Глава 57, посвященная разного рода предательству (1/1)

Муми-мама чувствовала себя в своем доме... непривычно. Она с некоторым веселым недоумением прошлась по комнатам, будто видя их впервые. Нет, внешне ничего не изменилось, всё было на своих местах, а порядка стало, может быть, даже больше. Муми-тролль с гордостью показывал ей какие-то мелкие усовершенствования, которые он придумал за это время, Муми-мама кивала и радовалась, что он так взялся за дом, и восхищалась его изобретательностью, но все равно чувствовала, что глубоко её это почему-то не трогает. Только оставшись наедине в спальне Муми-мама вынуждена была признаться сама себе, что больше не воспринимает дом как свой собственный. Ну что ж, разве не этого она хотела? Чтобы это стал дом Муми-тролля и Норы, а не её? Она лежала в нежной темноте летней ночи, прислушивалась к доносящимся из раскрытого окна звукам, и с безжалостной ясностью понимала, что своим она чувствовать дом перестала уже давно. Когда он был продан Снорку, а может быть, еще раньше, когда пропал Муми-папа, а может быть, уже сосем давно, когда они уехали на этот маяк... Да, когда они уехали на маяк, что-то окончательно сломалось, что-то очень хрупкое, да так и не срослось. А может быть, оно разрушилось еще раньше. Ей остро захотелось сейчас, немедленно поговорить с Муми-папой и попытаться понять, что, что именно треснуло тогда, и нельзя ли это починить, и мучительная боль нахлынула из-за того, что никогда, уже никогда она не сможет поговорить с ним, а будет разговаривать только с его все больше бледнеющим образом, что сохранился у нее в сердце. А этот образ — это не тот, кто когда-то смотрел в её глаза, а она отражалась в них такой прекрасной, что будто бы заново узнавала себя. Она влюбилась в его способность видеть вещи и людей необычными, сверкающими, замечательными, в этот дивный дар воспринимать особенным и прекрасным даже самое простое и обыденное, наполняя мир волшебством. Да, Муми-папа частенько бывал ребячливым... Да что там, он постоянно был ребячливым, порой — эгоцентричным, порой вообще невыносимым в своем наивном тщеславии, но все-таки он был добрым, щедрым и с радостью делился со всеми тем, что имел... Как мне не хватает этого неиссякаемого щедрого добродушия. Муми-мама повернулась к стенке и принялась задумчиво рассматривать древесные узоры, которые знала уже наизусть. Вот, эти стены помнят меня еще совсем юной. И я помню их новыми. Почему же вдруг они мне стали чужими? Ведь не из-за бумаги же с гербовой печатью.И где теперь мой дом? Муми-мама заснула только под утро, и сны ей снились, наполненные тревожным и радостным предвкушением чего-то необычного. Поутру она проснулась первой, но, вместо того, чтобы сразу зажечь плиту и приняться за завтрак, решила прогуляться к почтовому ящику. Видимо, Муми-тролль и Нора позабыли по него, потому как внутри накопилось изрядно бумаги. Она сунула всё, что там было, в карман фартука и неспеша пошла обратно к дому, насладжаясь хрустальной ясностью солнечного летнего утра. Муми-мама сделала кофе, налила себе чашечку, открыла банку с печеньем и уселась разбирать почту. Счета — это Муми-троллю. Норе пришел журнал. Рекламные буклеты — тоже ей. Письмо от тети Джейн. Увы, это мне. Газета. Муми-троллю. Открытки. От гафсы Линнеи, с курорта — это Норе. Муми-троллю. Муми-троллю. О, это мне, от Мюмлы-мамы... А это от кого? На открытке не было обратного адреса, только почтовый штемпель, и всего пара строк. ?Лежу в больнице. Зря ждать не надо. Туу?. Фил истошно зевнула. О боже, Снурре же на работу. Надо завтрак готовить. Не приходя до конца в себя, она скатилась вниз по лестнице, забежала в туалет, помыла руки, прошлепала на кухню, повернула ручку горелки, и вспомнила, что газ кончился. За всю неделю никто так и не сподобился сходить заправить баллон. Стеная, Фил полезла разжигать плиту. К счастью, она с вечера сложила растопку и дрова правильно, так что стоило поднести спичку, как огонь разгорелся. Фил водрузила на конфорку полный чайник, и села наконец за стол. Только сейчас она более или менее раскрыла глаза, пришла в себя и огляделась. Ежась, она поднялась и раскрыла кухонную дверь. Весь мир был залит серым предутренним светом, и, судя по всему, было еще очень, очень рано. Она вскочила часа на два раньше, чем надо. Еще даже ночные птицы не затихли до конца, и кто-то свистал тоненьким, ритмичным посвистом в елях... Фил опустилась на ступеньку. Хорошо хоть, Снурре не стала будить. Вот бы он, бедняга, расстроился, проснуться на два часа раньше... Я-то еще отосплюсь днем, а он... Муми-мама уехала, вспомнила Фил. Надо будет постирать белье и убраться у нее в спальне. И у Хольма. Как хорошо, что Хольм уехал, его и Снурре вместе, да еще без Муми-мамы, я бы не выдержала. Она некоторое время неподвижно сидела на крыльце, глядя как меркнут звездочки над елями в постепенно светлеющем небе. А день сегодня, наверное, будет жарким. Спать уже не хотелось, но мысли текли медленно и как-то неохотно. Фил захотелось увидеть восход. Но даже с чердака будет видно так себе. Раньше она иногда ходила на овраг, а теперь... Фил на секунду захотелось разбудить Снурре и позвать его встретить солнце, но эта мысль тут же показалась ей нелепой. Ничего себе он рассердится, если она поднимет его за два часа до работы и потащит через лес! Нет, если заранее договориться, и в субботу, когда днем можно отоспаться... Да, в общем-то, его звать и не хочется. Ладно, раз встала, надо сделать что-нибудь полезное. Да и чайник уже шумит. Фил неохотно поднялась, зашла на кухню, сняла с плиты чайник, прикрыла конфорку крышкой. Заварила кофе, достала кастрюлю, отмерила горячей воды, полезла за крупой... Настроение стремительно портилось. Фил отложила крупу. Закрыла шкафчик, и некоторое время стояла, держась за его дверцы. А потом решительно вышла из кухни и взбежала по лестнице. Вернулась она в накинутой поверх халата шали и с флейтой, быстро натянула резиновые сапоги в прихожей. Зачем мне, спрашивается, будить Снурре, чтобы сходить на овраг встретить рассвет? Как будто я одна не могу. Предрассветный лес был прекрасен, и рассвет был прекрасен, Фил стояла, и играла на краешке оврага, а потом опустила флейту, и просто смотрела на солнце, пока перед глазами не заплясали зеленые пятна, а потом неспеша пошла через лес к дому. Как хорошо, что я сегодня так рано проснулась! Я же ведь тоже имею право просто взять и пойти прогуляться, никого не предупреждая и не приглашая с собой. Между прочим, мне-то вообще ничего не мешает уехать. Скажем, взять и поехать себе с утра на море, искупаться в свое удовольствие, а потом уже кормить завтраком Снурре. Да и вообще, прекрасно он может поесть сам, особенно, если оставить что-нибудь с вечера.Можно сесть в машину и уехать на весь день в Умео. Или, скажем, взять и поехать к Нэлли на пару дней. Я-то не на УДО. Мне-то не надо брать ни разрешения на поездку, ни отмечаться в участке. Я, слава богу, ни в кого зажигательной смесью не швырялась, и вообще, законов не нарушала. Почему я должна сидеть сиднем на одном месте?! Фил даже рассмеялась. Вот это будет фокус, Снурре все время мучает меня этими своими загулами, а на самом деле, он-то как раз никуда уйти и не может! У него УДО, у него работа на пятидневке, а я — свободна, и даже не работаю, у меня машина, и права, и это как раз я могу в любой момент встать и уйти, и дом — мой, и никто, никогда не сможет мне запретить в него вернуться, это его я могу запросто взять и не впустить! Возьму и правда уеду на пару дней к Нэлли. Оставлю записку. Вечером позвоню. А что? Что мне, собственно говоря, мешает? Операцию мы ему сделали, все прекрасно, на перевязку сходит к Эклунду сам... Фил поднялась в спальню, и, двигаясь как можно тише, покидала какие-то первые попавшиеся вещи в сумку, взяла футляр с флейтой, тихо спустилась на кухню, написала записку... Только бы никто не услышал, как заводится машина. Стоило выехать на дорогу, как Фил почувствовала нарастающее смятение. Один раз она даже чуть не повернула назад, и уже прикидывала, успеет ли она вернуться, незаметно поставить машину обратно и дать Снурре лекарства так, чтобы он даже ничего и не заметил (получалось, что успеет...), но все-таки продолжила путь. Вечером, уже от души поболтав с Нэлли, и успев даже немного от нее устать, Фил решила, что все-таки должна позвонить. Но звонить домой не хотелось до тошноты. Она долго стояла у телефона в нерешительности, а потом набрала Муми-маму. Утро начинается не с кофе. В соседней комнате долго звенит будильник. Потом — стоны, ворчание, звук падения на пол, и звон, наконец, прекращается. Через полчаса со скорбным воем Снурре встает и сползает по лестнице вниз, на кухню. День на Еловой начался. Стоило Фил уехать, как всё пошло кувырком. В шоке от такого предательства Снурре выл и пил всю неделю подряд. Тем более что к нему вскоре присоединился Муми-тролль: Муми-мама, не успев толком побыть дома, тоже без предупреждения свалила в неведомые дали. Если бы они продолжили свой загул еще хоть на один день, Вилле Линд не выдержал бы и съехал, но Снурре влепили за пьянку прогул, и он образумился. К тому же потом Фил наконец позвонила, и сообщила, что они с Муми-мамой, оказывается, вместе разыскивают Туу-тикке, которая попала в больницу. Снурре и Мумик предпочли им поверить. Это давало хоть какую-то надежду. Потом на Еловой появился Колин Эк, которого выписали из наркологички. Снурре сдал ему комнату из вредности. Ну и из практических соображений – Колин безропотно делал кучу дел по хозяйству. Надо же ему на что-то отвлекаться от желания выпить? Всё началось с того, что Якке Берг вернулся из похода, и, дочерна загоревший и с отросшей бородой, пришел на Еловую травить душу рассказами о своём путешествии. Он показывал фотографии и комментировал, а Снурре делал вид, что ему это вообще никак не интересно, но фотки рассматривал с жадностью. -- Ну а потом мы вышли к перевалу. Погодка, конечно, была еще та, но тут нам повезло, туман рассеялся, и... - Берг вытащил очередную фотографию.-- Был я здесь, - Снурре взял у него из рук карточку, - красивое место. Вот тут я палатку поставил, - он ткнул обкусанным ногтем на фото. -- М-м, - сказал уважительно Берг, - сколько вас было? -- Нисколько. Я один.-- Ого. Пошли с нами на следующий год, а? Как раз успеешь уже отпуск выслужить! -- Якке, я вообще один привык... -- Да пошли! Один ты Фил никогда не вытащишь, а если группой пойдем, то и не таких тюфяков можно брать. Неужто ты не хочешь ей мир показать?! -- Где она, твоя Фил? Фьють, и нету, - присвистнул Снурре. - Сбежала она. -- Кто, Фил?! Чем ты ее довел?! Куда?!-- А я откуда знаю, куда. Написала одно. Потом позвонила — другое, потом — третье... -- Ты бы слышал, как он тут выл и матерился, - хмыкнул Вилле, - когда утром её записку нашел... -- Хорош меня закладывать. А ты бы не выл! -- Вот она дает, - усмехнулся Берг. - Нет, серьезно, куда она рванула? -- Куда глаза глядят. Она и Муми-мама. -- Ничего себе. -- Они тут неделю вдвоем рыдали и надирались с Муми-троллем, - продолжил ябедничать Линд. - В обнимку. Клуб разбитых сердец. -- Заткнись! -- Снурре даже прогул поставили, когда он похмельным на работу явился... -- Завали хлебало, я сказал! -- "Не судите трактористаПросто выпил он вчера,И всего-то граммов тристаА ведь мог и до хера". Ну а что они думали, юкса-аре... - протянул Берг. -- Мюмлин сын! -- От такого и слышу. Ну так вот, а после перевала, в долине мы и... -- Идите вы все к черту. Никакого сочувствия от вас, сволочи. От меня жена ушла, а вы издеваетесь. - Снурре поднялся и вышел на крыльцо.-- Да куда она ушла-то, болезный, - фыркнул Вилле, - сказали же тебе, они поехали Туу вытаскивать из больнички. Разберутся, что там и как, и вернутся. Никуда она от тебя не денется. -- ...там две реки сливаются, и это очень интересное место, в одной вода почти черная, прозрачная, а в другой — мутная, зеленовато-желтая, и какое-то время эти два потока... -- Ничего там интересного нет, подумаешь, похожих мест на свете навалом! Я таких слияний рек штуки три видел, не считая этого! - Снурре вернулся обратно на веранду. -- Зави-и-идуешь, - ухмыльнулся Берг. -- Еще как, - Снусмумрик принялся набивать трубку. - Обрыдло уже на одном месте сидеть. Берг уговаривал Линда написать об их туристическом клубе. Линд рассматривал фотографии, хмыкал. -- А большая групповая фотография есть? - наконец, неохотно спросил он.-- Найдем! -- Ну, в принципе, я собирался писать о профсоюзе консервного завода, и о вашей школе, можно заодно и о клубе... -- Как раз Даниэлссон вышел! -- Да, с ним бы поговорить надо... -- Я вас сведу! На встречу с Даниэлссоном Вилле взял с собой Снусмумрика. Не хотел, чтобы они вдвоем с Эком ненароком напились. Эк в завязке, а этого на работе оштрафуют. Даниэлссон Снурре сразу не понравился. Он вообще к гафсам относился даже с еще большей настороженностью, чем к хемулям, а с этого к тому же не сошли пока тюремные повадки. Даниэлссон же к гостям отнесся вроде бы доброжелательно, и они неспешно беседовали с Вилле, Даниэлсон охотно отвечал на его вопросы, немного рисуясь, рассказывал о своих планах, о предстоящей забастовке... -- А если предприятие не переживет такого блэк-аута?Даниэлссон пустился в рассуждения, почему даже такой вариант, с банкротством и внешним управлением, будет для работников лучше, чем Блумквисты сейчас. Привыкнуть можно ко всему. Вот и Габбе обжился в больнице ?Красного креста?, и, по мере улучшения самочувствия, даже перестал так тосковать. В конце концов, жизнь продолжается. Ну и с комбината его, может быть, все-таки отзовут, ну какой из него теперь тракторист, из хромого? Родные не давали о себе знать, из домашних никто не приезжал, но Габбе надеялся, что перед выпиской все-таки снова позвонит домой, и его хотя бы встретят. По крайней мере, во время предыдущих звонков Бергквист разговаривал с ним почти нормально. На всякий случай Габбе позвонил и Форсбергу. Так что если домашние все-таки кинут, можно будет попросить его. Коммандер вообще обещал навестить в воскресенье. Габбе попросил его на всякий случай одеться в штатское, но подозревал, что соседи по палате пропалят копа всё равно... Однако не успел Габбе разменять в больничке вторую неделю, как однажды после обеда к нему нагрянули нежданные гости. -- Господин Хоканссон? - Габбе дочитывал уже вторую книжку, найденную в местном ларьке, - здравствуйте...Хоканссона сопровождала пара парней из охраны. Один даже был знакомым, но имя его Габбе вспомнить не смог. -- Чем обязан?.. -- Ваш отец приказал вас забрать отсюда. Наконец-то. Неожиданно! Габбе собрал вещи. Нечего разбрасываться добром. Подписал бумагу на досрочную выписку. Получил свою одежду, и столкнулся с проблемой — штаны не натягивались на лангету. Хоканссон решил вопрос радикально, распоров их до бедра по внешнему шву ножом. Вообще, если бы Габбе не знал Хоканссона, он бы сказал, что тот нервничает и торопится. Но Хоканссоон, вообще-то, никогда не нервничал. В машине ехали молча до самого Норфьярдена. Габриэль решил ни о чем не спрашивать, а эти ребята были не из болтливых. В Норфьярдене свернули почему-то не к дому, а к складам, Габбе удивился — неужели отец хочет разговаривать на работе. -- Спиной повернись, - скомандовал Хоканссон. - Руки.Габбе не успел толком ни удивиться, ни возмутиться, как ему сковали руки наручниками сзади. -- Что вы де...Машина остановилась, один бугай вылез с переднего сидения, распахнул пассажирскую дверь и потянул Габбе наружу. -- Я без костылей не...Габбе подхватили под руки и потащили к какому-то зданию производственного вида. Габбе изо всех сил крутил головой, и ему показалось, что он узнает это место, как-то они тут встречались с профами... -- Господин Блумквист просил передать вместе со своими извинениями и с надеждой на продуктивные переговоры.Хоканссон передал ключи от наручников. Один из парней толкнул Габбе в спину, и тот чуть не упал, но его подхватили с той стороны. Габбе выпрямился и уперся взглядом в Даниэлссона. Масштабы состоявшегося предательства не сразу достигли его сознания. Его протащили по коридору, и втолкнули в какую-то комнату. Габбе упал, перевернулся на бок. В помещение вошел Даниэлсон и еще пара смутно знакомых мужиков. Даниэлссон присел рядом с ним на корточки, закурил. -- Привет, Габбе, - сказал он.-- Здравствуйте.-- И тебе не хворать, - он, прищурясь, рассматривал Габбе. - Что-то неважнецки выглядишь. -- Тронут вашей заботой. Даниэлссон расхохотался. -- А всё-таки смелый ты парень! - сказал он. - Но глупый. - он затянулся еще раз и загасил сигарету в ухо Габбе и встал. -- Лежи, отдыхай пока. Бенефис у тебя к вечеру будет. Даниэлссон с товарищами вышли. Лежать со скованными сзади руками было очень, очень неудобно. На спину не ляжешь — руки мешают. На бок не ляжешь — голову неудобно, шея затекает. А встать не получалось. В конце концов, Габбе удалось кое-как устроиться на животе, уперевшись коленом здоровой ноги в пол, и вывернув плечо назад, но все равно тянуло верхнюю руку в локте. Но на это хотя бы можно было отвлечься, и не думать. Не думать, не думать, не думать... Даниэлссон днем сам позвонил Линду. -- Блумквист готов к переговорам! Приходите сегодня вечером, всё обсудим, и устроим товарищеский суд над сынком его, Габбе. И Юханссона с собой берите, он ведь тоже от него пострадавший.Вилле уточнил подробности и пообещал приехать. Снусмумрик никакого энтузиазма не проявил, и сказал, что на расправу над Габбе ему смотреть неинтересно от слова ?совсем?. Но так как за ними на машине приехал Берг, а тащиться домой по жаре Снурре хотелось еще меньше, то он в конце концов согласился. Старый цех был набит битком. Народу собралась целая толпа. Снурре то и дело видел знакомые лица — парни из школы, с курсов, был даже один мужик из ДРСУ... И девчонки тоже встречались, надо же. До чего дошел прогресс. Но в основном, конечно, ребята с консервного. Даниэлссон сидел на старом верстаке посреди цеха, и принимал поздравления с освобождением. Вилле подошел поздороваться, Даниэлссон пожал им всем троим руки. -- Далеко не уходите, – сказал он. В его косых желтых глазах плясали черти. Снурре даже показалось, что Даниэлссон чем-то закинулся, но, вроде, он был взбудоражен просто так, от самой обстановки.Берг завел с ним беседу, расспрашивая о планах на будущее, Вилле стоял рядом. -- Ладно, это всё потом, - отмахнулся Даниэлссон и залез на верстак. -- Всем привет, товарищи! Кто еще не знает — вот он я, и я вышел! -- Ура! - крикнул кто-то из толпы. -- И у нас с вами — большие планы на будущее! Некоторое время он распинался, рисуя оптимистичную картину победы в неравной борьбе за приемлемые условия труда. -- Как думаешь — пиздабол? - очень тихо спросил Снурре у Линда. Тот пожал плечами. Берг слушал и слегка хмурился.-- Слушай, Дэн, ты малость пережимаешь, - начал Берг, но Даниэлссон отмахнулся. - Ну уж чего-то ты нагнал, - продолжил он, когда Даниэлссон закончил говорить и слез на пол. - Прям мы за всё хорошее против всей фигни. Нельзя так разбрасываться, надо сосредоточиться на том, чего можно реально добиться... -- Да нормально. Потом всё выгладим. Надо же людей растормошить. -- А, да, ребят, - Даниэлссон, подождав немного, пока гул обсуждения стихнет, снова забрался на верстак. - Помните такого Габбе Блумквиста?Народ заволновался. Габбе помнили многие и очень хорошо. -- Так вот он тут у нас прощения хочет попросить за все свои дела, - сказал Даниэлссон и кивнул кому-то у входа.Двое парней проволокли Габбе через весь цех. Он особо не сопротивлялся — бесполезно — только оглядывался. -- Расступитесь, - велел Даниэлсон, и спрыгнул снова на пол.Габбе подвели к нему. Снурре скривился как от кислого. Линд наблюдал за всем происходящим с видимым спокойствием. Берг выдохнул сквозь зубы. -- Ну что, Габриэль Блумквист, ты хотел нам всем что-то сказать, а? Я вот целый год мечтал снова с тобой повидаться. Каждый день. И размышлял о том, что ты заслужил хорошего пинка. По хорошему пинку за каждый день, что я провел в тюрьме... Что скажешь?-- Что если ты мне их все отвесишь, то присядешь уже на десять лет. За убийство. - Габбе посмотрел Даниэлссону в глаза. - Но вообще я виноват, Даниэлссон. Перед тобой и другими. Я вел себя как мудак, и других подбивал. Так что прошу прощения. -- Уже неплохо, - кивнул Даниэлссон. - Но я же не сказал, что собираюсь выдать их тебе все сразу, Габбе. К тому же, не я один хочу поучаствовать в таком празднике. Было бы нечестно лишать всех остальных возможности. Габбе огляделся и невольно сглотнул. На лбу у него постепенно начал выступать пот, и он чувствовал, как стекают его струйки по спине. Лишь бы не обмочиться перед всеми тут... -- Как видишь, я открыт к диалогу, Даниэлссон. Каждый день, после занятий на комбинате. У меня тут уже случилось несколько дискуссий, - Габбе кивнул на свою ногу.-- Да, и морду тебе уже подправили. Как говорится, хорошо, но мало. Ну что, товарищи, надо судить Габбе Блумквиста за все его деяния, сурово, но справедливо, что скажете?-- Погодите. - Снурре вышел вперед. - Я вижу, тут полно людей, которым Габбе насолил. И мне тоже. Но, дело в том, что это уже не тот Габриэль Блумквист, которому мы все мечтали отомстить. Кого мы ненавидели? Самодовольного завравшегося мудака, наслаждавшегося своей безнаказанностью. А это кто? Запуганный мальчишка. На нем и так живого места нет. Всё, некому мстить. Нет того Габбе. -- Да чего-то он не очень на испуганного-то похож, - хмыкнул Даниэлссон, зло глянув на Снурре. - Скажи-ка, Габбе, тебе страшно?.. Габриэль некоторое время молчал. -- Да, очень, - наконец признался он.-- Умный мальчик, - процедил Даниэлссон сквозь зубы и потрепал его по щеке. - А знаешь, Габбе, тут тоже многим страшно было с твоей компашкой в темном переулке встретиться. Что, Юханссон, тебе не страшно было, а? -- Еще как, - признал Снурре. - Тогда я жутко боялся. За себя и за жену. Но сейчас-то чего? Всё. -- Да щас он оправится и снова за своё, - крикнул кто-то из толпящихся вокруг. - Таких ублюдков не исправишь. Габбе снова огляделся. Забьют. Точно забьют. Главное, чтобы не чего похуже... Его начало подташнивать, перед глазами всё немного плыло, удерживать равновесие стало тяжело. -- Значит, суд! Что, Юханссон, будешь защитником?-- Буду. И безо всякого суда. Потому что суд должен быть беспристрастным. А я тут что-то беспристрастных не вижу. -- А мы господина Линда попросим судьей быть, - прищурился Даниэлссон, - он человек от наших дел далекий... -- Что ж. - Линд сел на верстак, перевел взгляд с Даниэлссона на Габбе, огляделся, задерживаясь на лице каждого, стоящего в первых рядах, ловя взгляды. Говорил он негромко. - Отказываться не стану. Только вот что, товарищи. Меня один вопрос тревожит. Как Габриэль Блумквист сюда попал?.. - он в упор посмотрел на Даниэлссона. - Он же ведь лежал в госпитале Красного креста, в Умео. -- Да какая разница! - крикнул кто-то. -- Нет, он дело говорит... - возразил другой. -- Габриэль Блумквист, - Линд подошел к нему, - как ты сюда попал? Повисла тишина. -- Меня привезли люди из охраны консервного завода. - сказал Габриэль. - Они забрали меня сегодня из больницы и привезли прямо сюда.-- Это жест доброй воли со стороны старого Блмквиста, - кивнул Даниэлссон. - В знак того, что он готов к переговорам. -- Хм. И насколько мы доверяем старому Блумквисту? - спросил Линд, и обвел взглядом аудиторию. Поднялся шум. -- Я правильно понял, что вовсе не доверяем? - Линд дождался дружного ответа. - Тогда почему мы не думаем о том, что это может быть элементарная провокация? И полиция уже за дверью? Габриэль Блумквист недавно был избит. И даже если мы ограничимся чисто символическим наказанием, ничего не помешает повесить на всех собравшихся уже имеющиеся травмы. Одного срока за малолетку мало? - Линд посмотрел на Даниэлссона. - Вот мы где все у старого Блумквиста будем, - он сжал кулак.-- Разумно, - сказал Берг и встал с ними рядом. Сердце у Габбе билось уже где-то в горле. Вполне может быть, что отец всё так и задумывал. Наверняка, помощь уже рядом. Надо продержаться совсем немного. Но почему ему не сказали, не предупредили, разве бы он стал отказываться!?..