Глава 37, воскресная. (1/2)

Соловьи орали оглушительно. Муми-мама какое-то время лежала, прислушиваясь к их пению и глядя на лунную дорожку на полу, и размышляла. Сон не шел.Она встала, закрыла окно и задернула шторы поплотнее, но и это не помогло. Ну что ж, нет смысла попусту маяться,надо спуститься, что-нибудь съесть и дочитать тот детектив.Муми-мама тихонько спустилась вниз и прошла в погреб. Из-под кухонной двери пробивался свет, и, аккуратно распахнув ее ногой, так как обе руки у нее были заняты, Муми-мама обнаружила сидящего столом журналиста. Сжав в зубах погасшую сигарету, он что-то писал.

-- Фру Янссон! Я вас разбудил табачным дымом? – Линд встал ей помочь, взял из рук банку с молоком.-- Нет-нет, это все луна и соловьи. Что будете, запеканку или бутерброд? Тут где-то должно быть повидло.

Муми-мама погрела себе молока, а Линд запивал бутерброды кофе.

-- Я-то рассчитывал, что деревенский воздух и тишина меня усыпят, - Линд открыл дверь, чтобы табачный дым побыстрее выветрился. - А эти птицы хуже трамваев.-- Ах, эти лунные ночи в начале лета! Лучше закрыть дверь, а то напустим комаров.

-- Вот еще одна напасть, не думал, что они такие ненасытные...

-- Разведу вам соды, помазать укусы. Иначе будете чесаться всю ночь. Что вас на самом деле привело к нам?

-- Просьба фру Энгстрём, адресованная ее мужу, нашему владельцу. Я так понял, она приходится Юханссону родственницей? Но вам лучше знать, наверное. Ну а потом, мне и самомуне мешало покинуть Умео на недельку.

-- Они брат и сестра. Значит, вы у нас погостите подольше, прекрасно. Будет время по-настоящему разобраться во всем происходящем.

-- Родные брат и сестра?

-- По крайней мере, единоутробные... Фру Энгстрём какое-то время тоже жила у нас в доме.

-- Так вы знаете всю семью.

-- Ну, не всю семью одинаково хорошо. На данный момент там двадцать три ребенка, и, боюсь, это еще не предел.

-- И все родные, не приемные?

-- Да.

-- Такая большая семья. Значит, мать — мюмла... А отец, выходит, у них юксаре.

-- Да, и они, как ни странно, состоят в браке, с какого-то момента даже оформленном. Правда, точно нельзя сказать, с какого.

-- А Юханссон и фру Викстрём?

-- Они расписались зимой. Очень тихо и внезапно для всех.

-- Как, на ваш взгляд, они — хорошая пара? Вы рады за своего приемного сына?

-- Мы не усыновляли Снусмумрика, он пришел к нам уже подростком и был слишком независимым для этого. Теперь я, пожалуй, об этом даже жалею, кажется, я переоценила его самостоятельность. Надо было помочь ему получить образование, как-то поддержать... Тогда я думала, что он справится сам. Он казался старше своего возраста, было ощущение, что он точно знает, что ему делать... Видимо, я ошиблась. Что касаемо его скоропостижного брака... Ну, возможно, это именно то, что нужно ему сейчас. Честно говоря, всё было бы куда лучше, если бы Фелисия сохранила работу, тогда он мог бы пойти учиться, и все-таки стать музыкантом. Это именно то, чем ему стоит заниматься, на мой взгляд. А не водить трактор.

-- А как же политика, путешествия?-- Страсть к бродяжничеству, конечно, ничем не успокоишь, это от отца, это в крови... А вот политика, на мой взгляд, это наносное. Я очень удивилась, когда узнала, за что его посадили в тюрьму.

-- Не скажите. Он и еще одна девочка-юксаре, Сигне, были сердцем группы ?Май?, довольно отчаянных ребят. Она была валькирией, безудержным борцом, а он умел облечь ее порыв в слова, сделать из чистой ярости — идею. Я думал, они далеко пойдут, и болел за них. А теперь... от него осталась хорошо если половина. Хочется взять этого затравленного зверя за плечи, потрясти и сказать ?эй, очнись!?. Больно смотреть.

-- Они были парой?

-- И еще какой! Так и шибало во все стороны электричеством!

-- А что же с ней случилось?

-- С ней — ничего, занимается все тем же, всегда на острие любого протеста, по-прежнему задорная и яростная. Кто-то там рядом с ней крутится, какие-то невнятные парни. Но сейчас вообще все заглохло, кого посадили, кого припугнули.

-- Странно, что Снурре не попытался восстановить отношения...

-- М-м. Не знаю, что на самом деле случилосьмежду ними. Но такого она его точно обратно не примет. Сигне не выносит слабости вообще, ни своей, ни чужой. Для нее нет ничего более отвратительного. Думаю, он это понимает.

-- Как грустно. По крайней мере, Фил принимает его любым.

Они еще достаточно долго разговаривали, под конец Линд даже почитал Муми-маме свои заметки, а она пообещала уговорить Муми-тролля привезти сюда старую пишущую машинку Муми-папы, чтобы Вилле было удобнее работать. Она ушла спать, а журналистпросидел за работой до рассвета.

Форсберг съехал с дороги на полянку и остановил машину.

-- Так, Тофт, нам надо с тобой решить, что делать с этим журналюгой, которого притащил сюда обосравшийся юксаре. Он здесь ?на несколько дней?. То есть, когда в понедельник Юханссон потащится на курсы и увидит тебя среди инструкторов, наверняка еще будет здесь. И, само собой, юксаре все ему расскажет. Но если этот Линд про тебя напишет, то все наши планы обречены на провал.

Тофт почувствовал робкую надежду, что все отменится, и тут же устыдился.

-- Так, и что же? Перенести все на попозже? - продолжал рассуждать вслух Форсберг. – Но тогда этому поганому юксаре и впрямь несдобровать. Полссон – злобная злопамятная тварь. Даже если Блумквист сдаст назад, Полссон не простит упущенной выгоды. А эта дикая выходка со сварочной горелкой говорит о том, что крышу на почве безнаказанности ему снесло окончательно. Впрочем, это еще после невовремя раскаявшегося разбойника Хендрикссона было очевидно. Выходит, придется положиться на разум и совесть журналиста. То есть на то, чего нет, и быть не может... Завтра вызвать их ко мне вместе с юксаре и посвятить в наш план? Хотя бы в общих чертах? И потребовать сотрудничества...Форсберг нахмурился, сжал руль и продолжил:

-- Или доходчиво объяснить Юханссону, что он кровно заинтересован молчать про тебя. Ничего не говорить журналисту. Иначе ему кирдык. Но тут его подлая бунтовская юксачья сущность вполне может возобладать над голосом разума... Тот и так слабоват. Юханссон вполне может решить, что помощь журналиста это куда более вероятная штука, чем вмешательство прогнившей и коррумпированной полиции... Как он к тебе относится?

-- Юханссон?

-- Да, он.

-- Да... так. Никак. Скорее, это я его недолюбливаю.

-- За что?-- Даже не знаю. За подлую юксачью сущность.

-- М-м. Да ты расист?

-- Наверное.

-- Что-то непохоже. Юханссон вроде тоже рос под крылышком Муми-мамы? За что же ты его не любишь?

-- Он совсем не похож на Муми-троллей. Всегда наособицу. И очень много о себе думает, считает, что все должны быть от него в восторге, от его недомолвок, снисходительного внимания, недозаботы, и ждать, как манны небесной, счастья пообщаться с ним! А он может появляться, когда захочет, осчастливить своим присутствием, а потом без предупреждения исчезнуть.Или на откровенное признание ответить что-нибудь типа ?кажется, дождик собирается?, как ни в чем не бывало! И вообще, он совсем не чувствует себя виноватым...

-- В чем?

-- Ни в чем! В том, в чем чувствуют себя виноватыми нормальные люди...

-- Ну так он же юксаре. К нормальным людям совершенно точно не относится. Итак, Тофт, ты у нас ключевая фигура в расследовании. Как поступим?

-- Как скажете, коммандер.

-- Слушаю твои предложения. Отложить, рассказать или запугать?

?Отложить!? Тофт вздохнул. Рассеяно обвел взглядом залитый лунным светом лес. Как заманчиво. Отложить весь этот ужас хотя бы на неделю. Морально подготовиться. Узнать побольше про Полссона и жизнь на комбинате. Да и вообще, может быть, все и так обойдется, юксаре как-нибудь сдаст свой экзамен, Полссон уйдет в отпуск, а потом Сандберг его просто уволит... Но тогда инструктор Полссон уйдет безнаказанным. Что бы я не думал про юксаре и прочих уголовников с комбината, это не дает право инструктору ни так себя вести, ни, тем более, продавать свои услуги всем и каждому. Это не должно остаться безнаказанным. Если, конечно, Блумквист с юксаре не состыковались и не врут складно вдвоем, Габбе — чтобы отомстить отцу, а юксаре... Ну, чтобы, например, ему помогли с экзаменами... Ага, и сварочную горелку он сам себе на ногу уронил. Ни один юксаре не станет сам себя так жечь. Тот еще Гай Муций Сцевола...

-- Подождать до вечера воскресенья, и если журналист завтра не уедет, рассказать и положиться на его честность, - вздохнул Тофт.

-- А если журналист подведет?

-- Тогда провал.

-- То-то и оно. И ссора с Сандбергом. Ну да сам виноват, нечего было раскармливать у себя полссонов... К другим инструкторам тоже присмотрись. Эк пьет, мастер Сундберг подворовывает и халтурит на казенном оборудовании, Нильссен берет взятки за сдачу экзамена... Судя по слухам. Но слухи могут и врать.

-- Там честные люди-то есть?

-- Вот и узнаешь.

Форсберг завел машину и выехал обратно на дорогу.Отсутствие штор — несомненное зло. Снусмумрик проснулся оттого, что солнце било ему прямо в глаза. Безнадежно, сон потерян. Стоило ему отпустить одеяло, как Фил немедленно с головой в него завернулась, погребла под себя обе подушки и повернулась спиной.Снусмумрик еще какое-то время полежал, пытаясь определить, что у него болит больше всего. Пожалуй, все-таки желудок. Значит, первым делом надо пойти поесть и принять лекарства. Хромая на обе ноги, он спустился вниз, на кухню. В кофейнике еще оставался кофе, и пахло табаком. Судя по количеству окурков в пепельнице, ночь у Линда выдалась продуктивной. Он погрел остатки кофе, перелил в чашку. Проглотил таблетку, прихватил с собой пепельницу и вышел на улицу, устроился на приступочке у сарая. Выбрал бычок поприличнее, закурил. Ну вот, вроде и жить можно. Он сидел, жмурился на солнышке, неспеша потрошил бычки на прихваченный лист бумаги и прикидывал, что написать в заявлении. Писать-то все равно надо. Мне хуже уже не будет, а ребят хоть как прикрыть. Ни Валлин, ни Монссон сами никуда не пойдут, а тут их хоть как свидетелей дернут. Иначе Полссон на них зло срывать станет. То есть он и так станет, а так еще больше может начать, и выйдет, что своей заявой я их только сильнее подставлю... Что-то я запутался. Был бы Тофт нормальным! Хоть подсказал бы, как лучше сделать, писать, не писать... Нет, все-таки писать, а то заходы эти про чмошника блохастого что-то мне совсем не нравятся. О, табака на две самокрутки точно набирается. А может, и на три, если не шиковать.Завернувшись в одеяло спать было жарко. А без него — слишком светло. Филифьонка лежала и сонно моргала. Нам нужны сюда шторы, срочно. Она протянула руку — но никого рядом не было. Куда он опять делся?! Фил вскочила с кровати и босиком слетела вниз. Дверь на кухне нараспашку. По крайней мере, здесь! Она вышла в сад как была, босиком и в одной ночной рубашке. Поджимая пальцы на ногах от холода и непривычных ощущений, быстро обошла вокруг дома. А, вот и он. Фух.Что он там такое делает?!

-- Ты что это делаешь?Снусмумрик, которого застали врасплох за его черным делом, пошел красными пятнами.

-- Ничего такого...-- Это что?

-- Табак.

Филифьонка рухнула рядом. Окурки потрошит. Жалко его стало неимоверно.

-- У тебя сигареты кончились? Ну что ты... давай купим. Ну что же ты.-- Я же вроде бросаю... Нельзя, и дорого очень.

-- Но раз ты не можешь не курить. Что же, втихую чужие бычки докуривать? Не надо так.

-- Да что такого... - Снусмумрик смущенно потряс бумагу, свернул.

Фил только вздохнула. Как ему объяснить. Хотя, для него, наверное, действительно - ?ничего такого?. И сколько вот этого вот ?ничего такого? есть и будет?! Она молча погладила его по плечам.

-- Не надо, пожалуйста.-- Тебе противно, да? Тебе, наверное, многие мои привычки отвратительными кажутся...

-- Нет, Снурре. Не противно. Обидно за тебя.

-- Обидно?..

-- Ну да. Ты настолько привык к плохому, что даже не замечаешь его. А ты его не заслуживаешь! Ты не заслуживаешь, чтобы тебя били ни за что, не заслуживаешь докуривать чужие бычки, не заслуживаешь, чтобы тебя походя унижали,не заслуживаешь всего этого! Мне за тебя обидно.Он сидел, опершись предплечьями о колени и свесив голову, крутя в одной руке сверток с табаком.

-- Разве?.. Разве не заслуживаю? Нет, Фил. Все это... закономерно. Ты, наверное, слишком хорошо обо мне думаешь. Я же действительно бродяга. С детства. С тремя классами за душой, и с блохами, кстати, да, бывало и такое, бывало, что и по месяцу не мылся. И в помойках рыться случалось. Отсидевший. Безработный. Толком ничего не умею. Ненадежный. Да еще и трусоват. Так что они правы, Фил. Все это я вполне заслуживаю.-- Хочешь, чтобы я тебя разубеждала?

-- Да нет...

-- А зачем тогда мне такое говоришь? Я спорить с тобой не буду, тебе лучше знать, наверное, действительно это все правда. Только это не вся правда. А правда в том, что ты талантливый, стойкий, остроумный, все схватываешь на лету, бываешь самоотверженным, бываешь романтичным, и смелым ты тоже можешь быть! Так что просто надо выбирать, каким быть!

-- Не всегда... не всегда же получается.

-- Конечно, не всегда! Но получается ведь, Снурре, еще как получается.

-- Да?

-- Да! Так что давай, выкидывай эти чужие окурки, и пойдем завтракать уже. Приготовим что-нибудь. Не все же Муми-маме нас обслуживать. Что хочешь, оладьи или омлет?

-- Лучше оладьи. Или давай сырники сделаем, у нас там творог скоро испортится.

-- Точно, давай!-- Подожди, ты что, босиком? Посиди, я тебе тапки принесу, а то наступишь еще на что-нибудь. Ты их где бросила?

-- Ты тоже босиком.

-- Ну мне-то не привыкать.

Снусмумрик поднялся и пошел в дом искать тапочки, а Фил осталась сидеть у сарая. Она вытряхнула пепельницу в заросли крапивы, отправила туда же и завернутую в бумажку табачную крошку, и удовлетворенно подставила лицо, шею и плечи солнцу.

Снусмумрик вернулся с тапками и халатом.

-- На, держи... Не сгоришь?-- Солнце-то утреннее...