Глава 4, в которой Штирлиц встречается с резидентом (1/1)
Вы слишком много знаете. Вас будут хоронить с почестями после автомобильной катастрофы (папа Мюллер) Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь. Степные горизонты источали такие бодрые запахи, что, будь на месте Штирлица какой-нибудь крестьянский писатель-середнячок из группы ?Стальное вымя?, не удержался бы он — сел бы в траву и тут же на месте начал бы писать на листах походного блокнота новую повесть, начинающуюся словами: ?Инда взопрели озимые. Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж заколдобился?.
Но Штирлиц был далек от поэтических восприятий. Он шёл по Малиновке, небрежно отдавая честь всем встречным эсэсовцам, и в который раз напоминал себе, что прежде чем заговорить, он должен сверяться с гугл-переводчиком. В этом непонятном месте ничто не выдало бы его вернее, чем чистая немецкая речь. Его связник был прав – дивизия была странной. Кроме загадочного появления в тылу Красной Армии удивляло отсутствие маскировки, средств защиты техники от атак с воздуха, ремонтников тоже не было. Видимо, танки в квази-дивизии никогда не выходили из строя, их никогда не подбивали. Не нуждались они и в заправке топливом. Вместо ремонтно-механической базы дивизия была снабжена мобильным подразделением бронеутюгов, без которых невозможно было содержать в идеальном порядке такое количество парадной формы. Бронеутюги оснащались реактивными пароувлажнителями, используемыми для чистки ковров. Последнее, безусловно, было в полевых условиях наиболее важным, так как обеспечивало знаменитую из полотёров. Обращало на себя вниманиеналичие постовых на каждом десятом метре вокруг штаба. К сожалению, планировка Малиновки отличалась романтической хаотичностью, посему эти часовые оказывались порой в самых неожиданных местах. Один стоял на крыше амбара, другой на пороге свинарника, причём правый сапог его упирался в бок каким-то чудом не съеденной немцами хавронье. Хавронья до поры флегматично позволяла оккупанту эту вольность.
Ещё одного часового коварство метрической системы заставило оказаться прямо в солдатском нужнике. Это обстоятельство сильно мешало личному составу, вынужденному подолгу переминаться с ноги на ногу в надежде, что часовой смилостивится. Но десятиметровая отметка приходилась аккурат над очком, поэтому штабная охрана стояла непоколебимо. А вся дивизия бегала за ближайший сарай. Но хуже всего пришлось тому, кто по причине неумолимой немецкой точности оказался частично внутри одного из бронеутюгов. Как он туда попал и чем живёт, для Штирлица так и осталось тайной. Наружу из бронированного корпуса утюга выглядывал лишь правый сапог и локоть, но даже в таком положении солдат ухитрился отдать честь штандартенфюреру ногой, выкрикнув: ?Зиг хайль!? Голос, искажённый бронёй, звучал замогильно. Полковнику Исаеву предстояла встреча с таинственным малиновским резидентом, сообщившим о пространственно-временной аномалии. Инструкции, полученные им от последнего, Штирлиц выполнял с точностью. Шифровку он помнил наизусть, хотя вынужден был проглотить её, пролетая над линией фронта: ?Пойдете параллельно экватору, но в противоположную сторону. Там вас встретит неизвестный, этим неизвестным буду я?. Текст был пространный и заковыристый, газетная бумага невкусная. К тому же, её было много. Для того чтобы разведчик успел прожевать всё, самолёту пришлось сделать лишний круг под огнём советских зениток, что не добавило Штирлицу симпатии к загадочному резиденту. Хотя патентованное лекарство, полученное от Рольфа, а главное – литр самогонки, бесстрашно принятой на грудь прямо в самолёте, позволили ему без проблем переварить информацию. Штирлиц был свеж, бодр и даже где-то весел. Как должен был выглядеть неизвестный, с которым у штандартенфюрера была назначена встреча, он не знал, поэтому продолжал двигаться параллельно экватору, старательно обходя все канавы, лужи и кучи конских яблок, какие попадались ему на пути. Держась заданного курса, Штирлиц хладнокровно прошествовал сквозь строй бронеутюгов, заросли репейника и затянувшийся бурой тиной пруд. Изменить место встречи было нельзя. - Эй, милок, закурить нэмае? Максим Максимович заинтересованно обернулся на зов. Неизвестный оказался ветхим щуплым дедом, сидящим на завалинке. Говорил он по-русски с характерным харьковским акцентом, отчего-то уверенный, что собеседник его поймёт. - Полицай? – сурово спросил штандартенфюрер. К карателям и пособникам он испытывал естественную ненависть порядочного человека. - Та чого ж полицай? Щукарь я, - беззлобно откликнулся дед. – Председатель местный. Та ты, хлопче, не лякайся. Свой я. - Как вы узнали? – спросил Штирлиц, гадая, что выдало его глазастому старику. - Тю, так ты ж колдобины обходишь! Эти-то всегда по прямой и ходют, и ездиют. Видал того дурака, что в утюге сидит? Они тут все такие. Информация от деда сходилась с тем, что опытный разведчик видел собственными глазами. Похоже, именно он и был загадочным резидентом. Штирлицу передали: ?Пароль не нужен?, поэтому он был уверен, что резидент его сам узнает.
- Свежая газета есть? – деловито спросил штандартенфюрер, намекая на возможное наличие новой шифрограммы на шестнадцать полос. - Тю! А тоби лопуха мало? – отозвался Щукарь.
?Не он!? - подумал Штирлиц и проследовал дальше параллельно экватору.
Одной угловой минутой, тремя колдобинами и пятнадцатью конскими кучами западнее он увидел трёхэтажное кирпичное строение. И сразу понял, что именно здесь располагается немецкий штаб. далеко зашумели солдаты, оживление прокатилось по рядам. Увиденное полностью подтверждало информацию, полученную от Щукаря: военнослужащие этой странной дивизии курили, отдыхали и грелись стройными рядами. Возле штаба сновали Рыться в бумагах врага прямо под его носом было рискованно, но охотничий азарт пересилил в Ребушинском доводы разума. Алекс, или Юстас, а может Брунгильда, Алексей Егорович вечно путал эти немецкие имена, сообщал, что разбираться с малиновской аномалией прибудет советский разведчик. Немецкую фамилию журналист толком не разобрал и сильно опасался, что первые буквы ?Шт? означали ?Штольман?.Для встречи с этим господином требовалось нечто более существенное, чем жалкая шифрограмма на шестнадцать полос.
С того самого дня, когда черная воронка забросила его в Малиновку, отважный репортёр не знал ни минуты покоя. Другой бы давно впал в прострацию, пытаясь понять, кто он, как сюда попал и чем питается, но не Ребушинский. Он сразу осознал свою высокую и опасную миссию! Над Малиновкой сгущался туман, из которого, подобно всадникам Апокалипсиса, являлись тёмные силы зла - иАлексей Егорович изо всех сил пытался противостоять им хотя бы скромной силой своего пера. ?В то прекрасное утро князь Р мирно прогуливался по дорожкам своего сада, слушая пение птиц, наслаждаясь миром и покоем, и возможно, вознося возвышенную молитву Господу – но слова его кроткой молитвы вдруг перешли в душераздирающий крик, ответом которому был лишь торжествующий адский хохот… Ибо в сей скорбный час тёмная сила, глумясь, сразила отпрыска столь славного рода во цвете лет, избрав своим орудием камень, занесённый чьей-то нечестивой рукой…?
Ребушинский поморщился. Причем тут какой-то князь Р? Но с тех пор, как он увидел в шифрограмме буквы ?Шт? и вспомнил фамилию ?Штольман?, в его голове так и роились непонятные обрывки воспоминаний, локтями отпихивая друг друга. В глубине души Ребушинский вовсе не считал свой писательский дар скромным. Напротив, он полагал, что весьма даже ловко обходится со словами. И хотя из-под его Прыткопишущего пера обычно выходило то, над чем образованные люди Затонска либо гомерически смеялись, либо пытались затолкать автору в глотку, Алексей Егорович не оставлял надежды оседлать своенравного Пегаса и войти в анналы с чем-нибудь воистину нетленным. Должно быть, именно обрывки этого самого нетленного и всплывали беспрестанно из его памяти. Оказавшись в ином месте и ином времени, он быстро преодолел смятение попаданца силой своего писательского гения и принялся живописать все странные, непонятные и эпохальные события, свидетелем которых волей судеб оказался. Его журналистское рвение подогревала мысль о том, что в этом забытом богом селе он наверняка был единственным служителем муз. Тем чудовищнее было его потрясение, когда однажды он обнаружил, что в Малиновке есть автор, который, оставаясь незнаемым и незримым, способен превзойти его в мастерстве владения пером. Память, и муза, и писательский дар пробудились в нём с новой силой, когда он ненароком набрёл на скромный дощатый домик на задах хаты деда Щукаря. С тех пор Ребушинский потерял покой, силясь превзойти и превозмочь!
Теперь он ждал Штольмана, как манны небесной. Затонский сыщик, как известно, за оригинальностью в карман не лез. А чтобы перещеголять неизвестного соперника, Ребушинскому требовалась как раз оригинальность. В поисках её Алексей Егорович рылся в мусорных кучах, собирал сплетни, участвовал в пьяных драках. А сегодня рискнул даже залезть в эсэсовские штабные бумаги. По содержательности мусорная куча их, увы, превосходила. Окончив копаться в очередном ящике и завалив им последнего в стройном ряду немецкого солдата, Ребушинский отёр пот со лба и огляделся, тревожно бегая глазами от одного к другому.
Проходивший мимо штандартенфюрер привлек его взгляд. Не полотёр, не повар, не медик... А иных военнослужащих в дивизии не было. Советский разведчик! Хотя и не Штольман, к сожалению. На энергичном лице эсэсовского полковника затонский журналист прочёл недюжинный ум и способность к нестандартным решениям.
- В каком полку служили? – гаркнул штандартенфюрер. И не дожидаясь ответа, добавил. – Я дам вам парабеллум. Со счастливой улыбкой Ребушинский вытянулся в струну. Уставившись прямо в волевое лицо, он подал условный знак, восемнадцать раз моргнув левым глазом, и просеменил в окрестные заросли лопухов и ромашек. Поскольку они со штандартенфюрером говорили по-русски, можно было не опасаться, что их услышат и поймут фашисты, продолжавшие стройными рядами принимать пищу, отдых и прочие лишения. Военнослужащие дивизии понимали только гугл-немецкий. - Доложите обстановку, - потребовал штандартенфюрер. Толстячок вынул какой-то замусленный блокнот и начал зачитывать из него, водя по строчкам грязным пальцем: - Ага, вот это мне нравится: "На столе лежал ломоть хлеба, два картофеля в мундире и стакан молока." - Лежали? Два картофеля и стакан молока? Не по-русски, но военного значения не имеет, - отрезал Штирлиц.
Ребушинский покосился на него обиженно, снова полистал и продолжил: - "Анна бегала глазами от одного к другому". - Глупо, но ненаказуемо, - прервал его штандартенфюрер. – И откуда вы только это всё это берёте? На лице журналиста явственно читалась нешуточная внутренняя борьба. Кажется, он хотел утаить свой источник информации, но тайна его просто распирала, грозя взорвать изнутри. - Ну, хорошо, хорошо! Там, на окраине села, на задах хаты есть… это самое… строение, - он стыдливо поковырял ромашки носком ботинка. - Там надпись: ?Форум?. Это всё там на стене написано. Весть о шедеврах неведомого соперника он с трудом выдавил из своей терзаемой завистливой ревностью мятежной писательской души. Но советский разведчик отнёсся к ней с непростительной холодностью. Всё же в нём было что-то от Штольмана. Наверное, первые буквы ?Ш? и ?Т?.
Теперь Ребушинского терзали смутные сомнения - не решит ли прославленный разведчик поменять резидента? Вдруг штиль неведомого малиновского автора покажется ему более высоким?
- Хороша военная тайна, о которой любой может прочесть на стенке неизвестного строения, - хмыкнул штандартенфюрер. – А ценное там что-нибудь есть? - А это как вам? – запальчиво воскликнул Ребушинский. - Про командира дивизии, вот: "Вдали виднелась бесконечная шеренга танков при виде которой пробирал холодный пот. Линия машин заканчивала построение. Раненые и кухня должны были замыкать строй. До неё не долетали приказы офицеров, но она могла видеть с какой слаженностью танки развернулись в одном направлении, как тронулись машины". - Если отставить эмоции, то новаторство и впрямь, налицо, - пробормотал Штирлиц. – Эта дивизия на марше перемещается не колонной, а шеренгой. Что-то ещё? - Вот: ?Они увидели вереницу машин, а впереди танки, танки. Бесчисленное количество. Закладывало уши от скрежета гусениц, рева двигателей и гула моторов. Дивизия растянулась на пару километров? -А вот это и впрямь интересно! – нахмурился штандартенфюрер. – Два километра вместо двадцати? Кажется, этот фон Райхенбах может заставить штатный состав танковой дивизии СС в 20 000 человек двигаться со средней плотностью в десять человек на метр. Не считая всех танков и бронеутюгов. Как ему это удаётся, интересно знать? - Это ещё не всё, что он может, - свистящим от возбуждения шёпотом сообщил резидент. – До революции в Петербурге у него был особняк возле Зимнего, а ограда его сада простиралась до Казанского собора.
- Заклятье невидимого расширения? – озадаченно нахмурился Штирлиц. - Нет! – таинственно выкатил глаза Ребушинский. – Он обладает загадочной силой! - Ебической силой? – переспросил Штирлиц. - Это нельзя произносить вслух! – в панике заорал толстячок и упал на землю, зажимая уши руками. В тот же миг внезапно смерклось, и Малиновку потряс страшный грохот и вой.