Глава 22. Золотая Фея из Библиотеки. (2/2)

– Давно мы с тобой не виделись, Викторика, – мягко сказал он. Лайт ещё никогда не слышал, чтобы Рюзаки с кем-то разговаривал так доверительно.

Викторика на это коротко фыркнула и высокомерно повела хорошенькой белокурой головкой в сторону, хотя Лайт заметил, что она смутилась, и на её гладком белом личике проступили красные пятна (Позже Рюзаки рассказал, что знаком с этой особой — Викторикой де Блуа — довольно давно, ещё до того, как они познакомились с Лайтом. Она выросла на чердаке поместья маркиза Альберта де Блуа, разлучённая с матерью, где друзьями ей были только книги, где она была совершенно одинока и никогда не общалась ни с какими людьми. Невероятными усилиями Ватари удалось убедить маркиза позволить юноше обучать её английскому для перевода девочки в Библиотеку, хотя, как утверждал возглавляющий министерство оккультизма аристократ, она в этом не нуждается, и что вполне может освоить это сама, если захочет. Так или иначе, но Рюзаки удалось пару раз в неделю видеть Викторику и понемногу учить её языку. Впрочем, всё это выяснилось много позже.)

Викторика всё поправляла платье, поднимала подол, проверяла, всё ли хорошо с панталонами. Она, почувствовал у себя на шее долгий взгляд Рюзаки, быстро нащупала руками позолоченный медальон с рисунком, когда-то бытующем на монетах в её родном Собьюре, на её прелестном личике отчётливо проступили ужас, затем озабоченность и неизбывная печаль, Викторика некоторое время всматривалась в него, бережно держа на узеньких ладошках, потом зажала его и поспешно спрятала под платье. В ботаническом саду наступило неловкое молчание, в котором каждый старался как можно бесшумней отдышаться после нелёгкого восхождения.

Наконец Лайт решил взять инициативу в свои руки:– А ты, похоже, знала, что я сюда приду. И не один, – произнёс он, чувствуя себя несусветным дураком, потому что лицо Викторики выражало полную будничность, и она не видела ничего странного в том, что вчера сделала весьма точный прогноз по зеркалу и какому-то кувшину. Лайт не был уверен, что понял всё правильно, ибо тогда так испугался, что себя не помнил.

– Об этом мне поведал Источник Мудрости, – спокойно сообщила Викторика, уперев руки в бока. Она с холодным вызовом взглянула на Лайта, смерила его оценивающим взором и, точно не отыскав ничего, заслуживающего внимания, задумчиво прикрыла глаза. На несколько минут воцарилось молчание, когда девочка наконец вновь заговорила: – Ох, – вздохнула она, предвкушая объяснения нерадивому ребёнку, что дважды два — четыре, а не пять, – вчера утром в приют вернулся черноволосый, черноглазый юноша. Поскольку как правило, он появлялся здесь где-то в апреле-мае, то эта весьма зловещая личность должна была заставить людей вспомнить легенду о Чёрном Жнеце. Правда, они не учли, что даже самые пунктуальные люди иногда нарушают традиции и могут приехать немного раньше.

Аоки нахмурилась, хотя изо всех сил старалась это скрыть. Она сама понимала, что злиться, когда Рюзаки (это было заметно по его неподвижному взгляду) совершенно наплевать, как его там называют, довольно странно, если не сказать глупо, но факт того, что Лаулета абсолютно незаслуженно считают зловещей личностью, когда он был воплощением безобидности, не слишком ей нравился. А вот Рюзаки нравился ей очень сильно, и она просто не могла понять, как ребята из приюта могут его сторониться, да ещё выдумывать всякие глупости про Жнецов. Викторика самодовольно-выжидающе-испытывающе смотрела на присутствующих, как бы ожидая, что они сделают что-то, что непременно должны сделать. Однако, поскольку они впервые в жизни видели эту язвительную, острую на язык особу, никто не решался заговорить.

?Наверное, нам нужно представиться...? – робко предположил Морти, еле сумев выдвинуться на передний план сквозь ноги Эда и Нацу. Викторика чуть вскинула тоненькую бровь и снисходительно приподняла подбородок, как бы говоря, что готова их выслушать, хотя эта идея вызывает у неё глубочайшее отвращение и навивает скуку (она даже зевнула для пущей убедительности, хотя никто и так не сомневался в красноречии её жестов), и пусть они делают это побыстрее. Каждый поочерёдно назвал своё имя. Вид у Викторики был такой, словно она их совсем не слушала, и, что вероятнее всего, так оно и было. Она всё маялась с рукавами платья, исподлобья бросая короткие взгляды на улыбающегося Рюзаки, и стоило ему заметить соприкосновения бирюзовых глаз с чёрными, как Викторика на краткое мгновение переставала быть просто высокомерной, замкнутой девочкой и начинала немного походить на Божье создание, испытывающее муки первой влюблённости.

Все уже успели проговорить свои имена, а Лайт так и стоял истуканом и продолжал молчать даже тогда, когда Викторика вперила в него равнодушный взгляд и устало вздохнула:– А тебя звать как? – вынуждена была спросить она, потому что в противном случае Лайт бы окончательно растерялся.

– Ягами Лайт, – отвечал отличник.

– Итак, Лайт, – отчеканивала Викторика, отворачиваясь в сторону с видом бывалого профессора, читающего лекцию студентам, – будучи прямолинейным, ответственным, любознательным, подающем надежды юношей, ты был просто обязан пойти и узнать, откуда пошла легенда, дающая прозвище твоему другу.

И Лайт уже было хотел медленно кивнуть, когда услышал сзади сдавленный крик: ?Викторика-а-а-а!?, разносившийся по всей необъятной Библиотеке, они все слышали прерывистое дыхание, усталые, изнурённые долгой ходьбой (видимо, не у них одних возникала такая проблема) шаги по лестнице, которые замолкали всё чаще по мере продвижения мальчика-азиата вверх по лестнице. Викторика не подала ни малейшего признака интереса к происходящему, пока очередной гость взбирался, почти подтягивая себя руками, вцепившимися в дубовые перила. На вид он был ровесником наших героев, смуглый японский юноша с приятным, но запыхавшимся лицом, добродушными щеками и крепкими пальцами — у наших героев было много времени рассмотреть их, пока парень лихорадочно пытался дотащить себя до самого верха.

Наконец он ступил на последнюю ступеньку, и Йо с Леном и Ицки учтиво посторонились, оценив старания бедного парня, ибо, судя по тому, как громко он звал по имени единственную постоянную обитательницу ботанического сада и Библиотеки вообще, ему приходилось взбираться по лестнице больше, чем им. Парень с трудом переводил дыхание, обратив измученный взгляд на точёный профиль Викторики и уперевшись руками в колени. Все как один обернулись на девочку, не удостоившую мученика ни единым взглядом, и ждали если не объяснений, то хотя бы каких-то признаков того, что она заметила его.

– А это... – сказал Рюзаки, но докончить он не успел, потому что вмешалась Викторика — всё тем же бесстрастным, будничным тоном:– А это недоодарённый Кудзё, – бросила она в адрес пришедшего. Тот аж вспыхнул от негодования, хотя с его мягкими чертами лица это получилось не очень убедительно, и было заметно, что он может по-настоящему рассердиться на эту странную особу.

– Да ну тебя! – воскликнул Кудзё, а затем резко повернулся к публике и объявил тоном человека, с боем отстаивающего своё достоинство. – Я Кудзё Казуя, третий сын солдата императорского войска Японии.

На последней фразе Викторика ещё чуть-чуть вскинула носик и изобразила совершеннейшее презрение. Заметив это, Кудзё несколько раз попытался что-то сказать, но вечно останавливался на полуслове, видимо, не придумав достаточно веских доводов в свою защиту и продолжал беспомощно открывать и закрывать рот, как рыба. Поняв, наконец, что с упрямством Викторики ему не совладать (это было сразу заметно), он тяжело вздохнул и обратился к присутствующим с приветливой улыбкой. Взглянув на Рюзаки, который благосклонно ему улыбнулся, Кудзё чуть смутился, а затем отвесил лёгкий поклон, и Лайту стало немножко легче. Всё-таки даже здесь, за океаном, есть мало-мальски родственные души.

Кудзё Казуя прибыл сюда — в Академию Святой Маргариты — около полутора года назад, и практически сразу подружился с Викторикой, хотя та и называла его недоодарённым и, судя по всему, вообще держала за полного болвана, было видно, как он ею дорожит. Он был самым младшим ребёнком в семье отставного военного, который всегда мечтал, чтобы его три сына (дочь в расчёт не брали) служили отечеству и пошли по его стопам. Однако с самого детства Кудзё стало понятно, что вся эта жизнь совершенно ему не предназначена, из-за чего отец долго сатанел, обвинял в плохом воспитании его — Казую, – его мать, кричал, что не допустит, чтобы его сын был бесполезен для своей страны. Приглашения на учёбу в Англию (Кудзё отметили, как преуспевающего ученика) стало настоящим спасением от военной академии, о которой он вовсе не мечтал, но на которую покорно соглашался, не желая расстраивать отца и становиться посмешищем для двух старших братьев.

В общем, здесь Кудзё был как нельзя счастлив, каждый месяц получал от сестры всякие сувениры, вещи, выписываемый их семьёй журнал ?Крепыш?, который всякий раз приводил Викторику в оцепенелое бешенство, эти подарки юноша, как правило, отдавал подруге, чему она радовалась, хотя виду старалась особо не показывать.

Эдвард внимательно рассматривал лицо Викторики, её самодовольный подбородок, который доставал ему разве что до пояса, и никак не мог понять, какой тип людей она ему напоминает. У Эда было такое странное ощущение, будто он где-то видел похожего на неё человека или слышал о нём, хотя никак не мог напасть мысленно на этот след. В конце концов, газеты он читал и новости смотрел каждый день и, конечно, не мог запомнить всех людей, которых видел. И всё же цвет волос Викторики вдруг всколыхнул в его мозгу какое-то смутное воспоминание, подобно тому, как она единственная водяная капля способна взбудоражить реку, и круги расходятся в разные стороны.

Внезапно его рассуждения прервал странный скрипучий звук, долгий и всё продолжающий нарастать, пока не завершился коротким звоном. Он исходил от другой стороны ботанического сада, и когда Эдвард обернулся, то увидел там решётчатую зелёную дверцу лифта. Наконец он остановился, двери — сначала одна, затем вторая — со скрипом раскрылись, разойдясь в разные стороны, и оттуда выступил высокий незнакомец в дорогом белоснежном костюме с яркими, большими золотистыми пуговицами с с розовым жабо в тон торчащему из нагрудного кармана пиджака платку. Это был рослый молодой мужчина, вальяжной походкой выбирающийся из лифта и вразвалку, медленно так, несуетно направляющийся в их сторону. Он обнажил белый зубы в обаятельной улыбке, встряхнул головой. На этого человека стоило взглянуть хотя бы ради его невероятной причёски — золотые волосы у него были свёрнуты в валик, выдающийся вперёд и чуть загибающийся вверх, глаза были почти такие же, как у Викторики, не считая того, что были то ли более зелёные, то ли более голубые.

– Гревель, – спокойно констатировала Викторика.

Тот самый Гревель с загадочным видом подошёл к присутствующим, лучась не то радостью, а скорее энергией и жаждой деятельности. Окинув ребят бодрым взглядом (однако, даже не взглянув на Викторику), он самозабвенно прикрыл глаза и томно вздохнул:

– Ах, вижу, сегодня к нам снова пришёл мальчик, похожий на чёрного бельчонка! – как всем потом удалось выяснить, под словом ?бельчонок? подразумевался Кудзё. Судя по такому эффектному появлению, этот Гревель был личностью честолюбивой, как подумал Лайт, хотя на Викторику его выкрутасы, кажется, не произвели ни малейшего впечатления. – О! – воскликнул он, задержав псевдо-проницательный взгляд на застывшем лице Лайта. – И ещё один бельчонок! Пожалуй, буду называть тебя ?Бельчонок номер два?, если ты не против.

По виду Лайта было видно, что он очень, очень даже против, но вслух он не успел возразить, потому что Гревель продолжал говорить, обращаясь к небожителям, изображённым на потолке.

– Может, я должен процитировать им какую-нибудь длинную поэму? – задал риторический вопрос Гревель, с важным видом рассеча воздух указательным пальцем. – Два дня назад в своём загородном имении был застрелен из винтовки некий высокопоставленный человек Бенджамин Уэльс.

– Кандидат на место в парламенте? – быстро включился в разговор Кудзё. Видимо, такого рода беседы не были для него большой редкостью.

– Вскоре после того, как тело было обнаружено, приехала полиция, а затем был обшарен каждый уголок дома. В кабинете Уэльса нашли завещание, написанное покойным где-то за месяц до этого. Согласно этому документу, он оставлял семейной паре слуг – Маккинлинам, Мелинде и Джиму – пятьсот фунтов, ещё двести фунтов — повару Дигменту. Всё своё состояние, то есть загородное имение, квартира в Манчестере и Лондоне, а так же около полутора миллиона фунтов стерлингов Уэльс завещал – цитирую: ?...моей любимой, единственно преданной Н? В доме Уэльсов жила горничная, Нэнси Вернанская, кажется, полячка...– Русская, – быстро поправила его Викторика, из-за чего в лице Гревеля появился некий дискомфорт, однако он, не желая выглядеть побеждённым, лишь громко кашлянул и с пафосом продолжил, многозначительно обхватив пальцами острый подбородок:– Кхм, да, наверное... Про неё с завещании ничего не было сказано.

– Эм, он что, детектив? – осторожно поинтересовалась Аоки и стоящего рядом Ниа.

– Да. Это инспектор Гревель де Блуа, обладатель самой эксцентричной (хотя было заметно, что на языке у Нейта вертится именно слово ?дурацкой?) причёски во всём Собьюре.

– Меть выше, во всей Европе, – съязвил Мелло, искоса поглядывая на переливающуюся гору мороженого на голове инспектора.

– К слову, – вновь принялся разглагольствовать Гревель, – жену убитого звали Хелена, то есть пишется как ?Helenа?.

– А что, собственно, произошло? – равнодушно осведомилась Викторика. В глубине души Эдвард почувствовал к ней благодарность, ибо если бы она не направила инспектора по пути стоящей мысли, то он так и ходил бы вокруг да около. – Только давай по порядку.

– Хм, итак.

Поместье мистера и миссис Уэльс располагается где-то в сельской местности. Оно довольно старое и выполнено в раннем викторианском стиле. Очень большое и состоит из двух частей: правая часть, где спят супруги Уэльс и почётные гости. Там же расположен и кабинет, там же и кухня, и столовая, и большой зал. А левая часть — это корпус для обслуживающего персонала. Стены очень толстые, и чтобы позвать друг друга им приходится звонить по внутренней линии и самолично идти и просить о чём-либо. Это трудоёмко, зато никто не лишён уединения.

В день смерти Уэльса к ним в поместье приезжал некий клерк по имени Джон Марстон. Как нам удалось выяснить, он оставался на обед и ужин. Во время обеда они живо поддерживали беседу с убитым, жену он тоже не обошёл вниманием. Кстати сказать, мистеру Уэльсу было около шестидесяти, его жене — чуть больше тридцати, она ровесница Мастона, очень суеверна и верит в приметы, в этих вопросах щепетильная до чопорности. Насколько мы знаем, жили они очень даже ладно, и ни о каких ссорах или перепалках никто ничего не слышал. Лишь один раз, кажется, за месяц до своей смерти, Уэльс ругался с женой в его кабинете. ?Зачем, зачем тебе понадобилось это делать?! Ты не должна беспокоиться о таких вещах, пусть даже это и много!? – вот то, что услышала миссис Маккинли в тот день.

На приёме так же присутствовали и слуги. Они рассказывают, что мистер Марстон, дескать, поведал странную и пугающую историю о том, как один высокопоставленный чиновник (имени не называлось) совершил самоубийство с помощью охотничьей винтовки.

Вечером того же дня, когда стали собираться на ужин, никак не могли дождаться хозяина дома, который отличался пунктуальностью. Заподозрив неладное, жена вместе с Марстоном и Маккинлинами направились в кабинет к Уэльсу, вошли внутрь и увидели его распростёртое тело, а рядом валялась винтовка. Все окна были закрыты. К слову, в его кабинете вообще была уйма всякого оружия — охотничьего, он даже состоял в каком-то клубе. Так или иначе, это было похоже на самоубийство, хотя выполнено крайне неудобно. Стали обыскивать кабинет, нашли завещание. В самом низу от него был оторван кусок, совсем маленький и вряд ли это очень важно, – закончил Гревель свой рассказ. Затем он обратил пристальный взгляд на Лайта и Кудзё и провозгласил с победоносным видом: – Ну, и что ты на это скажешь, бельчонок номер два?– А что я, чёрт возьми, могу сказать?! – разозлился Ягами. – И вообще, у меня имя есть!Все стояли в совершенном молчании и с открытыми ртами смотрели, как инспектор многозначительно стреляет глазами, а Викторика спокойно подносит маленькую белую с синими узорами трубку ко рту. Некоторое время никто не смел произнесли ни слова, пока наконец не услышали, как девочка скучающе зевнула и взглянула на присутствующих с непомерной тоской. ?И это всё?? – измученно вопросила она у Гревеля, который тут же вперил в неё испытывающий взгляд. Почти никто ничего не понял из того, что происходило перед ними, был ясен лишь факт вставшей перед Викторикой загадки. В продолжение тех нескольких минут, что Гревель расстреливал Викторику взглядом, а она равнодушно смотрела ему в лицо, мол, тебе это ещё не надоело, все лихорадочно пытались предсказать, кто же возьмёт соло.

Наконец Викторика тяжело вздохнула, ещё раз поднесла трубку ко рту и произнесла устало:– Что ж, разрозненные фрагменты соединились, – сказала она с полуопущенными веками и, встретившись с вопросительными взглядами присутствующих, поспешила пояснить. – Я беру фрагменты из хаоса в этом мире, и использую Источник Мудрости внутри себя, чтобы воссоздать правду.

– То есть раскроешь преступление? – с сомнением уточнил Грей, скрестив руки на груди, в то время как Нацу почесал затылок.

– Ах, да, – закручивая кончик своей безумной причёски вокруг указательного пальца, хохотнул Гревель, – а ведь я уже знаю, что преступник. Скорее всего, это русская горничная. Просто месть за то, что в завещании про неё ничего нет...

– Убийца — никто иной, как жена, – спокойно отчеканила Викторика. Лицо инспектора перекосила гримаса острого разочарования, граничащего с праведной яростью, когда он резко развернулся к Кудзё и принялся гневно трясти его за плечи, вопя:– Что?! А ну-ка, бельчонок, разъясни! – мысленно Лайт возблагодарил Небеса, что не оказался на месте Казуи.

– Начнём с того, – размеренно начала Викторика, – что существует много разных вариантов, почему молодые женщины выходят замуж за пожилых мужчин. Иногда, что происходит очень и очень редко, всё-таки причиной оказывается любовь. Но чаще всего подоплёкой служат деньги. Корыстолюбивые двадцати-тридцатилетние женщины выходят замуж, рассчитывают, сколько получат, когда муж умрёт (поскольку, если тот её любил, а скорее, просто руководствуясь здравым смыслом, он непременно оставит состояние жене) и спокойно ждут своего часа. Правда, порой бывает так, что даже любящая жена теряет голову при мысли о том состоянии, которое ей сулит смерть мужа, так что любая женщина может потерять терпение. А перед нами жестокий, бессердечный, но вместе с тем и расчётливый представитель этого типа.

Итак, настоящий ключ кроется в завещании. Предположим, ещё не зная о нём, она пыталась каким-то образом получить выгоду из смерти супруга. Их разговор на повышенных тонах в кабинете, скорее всего, шёл о страховке. Вероятно, жена хотела застраховать жизнь супруга на большую сумму из, якобы, опасений, что в случае его внезапной смерти они не смогут распоряжаться средствами. Другими словами, она знала, что завещания муж не писал. Тогда он сказал ей: ?Ты не должна беспокоиться о таких вещах, пусть даже это и много!?. Это можно трактовать как ?Тебе не нужно беспокоиться о моей смерти, пусть даже между нами огромная разница в возрасте!? Его запальчивость в вопросе возраста и смерти понятна: всё-таки он собирался занять пост в правительстве и планировал прожить ещё лет двадцать, умирать в его планы не входило.

Вскоре после этого он, вероятно, из опасений, что жена задумала нечто недоброе, написал завещание в пользу кого-то другого. Другой женщины. Вполне естественно, что, после находки документа, его супруга зашлась от негодования, что наследницей стала не она — и решила оторвать маленький кусочек внизу — вероятно, это было какое-то примечание, достаточно важное, изобличающее человека, в чьи руки попало бы состояние Уэльса. Но убить этого человека она не могла — тогда, если бы документ нашли, то мотив был бы налицо.Миссис Уэльс потерпела на этот раз поражение. Но тут ей улыбнулась удача, и к ним на обед заглянул знакомый, Джон Марстон. Тогда он рассказывает очень странную историю, которая отпечаталась у неё в голове, и которую она решила использовать. Скорее всего, Хелена выбрала то время, когда слуги находились в своём крыле — Гревель упоминал, что оттуда почти ничего, что происходит в корпусе для господ, не слышно, — а Марстон отправился дальше, уехав из дома. В кабинете Уэльса висит оружие. Он мог сидеть за столом и заполнять бумаги, а она — пить кофе, как вдруг она говорит ему: ?Дорогой, вчера за обедом мистер Марстон рассказал очень странную, пугающую, но интересную историю. Помнишь, про чиновника, который застрелился из винтовки? Я вот только не поняла, как это так. Может, ты мне объяснишь?? И он, наивный простофиля, соглашается! Она берёт с полки винтовку, он подносит её к голове так, как говорилось в истории, ничего не подозревая. И в этот момент жена жмёт на курок.

После этого ничего нельзя было доказать — то есть была она в его кабинете, или нет, потому что никто ничего не слышал.

– Но кто же тогда та женщина, которой он всё завещал? – после некоторой паузы спросил Кудзё.

– Разумеется, служанка, Нэнси Вернанская, – произнесла Викторика. Многие встрепенулись от неожиданности, пожирая девочку любопытными взглядами. – Вы же приехали из России, – сказала Викторика, окинув быстрым взглядом гостей. – Ви а рашенс! – подтвердил Нацу с радостной и беззаботной улыбкой на лице. Разумеется, он не мог себе представить, сколько неприятностей можно огрести одной этой фразой. Зато Лайт предполагал и уповал на то, что в следующий раз им тоже повезёт, и они проскочат.

– Раз так, – невозмутимо продолжала де Блуа, – то знаете, что некоторые английские и русские буквы идентичны при написании. Например, английская буква ?Бэ? и русская ?Вэ?. Или строчная английская ?пи? и русская ?эр?. Также есть ещё и заглавная английская ?Эйч? и русская ?Эн?, но есть та буква ?Н? была первой буквой в русском имени ?Нэнси?, а не в английском – ?Хелена?. А та оторванная часть завещания была сноской, где покойный объяснял прочтение этого слова. Без неё невозможно доказать, что завещание относится к нищей горничной-эмигрантке, и все решат, что речь идёт о жене. В конце концов, у всех свои причуды, он мог как угодно окрестить жену. Вот так всё произошло.

С минуту все молчали, не зная, что стоит говорить в такой ситуации. Наконец инспектор Гревель громко и демонстративно кашлянул, состроил важную, солидную, многозначительную минуту и широкими шагами направился к лифту. Надо сказать, что он ни словом не обмолвился ни о том, чтобы поблагодарить Викторику, что было бы логично, поскольку без неё вся эта загадка Гревелю явно не упёрлась, ни о том, чтобы как-либо нормально попрощаться. Вместо этого он просто и в полном молчании удалился, словно приходил не раскрывать преступление, а всего лишь забрать забытую вещь. Он пижонски закинул руки в карманы тщательно отглаженных, дорогих белых брюк, и дверцы лифта со скрипом разошлись перед его высокой, длинноногой фигурой.

– Гревель! – позвала Викторика, после чего инспектор обернулся, чуть ли не подпрыгнув, будто его ударило током. – Прочеши весь дом и найди оставшийся клочок, – посоветовала она. – Она могла его уничтожить, а, может, и нет, но на всякий случай стоит проверить. Обыщи всё, каждый закоулок, заглядывай во все шкафы и полки. Даже в местах интимного характера. Если я права, то, допуская, что Хелена не уничтожала обрывка (а поскольку ты сказал, что она была суеверной, то я полностью уверена в своей правоте), он хранится у неё в месте, которое полиция никогда не будет проверять.

Кажется, Гревель хотел сказать ещё что-то, потому что он вдруг встрепенулся и, схватившись за решётки лифтовой двери, просунул нос между ними, громко выкрикивая слова, но они к тому моменту уже потонули в скрипе срабатывающего механизма, и вскоре невероятная, поражающе и сознание, и воображение, и нервную систему, безумная причёска инспектора исчезла. Все, кто смотрел, как панические вопли Гревеля затихают где-то внизу, точно камнем падают на дно лагуны, после этого неуверенно обернулись на Викторику и, совершенно запутавшись, похлопали глазами, но не было того, кто решился бы нарушить молчание.

Однако самой Викторики было, мягко говоря, до лампочки. К тому времени она уже полностью потеряла интерес к происходящему, вынула трубку изо рта, бережно положила её на разворот одной из толстых книг, раскиданных по полу, и принялась снова кататься по полу. Волосы её при этом единым, синхронным и обоюдным порывом струились вслед за её движениями, за её ловкими перекатами в разные стороны. Девочка обхватила коленки руками, ноги безвольно запутывались в подоле чёрного платья, а она всё валялась на полу, из всей этой непонятной кучи было слышно, как Викторика тягучим, потусторонним голосом сетует на то, что всё так быстро кончилось, что ей теперь снова скучно, и что так каждый раз, и так далее, и так далее... Словом, её поведение неведомым образом выбивало из колеи, и никто не знал, как себя с этим стоит вести. Разумеется, за исключение Кудзё, которому штуки, выкидываемые его подругой, были далеко не в новинку, и Рюзаки.

– Так... и кто же ты? Этот странный инспектор тебе верит... – пыталась Миса рассуждать логически, и Лайт не стал её осаждать. В конце концов, она сумела озвучить то, о чём все остальные могли лишь думать. Кроме того, Ягами был искренне рад тому, что даже Амане сумела распознать ненормальность в модных предпочтениях полицейского.

Тут Викторика, кажется, наконец заметила искренний к ней интерес присутствующих, чуть приподнялась, хотя с явной неохотой, взглянула на ребят снисходительно-равнодушным взглядом, как бы оценивая чистоту их помыслов (а было ли ей до них дело?), слегка приподняла брови и вопросила:– Что, хотите узнать обо мне? – все синхронно кивнули. Минута тишины... – Танцуйте, – наконец постановила Викторика.

Лайт метнул панический, беспомощный взгляд на бледное лицо Рюзаки, надеясь отыскать в нём хоть чуточку сострадания или какую-нибудь подсказку, как поступить с желанием этой странной особы, высказанным тоном, не терпящим возражений, но тот лишь пожал плечами и ободряюще улыбнулся. Затем он взглянул на сидящую, хрупкую фигурку Викторики и с умилением кивнул каким-то своим мыслям. В первую минуту такое бездействие повергло Ягами в праведное негодование, у него к щекам яростно подвалил жар, а затем он, не в силах больше выносить равнодушия Рюзаки (или это было слепое потакание капризам Викторики, или нечто умышленное, в любом случае, Лаулет явно не не собирался ничего предпринимать), юноша вновь устремил пронзительный взгляд на девочку де Блуа, которая с видом терпеливого выжидателя смотрела куда-то сквозь пространство.

Невинный шантаж Викторики привёл в замешательство всех, помимо и раньше бывавших здесь, то есть ребят из приюта, Кудзё Казуи (хотя видно было, что, даже если ему и не стыдно, то точно несколько неловко) и Эльзы. Предложение потанцевать зажгло в её глазах недобрый огонёк пышущего энергией и бодростью энтузиазма, она с воодушевлённой улыбкой потащила за рукава Нацу и Грея, поочерёдно закручивая из в бешеном урагане, вызываемом её немыслимой силы движениями рук. Сама Эльза имела видно пафосно-патетичный, серьёзный и глубокомысленный, на каждом повороте она победоносно вскрикивала: ?Ха!?, и волшебники продолжали кружиться в адском вихре. Нацу начало тошнить мгновенно, Грей держался несравненно лучше него, однако уже секунд через двадцать стало заметно, что и он вот-вот отдаст Богу душу. Да уж, уроки ?хренографии?, несмотря на все старания, не были способны облагородить буйство души Эльзы, которая ликовала и лихо выписывала на шахматном полу зигзаги и пируэты.

Даже Викторика, на всё это дело глядючи, слегка приподняла брови, как бы спрашивая: и это всё, что вы можете мне продемонстрировать? После этого она обратила вопросительный взгляд на улыбающееся лицо Рюзаки, затем Лайта и Эда. Оба синхронно покачали головами, беспомощно разведя руки. Эльзу мало что вообще способно было остановить, а уж если она разошлась (или, как говорили в таких случаях русские : ?Ленина видела?), то оставалось только бить хрусталь, снимать ковры, а лучше переезжать ко всем чертям. Однако в какой-то момент у Лайта зародилась слабая надежда, похожая на слабый огонёк, который наконец зажёгся на перекрёстке двух просыревших поленьев, что, оценив по достоинству их — Нацу и Грея — самоотречённые старания, она всё им про себя расскажет, ну, или, по крайней мере, будет считать их себе равными.

Желая убедиться в правильности своих догадок, Лайт быстро метнул проницательный взгляд на лицо Викторики, которая без особого энтузиазма смотрела, как Эльза закручивает магов в смертельном танце, и во взгляде её читалось только одно: ?Это когда-нибудь закончится??Другими словами, добиться от неё ничего не удалось.

Нацу и Грей очнулись только во второй половине дня (до этого они лежали, пришибленные, как оглушённые дубинкой рыбы на своих кроватях, а Нацу всё то время, что мало-мальски мог самостоятельно передвигаться, кряхтел только по направлению к туалету, а, если ноги вдруг напрочь отказывали, падал около тазика, – к счастью, обошлось), когда им прямо в комнату принесли ланч, это мгновенно их приободрило. А говорить о том, что все их старания и мучения оказались напрасными, даже у Лайта не хватило духу. Так что, после того, как Фулбастер попытался — при одном воспоминании об этом он чуть не расстался с беконом — поинтересоваться, не рассказала ли чего им Викторика. Надо было выкручиваться, Люси бегло, почти не запинаясь, объяснила, что как раз, когда Викторика имела твёрдое и непоколебимое намерение поведать им свою трогательную и, разумеется, захватывающую историю, внезапно нагрянула мисс Сесиль и увела девочку, ничего им не объяснив.

Произнеся это, Люси мельком — где-то на пылившихся полках своего многогранного сознания, подумала о том, что надо бы найти мисс Сесиль и убедить её молчать, если они начнут спрашивать.

– ...Золотая Фея из Библиотеки! Думаете, они заодно?

– Вместе творят чёрные дела!

– Да-да, говорят, что после убийства они разделяют человека на две части — тело остаётся Жнецу, а душу съедает Фея!

– Вот ужас...– А эти... кто они такие?

Ходить по коридорам действительно было легко, ибо, стоило Рюзаки или кому-нибудь из гостей появиться в поле зрения детей, как они тут же прижимали ладони ко рту, из уст их вырывались вопли-охи-ахи ужаса, они расступались и тут же начинали шептаться. Люси опасливо брела по коридору, то и дело ускоряя шаг и выйти из поля зрения испуганных ребятишек, рассказывающих какие-то небылицы. Ладно бы, думала заклинательница, будь это обыкновенные сплетни, но ведь это какая-то кровавая, неприятная клевета. Складывалось такое впечатление, будто бы все страшилки были подогнаны под живущих и обитающих здесь людей, хотя со слов Рюзаки было ясно, что Викторика сидит в своём Ботаническом саду почти безвылазно. А то, что не входило в понятие ?почти?, очевидно, было её домом. Слабо верилось, что личность вроде неё способна жить в общежитии, как в приюте или Академии.

?Глубоко в чаще леса стояла высокая башня. Такая высокая, что крыша её уходила высоко в небеса и уже почти не была видна. Там, в полном одиночестве, жила Золотая фея. Она была необычайно красивым, изящным и милым созданием. Ей были известны все загадки на свете, и она помогала тем, кто попал в беду. Однако, в награду она требовала душу человека, которую потом съедала. Люди сторонились башни, но были вынуждены обратиться за помощью к Фее, если их постигали несчастья.?Вздохнув, Лайт закрыл книгу и вернул её на место.