Глава 29, местами грубоватая, местами лиричная и в целом бессодержательная. Впрочем, как и жизнь. (2/2)
-- Казна, - пожал плечами Эк, - не вы же.
-- Нахер ты с Блумквистами связался, совсем мозги пропил?!
-- А что делать было, молча смотреть и утираться?!
-- Территорию комбината не покидать, вот что делать надо было! Тем более, вместе с засранцем этим! Ты думаешь, Блумквисты за это не зацепятся теперь, когда до разбора дойдет?! Как мне вам путевой на занятие теперь выписывать, не подскажешь, а?! Молись, чтобы иварсбодские никого не ущучили. Форсберг сказал, вроде они все сдристнули. А то как отмываться, вообще не понятно. В журнал нихрена не записали. После вас там уже весь курс порасписаться успел... Перешивать теперь... Ну покатались, ну молодцы, нахрен! Из своих ущерб оплачивать будешь!-- А ничего, - не выдержал Снусмумрик, - что они мою жену чуть на трассу не вытолкнули, под красный?! Что довели ее до приступа?! Что, и впрямь, надо было тихо уехать?!
-- Заткнись и пиши, сученыш! Если б вы там не появились, эти хулиганы и не полезли бы!-- Они еще до нас начали!
-- Повозникай мне еще, опарыш. Ты на Форсберга-то особо не надейся. У него свои дела, у меня свои. И мне тебя жалеть не с чего.В общем, на учкомбинате пришлось изрядно задержаться. Снусмумрик все-таки улучил момент, позвонил с дежурного поста в участок Иварсбода, нарвался как раз на Перссона, и узнал, что доктор Эклунд увез Филифьонку домой. И что вроде с ней было уже все в порядке. Ушла своими ногами. И то хорошо. Но на душе все равно было муторно.Позвонил домой, но там не отвечали, а тут его уже дежурный и прогнал от телефона.Ладно. Вышел и поплелся к автобусу. И с каждым шагом становилось все тяжелее. Потому что он все яснее понимал, что не хочет. Не хочет на автобус, не хочет завтра разбираться с полицией и идти на курсы, не хочет водить трактор, не хочет драк с Блумквистом, не хочет возвращаться в дом, обнесенный колючей проволокой... Не хочет пить лекарства, зубрить, вставать ни светни заря, есть правильную еду по расписанию, одеваться так, как надо, терпеть бесконечные придирки и указания со всех сторон... Фил ужасно жалко, но не хочется разговаривать с Эклундом и выяснять, что с ней, и где-то добывать деньги на лечение, и думать об этом всем страшно не хочется. И вообще, за последний год он почти все время делает то, что делать ему тяжело, скучно и отвратительно, и приходится изо всех сил себя заставлять, постоянно, чуть ли не каждую секунду. И зачем так себя насиловать, ради чего?!В автобус еле влез, народ уже с работы ехал,по домам. Остро воняло рыбой, пОтом, кто-то затеял перебранку с кондуктором, раскалившийся за день автобус трясло на дороге. Начало укачивать, все сильнее, и он испугался, что сейчас вырвет прямо на людей, и выскочил на ближайшей остановке.Сел на скамейку поднавесом, отдышался. Ждать следующего? Да ну... Что ни делаешь, только хуже становится. Это не мое, мне здесь не место, мне плохо здесь, вся эта мазутная жижа, все эти курсы, школы, автобусы, дома, кольцо все теснее, давит, как ошейник... Теперь вот и Фил заболела. А если беременна?!Снусмумрик вскочил со скамьи и ушел с дороги в лес. Он шел все быстрее, не разбирая пути, добралсядо какой-то полянки и рухнул в траву. Сюда уже почти не доносился шум от шоссе, сладко пахло разнотравьем, тянуло из леса низовой, студеной влагой, вокруг шебуршилась какая-то живность... Ветерок пронесся, коснулся волос, тронул листву. Снусмумрик открыл глаза и уставился в пронизанную светом зелень на фоне синего неба, и бездумно смотрел вверх. Он то ли задремал, то ли впал в транс, ему казалось, что он постепенно растворяется в этом небе, среди листвы, и травы, и наполненного жизнью леса, что его самого уже нет, есть только дуновение воздуха, игра теней, влажный ветер, ползущий по травинке муравей...Постепенно, словно из сердца выдергивали одинрыболовный крючок за другим, сознание стали покидать бесконечные мысли о болезнях, угрозах, работе, долгах, деньгах... Все это не мое.Я сам себе все это придумал.Нет всей этой тошнотной круговерти, всех этих медленно душащих, с наслаждением сосущих душу червей, всех этих торжествующих, издевающихся, пьяных от ощущения своей власти упырей... Нет у них надо мной никакой власти.Ничего нет. Можно прямо сейчас встать и идти, куда глаза глядят. Лето, тепло. Вещей нет — не беда, зажигалка в кармане, перочинный ножик, и гармошка. Что еще надо? Да ничего.Снусмумрик вскочил на ноги, вытащил из кармана губную гармошку. Все эти запоры и запреты, тупики и стены, вся тяжесть, что на него навалилась — все это он себе придумал сам. А теперь вот передумал. И снова свободен. Он с облегчением вздохнул, и наигрывая что-то, пошел по лесу. Лес принял его и укрыл, тропинка сама ложилась под ноги, солнце пригревало, ветер ласкал, тень освежала... Наконец-то он там, где должен быть.Филифьонку положили на диван в кабинете Форсберга, доктор Эклунд сам отнес ее туда на руках. Муми-мама суетилась рядом, несла за ней ее туфли, шляпку и сумочку, помогла устроиться. Фру Муми крутилась рядом.
-- Снорк, милая. Бери Мумика, садись на такси и поезжай домой. А я останусь с Фелис, нельзя ее сейчас бросать, - сказала Муми-мама.-- Я тоже останусь! - возмутилась фру Муми.
-- Мумик же с нами. Тебе придется поехать домой. А вечером вы уложите его спать и заедете за мной, вместе с Муми-троллем, хорошо? Позвони ему на работу... Хотя нет, не надо. Если что, возьму такси.
-- Ладно...
Когда Филифьонка, поддерживаемая доктором Эклундом, уже шла к выходу из полицейского участка, им встретился Габриэль Блумквист в сопровождении Тофта. Габриэль вначале глянул на нее с насмешливым интересом, но, встретившись взглядом, как-то осекся. Если честно, он не ожидал такого. Он как-то не пытался представлять себе последствия, и мыслипо поводу того, что именно он делает, его особенно не беспокоили. Просто весело, и все, к тому же, восстанавливает справедливость, потому как это, конечно, неслыханная наглость, чтобы всякие там грязные юксаре уводили у его брата девушек, а потом еще и высмеивали несчастного придурка в своих дурацких комедиях, но... О ней он как-то вообще не думал, ну, какая-то там распущенная и наверняка корыстнаядевица, охмурившая братца, а потом спутавшаяся с юксаре,а тут... Она выглядела неожиданно печальной и смотрела... скорбно. Самое подходящее слово. И была, как с какой-то картины времен Ренессанса, он забыл, какой, но видел ее в прошлом или позапрошлом году, когда они были в Италии... И. Ну нет. Ну да. Я это сделал. Да. И, в общем-то, не собираюсь останавливаться, потому как надо навсегда отбить у всяких там юксаре тягу тянуть лапы к нашим женщинам, а этим дурам преподать урок, но... О черт. Габриэль отвел взгляд, они разминулись, и вошли с Тофтом в кабинет коммандера Форсберга.Домой, на Еловую, ехали большой компанией, как-то так получилось, что собрались все, доктор Эклунд посадил к себе в машину Филифьонку и Муми-маму (иони даже не забыли многострадальные пионы), как раз подъехали Берг со Свенссоном вдвоем, они прихватили подошедшего Йосефа...Филифьонка чувствовала, что она уже просто не может. Она отупела, у нее как-будто отключилось эмоции, и мысли, и слова. Время от времени она еще озиралась, искала глазами Снурре, потом вспоминала, что тот поехал на свои курсы... Фелисия отвечала односложно, смотрела невидящим взором перед собой и маялась, и хотела только остаться одна в тишине и темноте.Наконец, Муми-мама и доктор Эклунд довели ее до спальни, помогли раздеться и уложили в постель. Муми-мама распахнула окно и задернула шторы, подоткнула ей одеяло, и потом еще раз тихонько зашла, положила в ноги грелку, но Филифьонка к тому времени уже почти заснула.
-- Расскажите мне пожалуйста, что же на самом деле у них случилось, - спустившись вниз, тихо попросила Муми-мама собравшихся на кухне мужчин.Механик Свенссон закряхтел.
-- Как тут прилично-то сказать, фру Янссон... Кто скажет...Доктор Эклунд поправил очки.
-- Гм. Ну пожалуй, давайте я объясню. Йосеф решил снова остаться на ночь. Но ему сначала надо было зайти домой, отпроситься.Берг уехал на занятия, Свенссон — к себе в мастерскую, доктор Эклунд обещал позвонить вечером, и приехать, если Фелисия будет плохо себя чувствовать.Муми-мама осталась в опустевшем доме вдвоем со спящей Филифьонкой.
Она прошлась по комнатам, пытаясь понять и почувствовать, кто и как тут живет. Зашла в гостиную, где с утра стоял неприбранным диван. Вышла на веранду, посмотрела на новый некрашеный забор, затянутый поверху колючей проволокой, развороченную на заднем дворе плугом землю, уже зарастающую снытью и одуванчиками. Задумчиво помыла на кухнеоставшуюся в раковине посуду. Собрала и аккуратно разложила таблетки, тряпочкой стерла потеки микстуры с бутылочки, убрала и то, и другое в шкафчик. Глянула на полки с крупами и сахаром, заглянула в погреб.Судя по всему, Снусмумрик тут не бездельничает, она знает, что, например, банки на полках любит расставлять так именно он. И полотенце вешать, перекидывая целиком через крючок, а не продевая петельку — тоже его манера. Кажется, он действительно здесь прижился... Бедные дети, как же им досталось. Всем им.Муми-мама убрала постель и поставила пионы в вазу. Нашла остатки продуктов в кладовке, и сделала на скорую руку рагу, поставила тесто для оладий. К вечеру придет этот смешной толстенький мальчик, Йосеф, и его надо будет покормить, а Фелис явно не до готовки. Муми-тролль жалуется, что ему некем дружить зимой, когда все в спячке, а этот Йосеф – хемуль, и вряд ли подолгу спит, надо будет их познакомить. Кажется, Снусмумрику и Филифьонке не помешала бы хорошая кровать на двоих. Диван их выглядит не слишком-то удобным. Хорошая идея для для свадебного подарка, особенно если добавить матрас... Они могли бы собрать кровать вместе с Муми-троллем, заодно и помирятся по-настоящему. И с кем-нибудь из этих славных ребят-музыкантов. Муми-тролль и Снорк слишком засиделись вдвоем, им не хватает общения со сверстниками, а это вполне подходящая компания. И живут все рядом, а не в городе.Закончив с делами, Муми-мама нашла какой-то детектив, и села на кухне, читать. Странное дело, но она совершенно не боялась. В конце концов, этот ужасный вожак хулиганов — а кем еще мог быть тот крупный парень со светлыми волосами, в черной куртке и штанах, и высоких сапогах, которого вел Тофт, – показался ей не слишком-то опасным. Долги и налоги куда как страшнее. Хотя, конечно, с Тофтом надо будет обязательно посоветоваться. Возможно, Муми-троллю стоит одолжить Снусмумрику ружье? Но забор выглядит довольно надежным, а полиция вполне справляется со своими задачами, так что сделаем так, как скажет Тофт.Бедный Снусмумрик, ему придется всерьез потрудиться, чтобы спасти их замечательный дом. А он к этому совсем не привык. Как бы не сорвался, летом ему было очень плохо. Могла ли я когда-нибудь подумать, что увижу его за рулем трактора! Вот уж совсем не вяжется с ним...Муми-мама перелистнула страницу, и поднялась зажечь лампу. Вечерело, из-за окружавших дом стеной елей было сумрачно. Что-то Снусмумрик задерживается. Но, наверное, ему будет нелегко объясниться в Норфьярдене. А потом еще и добираться домой на автобусе... Она поставила чайник, и решила налить чашечку, отнести Филифьонке наверх. Если она не проснется сейчас, то ей непросто будет заснуть ночью. А завтра идти к механику Свенссону за машиной. Сколько испытаний!
-- Снусмумрик здесь? - спросила Филифьонка, когда Муми-мама зашла в спальню.-- Еще нет, милая. Выпьешь чая?
-- Спасибо. Как он долго!
-- Наверное, непросто ему объяснится.
-- Да. Такой ужас! Что с ним делают на этих курсах! Он защищал меня, но трактор наверняка что-то задел, припаркованные машины, столбы, дорожные знаки... Если нам придется платить еще и за это! Муми-мама, я не знаю, что нам тогда делать...
-- Погоди переживать, Фелисия, мы еще ничего не знаем. Пей чай, и давай спустимся вниз, чего-нибудь поедим.
-- А вдруг его там опять бьют?! Муми-мама, его избил инструктор! Вы можете себе это представить?!
-- Честно говоря, нет, у меня такое не укладывается в голове. Но я не могу вам не верить...
-- Я тоже не поверила бы, но, небо, так и есть!
-- Какой ужас. Пойдем, милая, рагу еще теплое. Где твои тапочки?
-- Его нет слишком долго. – Филифьонка стояла на крыльце кухни. – Что-то случилось. Избили на комбинате или Блумквист достал...-- Кажется, мы видели Блумквиста-младшегов полицейском участке...
-- Ну, значит, кто-то другой из шайки, их было трое!
Филифьонка позвонила в полицейский участок, и сообщение Перссона о том, что Снусмумрик звонил из учкомбината несколько часов назад, перед выходом, ее совсем не успокоило.
-- А когда точно, Перссон?!-- Простите, я в журнал не записывал, а так не запомнил. Я позвоню в участок Норфьярдена, спрошу, не было ли там у них происшествий.
-- Обязательно перезвони!-- С ним что-то случилось. Совершенно точно, с ним что-то случилось. Или... –Филифьонка села за стол, обхватила голову руками. –Или он не выдержал, и ушел, Муми-мама. Я бы тоже не выдержала...-- Он не мог бросить тебя одну с долгами, и этими хулиганами, и после такого ужасного приступа... - Муми-мама положила руку ей на плечо.
-- Это так не работает. У него все по-другому в голове устроено. Я не знаю, как именно, он меня любит, но... Понимаете, его убивают какие-то мелочи, совершенно обыкновенные вещи, которые для всех людей естественны, например, он постоянно лезет в постель в уличной одежде и даже ботинках, мы ругались по этому поводу не раз, при этом его нельзя назвать грязнулей, нет, он убирается, и моется, но вот бросить шляпу куда угодно, хоть вместе с посудой... И ту же посуду — ополоснуть холодной водой и поставить в сушилку, а она жирная! Или... все ест ложкой, одной, и сахар в чае ею же размешивает. Обмылки обязательно прикрепляет к новому куску мыла, и расстраивается, если я их выброшу. Белье может прополоскать, высушить, и опять надеть, а если я возражаю — обижается...
-- Это всего лишьпривычки бродячей жизни.-- Да, конечно, я понимаю, и стараюсь не приставать с этим, но он так искренне возмущается иногда! Или... есть и похуже вещи, он может вспылить, и что-то бросить или испортить, сколько раз, сидит, занимается, и вдруг — учебник летит через всю кухню, и он просто в голос орет, может и матом, и убегает из дома, и бродит где-то... или в сердцах может ударить ногой в дверь, или стену, он часто ходит в ботинках по дому, прошиб с ноги фасад у тумбочки... При этом он не злой совсем. Но когда так вот вспыхивает... И... не злой, конечно, но иногда может что-то случайно сказать... Нет, не мне, но при случае... Но иногда пугает... Что-нибудь такое странно-равнодушное. Вроде кто-то тяжело заболел, а он ?ну, умирать же от чего-то надо?, например.
А иногда его жутко жалко становится, когда его шпыняют... А многие люди... Они говорят всякие гадости... В магазине, на рынке, в управе, на улице... И делают. Его могут не пропустить, оттолкнуть в очереди, или еще где-нибудь, часто обсчитывают, грубят, а он даже не замечает, не делает вид, а именно не замечает, как будто так и должно быть, и это нормально, даже тот же мастер Свенссон, он к Снурре очень хорошо относится, но то ?сранью подзаборной? назовет, то ?придурком косоруким?, то еще как-нибудь в этом духе, а Снурре вообще никак не реагирует, я возмущаюсь, защищаю его, а он... И это при том, что вообще-то он умеет ответить, и жестко очень может ответить, я все боюсь какой-нибудь драки, с этой вспыльчивостью, ведь у него же УДО, и его обвинят обязательно, потому что он — юксаре...
А в тюрьме, Муми-мама, о боже, что было в тюрьме... Он даже не рассказывает толком, один раз только рассказал, как из него признание выбили, но иногда упомянет что-нибудь такое, и у меня просто сердце переворачивается! О боже, я даже говорить не могу, мне плохо от всего этого... Господи, да где же он уже... Нет, он ушел, точно ушел, просто не выдержал уже, для него все это так тяжело, и жить дома, он постоянно просится — давай уйдем на ночь с палаткой, давай сходим туда или сюда, ему хочется убежать, в лес, к морю, побродить, да пусть бы и шел, один, но времени нет совсем, на курсы вставать так рано, и этот трактор, и вечерами работать у Свенссона, и надо учиться, механику и правила сдавать на курсах, и вечерняя школа... Ему так жутко тяжело. Он не выдержал. Он ушел...
-- А он же весь больной! У него денег с собой нет!Я не могу, Муми-мама!Филифьонка согнулась, зарыла лицо руками.
-- Как я буду без него... Небо, я справлюсь, конечно, найду работу, все выплачу потихоньку, но как я буду без него... Но он же придет, конечно, еще придет, только бы с ним ничего не случилось, он так болен, без денег, на самом деле, он такой... такой уязвимый. А ведь ему будет стыдно вернуться, он будет думать, что я его прогоню...
-- Ох, моя милая, - Муми-мама тяжело вздохнула и обняла ее.Снусмумрик остановился у ручья. Попил, поплескал в лицо водой. Вечерний лес был чудесен. Воздух такой, что его можно пить! Еще немного, и выйду к морю... На берегу было гораздо светлее, он натащил плавника, сложил костерок, похлопал себя по карманам, ища какую-нибудь бумажку, на растопку, что-то нащупал...Права Фил.
Он чуть было машинально не вырвал из них пару страниц, но очнулся, и замер, крутя в руках и листая. Посмотрел на ее фотографию на первой странице, старую, еще из прежней жизни. Сколько она сил вложила в эти бумажки... Он вспомнил, как она сказала ему в холле больницы, что пошла учиться на курсы, и посмотрела на него даже как-то испуганно. Она обязательно должна их получить. Она заслужила.Уже часов девять. Небо, как там Фил, вообще?! Ей же плохо было днем. Ну и дрянь же ты, юксаре! До дома отсюда пути... А где я, вообще!? И как теперь оправдываться? Может, раз уж пошел, так все-таки и идти дальше, написать ей с дороги...Ага. Ну давай, да. Напиши. Из прекрасного далека. Вышли ей права почтой. И заодно от Блумквиста телеграммой защити, дрянь ты такая.Нет, конечно, без тебя защитники найдутся, от тебя толку-то. Но нагадить и сбежать — это по-твоему, юксаре. Жидковат оказался, да?! Прижало по-настоящему, и сразу в бега?! Да даже и не прижало еще, так просто, подзажало, не больше. И Фил! Как ей плохо сегодня днем было! Может, она вообще уже в больнице! Или... с чего ее так тошнило, вдруг беременна...Снусмумрик почувствовал, что та легкость, которая вдруг пришла к нему днем, безвозвратно испарилась, но... И не жаль. Это была неправильная легкость. Да, он сам связал себя кучей разных обязательств — но это те обязательства, которые он сам выбрал, и отказываться от них не готов. Пускай он связан, это так, но рвать по живому не хочет. И не должен. И не имеет никакого права. Взялся — тяни.Надо забраться повыше, и прикинуть, в каком направлении дом. Фил имеет полное право его выставить, после такого, конечно, но тогда буду ночевать под забором, пока не простит. Ну или у мастера Свенссона, он уж, поди, не прогонит...
Филифьонка и Муми-мама перешли в гостиную. Они сложили диван, и устроились рядышком у камина.
-- Знаете, я очень рассердилась на вас, когда вы пришли мирить Муми-тролля и Снусмумрика. Я не хотела, чтобы он его так легко прощал.
-- Понимаю тебя. Ты ведь тоже была сильно задета их ссорой, и я уже потом догадалась, что Муми-тролль, наверное, о чем-то говорил и с тобой. Но тыхотела бы, чтобы Снусмумрик отозлился за тебя, но ведь это ваша ссора с Муми-троллем. И то, что произошло, наверняка достойно извинений и компенсации, но между вами двоими.
-- Да, наверное... Пожалуй, что так.
-- А еще ты самую малость ревнуешь, ведь так?
-- Почему это?!
-- Скорее всего, потому что у Сунсмумрика свои давние отношения с Муми-троллем, общее прошлое, в котором тебя не было, и это немножечко обидно.
Филифьонка перевела взгляд на букет пионов. Очень красивые цветы. У нее пионы гораздо мельче, совсем не такие махровые, и цвет у них проще. К тому же, эти еще и пахнут...
-- М-м. Да. Пожалуй. Но... я же понимаю, что у Снусмумрика есть прошлое, в котором меня нет, и очень... богатое прошлое. В котором было много и хорошего, и плохого... У него были другие женщины, мне он говорил о двоих... И, конечно, друзья, он и сейчас немедленно подружился со всеми моими друзьями, и еще с половиной поселка, и даже на этих курсах у него уже появились приятели... А для меня это всегда было непросто, завести друзей...
-- И это тоже довольно обидно. Нам часто хочется быть единственными и неповторимыми, но так не получается. Муми-тролль всегда тоже переживал, что у Снусмумрика есть другая, насыщенная жизнь помимо Муми-дола. Ему всегда было так обидно, когда он уходил...
-- Я с самого начала знала, что он уйдет! Я его просила только об одном! Чтобы это не было внезапно! Я просила только предупредить! - Филифьонка снова заплакала.
-- Подожди, Фелис, милая, подожди... Он мог просто где-то задержаться...
-- ...или с ним случилось что-то ужасное. Пусть уж лучше идет, куда хочет... Господи, пусть идет, но только живой и здоровый...
-- Это так тяжело, думать, как он там, и ждать.
-- Ужасно, Муми-мама, просто ужасно!
-- Я знаю, моя дорогая...
-- Да.
Они посидели рядом молча, а потом Филифьонка поднялась.
-- Я схожу за флейтой, ладно?-- Конечно.
-- Вы еще побудете?
-- Пока не придет кто-нибудь из твоих друзей. Или, возможно, до утра...
-- У нас есть гостевая спальня, Йосеф будет спать внизу, у Снурре в комнате...
-- М-м... Можно, я пока туда загляну? Мне хочется увидеть, как он обустроился...
-- Да, дверь рядом с ванной, там, где была бельевая...
Филифьонка поднялась наверх за флейтой, а Муми-мама зашла в ванную, а потом заглянула вбывшую бельевую. Ну что ж... С палаткой различия непринципиальные.
Когда она вернулась, Филифьонка уже стояла у камина и наигрывала известную мелодию. Муми-мама села на диван, чинно сложив руки, а потом стала тихонько подпевать:
… Любви моей ты боялся зря -
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой,
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
Филифьонка отложила флейту, села рядышком и стала подпевать.
...Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.
Голоса у обеих были совсем не те, но не в этом сейчас было дело.
Теченье дней, шелестенье лет,
Туман, ветер и дождь.
А в доме события - страшнее нет:
Из стенки вынули гвоздь.
Туман, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет,
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Муми-мама и Филифьонка переглянулись. У обеих в глазах стояли слезы.
...Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра,
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
Любви моей ты боялся зря.
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь,
Того тебе не понять.