Часть 8 (1/2)

Вполне было ожидаемо, что в пустом и мрачном особняке, кухня окажется такой же пустой и мрачной, но по сравнению с ней даже спальня Вергилия выглядела образцом уюта. Она хотя бы выглядела жилой. Кухня же была стерильно-мертвой даже не как выставочный образец в магазинах — их-то как раз пытались оживить хоть вазочками с пластиковыми фруктами — а как 3D-модель в какой-нибудь дизайнерской программе.

И, сюрприз, нашелся-таки в этом безмолвном храме каменный алтарь, которого Данте так ждал: огромная столешница в центре из черного камня с вкраплением мелких блесток. Самое то для ритуальных жертвоприношений.

Стоило, наверное, возмутиться, во что Вергилий превратил отчий дом, но Данте было все равно: ностальгических чувств он не питал и даже скорее испытывал благодарность, что поместье теперь почти не напоминало о прошлом. Интерьеры усыпальниц наверняка и то повеселее были, но лучше так, чем цепляться за назойливые обрывки воспоминаний на каждом углу.Память Данте была что осколки разбитого зеркала, и собирать их воедино он не считал нужным. Он едва помнил мать, а отца — совсем нет, только какой-то набор смутных образов. Вергилия он помнил намного лучше — уже тогда старательный и прилежный, но еще не поехавший на почве контроля — но это было не удивительно. В остальном — какие-то невнятные обрывки, которые иногда всплывали перед глазами, но Данте не слишком им доверял. Детские воспоминания и без того ненадежная штука, а уж стертые и кое-как восстановленные вновь — тем более.

Сколько помнил Вергилий, Данте не знал, они не разговаривали об этом. Один раз еще в Ордене тот, словно подыскивая подход к дикому и ершистому брату, попытался завести разговор о прошлом, но Данте сразу дал понять, что копаться в себе не намерен, и ему не позволит. Поэтому Вергилий отвалил, и больше к этой теме не возвращался.На его месте Данте вообще бы не стал восстанавливать этот дом, тем более жить здесь один. Но то ли Вергилий был сентиментальнее, чем казался, то ли в апартаменты поменьше багаж из раздутого самолюбия, гордыни и высокомерия просто не влезал.Часы встроенной в гарнитур микроволновки показывали начало седьмого, и за окном колыхалась вязкая черная муть ноябрьского утра. Данте не знал, во сколько они заперлись в спальне, но в ?Рай? он пришел точно до двенадцати, так что фраза ?ночь в раю? была как никогда буквальной.Дебильное название, о чем их родители только думали. Хотя, чему удивляться, если они даже с именами сыновей изъебнулись на славу.

— Надеюсь, у тебя хотя бы яйца есть, — вздохнул Данте, нашаривая сенсоры для включения светодиодной подсветки над плитой. — Если отпустишь пошлую шуточку — останешься без завтрака.— Пошлые шуточки — твоя прерогатива, не моя, — Вергилий уселся на черный табурет и запустил пальцы во влажные волосы.Душ и регенерация смыли все видимые следы того, что он только что трахался как последний раз в жизни, но ошалевший взгляд и откровенно заебанный вид они не убирали. И Данте не нужно было смотреть на себя в зеркало, чтобы знать — он выглядел ровно так же.Будь они людьми, пришлось бы вычеркивать пару дней из жизни, чтобы зализать последствия. А Данте вдобавок наверняка бы штопали рассечение где-нибудь в травме, потому что съехавший с катушек придурок случайно — вроде как — приложил его головой о деревянную спинку кровати. Впрочем, в столкновении больше проиграла спинка, обзаведясь трещиной — Данте-то своей чугунной башкой неметафорично пробивал стены. Вергилий, по счастью, до сих пор ничего не заметил: на тот момент он был слишком занят, пытаясь выебать из него всю душу, чтобы отвлекаться на такие мелочи.

Ночь в раю слишком уж отдавала тем, за что полагаются адские муки. Но Данте не терзали ни стыд, ни сожаления, и прямо сейчас он нечеловечески хотел жрать. Поэтому вид абсолютно голой кухни его не радовал: вдруг тут нет ничего, кроме пустоты и муляжей, а сам Вергилий ест исключительно своих подчиненных, которые не справились с заданием?— Не знаю, что готовят по утрам высоколобые аристократы вроде тебя, но, если что — на овсянку даже не надейся. Я ее еще с приюта ненавижу, — проговорил Данте с любопытством шаря по шкафчикам, в которых унылыми рядами стояли невскрытые упаковки круп, чая и кофе.

— Я не ем овсянку, — Вергилий положил руки на столешницу и улегся на них подбородком, неотрывно следя за Данте. — И не готовлю. Давно не готовил, по крайней мере.

— Потому что не умеешь?Наивный вопрос. Данте ни на секунду не сомневался: при желании безупречный во всем братец мог бы легко сварганить торжественный ужин на двадцать блюд и заодно получить все мишленовские звезды разом. Но нащупать в идеальном до тошноты ублюдке хоть что-то, в чем он полный профан, было сродни спортивному интересу.— Потому что у меня есть дела поважнее, чем самому стоять у плиты, когда существуют сервисы доставки из ресторанов.Ну хоть не личный повар — прямо удивительно.— Ну и нахрена тогда тебе такая огромная кухня, напичканная техникой, как рубка космического корабля?Не то чтобы у самого Данте был охренеть какой талант к готовке, но он слишком рано стал самостоятельным мальчиком. И рос в отличие от некоторых не в Букингемском дворце.

Серебристый гроб холодильника показывал на дверце температуру, время, режимы заморозки и выглядел не то как банковский сейф, не то как криокамера для отправки колонистов на далекие планеты. Содержание, правда, было на редкость удручающим: полупустые полки, готовая еда в пластиковых контейнерах с этикетками, консервированные овощи и бутылки минеральной воды.

Яйца, впрочем, были, и даже упаковка бекона имелась.— В доме должна быть кухня, даже, если на ней не готовят, — проговорил Вергилий таким тоном, словно это все объясняло. — Черт, Данте, не майся дурью и просто разогрей что-нибудь, если хочешь есть.

— А ты — нет?

Вергилий изобразил лицом какую-то сложную эмоцию, словно бы о необходимости принимать пищу он слышал, но на свой счет не принимал. И это было очень забавно: его маниакальная щепетильность буквально во всем причудливо сочеталась с полным безразличием к бытовым мелочам. Удивительно, но сотканный из выпендрежа и пафоса Вергилий был на свой манер неприхотлив: вряд ли он бы стал спать прямо под открытым небом, расстелив на крыше плащ, но зато мог годами сидеть в промозглом и обшарпанном бетонном склепе без солнечного света, отопления и нормальной вентиляции и сутками пялиться в мониторы, забывая про сон, еду и неудобное кресло.

Данте отвернулся и вытащил из посудного шкафа сковородку, буквально ощущая лопатками пристальный жгучий взгляд.

— Да хорош пялиться, я уже понял, что ты от меня без ума, — хмыкнул он. — Поставь хоть чайник что ли.— Я могу сварить кофе.

Кофе Вергилий вроде как любил, но при этом запросто выхлебывал какой-нибудь восхитительно пахнущий капучино из кофейни наравне с черной растворимой жижей без сахара, которая остыла три часа назад. При определенной степени увлеченности работой ему можно было подсунуть хоть уксус с машинным маслом — Вергилий, не глядя, выпил бы и это.

Такая одержимость должна была делать его жутким, но вместо этого добавляла ему человечности.

— Это долго, — отмахнулся Данте. — Я бы обошелся растворимым, если у тебя есть.

— Должен быть.

Вергилий прекратил растекаться по столешнице и подошел к шкафчику около мойки, выуживая оттуда полупустую стеклянную банку с золотистой этикеткой. Данте искоса наблюдал, как он без привычных перчаток на руках, одетый в черный джемпер и — с ума сойти! — светло-серые джинсы, наливает воду из-под фильтра в чайник, как щелкает кнопкой, а затем достает две одинаковые белые чашки без узоров и надписей. Расслабленный, вымотанный, со слегка смазанными движениями, словно бы у него как у всех людей в мире бывает ранее утро понедельника, в которое не хочется шевелиться, а хочется обратно залезть под одеяло.

Вообще-то Вергилий был из тех сказочных мудаков, которых ненавидят буквально все, потому что в шесть тридцать, пока нормальные люди пытаются отодрать себя от кровати, они уже предельно собраны, гладко выбриты и сверяются по ежедневнику с планом на день. Так что сегодняшний Вергилий был зрелищем вроде вспышки сверхновой — следующую придется ждать лет сто.

— Теперь пялишься ты, — проговорил Вергилий, насыпая кофе в чашки.

— Пялюсь, — легко согласился Данте и тут же добавил: — Почти готово.

Вергилий бросил взгляд на сковородку и с сомнением осмотрел содержимое.— Ты просто вывалил сюда все, что нашел в холодильнике, я прав? — поинтересовался он.— Эй, поумерь свой скепсис: как-то так человечество когда-то придумало пиццу.

— Создание Франкенштейна от мира яичниц — не лучший способ отдать дань уважения, Данте.— Да завали, ты просто в нормальной еде смыслишь еще меньше, чем в нормальных шмотках. Джинсы эти не в счет, их тебе наверняка подкинули.Вергилий склонил голову на бок словно сова, увидевшая что-то интересное, и, подумав, произнес:— Комплимент от тебя — это довольно неожиданно, спасибо.

Данте хмыкнул: если бы давали премию ?Самовлюбленность года?, Вергилий бы, блядь, даже не номинировался, потому что кто-то же должен возглавлять жюри.— Если хочешь заслужить второй, придется выкинуть на помойку пыльные свитера.

— Тогда, пожалуй, пока мне хватит одного.

С ума сойти: это у них сейчас что, был милый и уютный флирт без угроз, оскорблений и обнаженных мечей? Данте ущипнул бы себя, если бы не был уверен, что точно не спит — такое даже его мозг вообразить не в состоянии.

Чайник затрясся, задышал паром и коротко пискнул, выключаясь. Вергилий открыл шкафчик, потянулся к верхней полке, и Данте мгновенно выпал из реальности, потому что край черного джемпера пополз вверх, открывая узкую полоску белой кожи и резинку трусов, торчащую из-под низко сидящих джинсов без ремня.

Ну вот оно, дно — на такую херню Данте еще не залипал.

— Тебе сахар нужен? — проговорил Вергилий, дотрагиваясь пальцами до коробки, но не доставая ее.— А?— Сахар, Данте. Ты кофе с сахаром пьешь или без?Хотелось брякнуть что-нибудь бесконечно пошлое вроде ?зачем мне сахар, если твои губы намного слаще, детка? — Данте умел отпускать подобные комментарии с нужной долей непринужденности и толикой юмора, чтобы выглядеть развязным легкомысленным повесой, а не неудачником с брошюркой по пикапу. Но перед Вергилием это бы прозвучало в любом случае натянуто-безвкусно, поэтому он оставил дурацкую идею.— Я любой пью, так что мне без разницы.

Радостная смесь из яиц, бекона, фасоли и томатов выглядела на черной блестящей столешнице так же странно и чужеродно, как цветная мозаика в холле. На этой кухне уместнее было бы раскладывать по тарелкам горсти пепла и гранитную крошку, но даже нефилимский желудок не настолько крепкий, чтобы жрать подобное. Поэтому, чуть раскачиваясь на табурете, Данте с аппетитом уплетал свое нехитрое блюдо и думал, что в принципе получилось неплохо, даром что с одного края слегка подгорело.— Будешь? — поинтересовался он у сидящего рядом Вергилия.Тот сжимал в обеих руках чашку с неподслащенным кофе и оцепенело пялился в окно, словно надеялся разглядеть там что-то кроме темноты и отражений слабоосвещенной кухни.— Я предпочту более благородную смерть, чем от твоей стряпни.— Расслабься, нефилимские потроха выдерживают даже демоническую кровь, так что, если ты сегодня сдохнешь, то точно не от этого.Вергилий вздохнул, взял вторую вилку, подцепил кусочек яичницы и с деланным недоверием на лице отправил в рот.— Съедобно, — коротко резюмировал он наконец.

Вот же скотина — попробуй пойми, расценивать это как похвалу или как оскорбление.

— Ты пил демоническую кровь? Зачем? — вновь отворачиваясь к окну, произнес Вергилий.Данте хмыкнул: пил — это, конечно, сильно сказано, но, будучи еще слабым, но отчаянным мальчишкой, он порой грыз демонические глотки вполне буквально. На вкус та еще дрянь, его потом наизнанку выворачивало.

— В некоторых клубах до сих пор подают с ней коктейли, — проговорил он, уклоняясь от прямого ответа.

— И что в ней особенного?— Понятия не имею, на меня все равно не действует. Но этот поганый привкус ни с чем не спутать.Зря он про это вспомнил: яичница тут же начала отдавать чем-то тухлым и едким, и Данте стоило больших усилий усмирить свое воображение.— Для людей демоническая кровь — сильный яд, — сказал Вергилий, задумчиво постукивая пальцами по белому боку чашки. — Но некоторые демоны выделяют галлюциногены, так что, полагаю, причина в этом.

— Как суккубша с ?Вирилити??— Вроде того.

Кофе горчил на вкус, и Данте чувствовал себя полным дебилом — нашел, о чем завести разговор за столом. Вот зачем было самому себе портить аппетит? Зачем? Мог бы поговорить о чем-нибудь нейтральном, да хоть бы о погоде — дрянной и мерзкой, как бульон в тюремной столовке, но не вызывающей фантомных вкусовых ощущений на языке.Хотя светские беседы — это не для него, о чем вообще говорить, если вы с собеседником чуть ли не с разных планет, и даже одинаковые лица не приближают вас в интересах? О книгах, которые Данте не читал, и о музыке, которую Вергилий не слушал?

— Я думал связать свою жизнь с адскими вратами.Ах да, вот о чем.

Вилка не выпала из рук Данте только потому, что свое тело он контролировал намного лучше, чем мысли, чувства и собственную жизнь.

Вообще он ждал, что рано или поздно у Вергилия проснутся мозги, и тот выкинет какую-нибудь несусветную хуйню: скажет, что сегодняшняя ночь была страшной ошибкой, попытается пинком вышибить Данте из собственной жизни, да даже, блядь, попробует убить как свидетеля его издохшего самообладания. Но к тому, что Вергилий вывалит на черную столешницу свои планы — вот так, просто, без всяких предисловий и наводящих вопросов, за чашкой кофе в седьмом часу утра — он был не готов.

Любимый братец как всегда преподносил сюрпризы, и хоть бы раз они, блядь, были приятные.

Данте с трудом проглотил кусок яичницы, почти не жуя, запил его глотком кофе и положил вилку на край тарелки, чтобы случайно не вонзить ее прямо выступающий кадык сидящего напротив подонка. Тот по-прежнему таращился в окно, как будто чернота за ним — самое интересное в жизни зрелище.Главное — не психовать. Разбить бледную рожу — дело одного мгновения, но это ничего не даст. Грубая сила с Вергилием не работала, как не работали страх и угрозы. Наоборот, в ответ на давление и агрессию тот давил и агрессировал сам, и в этом они были пиздец как похожи. Так что Данте соскреб всю выдержку и терпение, какие у него были, и произнес почти непринужденно:— Типа, как Мундус?— Не совсем, но если грубо… То да, как он.Пиздец, какое откровенное признание — не то, которое Данте хотел бы услышать, но на другое рассчитывать не приходилось.

— И ты мне говоришь это потому что?..— Я оставил эту идею. Во всяком случае пока что.

Данте скрипнул зубами: не психовать. Искренние слова из Вергилия всегда приходилось вытаскивать демоническими крюками, и он никогда не облегчал эту задачу, так что ничего нового.— А оставил ты ее из-за?.. — терпеливо продолжил он, сжимая под столом руку в кулак.Данте очень хотелось, чтобы они оказались в любовном романе, и Вергилий бы сейчас надрывно-пафосно толкнул реплику про силу любви, которая исцелила его от жажды власти. Ну или хотя бы про силу братского члена, словно они в дебильной молодежной комедии с низкосортным юмором. Но холодная безжизненная реальность не могла подарить ему такое простое решение всех проблем, поэтому Вергилий произнес:— Не могу предсказать последствия. Я вытащил из Силвер Сакс все уцелевшие данные, но, исходя из них, манипуляции с адскими вратами рассчитаны на демонов — на очень сильных демонов, а не на нефилимов. Наличие ангельской крови превращает просто рискованную затею в настоящую русскую рулетку с пятью патронами вместо одного.

Адские врата, значит. В который раз Данте подумал, насколько же ублюдское чувство юмора у судьбы, раз она вручила единственный ключ к ним — гребаную катану — психопату, который не постесняется его использовать. Или судьба не при чем, и это их отец конкретно так проебался, распределяя между сыновьями мечи? Неужели Спарда не видел, что из себя представляет его младшенький? Или, наоборот, посчитал куда более умного, сдержанного и правильного Вергилия достойным хранителем оружия подобной силы, а неуравновешенному старшему разгильдяю вручил такую же психованную железку, которая радостно пела в руках от вкуса демонической крови, но ни на что другое, кроме как убивать, не годилась?Между лопаток повеяло знакомым теплом: меч реагировал на настрой хозяина, готовый материализоваться в любой момент, и Данте чуть улыбнулся — Мятежник он бы не променял не то что на Ямато, а даже на какой-нибудь мифический молот Тора.

— И что? — вздохнул он. — Все по новой? Лимбо и человеческий мир снова разделены, а демоны, как раньше, правят из-за кулис?

— Граница разрушилась безвозвратно, даже полное открытие адских врат вряд ли вернет ее.

Вергилий все еще не смотрел на него и сидел вполоборота, так что его острый профиль можно было хоть сейчас чеканить на монетах, печатать на купюрах, рисовать на полотнах, или что там должен делать каждый уважающий себя диктатор. Наверняка в проекте реконструкции перед парадным входом ?Рая? уже предусмотрена мраморная статуя мудака в короне и горностаевой мантии.

— Зачем? — произнес Данте, с трудом удерживая себя от того, чтобы не сорваться на крик и не расколотить столешницу кулаком.

Вергилий положил ладонь перед собой и призвал иллюзорный клинок. Бледно-мертвенное свечение заблестело в черном камне, заискрило в блестках. Данте мгновенно подобрался, готовый броситься в сторону, если братец решит всадить клинок ему в горло, и опустил руку, которую держал под столом — хорошо, что он, не изменяя привычкам, притащился на кухню с пистолетами за поясом джинсов. Против Вергилия, который умудрялся отбивать пули ножнами катаны, они были не особо эффективны, но с их помощью можно будет выиграть время.

Клеймо на спине полыхнуло дважды в такт ударам разогнавшегося сердца — Мятежник рвался наружу, предвкушая бой. И хотя драться Данте не хотел, на потенциальную опасность — о, братец оказался самой опасной дичью в его карьере охотника — реагировал инстинктивно.

Однако Вергилий лишь задумчиво полюбовался на бело-голубой клинок, а затем позволил ему исчезнуть.— Обуздать силу ада — разве это не соблазнительно само по себе? — спросил он тихо, поворачиваясь наконец к Данте лицом.

В его глазах полыхало пламя — безумное, иссушающее, нечеловеческое. Вергилию даже к демоническим силам не нужно было обращаться, чтобы выглядеть как демон.

Наверное, под этим взглядом его враги и не оправдавшие надежд подчиненные вскрывались сами. Но Данте себе такой роскоши позволить не мог.— Соблазнительно — это когда ты прогибаешься в спине так, что хочется тебя трахать, не переставая, — проговорил он в ответ. — А адская сила… Ты что, со своей собственной до конца разобрался что ли?В том, что ни Вергилий, ни он сам не достигли потолка своих возможностей он не сомневался. Им стоило бы биться друг с другом как в детстве — не на смерть, а для того, чтобы раскрыть способности в полной мере, потому что противников достойней им все равно не найти. Все демоны мира и даже чертов Мундус рядом не стояли — бой с ним едва не стоил им обоим жизней, это правда, но никогда Данте не приходилось так напрягаться, как в бою с Вергилием. Задействовать все чувства, искать удачные шансы для атаки и бреши в безупречной обороне — думать, черт возьми, а не ломиться в лоб, как он всегда делал.

Но с такими проблемами в отношениях им даже за деревянные мечи лучше не браться, не то что за собственные.— Окей, ладно, допустим, адская мощь — это очень круто и все такое, — продолжил Данте. — Но что она бы тебе дала? Стирать целые города с лица планеты щелчком пальцев? Обрушить небо на землю? Что?

— Безоговорочную власть над демонами, Данте. Способность подавлять их волю и подчинять своей.

Не зря он оттягивал серьезный разговор — чрезвычайно мудрое решение, которое хотя бы на какое-то время продлило сладостную иллюзию того, что между ними только срывающая крышу страсть, отчаянная жажда взаимной близости и привязанность, для описания которой сложно подобрать слова. И совсем нет вот этого: скользкого, холодного, смердящего, словно труп в сточной канаве, гноящегося, как рана от грязного ржавого ножа.

Их отношения все равно что упавшее с ветки спелое яблоко: красное, сочное, сладкое с того бока, которым оно было обращено к солнцу. И гнилое, с белыми червями в раскисшей коричневой мякоти — с того, которым оно лежало на сырой земле. И Данте бы рад откусить только половину, но, видимо, придется жрать его целиком.