Часть 6 (2/2)

— А не должен был? Не думаю, что это будет слишком сложно, к тому же, — он ухмыльнулся, — меня устраивают твои условия.

Ну да, еще бы они его не устраивали — Данте сам дал ему в руки возможность использовать его по собственному желанию. И вряд ли это желание будет столь же невинным как просьба снять перчатки. Зная брата, можно было заранее готовиться какой-нибудь подлой и грязной херне.— Сдается мне, я об этом крупно пожалею, — вздохнул он. — Ладно, плевать, главное — найди подонков, и я заставлю их сожрать собственные кишки.Вергилий вновь уставился на него пристальным взглядом, словно у Данте на лбу было написано что-то интересное.

— Тебя это все очень злит, как я вижу.Потрясающая наблюдательность, интересно, что же Вергилия натолкнуло на эту мысль? Может, перекошенная демоническая рожа перед ним? А формулировка ?очень злит? ну прямо точно отражает состояние, когда стоишь в полушаге от ослепляющей кровавой ярости.— Тонко подмечено, — с едким сарказмом отозвался Данте.— Могу я узнать, почему? То, что демоны издевались над людьми — далеко не новость, и обычно ты реагировал не столь бурно.

Данте невесело хмыкнул: не стоило так откровенно психовать, раз уж даже его братишка с нулевой эмпатией заподозрил неладное. Но собственная злость — это не то, что он хорошо контролировал.— Сгоняй в ?Заботу? да посмотри сам, что там творилось — сразу все вопросы отпадут.Он не собирался объяснять причины такой чрезмерной реакции, потому что отлично понимал, откуда она взялась. Данте ведь это проходил: демонов в белых халатах, пичкающих его лошадиными дозами лекарств, убеждавших в том, что он малолетний убийца-психопат; мрачные застенки больниц и тюрем, и полное бессилие, потому что никто не видел то, что видел он. Но он всегда отбивался, сбегал — любой ценой, не заботясь ни о чем, кроме собственной жизни.

У пациентов ?Заботы? на это не было и шанса.

Данте не представлял себя на их месте — уже нет. И у него не было привычки лелеять свои детские травмы: он взрослый мальчик, давно их перерос, тем более тонкой душевной организацией хвастаться не приходилось. Но ведь за ним оставалось право на неприятные, почти болезненные воспоминания, верно?На какое-никакое сочувствие к таким же как он жертвам и застарелую ненависть к их мучителям.

Он ведь живой не-человек все-таки.

Вергилий, глядя на его, вдруг утомленно выдохнул, прикрыл глаза и, морщась, потер лоб. Все это смотрелось так, словно Данте его невыносимо достал, и он вот-вот укажет ему на дверь.

— Что ж, если мы договорились, то… — начал было он.

— Еще кое-что, — тут же перебил его Данте. — Я не знаю, что ты найдешь на компе, но знаю о твоей любви к магии, чародей ты хренов. А людей там в тварей превращали не одними витаминками, так что, когда получишь доступ ко всяким отчетам, не повторяй эти эксперименты. Пообещай мне, что не будешь.

На самом деле именно это было наибольшим риском в просьбе Данте: он не был уверен, что стоит вооружать брата самым сильным его оружием — информацией. В том, что Вергилий откроет для себя что-нибудь интересное, можно было не сомневаться — он даже на голой кафельной стене найдет какие-нибудь полезные сведения. И ладно, черт с ним, пускай — лишь бы не обратил их против людей.

Очередную ?Заботу?, только уже под руководством Вергилия он не… Хотя нет, переживет, куда денется, но в таком случае собственный рассудок ему точно помашет ручкой и оставит наедине с кровавым безумием.— Ты ведь понимаешь, что я могу просто солгать, и ты даже никогда об этом не узнаешь? — произнес Вергилий, окидывая его тяжелым взглядом.— Понимаю, — Данте дернул плечами. — Так что полагаюсь только на твои остатки честности и совести, хотя не уверен, что они у тебя есть. Считай, в общем, это актом слепого доверия.

— Доверия? Не смеши меня, можно подумать, ты мне доверяешь.Данте закатил глаза: господи, ему обязательно произносить это все вслух? Вергилий вроде не идиот, чтобы говорить такие идиотские вещи, да еще и с пассивно-агрессивными нотками, как будто, блядь, это Данте из них двоих — двуличный лживый ублюдок.

— Окей, разумеется ни о каком доверии речи не идет. Но я знаю, где тебя искать, чтобы намылить шею, если будешь себя плохо вести, а тех демонов — нет. Выбор очевиден.Повисшее молчание было неуютным, как ноябрьская ночь за окном. Данте отрешенно разглядывал корешки книг на полках и думал: единственное, что бы он без вопросов доверил брату — это свою жизнь, как бы смешно это ни звучало. Вергилий не любил делиться и наверняка хотел бы прикончить его собственными руками.

И насколько же этого было недостаточно, чтобы у них появился хотя бы шанс выбраться из того дерьма, в которое они себя загнали.

— Я догадываюсь, какого ты обо мне мнения, — медленно проговорил Вергилий и вновь сцепил руки перед собой, — но я вроде бы не давал поводов заподозрить меня в любви к пыткам и нечеловеческим опытам.— Да откуда мне знать, что там у тебя в голове: для тебя же люди просто расходный материал, за равных ты их не считаешь.

— Полагаю, кошек и собак ты тоже за равных не считаешь. И тем не менее не отрываешь им лапы только потому, что можешь.— Кошек и собак? Ох, какая же ты надменная сука, Вергилий. Даже круг ада, куда все высокомерные сволочи попадают, схлопнулся бы от твоей гордыни — какой он там по счету?— Твой все равно пониже, — процедил тот. — Вмерзал бы в озеро рядом с Иудой.

Святая уверенность брата в том, что именно его предали, а не наоборот, даже забавляла. Свою вину мудак признавать явно не собирался.

— Да не свисти, — хмыкнул Данте. — Вдвоем бы мерзли.Прямо как отец — тот за предательство Мундуса наверняка мотал срок в каком-нибудь похожем местечке, или что там может быть хуже, чем сдохнуть.

Сразу же вспомнилась одна маленькая деталь: так-то Мундус — властный ублюдок и последняя мразь — им родной дядюшка, которого предал брат-нонконформист, и эти параллели Данте нихуя не нравились.

Такой же судьбы им с Вергилием он не хотел, но возможна ли для них другая — хороший вопрос.— У тебя странные взгляды, Данте: как в черно-белом кино, ей богу, — Вергилий покачал головой, возвращаясь к первоначальной теме. — Если я не питаю приязни к человечеству, это не значит, что я мечтаю утопить мир в крови. Мучить кого-то просто ради мучений — зачем? В этом нет никакого смысла. И удовольствия лично для меня тоже нет, я не упиваюсь чужими страданиями — с этой точки зрения они мне безразличны.

— О, значит, есть какая-то другая? С которой тебе не похуй?

— Я тебе сразу сказал, что хочу защищать людей, в том числе и от самих себя, если потребуется. Очень жаль, что ты пропустил мои слова мимо ушей.— А с чего ты взял, что им это нужно? Не много ли на себя берешь?Боже, ну вот опять они пришли к этому. Данте вообще-то не планировал очередной раунд дебатов о судьбе мира, но, видимо, без этого не обойтись. Даже начни они говорить о чем-нибудь максимально невинном вроде пушистых котят или разведения кактусов, все равно бы оказались на этом самом месте. Впрочем, Вергилий тоже явно был не в настроении в очередной раз переливать из пустого в порожнее, поэтому только поморщился и небрежно махнул рукой:

— Это бессмысленный разговор. И если у тебя все, то я буду работать. Твоим делом я займусь в самое ближайшее время, можешь не беспокоиться.Данте облизал губы: ну, раз уж они обсудили все рабочие моменты, то самое время переходить к личной жизни. Никакой впечатляющей речи у него заготовлено не было, поэтому он решил начать с претензий.— Не все, — произнес он, прищурившись. — Ни о чем больше не хочешь поговорить?— Я — нет.— Да брось, я знаю, что у тебя лучше всех получается делать вид, будто ничего не случилось, но неужели ты думал, я уйду так просто?Вергилий, который уже успел отвернуться к мониторам и взять в руку мышку, вздохнул с плохо скрываемым раздражением и произнес:— Было бы наивно на это надеяться, — он сделал паузу, словно подавляя желание схватить Данте за шкирку и просто выкинуть прямо в окно. — Я тебя внимательно слушаю, брат.

Все понятно: нормального диалога у них не выйдет, потому что придурок ушел в тупое отрицание и закрылся в сейфе собственного хладнокровия изнутри. Но Данте так-то был из тех, кто между правдой и действием всегда выбирает действие, поэтому он не стал изменять своим привычкам и сейчас: опираясь одной рукой о стол, а второй хватая Вергилия за цепочку медальона, он притянул за нее брата к себе и поцеловал — жадно, настойчиво, скользя языком по невыносимо охуенным губам.

Удивительно, но Вергилий его не оттолкнул, хотя Данте ожидал какого-никакого сопротивления. Но нет, тот вполне податливо приоткрыл рот, отвечая, но, блядь, это было так холодно и отстраненно, что покойников в лоб целуют с большей страстью.По сравнению с тем, как они целовались тогда ночью в квартире Данте — это было просто небо и земля. Ничего общего, как будто ему, сука, делали одолжение и терпеливо ждали, когда все закончится.Лучше бы Вергилий ему кулаком по морде дал, честное слово.

Он отстранился и, продолжая удерживать в пальцах цепочку, прошипел:— Да что не так-то, блядь?Не имея возможности отодвинуться без риска оставить свой медальон в руках Данте, он просто закрыл глаза и произнес абсолютно ровным и спокойным голосом:— Это неуместно.

Вау, какое классное словечко — как будто речь шла о великосветском мероприятии, куда Данте собирался заявиться в гавайской рубашке и вьетнамках, а не о сексе с братом-близнецом.— Да ладно, — протянул Данте. — Ты что, подцепил от кого-то моральные принципы, пока мы не виделись?— Не в морали суть, — Вергилий поморщился. — Суть в том, что у меня много дел, и нет никакого желания добавлять себе лишние проблемы еще и с тобой. Так что, если у тебя действительно все, то не мешай мне работать, — он схватил Данте за кисть. — И отпусти мою шею, иначе я сломаю тебе пальцы.И Данте отпустил. Не потому, что так уж дорожил своими пальцами — ха, да ему впервой что ли? — а потому, что слова Вергилия звенели как оплеуха.

Так вот, чем он являлся для него: лишняя, блядь, проблема. Не иначе ублюдок сидел тут три дня и препарировал собственные чувства с равнодушием патологоанатома, так и не понял, что с ними делать, и решил просто выбросить на помойку. Закопать вместе с собственной человечностью где-нибудь на пустыре для захоронения биоматериалов как вырезанную опухоль.

Охуенное решение, очень в стиле Вергилия: не можешь что-то или кого-то контролировать — избавься от этого.

Люди, отношения, чувства — все шло под нож. Братец даже сам себя кромсал в угоду собственной рациональности.

И Данте бы плюнул ему в лицо, а еще, схватив за волосы, шваркнул носом об стол, прежде чем уйти, если бы не одно ?но?: он чувствовал, что Вергилий врет. Ему и, прежде всего, самому себе.

Врет, что Данте ему не нужен — ага, именно поэтому он сначала искал его хер знает сколько лет, а потом искал еще раз, зная, что его с распростертыми объятиями не встретят. Что сможет просто вычеркнуть его из собственной жизни и из сердца. Да только, сука, оказывается, иметь ебаный кусок гранита в груди — это палка о двух концах, потому что выбитые в камне буквы ластиком не сотрешь.

И что ему совсем не сносит крышу от происходящего между ними.Конечно Данте для него проблема, потому что, по ходу, он — единственное, что смогло вывести Вергилия из состояния вечной медитации. И самая большая ценность брата — его долбаный самоконтроль — стремительно обратилась в пепел и пыль.

Так что Вергилий мог отмораживаться, сколько влезет, но Данте-то теперь знал, что под непроницаемым бетонным саркофагом тлеет такое же живое и горячее, как у него самого.

Он решительно задрал ноги вверх, перекидывая их через стол, и перетек прямо на колени к Вергилию. От такого поворота событий у того сделалось лицо, словно он только что проглотил живую змею: особенно, когда потасканный плащ Данте оказался прямо на его светлых брюках. Кресло жалобно скрипнуло под двойным весом, да и плевать — Вергилий вроде все равно на него жаловался, так что, если оно все-таки не выдержит, наконец купит себе новое и удобное.— Слезай немедленно, — велел он сухо, когда Данте обхватил одной рукой его шею, а ноги закинул на подлокотник кресла.— А ты столкни, — Данте усмехнулся и провел кончиком носа по шее, вдыхая горьковатый аромат парфюма — ого, сегодня какой-то другой. Почему-то он был уверен, что брат из тех людей, которые годами покупают одно и то же.Никуда его, естественно, Вергилий не столкнул: только стиснул зубы так, что заходили желваки под кожей, и закрыл глаза. Явно решил, что если он будет игнорировать Данте, то тот уйдет, задолбавшись биться головой об высокую стену безразличия.

Но у Данте было много упорства, крепкий череп, а по стене, если приглядеться, ползли трещины.— Мы еще даже не трахались, а ты меня уже пиздец как заебал, братец, — проговорил он Вергилию на ухо. — Давай, блядь, отомри, я же в курсе, что тебе хочется, и что ты нихуя не ледяная глыба, какой пытаешься казаться. Я же видел, — он слегка прикусил кожу под подбородком прямо у бьющейся жилки.Вергилий, не открывая глаз, промолчал. Ну и правильно, зачем что-то говорить, когда его чуть сбившееся дыхание звучало красноречивее любых слов.

— Не уместно, блядь, ему, ага. Так и скажи, что у тебя просто резьбу срывает, — Данте почти перешел на шепот чувствуя себя настоящим бесом на левом плече.— Я никому не скажу, честно, что ты под костюмом хладнокровного мудака мудак чувствительный и горячий, — он широко и влажно провел языком по мгновенно напрягшемуся горлу. — Но если ты сейчас вякнешь, что это не так, то я тебе зубы нахуй выбью, и следующие полчаса ты будешь их отращивать заново.

Вряд ли угроза произвела на Вергилия впечатление, но он снова промолчал, позволяя и дальше ласкать свою шею. И, разумеется, от Данте не могло укрыться почти неуловимое движение, которым он слегка задрал подбородок вверх, вжимаясь затылком в спинку кресла.

Впору было торжествующе вскинуть кулак в воздух: долбаная каменная стена поддавалась. Медленно, по чуть-чуть, но поддавалась же!

Данте на пробу ткнулся носом за ухо, прикусил мочку, тщательно наблюдая и пытаясь словить малейшую ответную реакцию. Он догадывался, что Вергилия придется раскачивать долго, но, с другой стороны, торопиться особо и некуда — впереди целая ночь.

И Данте готов был приложить все усилия, чтобы она не стала единственной.— Ты несдержанный идиот, — вдруг с живой и искренней досадой проговорил Вергилий. — Какого черта ты пытаешься сделать то, о чем потом каждый из нас пожалеет?

Данте глухо рассмеялся:

— Вергилий, очнись, все, что есть между нами — это и так одни ебаные сожаления. Ты правда считаешь, что пара-тройка новых что-то изменит? Лучше подумай о том, что будешь делать, если сожалеть все-таки не придется.

Вергилий хмыкнул и наконец открыл глаза, встречаясь с ним взглядом — таким скептичным, что хотелось съездить ему по роже. Не то чтобы сам Данте действительно верил, что их поломанные отношения могут принести хоть что-то, кроме боли, но как будто у них был выбор.

Как будто, блядь, когда тебя тащат по земле волоком вслед за несущейся машиной, что-то поменяется, если орать и тормозить ногами. Пытались уже — Вергилия аж на два месяца хватило, а Данте вовсе за три дня сдался. Только время зря потратили. И упорно продолжали это делать — прямо удивительно, как у такого у-меня-нет-времени Вергилия оно находилось на пустые разговоры и жалкие попытки избежать неизбежного.

Так что Данте, не давая снова ляпнуть какую-нибудь бессмысленную херню, прижался к губам брата в третий раз.

И это было… Все еще не так охуенно, как в первый раз, но уже лучше, чем во второй. На сей раз Вергилий целовался медленно — даже слишком, Данте больше по душе была та сумасшедшая порывистость, до которой, к сожалению, еще нужно докопаться. И все же это было интересно: то, как брат сначала аккуратно прихватывал его нижнюю губу, не используя зубы, проникал языком внутрь — не давил, а лишь едва касался, и на короткое мгновение замирал, словно бы пытался распробовать вкус. Нежностью Данте это бы не назвал — скорее уж обстоятельной церемонностью, с которой на каком-нибудь торжественном приеме пьют аперитив в ожидании главного блюда.

А еще в этом поцелуе отчетливо ощущалось, что Вергилий не позволяет себе слишком увлечься. И это Данте нихрена не устраивало.

Прижимаясь ближе и настойчивее, он положил одну руку Вергилию на затылок — ну надо же, сегодня он, похоже, не мазал волосы никакой херней для укладки. Второй рукой он провел по его груди, ощущая под мягким кашемиром твердые мышцы, а затем скользнул под пуловер, дотрагиваясь до горячей кожи одними лишь кончиками пальцев — хотелось всей ладонью, но тогда бы пришлось отвлекаться, чтобы снять перчатки.У Вергилия был жесткий рельефный пресс, четко очерченные ребра и — о, боже — грубый шрам на груди. Пальцы предательски задрожали, когда он дотронулся до него: длинный, неровный, почти рядом с сердцем — исчезнет ли он когда-нибудь, или так и останется вечным укором для Данте? Ударь он тогда точнее, Вергилий мог бы и не выжить. Их регенерация, конечно, потрясающая штука, но она не всесильна. Данте случалось отращивать кусок легкого, затягивать рану на спине, в которой среди изрезанной плоти попадались осколки позвоночника, и придерживать распоротое горло, но он сомневался, что смог бы регенерировать с мечом в сердце — во всяком случае, если бы его вовремя не вытащили, то точно бы умер.

Данте водил по шраму пальцами, и думал: пиздец, какой же пиздец, как это было близко.— Если собираешься рефлексировать и терзаться виной, то не стоит, — проговорил Вергилий, прерывая поцелуй, а затем перехватил его руку и вытащил из-под пуловера.— Ты ждешь извинений? — Данте убито уткнулся носом в его щеку и закрыл глаза.— Ждал поначалу. Но ты ведь не из тех, кто извиняется, верно?— Ты тоже.

Вергилий, все еще удерживая его руку, провел пальцем по внутренней стороне предплечья и забрался под край перчатки у самого запястья. Данте напряженно замер, боясь даже пошевелиться, чтобы не спугнуть эту неожиданную ласку. Хотя он бы предпочел, чтобы Вергилий касался его собственными пальцами, а не тонким латексом.— Можешь не извиняться, —дыхание Вергилия щекотало кожу. — Я сам все вижу. Какой же ты…— Заткнись, — Данте стиснул зубы, мгновенно выходя из себя.Видит он, блядь. Ну пусть любуется, если хочет, только издалека, оставаясь там, где ему положено — за чертовым ограждением. Что это вообще за прелюдия такая — поковыряться в чужой душе перед сексом? Этому ублюдку никто не рассказывал о других способах? Значит, придется Данте взять на себя эту обязанность, потому что он уж точно не собирался выслушивать всю эту надрывно-откровенную херню про собственные чувства. И обсуждать их с Вергилием — тоже.— Что, не нравится, когда тебя пытаются наизнанку вывернуть? — мстительно проговорил Вергилий, но тут же его голос смягчился: — Всегда думал, что это я не люблю, когда мне в душу лезут. Но ты-то еще хуже — чуть тронь, и сразу звереешь.— Вот и сделай выводы, мой умный брат, — процедил Данте. — О, ну конечно, если хочешь, можем заварить чай, взять теплые пледы и пойти в парк — там, помнится, где-то под кленами была старая скамейка, куда ты сваливал обижаться. И если она еще не сгнила, будем сидеть, трогательно держаться за ручки и обсуждать, кто кому сделал больнее и хуже. Можешь даже у меня на плече поплакать, я разрешаю. Да только я как-то иначе видел финал этого вечера, — он выдрал свое запястье из пальцев Вергилия и красноречиво провел рукой по его телу, остановившись у пряжки ремня.

Вергилий в ответ дотронулся до его груди, скользнул вдоль солнечного сплетения и проговорил:— Я уходил туда читать, Данте.

Ну да, конечно. И желание почитать на скамейке удивительным образом совпадало с моментами, когда они ссорились, или Вергилий в чем-то ему проигрывал.Данте припал губами к его шее, вновь глубоко вдыхая горьковатый аромат — запах будоражил, распалял, а ощущение пульсирующей под кожей крови сводило с ума. Так близко, шумно, искушающе — хотелось пустить в ход зубы. Он слегка царапнул горло пока еще человеческими клыками, и Вергилий мгновенно напрягся, а потом как будто понял. И, впившись пальцами в его волосы, притянул к себе, чтобы поцеловать — жарко, голодно; и, черт, вот этот поцелуй уже был больше похож на то, чего Данте и добивался.

Но, когда он, растворяясь в ласках языка и губ, потянулся к краю пуловера, чтобы стянуть его, Вергилий вдруг с видимым усилием отстранился и сказал:— Не здесь.— Серьезно? Да какая к черту разница?!— Я сказал: нет. Слезь и подожди пару минут.

Мученически застонав, Данте послушно встал с колен Вергилия и привычным движением поддернул плащ. В конце концов он умел различать твердое ?нет? и ?нет, но поуговаривай меня еще?.Голосом Вергилия несмотря на очевидную хрипотцу можно было крошить бетон и резать сталь.Очевидно, его зануда-братец был не в курсе прелестей спонтанного секса. Может быть, не очень удобного и даже немного неловкого, зато невероятно горячего и дикого. Данте с удовольствием нагнул бы его прямо здесь и сейчас, повалив грудью на стол, но, судя по непреклонному лицу Вергилия, для этого бы пришлось приставить Мятежник к горлу брата. Поэтому оставалось только упереться поясницей в край стола и покорно ждать.

Сам Вергилий словно бы и никуда не торопился. Закрыл окошко со строчками кодов на одном из мониторов, перетащил несколько файлов в папку ?Доработка?, пробежался глазами по текстовому документу и педантично убрал лишний пробел перед точкой в одном из предложений — судя по формулировкам, это было какое-то деловое письмо. А затем вытащил из стола ежедневник и принялся строчить там целую поэму, не иначе.— Две минуты прошли, брат, — хмыкнул Данте, припоминая день, когда штурмовали Орден.— Еще минуту.

— Да, я уже где-то это слышал.

— Можешь пока убрать сумку под стол.

Данте схватился за тканевые ручки, подавляя желание выругаться: Вергилий, может, и не знал, каково это — трахаться там, где приперло, но зато прекрасно умел гасить вспыхнувшие искры возбуждения. Ебаный трудоголик с жизнью по расписанию.

Справедливости ради, ровно через минуту он выключил компьютер, подхватил Ямато, опиравшуюся рукоятью о край стола, и поднялся с кресла.

— Пойдем, — бросил он, вскользь касаясь руки Данте, словно бы хотел потянуть его за собой, но, разумеется, не мог себе этого позволить.

Что ж, возможно, он прав — кровать, как ни крути, удобнее. При условии — Данте хмыкнул — что у него в спальне действительно кровать, а не каменное ложе, как ему представлялось.