Глава 23. Очередные происки Чёрного Жнеца. (1/2)

Бродя по торговому кварталу Винчестера и бегло просматривая список покупок, который вручила ему мисс Софи, Лайт не без досады подумал, что женщины – из какой бы страны они ни были родом – просто обожают командовать. Примеров для такого утверждения было предостаточно и большая их часть, что довольно небезопасно и вообще с таким же успехом может служить орудием массового поражения, живёт под одной крышей – взять хотя бы Анну и Эльзу. И если эти две были на редкость устрашающими особами с идеально поставленными ударами, и именно этим приводили многих представителей мужского пола в состояние суеверного ужаса и почтительного благоговения, то мисс Софи была из тех женщин, которые в подобных вопросах целиком и полностью полагаются на своё обаяние. В свою очередь, пытаться сопротивляться добродушной пышногрудой даме с простодушным лицом оказалось для Лайта куда сложнее, чем противиться вышеупомянутым девушкам.

Самым обидным было то, что участь эта ему выпала по самой дурацкой случайности – Лайт вдруг поймал себя на мысли, что уже не в первый раз оказывается не в том месте и не в то время. Он всего лишь попался ей на глаза, когда неторопливо прогуливался по приютским коридорам в надежде найти что-нибудь занимательное и отвлечься этим до конца дня, и тут мисс Софи быстро и, надо сказать, весьма неожиданно, схватила его за локоть, улыбка расплылась на её смуглом лице, и невозмутимо вручила длинную бумажку в одну слабеющую руку и деньги – в другую, под конец попросив его прийти до двух часов и призвав не опаздывать.

Делать было нечего, и Лайт послушно поплёлся за продуктами, будучи в твёрдой уверенности, что она могла бы сделать это и сама, или, во всяком случае, поручить это ответственное дело другому человеку, тому, которого хорошо знала, а не приезжего юношу, коева видела впервые в жизни. Тяжело вздохнув, Ягами решил, что зато у него есть великолепная возможность совместить приятное с полезным: после визита магазина он может спокойно пройтись по незнакомому английскому городу, к тому же ему приглянулся весьма симпатичный лесок неподалёку, по которому он был бы не прочь прогуляться на обратном пути. А тем временем мысли занимали его самые разные – от сладостной, исступлённой жалости к себе в связи с полным игнором поступающей от него информации со стороны друзей до совершенно несвойственных ему, имеющих отношение к его личной жизни.

Лайт всегда был юношей привлекательным (вспомнить хотя бы историю с Саки, и какие меры ему пришлось предпринять, дабы избавиться до неё), и вопрос об отношениях с противоположным полом никогда не вставал, поскольку изначально было ясно, что проблем не предвидится. Однако самого Ягами поразила его внезапная, острая разборчивость и даже некоторая привередливость, потому что всякие воздыхательницы навевали на него не то чтобы отвращение, но не симпатию уж точно. И сложно было сказать, что именно раздражало в них отличника: скорее всего, причина была в изначальном их ему поклонении, а именно это отношение и вызывало у Лайта смесь досады и ненависти. Мать никогда не прыгала перед отцом на задних лапках, и это юношу в ней восхищало, и он предпочёл бы жить так же.

И если уж ставить вопрос ребром, то девушка, с которой он предпочёл бы встречаться, должна была быть светловолосой. А чем плохо? В конце концов, в этом есть определённая красота и шик, взять хотя бы Уинри и Люси – две совершенно приятные (хотя и вспыльчивые, но это сполна перекрывается их положительными качествами) добротные особы, которые ни за что ни перед кем не стали бы пресмыкаться. Конечно, нельзя сказать, чтобы лёгкость, с которой они наносят затрещины, была для Лайта столь же притягательна, сколь их моральные качества, и тем не менее, он не мог не признать, что Эдварду очень повезло. Видимо, Нацу тоже, хотя едва ли Драгнил сам это понимал.

Он уже шёл по широкой светлой тропинке, по краям которой рядами росли лиственные деревья, неторопливо шагал, сверяясь со списком, вручённом ему мисс Софи, хмурил брови, ибо из-за тяжёлых пакетов мало что мог сообразить. Наконец он вздохнул, наскоро запихнул листок в карман брюк и мельком оглядел лесок. Обычно Лайт не утруждал себя мыслями о противоположном поле, поскольку тема эта была ему глубоко неинтересна (однако не стоит искать в этом скрытого, известного смысла), сейчас же отрезвляющий зимний воздух, не такой отрезвляющий, однако, чем в суровых российских широтах, где сейчас, должно быть, шарашило под минус тридцать, приятно ласкал ему щёки, и Ягами решил, что хоть раз можно позволить мозгам расслабиться и подумать о постороннем.

Итак, подвёл он итог своим размышлениям, получается, что ему нравятся светловолосые. Это было своего рода открытием, потому что раньше отличник не задумывался об этом или был убеждён, что сей факт не имеет решительно никакого значения, а, может, видел слишком мало блондинок, чтобы судить. Так или иначе, в конце концов, Лайт пришёл к тому, что в отношении девушек ведёт правильную политику: затаиться, спокойно жить, ждать своего часа и не рыпаться. И тут же поразился другой мысли, пулей влетевшей ему по лбу: но ведь Миса – блондинка...

Лайт как раз хотел подпрыгнуть на месте ввиду внезапного озарения, театральным светом взмывшим над сценой его судьбы, и в этот же момент услышал шум мотора. В паре шагов от того места, где он, поражённый результатом своих изысканий, окаменел и застыл, тропа раздваивалась, первая часть уходила в глубину леса, а вторая продолжала тянуться вперёд. Слева находилось каменное ограждение, служившее стеной между непосредственно лесом, городом и небольшой поляной, на которой некоторые дальновидные люди смели выращивать ягоды. Сейчас по причине сезона года, это место было в запустении, хотя даже под тонким слоем выпавшего снега выглядело довольно ухоженно. С правой стороны донёсся размеренный рокот мотоцикла.

Лайт рассеянно повернул голову в ту сторону, сдвигая брови в надежде получше разглядеть, кто едет. Под круглым перламутровым шлемом, отливающим ослепительной белизной в свете тусклого январского солнца, невозможно было угадать мужчину или женщину, он – или она – двигался с размеренной средней скоростью, однако Ягами тем не менее благоразумно отступил назад, давая ему дорогу. Тех нескольких секунд, что мотоциклист нёсся по широкой тропинке по направлению к нему, оказалось достаточно, чтобы отличник успел заскучать и испустить нетерпеливый вздох, желая поскорее продолжить свой путь и отдохнуть, наконец, в просторной приютской комнате. Однако дальше произошло кое-что, что никак не могло вписаться в мирную, безмятежную обстановку этого ясного зимнего дня.

На том самом месте, где предполагалось повернуть и умчаться дальше преспокойно по прямой, мотоциклист не посчитал нужным развернуться и проделать этот несколько утруждающий его железного коня манёвр. Сделать это следовало непременно, потому что в противном случае болезненное столкновение с каменной оградой было бы неминуемо и могло закончиться достаточно трагически, что, собственно, и произошло. Лайт проворно, заблаговременно отскочил в сторону, и на секунду в его пропитанной всяческой моралью и уважением к незыблемым элементарным правилам взаимного уважения пешеходов мелькнул целый рой ругательств, из которого следовала выкроить хоть несколько мало-мало приличных слов для описания всего его негодования. Впрочем, о порыве своём он забыл в следующую же секунду, когда мотоциклист с оглушительным грохотом врезался в изгородь и безвольно завис в воздухе на краткое мгновение, и лишь затем начал медленно (во всяком случае, из того ракурса, из которого за ним наблюдал онемевший Ягами в совокуплении с тем состоянием, в которое его вогнало столько неожиданное событие) опускать на землю.

Руки бедняги безвольно раскинулись на ветру, тело его колыхалось, как пугало в огороде, от шеи мягко и ровно... отделилась голова. Да-да, в первый момент Лайт с трудом поверил в увиденное, а затем лишь отшатнулся, как от пощёчины, застыл на месте. У него похолодело в животе, пока он завороженно провожал глазами голову несчастного мотоциклиста, отправившуюся в размеренный, ужасающий своим спокойствием свободный полёт, и багровая линия крови смахивалась шальной рукой зимнего ветра, она развивалась вокруг того места, где голова раньше крепилась к шее, как юбки в латиноамериканских танцах. Мотоцикл с оглушительным, прошедшим по слуху напильником скрежетом и грохотом развалился на куски, и тело его некогда наездника безвольно повалилось на землю, впрочем, Лайт поспешил отвести взгляд, дабы не расстаться с завтраком на месте.

Здесь важно добавить, что, судя по всему, с этот момент сработала его реакция, призванная той средой, в которой он вращался. В конце концов, хоть Ягами и был обыкновенным подростком, не стоит забывать, какие немыслимые трудности уже вставали на его пути и с какими поразительными хваткой и упорством он всё ещё держался в здравом уме и твёрдой памяти, несмотря на всю абсурдность той жизни, в которую он волею сюжета была жестоко заброшен. Надо было немедленно вызвать полицию, а ещё лучше – самолично отправиться туда и во всех подробностях и красках описать ужасную картину, представшую его взору, хотя, возможно, стоило и не торопить коней. В конце концов, в Англии это может быть куда более привычным явлением, чем у них – может, у них даже статистика своя имеется на этот счёт, может, он зря так волнуется. И тем не менее происшествие никак нельзя было оставить без внимания, это могло вызвать абсолютно беспочвенные, совершенно ненужные ему подозрения, равно, как и чистосердечно поведанная в полиции правда. С другой же стороны оставить всё так как есть и непринуждённо зашагать дальше, не обращая внимание на обезглавленный труп на обочине, тоже не представлялось возможным, от этого внутри всё начинало скручиваться и ныть.Всё это вихрем пронеслось у Лайта в сознании, пока пакет с продуктами медленно уплывал из его слабеющих рук. В конце концов, поборов в себе брезгливость и всякий страх, Ягами опрометью бросился в сторону города, решив про себя, что непременно должен встретиться именно с инспектором Гревелем де Блуа, с которым познакомился не так давно. Только ему Лайт представлял возможным рассказать правду, потому что только инспектор был с ним мало-мало знаком (и, видимо, даже симпатизировал ему, ласково-насмешливо называя отличника ?Бельчонком номер два?; Лайту это, конечно, не то чтоб очень нравилось, теперь это было, по крайней мере, один из факторов его неприкосновенности) и мог выслушать с относительно внимательным видом.

Впрочем, была ещё одна немаловажная причина, по которой Ягами хотел переговорить с инспектором. Этим утром ему на глаза попалась газета, на которую Лайт сначала не обратил внимание, вернее, решил мельком пролистать её ради чисто туристического интереса, и наткнулся на статью, снабжённую фотографией инспектора Блуа и кричащим заголовком: ?ЕЩЁ ОДИН ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ТРИУМФ ИНСПЕКТОРА БЛУА – БЛЕСТЯЩЕ РАСКРЫЛ УБИЙСТВО КАНДИДАТА НА МЕСТО В ПАРЛАМЕНТЕ?, после чего Ягами некоторое время всматривался в ухмыляющуюся рожу Гревеля на снимке, где он изо всех сил старался изобразить смущение. Он-то прекрасно знал, что инспектор такой же мыслитель, как он – Лайт – горный орёл, и что тайну раскрыл вовсе не Блуа, а девочка по имени Викторика, запертая в ботаническом саду под куполом необъятной Библиотеки. Жажда справедливости, перемешанная с яростным негодованием ударили ему в голову, когда он увидел эту статью на первой полосе.

Так что теперь невозможно было внятно объяснить себе, что же на самом деле движет им – зароненное сочувствие к безвременному концу неизвестной жертвы или зов справедливости, шедший от самого сердца. В любом случае, прошло по меньшей мере четверть часа, прежде чем Лайт добрался до полицейского управления. Не дожидаясь разрешения войти, он ворвался в кабинет инспектора Блуа, чуть ли не вышибив дверь, так что она с оглушительным грохотом ударилась о стену и отлетела обратно, впрочем, Ягами едва ли это заметил. Ему вслед в кабинет вбежали двое высоких мужчин в форме, которых Лайт тоже не заметил, он судорожно переводил дыхание, стараясь унять дрожь в коленях. Инспектор Гревель лениво развернулся к нему лицом, и весь вид его выражал вялое неудовольствие. Лайт оторвал его от процесса шлифования фарфоровой статуэтки, что было для инспектора необходимым, почти сакраментальным ритуалом перед принятие чисто английского ланча. Брови Гревеля едва заметно дёрнулись вверх, из чего Лайт мог заключить, что тот его узнал, или, по крайней мере, был готов выслушать.

Не зная, с чего начать, ибо с какой стороны не посмотри, рассказ получался по меньшей мере фантастическим, и тем не менее начать было нужно, и Лайт, подавив страх и смущение, скороговоркой выложил ситуацию, с мужеством стоика выдержав возмущённо-изумлённые взгляды других полицейских, которыми они расстреливали его спину на протяжение пяти минут, пока отличник не умолк и выжидающе посмотрел на инспектора. Он задыхался от возбуждения и усталости, в боку и в груди у него неистово кололо, в глазах всё плыло, Лайт отчаянно не мог понять, почему неприятности продолжают преследовать его, почему не разомкнули своих смертельным объятий даже здесь, за пределами континента и не устают настигать его при каждом удобном случае.

В кабинете повисло удручающее молчание, которое никто не смел нарушить. Полицейские рассеянно переглядывались, после чего посылали преисполненные ожиданием взгляды на бледное узкое лицо инспектора, который выслушал рассказ японского юноши со смиренным скептицизмом и сдержанным недоверием, а Лайт всё никак не мог вспомнить, что же ещё он хотел сказать. Взгляд его нечаянно упал на газету, лежащую на столе перед Гревелем и мгновением позже разразился довольно бессвязной тирадой о том, что тайну убийства Уэльса разгадал вовсе не де Блуа, а Вик...

– Ягами Лайт, вы арестованы по подозрению в убийстве!

Наручники гибельно, могильно щёлкнули у него на запястьях, окончательно вбив последний гвоздь в его зыбкую древесину спокойствия туриста.

...С позволения читателя мы опустим некоторые подробности проистекающих в дальнейшем событий. Скажу только, что обезумевший от горя Лайт долго пялился на свои кандалы, отчаянно пытаясь понять, что сейчас такое произошло, и потом его хватило лишь на то, чтобы выразить своё негодование через вырвавшийся из его груди вопль ужаса и исступлённого изумление, после чего он бросил быстрый взгляд на псевдо-непреклонное лицо инспектора, высившегося против него неприступной скалой. Потом неудержимым потоком хлынули упрёки и протесты, хотя обычно Ягами отнюдь не страдал несдержанностью, много раз он просил привести его в Академию, в Библиотеку, инспектор оставался глух к его мольбам. Наконец плотина была прорвана, и Гревель с тяжёлым вздохом поволок его из управления к ?Дому Вамми?, методично поддавая тому в зад. Разумеется, от подобного обращения Лайту не стало легче, и настроение его ни капли не улучшилось.

Оно рухнуло на самые запредельные глубины, когда, по приходе в Библиотеку, они еле поднялись на лифте в Ботанический сад, где в то время находилась Викторика, которая ничем не отличалась от себя вчерашней, лишь взглянув на поникшего, с опущенными плечами Ягами, она спокойно заметила:– Тебе очень идёт.

Лайт не нашёл, что ответить, сохраняя угрюмое молчание.

– Слышь, Лайт, а что ты натворил? – с неподдельной заботой поинтересовался Нацу.

Грей больно ткнул его локтем в бок, на что тот собирался непременно дать сдачи, но, к счастью, рядом оказалась Эльза, и оба как-то притихли и сникли. Не сказать, чтобы крайне несчастный вид Лайта каким-то образом разжалобил Викторику, и не тем не менее она рассеянно попросила его рассказать обо всём, что происходило с ним до этого момента, причём – подчеркнула она – всё, до самых мелких и непристойных подробностей. Ягами было хотел возразить, что у джентльмена должна быть пара маленьких секретов, но под непроницаемо-ледяным взглядом Викторики был обречён выложить всё. Лайт, разумеется, не хотел повторять свой рассказ, осознавая всю долю идиотизма, в нём заложенную. Получалось, что он совершенно случайно шёл по той тропинке, где было совершено впоследствии убийство, случайно оказался единственным свидетелем, и при этом размышлял о женщине своей мечты.

Лайт и сам понимал, что всё складывается не слишком удачно, и каждое слово стоило ему неимоверных усилий, он тянул их из глотки, как бурлак тащит за собой баржу на толстом, натирающем плечи канате. Наконец он окончил, и самым невыносимым оказалось то, что на лице Викторики не отразилось ни тени эмоции, остальные же ребята продолжали взирать на него так, словно ни слова из его рассказа не поняли. Инспектор Гревель держался позади него с небольшим пакетом в руках, и напоминал выгуливающего собаку хозяина, который смиренно ожидает, пока ненаглядная подопечная его опростается.

– Так вот... – нерешительно вновь вступил Лайт, желая прервать затянувшееся молчание. – Я хотел доказать, что это ты разгадала убийство Уэльса, а вместо этого инспектор...

– Перед тем, как что-либо сделать, нужно тщательно это обдумать! – нравоучительно вставил Гревель. – Знай же, что я сделал тебе огромное одолжение, исключительно из уважения к заслугам L. И вообще, мотоциклист не мог лишиться головы, падая с неба. Следовательно, убийство было совершено уже после того, как мотоциклист остановился. И на месте преступления в этот момент был только ты!

– Это так, но... – пробовал сопротивляться Лайт, но де Блуа подошёл к нему так близко, что тот вынужден был слегка отшатнуться.

Инспектор не дал ему договорить, он резко вскинул голову, запустил руку в пакет и извлёк оттуда длинный моток проволоки с алыми пятнами, увивающими несколько участков толстой прозрачной нити.

– Её обмотали вокруг деревьев рядом с местом преступления, – важно пояснил Гревель, и по толпе прошёл вздох изумления, перемешанного со устрашающим благоговением. – На ней даже имеется кровь жертвы. Разумеется, я не всеведущ, но готов поклясться, что ты что-то с этим сделал. Лучше сознайся во всём сразу и тем самым ты, возможно – но только возможно – облегчишь свою судьбу, ужасный, демонический, кровожадный Бельчонок номер два!

Подобная форма призыва к правде показалась Лайту по крайней мере оскорбительной, тем более, что он не был намерен ни в чём признаваться, учитывая, что не совершал ничего противозаконного. Ко всему прочему, огромным фактором дискомфорта служили наручники, мешающие ему свободно жестикулировать, отчего Ягами чувствовал себя ещё более беспомощным и всеми покинутым. Он ошалело переводил взгляд с инспектора на улику, которую тот держал, обмотав салфеткой, и ему казалось, будто он стоит перед Высшим Судом, выносящим ему приговор. Он было хотел вновь пуститься в пространные объяснения, желая тем самым опровергнуть бездоказательные нелепые обвинения, но тут внезапно раздался голос Викторики, ледяным остриём пронзивший тяжёлую корку молчания. Её слова свалились Лайту на голову примерно с той высоты, на которой изображают нимб у святых.

– Отрезать голову можно было, даже не приближаясь к мотоциклу, – спокойно заявила она, чуть приподняв линии бровей, тем самым приобретя вид холодного превосходства.

– Ты о чём? – в один голос вопросили Лайт и Гревель, после чего обменялись неприятельскими взглядами и отвели глаза. Все обратили пытливо-заинтересованные взгляды на хрупкую, облачённую в кружевные, почти кукольные наряды, Викторику.

– Эта проволока, – девочка чуть заметно кивнула на свёрток в руках Гревеля, – если допустить, что она была натянута поперёк дороги, то убийца мог даже не приближаться к жертве.

Этого довода оказалось вполне достаточно, чтобы Гревель нехотя, скрепя сердце снял наручники у Лайта с рук, чему тот несказанно обрадовался и неловко рассыпался в искренних благодарностях Викторике. Она осталась ко всяким реверансам совершенно равнодушно, тихонько кивая в такт своим мыслям, точно воспринимала происходящее как само собой разумеющееся. Важно выпрямив спину, инспектор направился к решётчатой зелёной двери лифта, губы его были поджаты, он явно испытывал жалость и горькую обиду за свою несбывшуюся теорию. Так тебе и надо, вшивая интеллигенция, подумал Эдвард, кидая ему вслед косые взгляды, будешь знать, как гнать на нашего мась. Он уже вошёл в кабинку лифта, когда Викторика медленно приподнялась, тщательно выверяя каждое движение, дабы не запутаться случайно во многочисленных подолах платья, несколько раз встряхнула верхнюю юбку, поправила чепец, наконец встала, пару раз цокнув каблучками и устремила прямолинейный взгляд на недовольную физиономию инспектора.

Никогда ещё Лайт не испытывал ни к кому такой признательности, как к этой куклоподобной девочке с язвительным характером и блестящим умом. Впервые в жизни он чувствовал себя безраздельно у неё в долгу, до конца дней своих, никогда ему сердце ещё не обволакивала такая глубокая, искренняя признательность, и ни разу ещё в душе у него не разливалась эта беспредельная, тёплая сердечность. Разве что к Саю, но Саю никогда не спасала его от тюрьмы, позора и бесславной смерти, и вряд ли когда-нибудь смогла бы. Впрочем, с отношении Саю не стоило строить прогнозов, она всегда была барышней не вполне предсказуемой.

– Настоящий преступник – девушка со светлыми волосами. Один палец у неё поранен, – сказала Викторика после непродолжительной паузы. – Поищи по хирургическим клиникам, Гревель.

И хорошенькое её личико озарила лёгкая, снисходительная улыбка, которой Гревель, как показала жизни, не мог выносить, потому что в следующее же мгновение он вцепился в решётки лифта, которые за секунду до этого сошлись у него перед носом и принялся громко выкрикивать нечто нечленораздельное, абсолютно не поддающееся никакой расшифровке, и лифт неспешно понёс его вниз, а вместе с ним в утробе Библиотеки потонули и его обрывочные отрывистые вопли.

С минуту все молчали, потом Викторика несуетно направилась к тому месту, где до этого сидела, и лишь тогда Уинри посмела прервать затянувшуюся паузу, которую никто, за исключением самой Викторики, не мог счесть необременительной, неловкими, робкими: ?Ну так что?..?, после чего девочка устремила на неё долгий испытывающий взгляд, принятый Рокбелл с поразительным мужеством и стойкостью. Наконец Викторика испустила тяжёлый, усталый вздох, приложила кончик своей глиняной аккуратненькой трубки к губкам и произнесла на выдохе:– Ну хорошо, я вам разъясню. Обо всём мне поведал бурлящий Источник Мудрости, и то, что вы услышите, это результат моих размышлений. Ну, что ж... Как вы сами считаете, зачем преступнику было пускаться на такие ухищрения?– Он боялся свою жертву? – с готовностью предположил Лайт.

– Именно, – невозмутимо подтвердила Викторика, держа трубку на максимально коротком расстоянии от лица. – Убийца – женщина или ребёнок. Он был физически слабее жертвы, поэтому избрал такой способ.

– А насчёт пораненного пальца? – вступила Люси.

– Кровь была и на конце проволоки тоже, и, скорее всего, она принадлежала не жертве. Закрепляя проволоку или стараясь её снять, убийца порезал палец. Но убежал, – прикрыв глаза, продолжала Викторика, усаживаясь на пол в окружении пышных лепестков своего чёрного одеяния, – потому что там был ты.

– Мне всё ясно, – отвечал Лайт, задумчиво глядя на Викторику. – Но откуда ты узнала, что преступник – девушка со светлыми волосами?– Это понятно из твоих постыдных мечтаний, – ровным голосом отозвалась де Блуа, после чего Ягами чуть было не отшатнулся, как от пощёчины, и ему стоило огромных усилий пригвоздить себя к полу и не отвернуться, не отвести взгляда и не начать яростно протестовать, хотя внутри у него всё клокотало. Как это не неприятно, но Лайт чувствовал, что краснеет до корней волос. – Люди полагаются на зрение, – пояснила Викторика, чуть приподняв головку. – Они реагируют на образ, который видит глаз. Так почему же ты, топая по дороге сегодня утром, вдруг ощутил такое вожделение...– Не называй это вожделением!

– ...что размечтался вовсю? Ты краем глаза увидел девушку со светлыми волосами, поэтому она запечатлелась в твоём сознании, – продолжала Викторика, и во взгляде её не было ни капли сочувствия. – Ты, сам того не подозревая, увидел убийцу.– Да, хорошо, допустим, но... я не мечтал, я просто строил теории, – пробовал сопротивляться Лайт.

Но во взгляде Викторики не было ни капли сострадания или интереса. Она раскрыла толстенный том жизнеописаний древних греков, не погладив лицом, всем своим видом говоря, что происходящее потеряло для неё всякий смысл.

– Мне снова скучно, – немного помолчав, проговорила она тоном, почти не отличимым от шёпота. – Поскольку я спасла тебя от огромных неприятностей, Ягами Лайт, считаю себя вправе требовать с тебя награду. Ты должен заплатить мне чем-нибудь нескучным. – Она бережно отложила трубку в сторону и испустила короткий вздох, после чего вновь подняла глаза на отличника и, надменно ткнув пальцем ему в грудь, заявила: – Так вот, приказываю: сегодня же попади в какую-нибудь угрожающую жизни ситуацию!Нет уж, хватит с него угрожающих жизни ситуаций. Их у него уже было столько, что с лихвой хватит до конца жизни. Тем более, что та признательность, что минуту назад жадно пульсировала у него в груди и разливалась по венам тёплым, приятным, обволакивающим нектаром, вдруг сконфузилась, сморщилась и рассыпалась, как крошится в руках сгнивший осенний лист. Господи, каким никчёмным, бездарным, конченым привиделся ему этот мир!

Покидая Библиотеку в самом скверном расположение духа, Лайт сам не заметил, как, движимый собственным неизбывным негодованием, обогнал своих друзей, а когда осознал это, чуть сбавил шаг, что далось ему не без усилий. Пока остальные его нагоняли, у него было время немного поразмыслить над случившимся, и после напряжённой умственной работы Ягами пришёл лишь к тому выводу, что, очевидно, сделал или сказал когда-то нечто такое, о превратности и бестолковости чего должен был догадаться, и, поскольку оного не произошло, жизнь всеми силами пихала его под зад, желая донести нечто важное, от него ускальзывающее. В конечном итоге проблема – бога мать! – была решена, его доброе имя восстановлено, преступление раскрыто, и вскоре они должны были покинуть эту ужасную, непредсказуемую в лице закона страну.

Уже около входа в ?Дом Вамми? Лайт неожиданно остановился, точно усиленно над чем-то размышляя, потом резко развернулся к друзьям и прошипел в сердцах:– Мисе ни слова!

Добравшись до своей комнаты и с облегчением рухнув на кровать, Лайт вдруг внезапно вспомнил, что забыл позвонить домой, а, значит, его скорее объявят в международный розыск, чем позволят разгуливать спокойно на свободе. Со вздохом Ягами был вынужден подняться и поплестись вниз к платному телефонному автомату, ибо только таким образом можно было связаться с континентом и к большому своему изумлению обнаружил, что страшно устал. Разумеется, сообщать родителям о давешнем своём приключении Лайт не собирался, осознавая, чем это для него чревато. Пока он разговаривал с матерью по телефону (?Всё отлично, мам! Бельё меняю каждый день!?), рассеянно продолжал размышлять, зачем же нужно было преступнику пускаться на такие ухищрения, чтобы обезглавить никому не известного мотоциклиста?Когда позже он читал об этом деле в газетах, о мотиве опять ничего сказано не было, и Ягами подозревал, что эта тайна навсегда окажется покрытой мраком. Впрочем, долго горевать по этому поводу он не стал, потому что эта статья окончательно восстановила его временно запятнанное доброе имя, и он мог спокойно вздохнуть с облегчением – невиновность его была доказана и являлась неоспоримым фактом. Однако этого оказалось недостаточно, чтобы заложить в головы обитателям приюта мысль о безмятежности существования бок о бок с иноземными друзьями Чёрного Жнеца. То и дело, проходя по извилистым коридорам здания, примечая каждую дверь и заглядывая в любую, на коей не значился запрет, Лайт слышал, как со всех сторон доносится беспокойный шёпотом-шелест, точно змея, затаённо шипя, извивается между песчинками. То и дело Ягами мог ясно различить: ?Куда бы он ни пошёл – везде трупы... Ещё бы, прихвостень Чёрного Жнеца... Так значит, всё это правда!..??Слышали, на днях он заходил к Золотой Фее из Библиотеки??

Надо сказать, Лайта теперь это не слишком волновало. Во всяком случае, теперь он чувствовал себя здесь даже привычнее, чем раньше. Конечно, то, что его считали ?прихвостнем? Чёрного Жнеца, было само по себе крайне неприятно и для человека вроде Лайта оскорбительно, поскольку согласно его целям на будущее, подобное его тесное соприкосновение с неприятными вещами является чем-то само собой разумеющимся и не должно вызывать отвращения или становиться камнем преткновения. Так или иначе, но Лайту в некоторой степени было даже немного интересно, каким образом Рюзаки – слегка апатичный, вечный ребёнок-флегматик с низким давлением и неумеренным потреблением сладостей и, что не менее странно, неестественной при этом худобой – умудрился нарваться на столь необычное прозвище.

Конечно, нельзя сказать, чтобы Рюзаки был накаченным загорелым красавцем, хотя и обладал, безусловно, своеобразным обаянием, но Жнец – слишком даже для него.

Небо в тот день заволокло тучами, так что густые и впечатляющие пышностью и роскошью, форменно остриженные кусты потеряли полноводные и глубокие свои оттенки и смотрелись, словно бы через тонированное стекло. Единственное, о чём мечтал Лайт в тот момент, пока неторопливо и довольно бездумно прогуливался вдоль широких клумб и фонтанов, это уехать поскорее из этой проклятой (уже проклятой!) неблагодарной, негостеприимной страны обратно домой, заснуть и спать до помутнения сознания! Возвращаться в Винчестер не было решительно никаких ресурсов – ни физических, ни душевных, хотя определённая атмосфера здесь была, однако отличий от жизни на континенте оказалось куда меньше, чем Лайт ожидал, и не так мало, как ему хотелось бы.

С высокой пристройки, делящей здание Академии на две части, расходящиеся в разные стороны массивными, величественными сооружениями прогремел звон колокола, возвещающий об окончании занятий. До Лайта обрывочно долетали слова и выкрики студентов, несколько быстрым шагом пронеслось прямо мимо него, чуть ли не сбив с ног. Форма у них, конечно, была хороша, хотя, как находил Ягами, уж больно замысловатая и совершенно не соответствующая времени, словно Академии была вырвана из времени и пространства, и из начала двадцатого века её запихнули в начало двадцать первого с глубокой дырой в области диафрагмы. Надо сказать, сейчас Ягами вообще плохо соображал и с трудом реагировал на внешний мир, он шёл, как в погребе, глух, и ноги едва слушались его.

Ему потребовалось около десяти секунд, чтобы услышать и каким-то образом осознать, что прямо у его ног лежит коричневый портфель, очевидно, обронённый одним из студентов Академии. Лайт вяло, на манеру английского бульдога, опустил голову, чуть заметно кивнул, невидящим взглядом уставился на замшевую обивку сумки, после чего ещё долго пытался сфокусировать взгляд. Наконец до его слуха донеслось виноватое:– Ой, простите, пожалуйста!И не без скрытого удивления Лайт обнаружил, что отлично понимает по-английски.

...Хороша оказалась Аврил Бредли. Короткие, вьющиеся светлые волосы, красиво обрамляющие чуть округлое симпатичное личико, насмешливый рот, искрящиеся голубые глаза, английская непринуждённо-величественная выправка, накрахмаленная юбка, кокетливая родинка, полноватый, но подтянутый бюст. Хороша. Даже Лайт не мог с этим не согласиться. Тем более, что она тут же улыбнулась ему не то виновато, не то как-то смиренно, бережно приняла из его руки портфель, поблагодарив на чистом, кристально-чистом английском, даже от учителей Ягами никогда прежде не слышал такого совершенного произношения. Лайт осторожно скользнул взглядом по её фигуре, мысленно отметив сбитое, ладненькое сложение Аврил. Затем юноша чуть приподнял глаза, как раз на этом уровне она прижимала к груди портфель, и обнаружил, что правое запястье у неё перебинтовано, охватывая почти всю руку и несколько пальцев до самой верхней фаланги.

Едва заметно, дабы не смущать Аврил, Лайт тряхнул головой, желая отогнать дурацкие мысли. Порезанный палец... светлые волосы... молодая девушка... но преступника уже поймали!.. Да, в самом деле, ерунда всякая лезет в голову...– П-прости, вечно у меня всё из рук вываливается...– Да ладно, ерунда, бывает...

– Мне правда, очень жаль! Я только перевелась, и ничего вокруг не знаю...– А-а я могу показать...– А у вас есть (робко-заискивающе)?..– Время? Сколько угодно.

– Э-это было бы просто чудесно.

Минуту спустя, пока они наматывали круги вокруг мраморного фонтана, изображающего кого-то из древнегреческих богов, Лайт вдруг поймал себя на мысли, что слишком уж запросто он завязал разговор с чистокровной англичанкой, между делом уронившей портфель (совершенно случайно) у самых его ног. Аврил вертела головой в разные стороны, испуская ахи и вздохи восхищения и восторга по поводу и без повода, то и дело Лайту приходилось поворачиваться вслед за ней и объяснять то, что и сам узнал лишь недавно. Кроме того, пока они весьма непринуждённо беседовали, с периодичностью в три минуты мимо проскакивали ученики Академии или воспитанники приюта и бросали в их стороны испуганно-подозрительные взгляды и начинали шептаться. То и дело Лайт успевал расслышать нечто вроде: ?И как она не боится?? или ?Эта новенькая или очень смелая, или очень глупая!..? или ещё покруче: ?Куда бы не пошёл этот приспешник Чёрного Жнеца, от него всегда неприятности! Не удивлюсь, если вскоре мы обнаружим и её хладный труп!? Словом, чего только Ягами не услышал.

Между тем Аврил восприняла происходящее как нечто само собой разумеющееся и даже, к невероятному удивлению отличника, с плохо скрываемым удовольствием.

– Здешние ребята так любят истории о приведениях! – вдохновенно заметила Аврил, вприпрыжку шествующая рядом с Лайтом вдоль клумб. Неожиданно она остановилась, резко развернулась и подалась к Ягами гладким, внимательным лицом, и на губах у неё играла какая-то странная улыбка предвкушения. – Приведение на заброшенной кладовой. Проклятие тринадцатой ступени. Золотая Фея из Библиотеки. Чёрный Жнец, приходящий весной. Даже забавно, что люди на самом деле в это верят.

Они присели на скамейку, при чём Лайт успел отметить то, как естественно держалась с ним Аврил, а людей, которые всегда держат себя в руках, отличник в принципе очень уважал. Было в этой девушке нечто такое, что водоворотом затягивало других внутрь, влекло, манило кроткими движениями пальцев, проницательные синие глаза на секунду упёрлись в его собственные, и на мгновение Лайту показалось, будто он выпал из времени и пространства.

– Ты знаешь историю о проклятии тринадцатой ступени? – Лайт отрицательно покачал головой. Тогда Аврил одним движением присела поближе и посмотрела ему в лицо, после чего вкрадчиво произнесла: – Она ещё называется ?Тринадцатой ступенью на Небеса?. – Она зловеще прищурилась, лицо потемнело, точно нависла грозовая туча, и Аврил продолжила загробным, томным голосом: – Давным-давно жил учитель, который повесился над лестницей, над тринадцатой ступенькой. Считается, что с тех пор, того, кто встанет на неё затянет в загробный мир.

Лайт сидел с каменным лицом, ожидая, когда Аврил отодвинется – не то чтобы он засмущался, кажется, за прошедшее время он вообще забыл, как это, просто Бредли столь многозначительно сверлила его взглядом, что Лайт даже как-то стал ждать продолжения истории. Он вздохнул с облегчением, когда Аврил со смешком отодвинулась и заняла непринуждённую позу ожидающей приключений девицы.

– Разумеется, привидений не существует, – чистейшим тоном сказала она напоследок. – Хотя, надеюсь, здесь не обойдётся без приключений.

?Ну, я бы не говорил об этом так уверенно?, – мысленно ответил Лайт, про себя усмехнувшись, а вслух спросил:– Приключений?

– Да, мой дедушка был искателем приключений, – вдохновенно сообщила Аврил и бодро соскочила со скамейки. – Он путешествовал по Африке на машине и пересёк Атлантический океан на воздушном шаре.

– Признаться, я об этом как-то не слышал...