы зелья, заменявшего ему медицинский спирт. Александр Францевич во фронтовых условиях мог себе позволить многое. Но крошить зомби Райхенбаха не продезинфицированным тесаком он себе позволить не мог. Превосходный самогон, по крепости почти не уступавший спирту, варила местная жительница Ярина Назаровна Дума. Милц, долго искавший по запаху хату, где производился наиболее качественный алкоголь, выбрал её жилище, по счастью оказавшееся к тому же на самом краю занятого фашистами села. Здесь он ещё рисковал появиться самой глубокой ночью, при условии, что в эту ночь не было тумана. Странный малиновский туман, по своим галлюциногенным свойствам напоминавший приснопамятный затонский, Александр Францевич давно уже собирался изучить. Но каждый раз ему подворачивался очередной неупокоенный солдат Райхенбаха, и научные интересы снова уступали место воинскому долгу.
Сегодня тумана не было, и украинская ночь была тиха, как ей и положено. Доктор огородами добрался до Ярининого тына, не без ловкости преодолел его, не порвав халата, и выбил условную дробь в ритме ?Прощания славянки?. Дверь тихо отворилась. Внутри царила самая умиротворяющая атмосфера. Горела керосинка, в свете которой на столе были разложены труды классиков марксизма и составленные по ним конспекты. Уютно пахло первачом.
Человек с острой бородкой и хмурыми бровями, сидевший над книгами, поднял голову и умильно осклабился: - О, Францыч пришёл! Хозяйка! Почки два раза для моего друга лекаря! Милц увидел, что гость Ярины Назаровны изрядно пьян. Видимо, фирменная закуска из ?синеньких?, которую Иоанн Васильевич пышно именовал ?икра заморская баклажанная? не слишком защищала его организм от пагубного влияния горилки. - Будут вам почки, батенька! – недовольно произнёс он. – С песочком и с камнями. И печень с циррозом. Если не прекратите потреблять это снадобье внутрь. - Оставь, боярин! – отмахнулся царь. – Водка добрая, анисовая. Ключница делала. Лепота! Ну, не идёт у меня без неё ?Капитал? окаянный, хоть плачь! Похоже, труды незабвенного Карла Маркса окончательно сломили неукротимый нрав грозного царя. В первую встречу доктор помнил его трезвым и куда как свирепым. Сурово двинул туда-сюда своими кустистыми бровями и иронически произнёс, подтягивая к себе резной посох: - О! Ещё один немец Кемску волость требовать пришёл! Теперь Кемска волость была позабыта, но и прибавочная стоимость толком не усвоена. Иоанн глядел на Ярину мутным взглядом и жалобно тянул голосом быка, живота решаемого: - Хозяйка! Ну не могу я эту книгу бесовскую читать! Пожалей ты меня, грешного! Дух самого Карла Маркса, сплотившийся в красном углу под божницей с собственным портретом, иронически глядел на него. - О, явился, супостат! – уныло простонал Грозный. – На кол бы тебя, так ты уже помер. Алкоголь, однако же, делал настроение московского монарха неустойчивым и подбрасывал ему идеи, весьма далёкие от смирения и человеколюбия. - Может, тебя того... на бочку с порохом посадить? Вознесёшься али нет? Где тут бочка с порохом? Опять ваша сила нечистая в церковь утащила? Основоположник научного коммунизма иронично осклабился и произнёс голосом Максима Штрауха: - Социализьм, това’ищи – это советская власть плюс элект’ификация всей ст’аны! Иоанн явно собирался что-то ответить, да не успел. Дверь внезапно распахнулась с лёгкостью перевёрнутой страницы. На пороге стоял Атос. У него был вид судьи, посланного самим богом. За спиной у графа маячили ещё трое в голубых плащах.
Ярина Назаровна всплеснула руками, выронила тарелку и прижала к груди вышитый рушник, которым её вытирала. Александр Францевич по изменившемуся цвету её лица констатировал явный скачок кровяного давления. Аналогичные признаки читались на лице первого из четырёх визитёров. Причём, в данном случае они недвусмысленно угрожали инсультом. Доктор двинулся к мушкетёру, намереваясь посчитать ему пульс и совсем забыв про зажатый в кулаке тесак. Но его опередил Иоанн, с пьяной улыбкой подавший руку графу: - Очень приятно, царь!