Вендиго (1/1)

Беги, беги вперёд,

Беги, не чуя ног,Хоть холод мышцы рвёт,

Хоть нет в снегу дорог;Пусть даст тебе твой бог силы выжить.

? Канцлер ГиУилсон прикуривает прямо от костра, стряхивает огонёк с самокрутки, затягивается и выдыхает в беззвёздное чёрное небо.Огонь на древесном угле не шибко-то греет?— так, ерунда, немножко обогревает руки, и Уилсон добавляет ещё топлива?— пожалуй, пора ещё угля нарубить, скоро совсем выйдет. Костёр наконец-то разгорается, и теперь можно разглядеть ветви, лежанку и голый куст, и Отто фон Честерфилд, такой же по-лисьи рыжий, как и дедова гончая Тигр,?— правда, Тигр был поджарый и свирепый, весь в тёзку, а растолстевший к зиме Честер то и дело засыпает в ночных походах и даже толком не умеет кусаться,?— сопит под казаном, по-кошачьи свернув передние лапы. —?Так ты больше канис или фелида, а, Честер? —?хрипло спрашивает Уилсон, сморщив нос, докуривает и швыряет окурок в огонь: конечно, он постарался просушить лесной вроде бы табак получше, но с каждым разом?— Уилсон курит раз в четыре дня, давняя привычка,?— сухой табак становится всё невыносимее.Может, бросить до весны? Меньше мороки.Честер переворачивается на бок, слепо ткнувшись в казан рогатым лбом, зевает и вываливает язык. —?Хорошо, что ты молчишь. Можно подумать, будто со всем соглашаешься.Уилсон осторожно трёт кое-как поджившие укусы под рубашкой, снова морщась,?— теперь уже от зуда и боли. —?И зачем они за мной гоняются, а? Что, я как-то по-особенному пахну? Я же тощий. Гоняли б лучше свиней, они пожирнее.***Гончая была такая же тощая, как и он,?— голодная и злая, вонючая псина с жаркой пастью, напрыгнула, когда Уилсон выскочил из леса, и повалила в снег, вцепилась зубами?— почти что в горло, до крови, прогрызла парку насквозь; Уилсон кричал, пока воздуха хватало, а потом выгреб из снега топор?— и рубанул раз, другой, третий, до хруста, пока не брызнул собачий мозг из раскроенного черепа. Еле отодрал её от себя потом,?— так крепко челюсти сжала.Лишь бы не бешеная, почти что выл тогда Уилсон, а потом заснуть до рассвета не мог?— всё промывал укусы, втирал в них мазь на пепле и паучьей железе, и, видать, сам Авиценна над учёным джентльменом Уилсоном Персивалем Хиггсбери смилостивился, а шрамы?— что ж, будет напоминание: не беги от собаки по прямой, когда она наперерез кидается,?— никогда не обгонишь. И мясо под шкурой, как всегда, оказалось сизое, в венозно-лиловый, словно гнилое,?— такое только с голодухи в себя запихивать будешь, и то проблюёшься.Уж лучше скормить его дикой свинье. Или зажмуриться, зажать нос и сварить с морковью и ягодами.Свиньи в Константе глупы, прожорливы и пугливы, как кролики, даже под прикормом от руки шарахаются: Уилсон пробовал погладить одну, не вышло,?— но зато бегают по пятам, пока снова не проголодаются, и спят у костра, и их можно стравить с кем угодно. Конечно, они разумны немного, даже кое-как болтают, будь Уилсон помягче?— всяко бы улыбался от их хрюканья ?ты хороший?; вот только нутро Уилсона с каждым днём сохнет, как мясо на вялке, и свиней ему давным-давно не жаль.***Мороз начинает покалывать щёки и нос.Уилсон зевает и трёт глаза, снимает с вялки последний кусок мяса, задирает перчатку на левой руке и раздражённо чешет тонкий ножевой шрам, давний уже,?— напоминание о собственной глупости.Честер, проснувшись, по-кошачьи утробно рычит, сбившись в ком.? —?Чёрт. Спи уж, чудовище.Вдалеке кто-то воет?— с оттяжкой, в сип, противно и громко, совсем не так, как заходятся в мерзком лае адские гончие, и не так, как энт,?— да и откуда ему взяться, если Уилсон уже забыл, когда колол на дрова свежую древесину? Уилсон тревожится, сгребает в горсть немного снега, грызёт и растирает им лицо?— лишь бы поскорее проснуться, понять, что это и впрямь не явь,?— но сип повторяется, будто чужое дыхание, и становится всё ближе и громче.Уилсон пялится во тьму, торопливо прижигает от углей пучок травы, встаёт и оглядывается. —?Тут что, такие здоровые энты? —?Х-х-ха-а,?— воет что-то из деревьев; в следующий миг земля вздрагивает, на Уилсона сыплется снег с еловых ветвей, а со стороны наваливается что-то огромное, тяжёлое и жуткое, тупо таращащееся огромным блеклым глазом. —?Ай!Уилсон не слышит ни себя, ни чужого сипа, ни дыхания?— ничего, кроме по-девчачьи тонкого взвизга, и, пятясь, чуть не садится в снег: несуразно огромный олень, весь в инее и грязно-бело-серой нечёсаной шерсти, путается рогами в ветвях, взрыхляя снег и волоча за собой длинные передние конечности, мотает одноглазой головой, хрипит и скалит острые зубы хищника. —?Честерфилд!?Вендиго! Вен-ди-го!??— вспоминает Уилсон имя оленя-людоеда, духа ненасытного голода и бесконечной чёрной зимы, а руки?— руки уже, трясясь, хватают сумку с костеглазом, топором и вяленым мясом, поджигают факел, суют под рубашку нагретый термальный камень. Уилсон свистит, заложив в рот два пальца, хоть Честер, не кошка и не собака, уже на ногах, готовый рвануть в чащу,?— и продирается сквозь снег, метель и тьму, не оглядываясь ни на пепелище, ни на зверя.Одноглазый олень воет, стеная в унисон с ветром.***Лишь через полчаса Уилсон, жалко всхлипнув от усталости и рези в лёгких, садится на поваленное дерево и дышит в дрожащие руки, кое-как стараясь собраться: всё хорошо, всё будет хорошо, надо бы поджечь новый факел, пока этот ещё не прогорел, и желательно развести костёр, и согреться, и… и…И не возвращаться к кострищу ещё дня три. К чёрту. Вяленого мяса как раз хватит, а хворост и траву для лежанки собрать?— не беда. —?Ур-р, р-р-р,?— тычется Честер в остывшие пальцы и лижет Уилсону лицо, щекочась вибриссами. —?Идиот,?— шмыгает Уилсон, смеётся и, взвалив Честера к себе на колени, зарывается носом в его жёсткий загривок: от безглазого рыжего существа пахнет псиной, костром и палёной шерстью. —?Сожру тебя последним.