Глава 5, в которой происходит знакомство с оккультной малиновской фауной (1/2)
Что случилось за те двое суток, что меня не было? Перевернулся мир? На землю сошёл бог? Кальтенбруннер женился на еврейке? (Штирлиц) Звонкая песня лилась рекою по улицам села***. Было то время, когда утомленные дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собирались в кружок, в блеске чистого вечера выливать свое веселье в звуки, всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал синее небо, превращая все в неопределенность и даль. Уже и сумерки; а песни все не утихали. Да, было такое время в селе Малиновке. Не оно ли вдохновило классика на создание поистине бессмертных ?Вечеров на хуторе близ Диканьки?? К несчастью, или же, напротив, к счастью, минуло оно. К счастью, потому что сам Гоголь уже не увидел, как ушли на фронт парубки, как посмурнели девушки и затихли песни. А в последние несколько недель вечера в селе знаменовались совсем другими звуками и явлениями, возникающими вместе с тревожным запахом резеды.
Не сладостные малороссийские песни под бандуру, а вопли тех, кого лупили этой самой бандурой по голове, встретили сыщика и медиума, выскочивших рука об руку из немецкого штаба. Стремительные сумерки смыли с лица земли бронеутюги и роттенфюреров, которые исчезли бесследно с последним солнечным лучом. В свои права вступала дикая малиновская ночь. Но Штольман, как обычно, был озабочен только одним – безопасностью Анны Викторовны. Опасность же, на его пристрастный взгляд, проистекала от непонятного эсэсовца, внешне похожего на князя Разумовского. А Яков Платонович при любых обстоятельствах предпочитал, чтобы он держался от барышни Мироновой подальше.
Анна же Викторовна, вновь обретя своего Штольмана, вовсе перестала чего-либо бояться, полагая, что когда он рядом, с ней и вовсе ничего не может случиться. - Есть ли у вас план, Яков Платонович? - осведомилась она. - Есть ли у меня план? Да у меня целых три плана, - решительно ответствовал Штольман. – В копну, в церковь или в гостиницу? Куда предпочитаете, Анна Викторовна? - А вы мне предложение изволите делать? – довольно улыбнулась девушка. – Не прошло и трёх лет? Тогда предпочтительнее начинать с церкви, а не с сеновала. Мрак под тыном и деревьями начинал редеть; место становилось обнаженнее. Они вступили наконец за ветхую церковную ограду в небольшой дворик, за которым не было ни деревца и открывалось одно пустое поле да поглощенные ночным мраком луга. Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мохом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на краю села. Заметно было, что в ней давно уже не отправлялось никакого служения. Свечи были зажжены почти перед каждым образом. На алтаре покоились уложенные со всем почтением странные предметы: пуговица и конский недоуздок.
Посреди церкви в кругу, очерченном мелом, стоял на коленях молодой человек в подряснике, по виду самый обычный бурсак. На скрип отворяемой двери он истово закрестился, отчаянно вопя и размахивая кадилом, словно тать кистенём: - Чур, чур меня! Изыди! - Что с вами, почтеннейший? – холодно осведомился сыщик. – Белены объелись? Мы венчаться хотим, а вы от нас отделываетесь, будто мы пуговицами вразнос торгуем. При слове ?пуговица? бурсак побледнел, затрясся и закосился в алтарь, где лежал означенный предмет. - Успокойтесь, любезный! – одёрнул его Штольман. - Да как тут успокоиться? – заблеял бледный, как смерть бурсак. - Почём я знаю, как? ?Отче наш? прочтите десять раз. И самогонкой запейте. А потом уж обвенчайте нас, будьте так любезны! Третий год ведь мыкаемся. Перед людьми уже неудобно. - Венчаться? По православному обычаю? – не поверил счастью бурсак. - Пить не будете? Голые танцевать не будете при луне? Эх! Прокачу! В смысле, повенчаю. - Ну что ж, воспользуемся гостеприимством, - сказал Яков Платонович. - Но почему вы думаете, что мы способны танцевать в голом виде? - Тут есть такие, - сокрушённо заметил философ. – Как ночь, так они приходят. Вначале мило здоровкаются, потом чокаются и пьют. Только горилка и закуска у них невидимые, а куролесят они наяву. Пьют мухоморовку. Что за мухоморовка такая, и чем её закусывать, науке неизвестно. А уж как напьются – вовсе спасу от них нет. То пляшут, то бочку с порохом в церковь закатят и гнездятся на ней все скопом. А то им медицинские процедуры подавай. Санитару какому-то молятся. - А что это у вас за реликвии такие странные? – Штольман озадаченно покосилсяв алтарь и недоумённо воздел бровь. - Да это не у меня, - вздохнул философ. – Это у них, у баб малиновских! Недоуздок – от лошадки, что от смеха померла в ромашках. А пуговица, говорят, от кальсон того самого санитара Яшеньки. Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, как бы от множества летящих крыл. - Знаете, мы, пожалуй, пойдём! – Анна Викторовна решительно ухватила возлюбленного за локоть и повлекла к выходу.
- Аня, а как же венчаться?
- Можно и повенчаться, - хладнокровно заметила затонская духовидица. – Но если сюда эти фетишистки нагрянут, то я за сохранность вашего нижнего белья не отвечаю. А есть в селе еще какая-нибудь церковь? Бурсак вздрогнул и опасливо огляделся. - Молельный дом есть. На другом конце села. Да только не ходили бы вы туда. Тут, вишь, на пуговицу от Яшиных кальсон молятся, а там тот же Яша навроде антихриста. Ибо в пороках погряз и выгрязать обратно не собирался. Была в ихнем городке одна невинная душа - и ту, злодей, соблазнил промеж ромашек и рестораций. Воспользовался, а сам слинял... в командировку. Яко человеце из праха созданный быти, да во прах уйде, тако же оный Иаков из командировки возникати, в командировку и отлучатися. Таков постулат ихней еретической веры. - Анна Викторовна. Предлагаю переходить к плану Б и сразу идти на сеновал! – решительно сказал Штольман. Философ Хома Брут тоскливо поглядел им вслед и снова бухнулся на колени в тщетной попытке вернуться к чтению Писания. За порогом церкви царила глухая полночь, раздираемая криками, несущимися от центра села к околице. Сыщик прислушался и на всякий случай достал из кармана револьвер. - И куда нам теперь, Анна Викторовна? На свежем воздухе оставаться – небезопасно для психического здоровья. - Это верно ты, сынок, говоришь! – скрипучий голос звучал словно бы ниоткуда, сопровождаемый духом крепчайшего самосада.
Сыщик двинулся на голос и запах и за шкирку выдернул из кустов ветхого деда в вышиванке и будёновке.
- Ты бы полегче, милок! – незлобиво откликнулся дед. – А то я ведь и обидеться могу.
- Кто таков? – коротко спросил Штольман. - Я-то Щукарь, а вот ты кто таков будешь? - Следователь Штольман, Яков Платонович. - Ой, лышенько! – от расстройства старик всплеснул руками и даже выронил свою ?козью ножку?. – Да чего ж тебя к нам занесло? Это же тебя они все тут и ищут! Через тебя они и с ума посходили. Спасайся, хлопче, тикай, покуда цел! Но ни спастись, ни утечь Анна с Яковом Платоновичем уже не успели. Из темноты понадвинулась черна бабья толпа с факелами, вжимая обоих вместе со Щукарём в обомшелый тын.
- Он! – восторженно пронеслось в толпе. Штольман вздрогнул, несмотря на всё своё мужество. Анна же Викторовна выдернула из тына кол и взяла его поудобнее.
- Да не, не он, - вдруг засомневался кто-то. – Мне телевизор совсем другого Яшу показал. - Да какой у тебя телевизор? – заорали в толпе. – КВН поди, с ?рыбьим глазом?.
- У меня ?Самсунг?! Это у вас чёрно-белый ящик с лампами. И Яша у меня самый правильный!
Из задних рядов внезапно высунулась патлатая старуха с бельмом на глазу