Кровь (1/1)

—?Нет, ты сегодня и завтра никуда не пойдёшь. Это моё последнее слово,?— настойчиво говорит Уилсон, до боли стискивая Уиллоу под локоть. —?Ещё чего! —?рявкает Уиллоу. —?Кто мне запретит, интересно? —?Тогда я тебя свяжу! —?Иди к чёрту, Хиггсбери! Иди и подыхай тогда сам!Уиллоу влепляет пощёчину без размаха?— больно, как будто пчела жалит, Уилсон вцепляется в её запястье, Уиллоу — в ворот его рубашки, и в следующие несколько секунд они цапаются, как два кота,?— не в первый раз, не в последний, и снова?— по пустякам; Уиллоу кое-как вырывается, отбегает на безопасное расстояние, грызёт ноготь и напускает на себя снисходительное выражение. —?Больно нужно. Пиздуй-бороздуй уже, откуда пришёл. —?Уж я-то не пропаду, не сомневайся.Уилсон кутается в шарф, подбирает топор с копьём, суёт в карман свёрток с мазью, а в сумку?— вяленое мясо, капкан, подстилку для сна; Уиллоу угрюмо наблюдает за ним, и эти сборы почему-то выглядят невероятно раздражающе. —?А попрощаться? —?Обойдёшься, ведьма. —?Всё равно пойду охотиться, когда свалишь,?— высокомерно сообщает Уиллоу и, хрустко давя каблуком веточку, крутит клапан зажигалки. —?С чего вообще я тебя должна слушаться? —?Крапива,?— деловито тычет Уилсон в непрогоревший подлесок,?— собери, если и её не сожгла. Высушишь, а потом?— с горячей водой выпить. —?Будто я сама не знаю! —?Шибко умная, да? А чего не собрала заранее?Уиллоу, скривив губы, швыряет в его сторону пригоршню горячих углей.*** —?Ещё чего выдумал, дома сидеть. Я в хозяйки не заделывалась, Хиггсбери.Уиллоу даже не задумывается, почему называет уже раза три горевшую базу ?домом?, бурчит это снова и снова на разные лады и, злясь на своё же согласие, рвёт луговую траву для розжига, с трудом понимая, что её уже хватит на добрую половину зимы. —?Как я раз в месяц-два кровоточу, так всё, сиди дома. А как его цапнут?— не-е-ет, ты что, это ж совсем другое! И как это, интересно, я целый цикл прожила?Впервые за пару месяцев Уиллоу пахнет кровью и женщиной, и, наверное, даже Уилсон чует этот резкий запах,?— что уж говорить об одичавших псинах, которые слышат шевеление мурашек на спине, а потом?— рычат, догоняют, рвут до кости?Уиллоу не хочет бездельничать и почти ни разу за день не садится,?— дважды моется в стылом роднике, подвязав юбку до пояса, вяжет хворост, обсасывает обожжённые об позднюю крапиву пальцы, рубит горелую берёзу на уголь, потом ещё одну?— и жалеет, что сожгла оба дерева за вечер, не оставила на потом; в паре ловушек обнаруживается по кролику?— тоже хватает заботы, ободрать и распотрошить, шкурку?— как обычно, в костёр, а заблудший к вялкам молодой бычок-бифало мычит и шарахается, как только Уиллоу тянется погладить его, и мотает лобастой рогатой башкой.Толстая лазоревка пушится, превращаясь в шарик, и клюёт семечки.Уиллоу морщится: в воздухе пахнет зимой, и теперь, когда неподалёку скачет лазоревка, нет никаких сомнений в том, что завтра ещё до рассвета вывалит ранний снег,?— хрустит углём в руке, разжигает костёр и накидывает на озябшие плечи поношенную парку. —?Сраная зима. Давай, давай, заморозь окончательно. Мне ж не хватило прошлой! —?Кра-а! —?хрипит с ветки ворона. —?Мечтай! Ждёшь, поди, когда я сдохну?Уиллоу ёжится, поджав и обняв колени?— так в животе тянет слабее,?— и рассматривает затеплившийся из искры огонёк зажигалки, и в этом огне вспыхивает и тут же тухнет, а потом?— вновь горит укоризненный взгляд Хиггсбери.Не-не, к чёрту, Уиллоу ни разу по нему не скучает, даже мысленно не называет по имени,?— просто за последние дни постоянное чужое присутствие и раздражающий тон стали как-то привычны, и уж лучше пусть будет так, чем снова выть в белом безмолвии, чем замерзать в снегу по колено. По крайней мере, Хиггсбери такой же тёплый, как она, и тоже?— вечно голодный и чем-то недовольный, в него можно уткнуться, когда спишь поперёк лежанки, и послушать, как стучит сердце?— чуть чаще, чем её, или потыкать пальцем в щеку, чтобы убедиться, что всё это?— по-настоящему, а не очередная шутка местного Мефистофеля; Мефистофель Константы некрасив, долговяз, стар и мерзко улыбается, когда обезумевшая Уиллоу, мокрая до самого нутра, кричит под дождём и истекает слезами, и там, где он ступает, прорастают дурные цветы.Ночь высасывает из неба последние соки, и на землю ложатся длинные чёрные тени?— тянут свои когтистые пальцы, моргают, скалятся, и где-то далеко захлёбывается лаем гончая, а Уилсона Персиваля Хиггсбери до сих пор нет.Уиллоу облизывает губы, невидяще смотрит во тьму и поджигает зажигалкой пучок травы.А потом?— ещё один.

И ещё.*** —?Огня. Дай мне огня. —?Чё? —?Зажигалка,?— говорит Уилсон; рукава у него задраны выше локтей, руки?— по локоть в крови, Уилсон сморкается в пальцы, трёт тыльным запястьем рот и становится ещё грязнее. —?Я добыл нам пожрать и удрал. Дай зажигалку. —?Умылся б сначала, а? Кровью воняешь.Уиллоу не трогает сумку, от которой пахнет мясом и перезрелыми ягодами,?— всё смотрит, как Уилсон умывается и курит, зажав подпаленную самокрутку в двух пальцах, и не может оторваться: глаза у Уилсона мёртвые, бесконечно уставшие, и он даже не тянется за второй затяжкой. —?Псины гнались, да? Я слышала лай из-за леса. —?Да. Ты, это… оставь. Кровь-то не моя. —?И больше не смей так пропадать. О'кей?

Уилсон швыряет самокрутку в огонь, молча уткнувшись в её плечо, и Уиллоу впервые за всё время запускает озябшие пальцы в его волосы.