Глава 19. Происшествия главного семейного праздника. (1/2)

Когда Лайт открыл утром глаза, то, взглянув в окно, он было уже лёг обратно в кровать, решив, что проснулся ночью, но тут до него донёсся снизу голос матери, и он понял, что ошибся. Ягами со вздохом откинул одеяло и с минуту не мог заставить себя подняться с нагретой его теплом постели, стараясь со всей тщательностью впитать те драгоценные минуты, которые он мог провести, валяясь на кровати. Он вяло глядел в потолок, и тяжёлые веки его раз за разом клонились вниз, и юноша был вынужден бороться со сном. В полусонной дрёме, шаркая по лестнице по направлению к ванной, Лайт вспоминал, что только недавно жаловался воображаемому собеседнику на недостаток и невозможность его крепкого сна, а теперь проклинал премьера этой страны, всё правительство (всё зависело от того, кто был инициатором проекта), кто решил не переводить стрелки часов на зимнее время.

Только-только Лайт стал засыпать сразу и непробудно, ему даже снились приятные сны, как выяснилось, что подниматься придётся ночью и из школы возвращаться ночью. Встаешь — ещё темно, ложишься — уже темно. Лайт вяло отворил дверь и ввалился в ванную, совершенно измотанный. В последнее время с ним много всего произошло, много ответственных мероприятий имело место в его жизни, о чём Ягами, к своему удивлению, ничуть не жалел. Он избавился от назойливой воздыхательницы (чтобы не раскрывать родителям всей коварности и хитроумности своего плана, отличник с непередаваемым чувством и с потрясающей мимикой сообщил им, что по семейным обстоятельствам Саки была вынуждена покинуть страну и улететь обратно в Японию, а причиной послужила смерть троюродной бабушки кузена отца, очень славного человека, и что он уже смирился в расставанием, что он расстроен, но полон решимости продолжать жить так или иначе, и много всего ещё Лайт наплёл, сам он всё это не запоминал, так или иначе, ему поверили), провернув это весьма тонко и изобретательно, и никакие сложности не помешали ему этого сделать.

Вспомнив об этом, Лайт вдруг подумал, что всё намного лучше, чем кажется на первый взгляд. На дворе стояла последняя неделя учёбы, за которой следовали двухнедельные зимние каникулы, полные сна, отдыха и спокойного чтения в располагающей атмосфере. Лайт облегчённо вздохнул и подумал: а ведь хорошо, у него и Саю каникулы, у отца — отпуск, синтоистских храмов здесь, к сожалению или к счастью, не водилось, а это обстоятельство избавляло от лишней беготни и обеспечивало минимум движений и полную привязанность к дому. К тому же, дороги были занесены снегом по самое не хочу, ходить было довольно сложно, постоянно меся ногами тонны снега. Пока Лайт доходил до класса, ему казалось, будто он вагон угля разгрузил, не прерываясь на обед.

Наверное, какие-нибудь индейцы, сидя у себя там, у чёрта на куличиках в Южной Америке, и предсказывали глобальное потепление или, что ещё лучше, Конец Света, то в этой дыре ни о каком потеплении речи идти не могло. Люди мёрзли, стоило им выглянуть на улицу, так что по возможности они оставались дома. Саю на момент этой истории было тринадцать лет, так что после тридцати градусов она могла на полном праве оставаться дома (?Ну, мам, ну сегодня всё равно почти никто в школу не придёт, новую тему давать не станут, а я буду как дура там сидеть!?), что и делала, потому что выгнать дочь лишний раз, когда можно было не ходить, у Сатико не хватало решительно никакого терпения. А вот Лайт, бедный, как и все его сверстники, в такой колотун собачий вынужден был тащиться в школу через сугробы и терпеть молчаливые злорадства сестры, которая после визита к градуснику не-нет опять зевала широко и нагло разворачивалась, шествуя к себе в комнату — спать.

Лайт лишь самодовольно отворачивался, мол, ну и не надо. А на душе скребли кошки, и хотелось на потолке плясать от зависти. Только вылезти из-под тёплого одеяла считалось подвигом, а прийти в школу и чего-нибудь да выучить — уж и вовсе признать сверхъестественных способностей. Вот чем одноклассники его могли похвастаться смело, так это набором чудных качеств.

Устало зевая, в темноте — хотя тонкая полоска света уже сочилась вдоль расплывчатой линии горизонта — Лайт шагал по сугробам по направлению к дому Эда, ибо чувствовал острую потребность в чьём-либо участии, не желая тащиться ночью в школу в одиночестве. Через каждый шаг он зевал, мороз кусал его за кончик носа, и тогда Лайт недовольно натягивал на него шерстяной шарф, поджимал плечи, втягивал шею и старательно прятал укутанные в вязанные перчатки руки поглубже в карманы пальто. Такие морозы в Японии случались крайне редко. Стоило ему вздохнуть, как весь вид впереди превращался в туманное испарение, но тут же исчезал; вскоре Лайт уже не чувствовал ни носа, ни щёк, вернее, ощущал, что и то, и другое, неистово болит и ноет. Ягами накинул капюшон, но его тут же сдуло, и парень выругался.

В темноте все дома казались на одно лицо, и Лайт с трудом различал их очертания, изгибы мусорных контейнеров рядом с офисом сотового оператора. В окнах нижних этажей горел свет, то есть все уже проснулись, но, видимо, выходить не торопились. Оно и понятно, на улице ведь холодрыга, а тех, кому это нравится, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Стараясь как можно меньше дышать, Ягами окоченевшим указательным пальцем нажал звонок, там раздались какие-то шумы, захрустел песок, но потом раздался воодушевлённый, деятельный голос: ?Да-да??, который принадлежал, как ни странно, Уинри Рокбелл.

Лайту было слишком не до того, поэтому он поспешил внести ясность:– Доброе утро, это я, Лайт, - сказал он как можно внятней, но язык, как и он сам, до того хотел спать, что еле ворочался.

– Эд сказал, что не хочет идти сегодня в школу, потому что на улице холодно, - отрапортовала Уинри.

Пару минут до него не доходил смысл сказанных слов, но когда дошёл, Лайт в момент согрелся.

– Так, я захожу! - решительно оповестил он, злобно сверкнув глазами.

– Правильно, и вытолкай его отсюда! - с готовностью согласилась Уинри и открыла Лайту дверь.

Сонливости как не бывало. Лайт широким шагом зашёл к дом, не обратив внимания на хилые приветствия друзей, и, скорее интуитивно, — очень уж сильно развилось у него шестое чувство на это время — нежели, согласуясь с указаниями Уинри, протопал наверх, к их с Эдом спальне. О том, что эта спальня принадлежала и ей тоже, механик предпочла умолчать. Ягами весь кипел от негодования: он тут напрягается, понимаешь, честно, как бурлак, тянет портфель через непроходимые сугробы, и не может быть к нему никаких претензий, ибо он послушно встаёт с кровати и несёт себя в школу, которая противна ему ровно столько же, сколько и его ровесникам, а Эд решил сачкануть и не пойти в школу по очень удобной причине. Учительница физики, Тамара Михайловна, которая за любое разукрашивание линейки замазкой называла их извращенцами и тунеядцами, всякий раз настойчиво повторяла, что пропускать занятия они имеют права только в том случае, если температура за окном ниже установленной нормами, и даже тридцатиградусный мороз не повод им, десятиклассникам, прогуливать уроки.

Лайт широким движением распахнул дверь так, что она со стуком отскочила от стены, произведя при этом громогласный шум. Валяющийся в постели и самозабвенно храпящий бывший Стальной алхимик не обратил на это никакого внимания, только перевернулся на спину и обнажив под смятой майкой треугольник живота. Уинри тяжело вздохнула, проворчал что-то про то, что он ?опять заснул с голым пузом, ну что ты будешь делать с этим придурком?, и немо извиняясь перед Лайтом за эту нелепую сцену. Лайт её не винил. Он стоял в дверях, обратив горящий решительностью взгляд на безмятежно спящего Эдварда, который даже не подозревал, какая страшная участь ему уготовлена. Через минуту-другую он, перевалившись на другой бок, с головой нырнул под одеяло, и только ноги его из-под него торчали, не могущие объять высокого широкоплечего и широкогрудого Эдварда. До сего момента Ягами думал, что спать так бессовестно способна только его младшая сестра, но оказалось, что не она одна.

Лайт всё ещё стоял с видом укоризненно лютым, но молчал. Он стоял, скрестив на груди руки, с чёрным от праведного гневного негодования лицом, словно ожидая объяснений со стороны Эда за свой вопиюще непростительный поступок. Тот, однако, даже ухом не повёл, всячески давая понять, что они здесь лишние, и самым лучшим было бы, если бы они убрались и не мешали уставшему школьнику спать. Спустя пару минут под одеялом послышалось какое-то шевеление, невнятное бормотание, ?охи-вздохи?, на основе которых Ягами сделал вывод, что его настойчивое посылание своих злобных волн в сторону постели Элрика наконец сделали своё дело, и он начал медленно, но верно просыпаться. Анализ совершился в голове нашего героя в мгновение ока, ибо в последнее время он научился особенно быстро оценивать ситуацию, и сам он, стараясь ничем не выдать нетерпения, подошёл к постели Эдварда, явно ещё борющегося с бодростью и не желавшего подниматься с тёплой кровати, и осторожно приподнял краешек одеяла так, чтобы туда спокойно могла войти половина его лица, и заглянул внутрь. Не дожидаясь, пока Эд его узнает, или вообще окончательно разлепит глаза, Лайт шепнул громко:– Ку-ку!

– ...и вовсе необязательно было так орать, - спокойно сказал Лайт, когда они были на полпути к школе. Эдвард на это только фыркнул и уткнулся в шарф, даже не взглянув на соседа по парте.

– Между прочим, я испугался, - буркнул Элрик обиженно. Даже когда Уинри пускала в ход многочисленные свои железяки в воспитательных целях, он ещё ни разу так не пугался, что даже свалился с кровати и больно ударившись о пол затылком. Зато Лайт был рад, даже больше не из-за того, что ему удалось сыграть с Эдвардом эту невинную шутку, а потому, что в их отношениях наконец произошло хоть какое-то разнообразие: алхимик слегка на него обиделся, чего явственно не было ни разу. Учитывая это, Ягами был относительно доволен.

Но даже эта мимолётная радость не избавляла его от боли во всём лице, словно в каждый миллиметрик кожи вонзили острые иглы. Лайт попытался оглядеться, но побоялся вновь оставить голову без покрывавшего её капюшона, так что отказался от этой затеи. Вместо этого он попытался хоть немного разглядеть тех, кто шёл впереди.

Нацу спокойно шагал вперёд с видом оживлённым до крайности, в одной своей жилетке, в брюках (которые он бы с радостью променял на привычные шаровары, но в прошлый раз такое своеволие каралось пересаживание школьных бегоний, в чём Нацу, очевидно, был сведущ ровно столько же, сколько баран в астрономии, так что парню пришлось повиноваться) и в чешуйчатом шарфе, подаренном ему когда-то Игнилом, и больше ничего, за исключением, возможно, какой-то обуви — её черты терялись в бесконечных сугробах — не было заметно на его теле, но по виду Нацу нельзя было сказать, что он замёрз. Он был бодр, весел и преспокойно шагал по заснеженной пустыне, закинув руки за голову. Хоть у Лайта это и вызывало тихую зависть, граничащую с занудством, вроде ?И почему это он один такой довольный??, но, глядя на Грея, юноша понимал, что спокоен не один Саламандр. Да и уж лучше бы Саламандр.

Грей брёл в шаг с Нацу, не отставая от него (видимо, это был вопрос принципов или чести), абсолютно, совершенно, полностью голый. Только на шее у него болтался кулон в виде креста, а так ничего не омрачало его девственную наготу. Шагал он непринуждённо, шёл себе и шёл, то и дело выпуская в воздух облачка пара. Лайт понятия не имел, где Грей этому научился, если такому вообще где-нибудь учат, но никак не мог отделаться от мысли, что расхаживание на тридцати двухградусном морозе, выставив вот так на показ всё, что не следовало бы, Фулбастеру ничего хорошего не сулит. Впрочем, такое состояние выглядело на примере мага льда таким привычным, что почти никто даже ухом не вёл. Только Дождия — она, однако, не решалась подойти ближе, боясь быть заживо погребённой под толщей снега — казалась взбудораженной этой сценой, она шла и приговаривала на каждом шагу: ?О, милый Грей, я ваша на веки!?Трей и Пилика тоже времени даром не теряли. Будучи рождёнными и выращенными на севере, они только обрадовались шансу хоть немного мысленно вернуться на родину и поделать вещи, которые так редко удаётся произвести в этой части света. Они убежали вперёд всех, наплевав на холодрыгу, которой они, видимо, вообще не чувствовали, они прыгали, радостно смеясь, валялись в снегу так, что через них приходилось переступать, благоговейно вздыхали, упиваясь красотой неба, сливавшегося с землёй. Кори меланхолично пискнула что-то на своём языке и удобно пристроилась у Трея на плече.***К Новому году в семье Ягами всегда относились с какой-то почтенной неопределённостью, а всё потому, что Лайту было как-то наплевать, он вообще считал, что это такой же день, как и все остальные, Саю праздники любила, потому что безнаказанно могла лопать мандаринки в гостиной на диване, и вряд ли кто мог её в этом упрекнуть, Сатико плыла по течению, она всё равно так и так убиралась дома каждую неделю, и вовсе необязательно было считать Новый год каким-то особенным днём, чтобы навести дома порядок. Что до Соитиро, то по своей позиции он был близок к Лайту, и Новый год он планировал провести, работая, и так дальше несколько дней подряд, до воскресенья, но, когда в офисе с лёгкостью махнули рукой и протянули спокойно: ?Отдыха-а-айте! Дойчито переживёт ваше отсутствие?, он сел дома на кухне, и стал отдыхать, всё ещё пытаясь уразуметь, почему его должно волновать мнение какого-то фикуса, и почему он должен к нему прислушиваться, и как так вышло, что здоровье и силы целой толпы взрослых крепких мужчин зависит от того, соблаговолит это глупое растение дать воду или нет.

Так сложилось (вот только заметил ли кто-нибудь это?), что Дойчито как стоял в своей кадке на окне у стола секретарши Вареньки, так и стоит и даже бровью не водит. Местные почему-то всегда выплясывали вокруг этого фикуса, как индейское племя вокруг божественного идола.

Поскольку теперь жили они в другой стране со своими законами, порядками, традициями, пристрастиями и прочими индивидуальностями, телевидение тоже было индивидуальное. Саю долго просматривала каналы в тщетных попытках найти что-нибудь путное, но наконец остановилась на новостях и откинулась на спинку дивана и принялась отправлять мандариновые дольки в рот одну за другой. Здесь не было ни песенного конкурса ?Кохаку? и вообще ничего, ему подобного, а если и было нечто похожее, то уж слишком там много всего было наверчено, и пели в основном об одном и том же, только разными словами, а иногда после очередной фразы Саю удавалось с блеском, никогда прежде не слыша песни, угадать следующую, и она ликующе присвистывала.

Всё утро Лайт собирался с духом, чтобы позвонить в ?Дурдом? и поздравить ребят с Новым годом, всё-таки тут его называли ?семейным? праздником, и Ягами в общем ничего против этого не имел. Люди, которых он видел на улице, были оживлённее, чем обычно, ходили быстро, переговаривались коротко, знакомые поздравляли с наступающим, и Лайт отвечал тем же, стараясь перенять эту традицию, чтобы хоть отчасти начать походить за местного. С самого пробуждения Лайт был как на уголках, заметно нервничал, почти не мог есть, и сам никак не понимал, почему он так волнуется, а к полудню наконец решился, встал из-за стола, взял мобильник и набрал номер Эдварда. Каждый гудок, казалось, длился вечно, когда наконец Элрик взял трубку:– Алло, привет, мась.

День был знаменательный, так что Лайт решил пропустить это обращение мимо ушей и сразу перешёл к делу.

– Привет. Слушай, Эд, я хотел...

– Ой, извини, подожди секунду! - перебил его Эд извиняющимся тоном, и Лайт не стал вешать трубку. В ней послышалось словно бы шуршание и треск песка, но потом Лайт услышал обращённое не к нему:– Э-эд! - послышался возмущённый голос Лена Тао. - Какого хрена ты спёр мою чашку с чаем?!

– Да нужна она мне сто лет! - огрызнулся Эд. Спустя секунду он снова был на проводе и спросил виновато: – Ты что-то хотел сказать, а я тебя перебил... ?– Ничего, - смиловался Лайт. - Эд, я хотел поздравить тебя с...– Подожди! - отозвался Эдвард на том конце провода. Лайт закатил глаза. Судя по всему, Элрик обернулся и завопил так, что даже Саю на диване слышала: – Блин, Лен, да не пил я твой чай! Отстань! Не видишь, что ли, что я разговариваю?!

Послышалась впечатлительная своей разнообразностью и виртуозностью брань Лена, но Эдвард опять произнёс нечто извиняющее и весь превратился во внимание.

– Так вот, - с нажимом начал Лайт. - Эд, я хотел поздравить тебя с Новым годом и пожелать тебе и остальным...

– Лен, мать твою! - ударило ему в ухо так, что отличник чуть не оглох. - Ой, мась прости, но тут... - Лайт чувствовал, что начинает терять терпение. - Отвянь, не брал я твой чай! И печенье не брал! Да отстань ты!.. Мась, я тебе попозже перезвоню!

И повесил трубку.

С минуту Лайт стоял с каменным лицом, не шевелясь и не убирая от уха телефон, словно пытаясь осмыслить произошедшее. Затем, когда первая волна шока и недоумения отошла, Ягами выключил телефон, закрыл его крышку и гневно взглянул на неё, словно бы пытаясь через телефонные провода пронзить громом задницу нахала, который не пожелал выслушать его душеизлияния, когда он был на это готов. И тогда Лайт зарёкся никогда больше Эду не звонить и ни с чем его не поздравлять.

Прошёл час-другой, но Саю изменилась в позе разве что на сантиметр, продолжая бесцельно смотреть на экран, где странные дяди и тёти бегали в коричневых костюмах и кричали что-то про коммунизм, через каждую фразу выкрикивая ликующе: ?Товарищи!?. Сатико посмотрела-посмотрела и безотлагательно велела дочери переключить канал. Та молча повиновалась, ей тоже было абсолютно безразлично, почему обязательно нужно собрать тридцать человек, чтобы обсудить, кому достанется гараж. На другом канале шла ?Ирония судьбы?, которая после того, как Саю её посмотрела и вникла в суть, получила куда более современное название, вполне соответствующее происходящим в фильме событиям – ?Стёб судьбы?.

Зайдя в комнату, Лайт, ни на секунду не задумавшись, плюхнулся на кровать, заложил руки за голову и прикрыл слипающиеся глаза. Впереди его ждали целых две недели каникул — о чём ещё можно мечтать? Впрочем, о своей тихой радости Ягами предпочитал не распространяться, а всё потому, что многие, зная, что он отличник, всегда считали очевидным то, что каникулы ему в тягость. Как хотелось Лайту в такие моменты сказать этим недальновидным людям, что он, покорно благодарю, совершенно нормальный обычный подросток, и каникулы он любит ничуть не меньше, чем его куда менее одарённые сверстники. Мысли его понемногу становились ясными, как чистая вода в море, сквозь которую проступают очертания ракушек и белых песчинок, и ничего не нарушало этой идиллии.

Миса, должно быть, пойдёт праздновать в ребятами. В конце концов, она ведь осталась одна. Но Лайт тут же открыл глаза и вперился взглядом в потолок, словно одёргивая себя: это ведь совершенно не его забота. Захочет — пойдёт, не захочет — останется дома. Рюзаки наверняка будет у себя вместе с Ватари и остальными из его приюта, там каждый друг друга стоит. Но при мысли о том, что Миса будет сидеть дома в одиночестве, слушая, как бьют Куранты, как ликующая толпа зажигает на улице фейерверки, как малышня с родителями играет и катается с горок и чувствовать в этот праздничный день лишь тоску и боль, когда вокруг нет никого, кто бы разделил с ней это событие, у Лайта непроизвольно сжималось сердце, хотя он настойчиво твердил себе, что это не его дело.

С Новым годом у него были воспоминания самые противоречивые, и Лайт не мог с уверенностью сказать, нравится он ему, или нет.

?Прозвучит странно, но, мне кажется, кроме воспоминаний вчерашних, позавчерашних, прошлогодних... есть ещё и воспоминания завтрашние. Это трудно объяснить на уровне слов, но, возможно, ты когда-нибудь чувствовал это. Вот, к примеру, я тебя до первого сентября ни разу в жизни не видел, но кажется, будто мы с тобой уже однажды встречались. Может, это оно и есть?..?

Лайт устремил ничего не выражающий взор в потолок, пока в голове его медленно проползали бесполезные мысли, лишь утруждающие его своим существование. Парень привык, что Эдвард говорит всякие странности, как и все его друзья, но всякий раз неведомым ему образом ощущал, что в какой-то степени он бы с ним, пожалуй, и согласился. Сколько раз было, что Элрик скажет что-нибудь задумчиво и молчаливым взглядом уставится на стену, больше ничего не говоря, и в комнате наступала неловкая пауза, которую никто не осмеливался нарушить. Невероятно эти странные, псевдо-глубокомысленные тезисы вгрызались Лайту в мозги до тех пор, пока их не вытеснит привычная рутина и станет совершенно не до них. И сейчас Ягами лежал на кровати, мечтая о том, чтобы поскорее настал вечер, а лучше ночь, и избавила его от гнетущего скукой безделья, которому он подвергся.

Лайт вновь прикрыл глаза и погрузился в сон. ***Он не решался поднять глаза к небу, с которого одна за другой сыпались крупные снежинки и норовили задержаться где-нибудь у него на лице, чему он не был бы рад, потому что мало ли что могли подумать остальные, – Новый год вышел неудачным, и поводов для уныния было предостаточно. Особняком от сестры, держащей мать за руку Лайт шёл, уткнувшись взглядом в покрытую снегом землю и не поднимал глаз без вынужденной необходимости. По какому-то срочному делу отца вызвали прямо из дома, там, что было неудивительно, имели место быть некоторые крайне неприятные обстоятельства, в силу которых пришлось ехать в больницу и накладывать швы. И никто не смог бы сидеть дома и спокойно смотреть телевизор, зная, что такая великая неприятность постигла главу семьи.

Лайта вовсе не расстраивало то, что Новый год прошёл не по плану, а свернул в противолежащую сторону — ему даже нравилось, что отец был рядом. А вот младшая сестра (которая разделяла мнение Лайта, но была куда более разговорчивой, и на дело смотрела несколько иначе) шла рядом с мамой и болтала без умолку, сетуя на то, что ?ничего они без папы не могут, чуть что сразу звонят, они без него как без рук, другие выходят в отпуск — их не трогают, а стоит папе выйти — спасу от них нет?, и многое из этого было сказано справедливо, и тем более опасно было озвучивать это на людях. Словом, единственным выходом было тешить себя мыслью о том, что это было хорошее приключение — пешком до больницы в свете ночных фонарей, мимо новогодних гуляний — красота!

Лайт угрюмо спрятал руки в карманах и не обратил никакого внимания на то, что у него с головы сдуло капюшон, и вся его каштановая шевелюра была пронизана крупными снежными хлопьями. Спать ему совсем не хотелось, но ради приличия ему бы пришлось, и мысль эта страшно тяготила его, как мысли обо всё скучном и нудном, впрочем, об учёбе он себе так думать не позволял. Тяжёлый вздох хотел было сорваться у него с уст, но так и застрял в горле, потому что кто-то опередил его:– Эй, парень! - окликнули его сзади. Не будучи уверенным, что обращаются к нему, Лайт даже ухом не повёл, но тогда зов повторился: – Парень!

Лайт неуверенно остановился и опасливо обернулся назад. Никого видно не было, вернее, из тени, скрывающей лицо незнакомца, стало понятно, что это молодой мужчина. Ягами отлично знал, что со всякими странными, подозрительными, сомнительными личностями дел иметь нельзя, и он попытался продолжить движение, но тут Загадочный Незнакомец вновь к нему обратился:– Слушай, - виновато произнёс он, слегка оробев, - скажи, пожалуйста, какоесегодня число.

Лайт было подумал, что ослышался. Но мудрено ли было, что по улице гуляет куча пьяниц, не помнящих кто они вообще такие? Разговор надо было заканчивать, к тому призывала и мать, так что Лайт ответил:– Вы выпили, да? - осторожно осведомился он, и Незнакомец виновато вздёрнул широкие плечи. - Первое января, - он хотел, чтобы это прозвучало отрывисто и пренебрежительно, но вышло как-то снисходительно-насмешливо, чему Лайт не обрадовался.

– Эмм... а какой сейчас год? - стыдливо усмехнулся Незнакомец, чувствуя весь маразм своего вопроса.

– Боже мой, да сколько же вы выпили?! - изумился Лайт, напрочь забыв и о матери, и о сестре, которые с нетерпеливым беспокойством ждали его впереди. - Вообще-то, две тысячи двенадцатый.

На лице Незнакомца (если только можно было судить об этом по его чертам, которые тени скрыть не удалось) отразилось удивление, которое в следующую же секунду сменилось удовлетворением. Он хмыкнул, видимо, так он благодарил. Лайт с облегчением решил, что выполнил свой долг и уже развернулся, чтобы вернуться домой и успокоить родственников, но тут услышал:– Слушай, а как тебя зовут?

На такие вопросы отвечать вообще не следовало ни при каких обстоятельствах. Особенно тем, кого видишь впервые в жизни (а если быть точнее, почти совсем не видишь), и чьи вопросы выдают в нём человека, ведущего весьма сомнительный образ существования. Перебрав в голове все возможные варианты, Лайт опасливо покосился на ту часть лица, что была заметна, и три раза глубоко вздохнул, ибо прочитал где-то, что в подобных случаях это работает. Ягами продел это два раза, но мозг его отказывался принимать это за способ успокоения и заупрямился.

(Так однажды Саю перед экзаменами не могла уснуть и спросила у брата, не знает ли оно какого проверенного метода, кроме снотворного, от которого её тошнило. Лайт сам никогда до того времени, к коему относится непосредственно повествование, не испытывал таких недугов, поэтому задумался. Будучи человеком начитанным, он немедленно вспомнил, что можно было бы посчитать овец. Сам он не очень-то в это верил, но попробовать стоило. Сказано — сделано. Саю покорно выполнила всё, как предписывали правила, если таковые существовали, а на утро недовольно сообщила брату, что проделала всё, как было условлено, но толку вышло мало: она представляла, как овечки, одна за другой, перепрыгивают через забор, но одна упрямая овца наотрез отказалась прыгать, и счёт пришлось прервать. Саю так разозлилась, что не смогла заснуть.)Незнакомец явно никуда не торопился. Он терпеливо ждал, пока Лайт соберётся с духом либо чтобы представиться, либо чтобы послать его подальше, и к тому, и к другому он был в равной степени готов.

– Лайт, - угрюмо пробормотал Лайт, надеясь, что его не расслышали.

Загадочный Незнакомец удовлетворённо хмыкнул, словно именно это он и ожидал услышать.

– Ну что ж, Лайт, мне кажется, тебя ждёт замечательный год.

Он мягко улыбнулся. Лайт широко раскрыл глаза, ибо он совершенно не был готов к такому повороту. Изумлённо уставившись на Незнакомца, он мог лишь открывать и закрывать рот, но потом из него вырвалось насмешливое:– Да ну? Вы что, шутите? - спросил он, словно не веря своим ушам. Незнакомец кивнул, по крайней мере, Лайту так показалось, и он ощутил странную симпатию к этому Загадочному человеку. - С Новым годом!

Незнакомец вздрогнул и ответил уже тогда, когда Лайт вместе с матерью и сестрой скрылся за поворотом:– Ага. С Новым годом. ***Лайт очнулся уже под вечер. Разлепив глаза, он обнаружил, что по-прежнему лежит на своей кровати лицом к потолку, только теперь у него на груди лежало одеяло, а за окном было темно, словно бы уже настала ночь. Лайт не знал, может, она и вправду настала: зимой здесь мало что можно было понять. Он откинул одеяло, свесил ноги с кровати и посмотрел на часы. Было пятнадцать минут седьмого, Ягами даже расстроился. Внизу было тихо, не слышно было даже телевизора, что Лайта в общем обрадовало. Он вяло встал, включил свет, который взрослые выключили, скорее всего, чтобы ему хорошо спалось, и ещё раз взглянул на часы. Ничего не изменилось. Ничего и не могло измениться, сказал он себе мысленно, но всякое могло быть. С ним уже чего только не было, только на три месяца он уже видел столько, сколько люди за годы не могут даже под кайфом разглядеть.

Мать от отец оба были на кухне, Саю в кои то веки открыла книгу и время от времени рассеянно улыбалась. Лайт мимоходом заглянул на обложку, и отстранённость сестры сразу объяснилась. Ягами помнил зевки одноклассниц в начальной школе, когда они читали в классе ?Робинзона Крузо?, хотя сам юноша имел немалое удовольствие от чтения вышеназванного произведения, но, будучи способным представить, как это может утомлять, но каким образованным может выставить в глазах окружающих, мысленно поблагодарил сестру за подобные ухищрения.