Глава 24. Тайна Тринадцатой Ступени. (1/2)

– Ах!..

Единственное, уложенное в доли секунд мановение аккуратненького подбородка, дрогнувшие губки, парализованные и застывшие на ничего не выражающем лице; он заметил мгновенный проблеск в глазах, потухший в одночасье, мраморная бледность, монументальные черты лёгкого удивления и интереса. Держащие книгу хрупкие белые пальцы чуть напряглись от предчувствия чего-то такого, чего он никогда не видела, или видела, но надеяться встретить снова зареклась. Несколько секунд она просто рассматривала его, как ребёнок пожирает витрины магазинов со сластями, чуть вытягивала шейку, стараясь заметить хоть что-то знакомое в его нелепой фигуре. Нет, этого человека она ещё никогда не видела.

Он не был уродом, точнее, он был обаятельным уродцем, со странной осанкой, в нелепых растянутых штанах, лохматой головой, и вообще немного напоминал мокрого попугая. И Викторика в первый момент даже засомневалась, а в самом ли деле это человек.

– Ты не Гревель, – наконец сказала она тонким, хрипловатым голоском, – и не отец, и не моя...

Она осеклась и умолкла. Странное, непонятное чувство охватило её и подбросило вверх силой океанского прилива, точно она была пёрышком: сердце забарахталось в мутной пучине чего-то горячего, обжигающими каплями ниспадающего в желудок, щёки зарумянились, книга выскальзывала из-под кончиков пальцев. Незнакомец молчал, изредка хлопая огромными, как у совы, глазами. Казалось невероятным, чтобы он мог разговаривать, без чего ни за что не смог бы проникнуть сюда: огромное, сделанное из камня много веков тому назад родовое поместье Блуа располагалось на возвышении, окружённом самым настоящим рвом и соединённым с внешним миром посредством опускающегося моста (за сотни лет замок едва ли два раза подвергался модернизации, а потому больше напоминал торчащий осколок той далёкой эпохи), и повсюду было полно охранников, патрулирующих территорию денно и нощно.И даже здесь, в пределах самой высокой и отдалённой башни замка (это было бы даже смешно, если бы не было так грустно) постоянно кто-нибудь дежурил. Рюзаки это прекрасно знал, и в очередной раз убедился в том, как ему повезло, что рядом с ним есть такой человек, как Ватари.

– Здравствуй, Викторика, – произнёс наконец Рюзаки.– Викторика... – эхом отозвалась девочка, словно никогда прежде не слышала своего имени. – Кто ты? – неожиданно спросила она, и Рюзаки уловил поразительные изменения её лица и голоса, так неестественно окрепшего в этой истомной сыростью башне, где даже Лаулету, особенно ни к чему не восприимчивому, было не по себе. – Я сразу поняла, что ты не Гревель и не отец – когда они поднимаются по лестнице, мыши испуганно разбегаются и затихают, а сейчас они настороженно вслушиваются в наш разговор, без страха шныряя вдоль стен.

Рюзаки осторожно сделал шаг вглубь помещения, Викторика в упор смотрела на него, не дрогнув ни единым мускулом. Оказавшись в паре от неё шагов, Лаулет опустился на корточки и положил большой палец правой руки на верхнюю губу и заглянул девочке в лицо, так, словно пытался прочесть вращающиеся вот в этой черепушке мысли, отчего стал ещё больше похож на птицу, присевшую на жёрдочку. Никогда не любивший контактировать с людьми, Рюзаки на каком-то милосердном интуитивном, потустороннем уровне понимал, что то, что он собирается сообщить этой одинокой и глубоко несчастной (ещё более от того, что даже не способна была это осознать) девочке, надо сказать осторожно, правильно подбирая слова.

– Твой отец решил, что ты будешь учиться в Академии Святой Маргариты, что в Винчестере. Скоро ты уедешь отсюда и станешь жить в Англии. А я должен обучить тебя английскому.

Конечно, это было правдой лишь отчасти, и даже не от самой большой. Рюзаки, понаслышке знавший о способностях и возможностях Викторики (а мнению Ватари он доверял как своему), понимал, разумеется, что сделать она это сможет и сама, и ничуть не хуже. Тут дело было уже сугубо личное, несдерживаемый и нарастающий интерес, неожиданная и несвойственная ему потребность в общении с себе подобными, прослеживание колебаний её ресниц, движений пальцев, вспышек внезапных поразительным мыслей. А ещё Рюзаки прочитал в больших волчьих глазах Викторики ту степень родства душ, после которой не имело значения, кто она, откуда, как сюда попала и куда исчезнет после того, как появится хмурый охранник и грубо скомандует покинуть помещение.

Почти завороженно глядя в огромные тёмные глаза незнакомца, Викторика по инерции протянула ему свою маленькую, тоненькую ладошку, которую он тут же сжал длинными белыми пальцами, потом неловко улыбнулся (что на его по сути некрасивом лице отразилось неожиданным умилением) и сказал те самые слова, которые она, не зная почему, запомнила на всю оставшуюся жизнь и которые всегда звучали в её голове как в первую секунду:– Можешь называть меня L. ***Немедленно выяснилось, что Викторика, помимо выдающегося ума и соответствующего характера, обладала удивительной способностью любому своему жесту, слову и мановению придать смысл и заставить его выглядеть настолько естественно, что не оставалось никаких сомнений в логичности его или надобности. Вот и сейчас она неожиданно сбавила темп в спуске по крутой винтовой лестнице, по которой уже вовсю топали остальные – прямо пропорционально той скорости, которая устраивала Викторику. Между тем, те минуты, что они прошагали, минуя бесконечные и однообразные полки книг, пробудили в Викторике какое-то неясное волнение и возбуждение, потому что шаги её вдруг сделались легки, почти невесомы, плечи распрямились, подбородок легонько вздёрнулся.

Лайт, ещё вначале горевший неистовым желанием и исступлённым внутренним требованием и жаждой истины, уже почти успел перегореть, так что ему постепенно становилось дурно, душно, а самое главное, абсолютно всё равно, правдива и чиста Аврил, или же за её действиями скрывается зловещий смысл. Он шёл впереди всех и отчётливо слышал, что по ходу Викторика даже начала напевать какую-то неведомую ему песенку, её покрытая золотым шёлком волос спина лучилась воодушевлением, из чего Ягами заключил, что она поняла что-то важное, чем не спешит делиться. Лайту было знакомо это чувство: после долгих и тщетных размышлений вдруг наткнуться на потрясающий в своей простоте ответ, когда просто лопаешься от желания немедленно рассказать кому-нибудь о своём открытии, не желая при этом потерять эффект неожиданности и искромётного своего успеха.– Что хранится в Библиотеке? – вдруг спросила Викторика, не оборачиваясь. Лайт сначала счёл этот вопрос риторическим, но, когда пауза затянулась до неприличности, выдавил растерянно:– Что... книги, конечно, что же ещё...

– Эта девушка, – перебила его Викторика, – пришла сюда, чтобы спрятать иголку в стоге сена.

И впервые за долгое время улыбнулась – почти доброжелательно.

– Она, когда нашла книгу, заметила, что ты за ней наблюдаешь, – пояснила Викторика, пока они (наконец-то закончилась эта бесконечная лестница – окружной хребет бездонной кроличьей норы) шли вглубь Библиотеки, – поэтому решила её спрятать. А Библиотека – лучшее для этого места. Скорее всего, такое её поведение обусловлено тем, что она что-то ищет в этой книге.

– Но как мы её найдём? – озадаченно почесал затылок Нацу, боязливо оглядываясь на до отказа заполненные древними пыльными томами расписанные позолотой полки. Такое количество потенциального текста само по себе действовало на него угнетающе.

Тогда Викторика снова улыбнулась, словно с нетерпением ожидала этого вопроса. Пара изящных светлых бровок взлетела вверх, изобличив красивые линии глаз и носика, волосы толстой длинной лентой обвили её фигуру, подобно водовороту, и она вновь зашагала вперёд.

– Вы знаете историю о тринадцатой ступени на Небеса?– Считается, что, если встанешь на неё, тебя затянет на тот свет, – быстро нашёлся Лайт, обнаружив в Аврил кладезь полезных знаний, которые при первой их встрече и бесконечном трёпе, сидя на скамейке, он счёл грудой совершенно постороннего и дурацкого хлама.

– На этом этаже выставлены книги по изучению древних и современных религий всего мира, – сказала Викторика, неторопливо подходя в небольшой лесенке, используемой обычно, чтобы достать книгу с высокой полки, взялась одной ручкой за ровные деревянные перила, пальцами другой поддерживая подол платья, вздёрнула подбородок и с глухим стуком поставила каблучок на первую ступеньку. Начался отсчёт. – И раз, два, три, четыре...

Лайт почувствовал, как у него заныло где-то в области солнечного сплетения, из глубин живота поднялось какое-то трепетное волнением, по спине пробежал холод, когда он ещё раз взглянул на ни с чем не сравнимые волосы Викторики, ниспадающие потрясающим ярким шлейфом. А ещё он ощущал взгляд Рюзаки, направленный не прямо на него, а куда-то поверх его головы: не то в сторону Викторики, не то ещё дальше и выше, на противоположные стеллаж, полный исторических заметок современников правителей Англии. С самого начала Лайту показалось, что, как Ватари зорким соколом сидит над ним, так и он сам выполняет при де Блуа какие-то свои, понятные только ему обязанности.

Вообще странные были у них взаимоотношения. Викторика явно, так же, как и Мелло, и Мэтт, и Ниа, питала к Рюзаки глубокое профессиональное уважение, хотя не лебезила и не подлизывалась. Рюзаки же занял позицию доброжелательно покровительственную, хотя Лайт всё равно не мог понять, какие же именно отношения связывают этих двоих. Смутные догадки у него имелись (строить собственные теории на основе наблюдений ведь никто не запрещал), но рядом имелись ещё Кудзё и Аоки, притязания, или, по крайней мере, скрытые желания, были почти что налицо.

Только сейчас Ягами вспомнил, что Гревель, помимо того, что старается вообще не замечать присутствия Викторики и ни разу напрямую к ней не обратившись, а использовать, как рупор, новоизбранных Бельчат (до чего же мерзкое прозвище!), на Рюзаки за несколько их встреч тоже ни разу не взглянул.

Что же связывает их, а? Как всегда, вопросов было в разы больше, чем ответов.

– ...тринадцать, – удовлетворённо выдохнула Викторика и, встав в пол-оборота к остальным, обратила на них ободряющую улыбку. – Вот это та самая тринадцатая ступень на Небеса, та, на которую никто не осмеливается встать. Девушка спрятала книгу на этой полке, – с этими словами Викторика потянулась к стоявшим вплотную томам, – об этом мне поведал Источник Мудрости.

Если бы у Лайта не ослабли и не онемели руки, то он бы зааплодировал. Но так как в тот момент ничего лучшего (и большего) ему в голову не пришло, то он просто остался стоять в разинутым ртом (Нацу громко матернулся, за что получил от Эльзы неприятную дозу профилактики под челюсть) и огромными глазами смотреть на Викторику, держащую в руках ту самую книгу, которую Аврил подобрала в склепе. Это был один из тех редчайших случаев, когда Ягами Лайт потерял счёт времени.

Минуту спустя они уже рассматривали загадочную книгу, сидя на деревянных ступеньках, дававших начало неимоверному каскаду вверх к Ботанический Сад. Надо сказать, что с недавнего времени всё внимание Лайта занимало не столько таинственное чтиво, ради находки которого, собственно, и затевалось всё это обоюдное тесное расследование (сам по себе процесс упоительный для тех, кто знает в этом толк), а сама личность Викторики, ибо, каким бы умным Лайт ни был, он был вынужден признать, что от такого Источник Мудрости даже он бы не отказался. Викторика решила эту загадку всего за минуту, тогда как ему потребовалось бы несравненно больше времени и сил.

Серая Волчица, Золотая Фея... Нет, Лайт, конечно, много странностей наблюдал, куда глубже из области хиромантии, но теперь был по-настоящему изумлён и даже трепетно восхищён. Тайна прошлого и личности Викторики де Блуа оставалась покамест для него покрыта мраком.

Викторика раскрыла книгу в тяжёлом, тёмном фиолетовом переплёте, не то бархатном, не то ещё покрытый какой-то материей, засаленной от времени, с тоненькой золотистой надписью на французском. Первые страницы девочка пробежала не раздумывая, не удостоив своим драгоценным вниманием ни единой строчки, а сразу пролистала на половину книги вперёд, когда внезапно остановилась и опустила взгляд. Лайт проследил движение её глаз и уткнулся в иллюстрацию одной из чужеземных легенд. ?Золотая фея в высокой башне?. Там был изображено существо, напоминающее прелестного обнажённого ангела, с красивыми матовыми белыми крыльями, раскинутыми так, что не хватало масштаба картинки, и длинными, волокущимися по земле золотыми волосами. Действительно, очень похоже на Викторику. Что и говорить: а легенда имела полное право на возникновение и последующую культивацию.

Тут Викторика громко хмыкнула, как обычно это бывает при внезапной и странной вести и приподняла на уровне глаз листок бумаги, исписанный косым и неразборчивым почерком, видимо, по-английски.

– Это почтовая открытка, – констатировала де Блуа, конструируя с помощью маленьких бровок выражение удивления.

– ?Для Аврил Бредли. От сэра Артура Бредли?, – прочитал Эдвард и обратил на Лайта внимательный взгляд. – Мась, это же вроде её дед?

Лайт коротко кивнул, предпочтя игнорировать столь фамильярное и раздражающее к нему обращение.

– На марке нет штемпеля, – задумчиво пробормотала Викторика, – значит, девушка ещё не получила этой открытки.

После этого личико её приобрело выражение глубочайшего удовлетворения, она захлопнула книгу, оставив её сиротливо лежать на ступеньке, взяла в пальцы открытку и зашагала наверх. Все расступились.

– Как скучно! Я ответила на твой вопрос, – бросила она Лайту через плечо, даже не обернувшись и не остановившись, – так что топай отсюда, и побыстрей.

– Но Викторика!..

Она ещё раз помахала открыткой, подобно тому, как машут платочком на перроне удаляющемуся составу поезда, и с гордым и неприступным видом удалилась.

Лайт никогда не считал себя обидчивым, и всё же какой-то неприятный сквозняк досады прошёлся у него по сердцу при мысли о Викторике, когда он шёл по аллее вдоль живой изгороди, размышляя над произошедшим. Никогда он не находил ничего приятного в том, когда тебя отбривает девушка, в особенности, такая как Викторика (интеллект и безусловные заслуги которых служат непреложной индульгенцией их хамству и самодовольству), и всячески старался в ворохе событий отыскать то обстоятельство, которое бы позволило его совести назвать Викторику ?истеричной самодуркой?, но, ей-богу, даже она не смогла дойти до этого.

Никогда прежде не набивавшийся кому-либо в друзья (как правило, всё происходило наоборот), Лайту почему-то не хотелось терять с ней дружеских отношений, ибо, во-первых, её любил (ну, или очень уважал) Рюзаки, к которому Лайт питал глубоко интеллигентные, чуть ли не почтительные чувства, а во-вторых, некоторая степень похожести всё-таки между ними проскальзывала, что происходит не так уж часто. Если уж говорить совсем начистоту, но к Эдварду Лайт испытывал то же самое, только сильнее и явственнее, что-то, что не давало Ягами разорвать с ним отношения – а что ему в принципе мешало это сделать? – некая похожесть и потаённая страсть дознаться до правды, скольких бы потов, слёз и крови на это ни ушло. Боясь запутаться, Лайт захлопнул книгу, найденную Викторикой, огляделся и к своему удивлению обнаружил сидящего на скамейке инспектора Гревеля.Он восседал в позе мыслителя, закинув ногу на ногу и приложил палец к высокому лбу, так, точно изо всех божеских сил рождал гениальное решение наболевшей проблемы. Всю серьёзность положения Лайт осознал в тот момент, когда приблизился к его непоколебимой фигуре и не услышал в свой адрес нечто вроде ?А вот и ты, загадочный Бельчонок номер два!?, отчего даже слегка напрягся, но любопытство оказалось сильнее усталости и брезгливости, и Ягами, приведя в движение некоторые лицевые мышцы, соорудил на лице некоторое выражение заинтересованной покорности и осторожно приблизился к Гревелю.– Что-нибудь случилось, инспектор? – спросил Лайт скорее из вежливости, чем из интереса. Гревель нехотя обратил на него усталый, натруженный взгляд. – Загадку ведь уже разгадали, – сказал Лайт для того, чтобы сгладить неуютную паузу.

– Так-то оно так, – тяжело вздохнул Гревель, постепенно возвращаясь в позу мыслителя. – Вот только, сразу, как разрешилась загадка с рыцарем, мне доложили, что в городе появился загадочный вор. Я расследую дело.

?Час от часу не легче!? – пронеслось в голове у Лайта, который только-только вновь обрёл веру в лучшее и на позитивное разрешение вопроса.

– Его называют Таинственный Вор Куеран – известный вор, который разорял Европу в своё удовольствие. – Если Лайт и читал или слышал о таком, то настолько давно, что сейчас уже с трудом припоминал суть вопроса. – Но он исчез семь-восемь лет назад (вот тебе и причина полного неведенья Лайта и дезориентации в разглагольствованиях Гревеля). Ходили слухи, что он уехал или умер, хотя никаких достоверных сведений нет. И вот теперь мне доложили, что появился второй Куеран, и он уже находится в городе.

Бирюзовые, похожие на превосходно огранённые драгоценные камни, глядели прямо, холодные, похожие на тающие льдины в северных морях, они казались совершенно неподвижными, и тогда Лайт разглядел в нём настоящего аристократа и какого-никакого, а профессионала. Зачем было скрывать это за маской напыщенного и местами навящевого фарса, однако, тоже представить себе было несложно: можно себе представить, каким униженным чувствует себя двухметровый Гревель всякий раз, находясь рядом с миниатюрной Викторикой, до которой он, вопреки всем стараниям и напускным фанфарам, не мог дотянуться. Цитировать Нацу не хотелось, но Лайт был вынужден признать, что, когда тот говорит: ?Тут хоть на жопе испрыгайся, если не дано!?, он абсолютно объективен и режет правду матку.

Понимает это сам инспектор, догадаться было сложно, однако, подсознательно надеясь тем самым вытянуть из него ответы на некоторые, уже некоторое время волнующие Лайта вопросы, Ягами всё же заметил осторожно:– Знаете, инспектор, вы сами на себя не похожи, – Гревель поднял слегка настороженный взгляд и чуть приподнял брови, – при Викторике вы намного пафоснее, а ко мне так и вовсе обращаетесь ?О, Бельчонок номер два!? (на практике, воспроизведя этого своим голосом, Лайт счёл подобное прозвище ещё более оскорбительным и унизительным, чем он считал его раньше)...

– Боже мой, о чём толкует этот странный ребёнок?! – вскинулся вдруг Гревель, резко встав со скамейки, нарочито педантично кашлянул и выпрямился во весь свой гигантский рост. Лицо его вытянулось и стало казаться ещё более бледным, длинным и угловатым, подбородок ещё более острым. – Как бы там ни было, – вновь прикладывая палец к подбородку, тем самым давая понять, что разговор окончен, Гревель зашагал прочь, изо всех сил изображая мыслительный процесс, – и если обнаружишь какого-нибудь подозрительного субъекта, немедленно сообщи, – бросил он напоследок.

А Лайт ещё более укрепился в мнении, какие же загадочные отношения произрастают между едкой, но невероятно умной и столь же красивой Викторикой и занудой-недоучкой инспектором, а заодно и какой он всё-таки неприятный тип. Хотя, возможно, во всём виноваты диковинные британские порядки.

Ну, с уверенностью можно было утверждать только то, что не сегодня завтра инспектор под самым благовидным и невинным предлогом заявится к Викторике и косвенными, патетичными и оттого нисколько не более убедительными пассажами, попросит помощи, когда сам окажется в тупике, как бы не напрягал извилины. Размышляя об этом с неприятным осадком в душе (а Лайт всегда питал острую неприязнь к людям недалёким, хотя, как показала жизнь, даже среди них находятся достойные субъекты), Ягами обогнул живую изгородь, когда зашагал вплотную к забору, который огораживал заброшенный (или используемый крайне редко) склад. На краткий миг отличнику пришло в голову, что, наподобие трупа в склепе, здесь тоже может обнаружиться нечто из ряда вон.

Глупости, разумеется. И только Лайт хотел встряхнуть головой, желая отогнать нежелательные мысли, как со стороны старого, заплесневелого каменного здания донёсся странный шум, похожий на удары друг о друга тяжёлых деревянных коробок. В животе у Лайта отчего-то сразу похолодело, от застыл с парализованным открытым ртом и медленно обернулся к забору, почти не дыша. Шум не повторялся. Ягами понимал, что ему ничего не мешает просто уйти и не думать об этом больше никогда, но что-то у него внутри отчаянно сопротивлялось бездействию, исступлённо тянуло его посмотреть, подойти, узнать. Медленно Лайт подкрался к заржавевшей, некогда блестящей смоляной ограде, калитка имела маленький засов, но, за неиспользованием склада, его даже не удосуживались запирать.

Взглянув на продолговатое и довольно бестолковое здание склада сквозь решётчатую калитку, Ягами осторожно схватился за неё свободной рукой, так как в другой держал книгу, чуть налёг на неё, она противно заскрежетала, и от этого звука мерзко сводило челюсть. Лайт ещё немного подался вперёд, калитка уже почти поддалась...

...Последнее, что Лайт помнил, это тупая, ноющая боль в затылке, мир вокруг тронулся, накренился и поехал, расплываясь, словно на него пролили воду, он рухнул лицом в землю. Видимая дверь склада заходила ходуном, взмыла под самое небо, и Лайт потерял сознание. ***Когда Лайт открыл глаза, был уже вечер, закатное солнце обволакивало всю комнату, а выглаженное белое постельное бельё было похоже на ровное предрассветное небо, которое он наблюдал из самолёта. Он сразу понял, что находится в приюте, вот только сначала не сумел сообразить, что произошло. Ягами немного поёрзал в постели, и тут ему в голову точно выстрелили: он схватился руками за виски в приступе нестерпимой боли, застонал, стиснул зубы. Да, действительно, хоть видимых отверстий нет, но выстрел был точно. Ещё чуть-чуть полежав неподвижно и приноравливаясь к ударам в мозг, Лайт слегка повёл взглядом в сторону, когда наткнулся на перевязанное запястье.

В приступе несвойственного ему внезапного и ослепляющего страха Лайт вскочил, почти скривился от боли, когда вдруг услышал над собой озабоченный голос Аврил:– Эй, как ты себя чувствуешь?– Всё в порядке, – сбивчиво солгал Лайт, пытаясь унять дрожь в голосе и в коленях. Он вдруг обнаружил, что лежит в одной рубашке и брюках. Аврил медленно присела на стул, сложила ладони на коленях и участливо улыбнулась, так что у Лайта замерло сердце от тревоги. – А что... что со мной случилось?– Ты лежал возле склада без сознания, – ответила Аврил. – Я тебя нашла, а садовник принёс сюда.

– С-спасибо, – пробормотал Лайт, начав машинально шарить вокруг себя рукой, как маленький ребёнок впотьмах пытается нащупать любимую игрушку. Тут вдруг его едва не задушил спазм острого, короткого и жалящего испуга, когда он вдруг понял: книги нет.

Короткий смешок Аврил вывел его из раздумий.

– Твои друзья так беспокоятся о тебе. Эта девочка – Миса – чуть с ума не сошла, когда узнала о тебе, медсестра еле уговорила её и этого высокого мальчика – Эдварда, кажется, – отсюда уйти. Они будут рады узнать, что с тобой всё обошлось... Что-то не так? – спросила она, заметив, как Лайт рассеянно шарит вокруг себя рукой.

– Нет, всё нормально, – растерянно ответил Лайт, в то время, как мозги у него включились в судорожную, напряжённую работу: где, кто, когда именно, почему...

– Вот и славно. Слышала, на том складе обитает призрак девушки, поэтому туда никто не решается заходить. Лайт, неужели на тебя напало приведение? – хохотнула Аврил.