17. Они сожрут тебя изнутри (1/1)

Миэль смотрит на приводящую себя в порядок Алондру, и у неё внутри бушует самый настоящий ураган эмоций, хотя лицо так и остаётся непроницаемым, даже безразличным. У Рамирес красивое тело, точеные линии и изгибы, плавные переходы форм и практически идеальные пропорции. С чисто эстетической точки зрения, Алондра ей нравится. Возможно, она бы даже нарисовала её обнажённой, если бы уже давно не забросила это дело.Неожиданно расписывать человеческое тело оказывается гораздо интереснее, чем плоский тканевой холст.Алондра сдавленно шипит, натягивая свои так не кстати узкие джинсы, а Миэль прикрывает глаза, веки слегка подрагивают, как крылья бабочки, собирающейся взлететь.Что-то изменилось.Миэль чувствует это, чувствует, как что-то дикое, первобытное гнездится у неё под сердцем. Ворочается, щетинится, поднимает голову и ползёт ниже, извивается между кишок, как скользкая большая рыбина, щекоча утробу, и наконец проскальзывает вниз, к лону, вызывая сладкий спазм между ног.Раньше такого не было.Раньше чужая боль не доставляла Миэль ничего кроме жуткого раздражения, а истошные крики пытаемых людей влекли за собой только мигрень и ничего более. Смотреть, как её люди выбивают информацию из жертв, Миэль никогда не хотелось?— есть дела поважнее, да и мерзко это все, эти слезливые мольбы, просьбы и обещания. Поэтому она всегда благополучно самоустранялась, если только дело было не чересчур важным и не требовало её прямого присутствия.Сейчас же все с точностью до наоборот.Миэль сидит с закрытым глазами, оперевшись на край стола и скрестив руки на груди, пока Алондра одевается. Она раз за разом прокручивает в своей памяти, как выгибалось и дергалось тело её бывшей убийцы, как с губ слетали крики и стоны, а пальцы на ногах непроизвольно поджимались от боли, и чувствует, как напряжение между её ног начинает неуемно расти.—?Иди сюда,?— Миэль наконец распахивает глаза и простирает руки в приглашающем для объятий жесте. Алондра скептически смотрит на неё, вздернув бровь, но затем фыркает и все же подходит ближе. Правда, осторожно, словно к дикому животному. Девушка притягивает убийцу к себе, буквально вжимая чужую голову в свое плечо одной рукой, пока вторая скользит ниже по позвоночнику, замирает на мгновение на пояснице, прежде чем окончательно лечь на задницу девушки.—?Ты так красиво кричала,?— шепчет Миэль на ухо замершей в её объятьях убийце. Забавно, что она до сих пор считает её таковой, ведь Алондра эту битву окончательно и бесповоротно проиграла. Хищник, жертва?— все это такие условности, так, общие, ничего не значащие понятия. На деле же поменяться местами довольно легко, словно сменить позицию во время секса. Вопрос только в том: а захочешь ли?Миэль зарывается носом в блондинистые волосы, вдыхает аромат лёгкого цветочного одеколона, а потом все же не сдерживается и шлепает Алондру со всей силы, просовывая свое колено между её ног. Девушка выгибается дугой в её объятьях, а узел внизу живота Миэль затягивается все туже, соски твердеют и начинают неприятно ныть.—?Всё никак не угомонишься? —?бурчит Алондра и недовольно смотрит на Миэль, отрывая голову от её плеча. —?Хочешь второй раунд?—?Нет,?— коротко отвечает Миэль и пристально смотрит на девушку. От этого взгляда становится неуютно. Внутри Алондры сжимается пружина. И снова хотела бы не бояться, смеяться Сандерс в лицо, улыбнуться хоть бы получилось. Но улыбка застряла где-то в горле, не идет наружу, страх закупорил горло Рамирес, кольцо сжимается, словно у неё дифтерия, отек легких. Не вдохнуть?— не выпустить улыбку на поверхность лица.—?Тебе лучше сейчас уйти, Алондра,?— отстраненно говорит Миэль, глядя одновременно на и куда-то сквозь девушку. И Рамирес послушно выскальзывает и враз ослабевшего кольца рук, поправляет отвороты куртки и тенью шмыгает за дверь, затворяя её за собой почти беззвучно.Оставшись одна, Миэль устало прячет лицо в ладонях и приглушенно стонет от досады и злости на саму себя.Алондре Рамирес невероятно повезло, что она вышла сегодня отсюда живой.Миэль, неглядя, заводит руку за спину, шерудит рукой по столу в ворохе бумаг пока не находит небольшой кинжал, о который Алондра рассекла свою руку. Девушка высовывает язык, слизывает присохшую кровь, режется о холодный нержавеющий металл, рот наполняется её собственной кровью.Глаза Миэль зажмурены, она не знает, что именно остановило её. У неё внутри боль ноющая, острая, клокочущая, словно что-то пожирает её изнутри, грызёт с остервенением, стремясь прорваться на свободу.Почему именно эта поза?Почему именно кровь?Почему это все кажется таким знакомым и чужеродным одновременно?Почему, блять, Цезарь носится с ней сильнее обычного, когда они идут на очередную деловую встречу, но избегает близости?Возможно, стоит спросить его об этом напрямую. Возможно, Алондра была права, ей просто нужно сменить полярность.***Цезарь возвращается домой и от него пахнет сыростью, порохом и кровью. Миэль отчего-то воротит от этого сочетания, хотя раньше она относилась к этому абсолютно нормально. Задание он выполнил, убрал неугодного ей человека?— и ладно.—?Как тела? —?насмешливо спрашивает Миэль и ухмыляется своей шутке. Каламбур откровенно глупый, так и отдаёт дешевизной, но девушка цепляется за него как утопающий за последнюю соломинку, чтобы не утонуть в собственном безумии, вернуть себе ощущение реальности.—?Только что избавился,?— безразлично отвечает мужчина, даже не взглянув на неё.—?Как вообще день прошёл? —?не сдаётся Миэль, переворачивается на живот на кровати и подпирает щеку кулаком.—?Нормально,?— отвечает он все ещё отстраненно, но теперь уже переводит на неё подозрительный взгляд.—?Расскажешь поподробнее? —?просит она и манит его приглашающим жестом, предлагая сесть рядом на кровать. Цезарь мешкает, но подчиняется. Миэль кладёт голову на его колени, так чтобы можно было беспрепятственно наблюдать за его реакцией, и улыбается.—?Всё как обычно,?— чеканит он. Всё его тело натянуто, как струна, мужчина напряжен и неотрывно смотрит Миэль прямо в глаза, стараясь не разрывать зрительного контакта.Цезарь привык к разным психопатам, которые ведут себя вполне нормально?— до определенного момента, пока вдруг им что-то не стукнет в голову и они не размозжат человеку череп кочергой за то, что он слишком громко чихает. Но Миэль Сандерс была другой. У неё на все было два мнения, но, вместо того, чтобы мешать друг другу, они бежали наперегонки. На каждом её плече сидел демон, подстрекавший другого.К тому же… она вечно улыбалась, вполне жизнерадостно, и действовала в точности как прохвост, зарабатывающий на жизнь продажей золотых часов, которые зеленеют через неделю. И, казалось, она была убеждена, совершенно искренне убеждена, что ничего плохого не делала. Она могла бы стоять посреди хаоса с окровавленными руками и драгоценностями, спрятанными в кармане, и вопрошать с видом оскорбленной невинности: ?Я? А что я сделала??И в это можно верить до того момента, пока ты не всматриваешься в её нахальные смеющиеся глаза. И откуда-то из их глубины на тебя глядят демоны.Но в них нельзя смотреть слишком долго, потому как это значило бы, что ты не следишь за её руками, и уже сейчас одна из них сжимает нож.—?У меня тоже ничего интересного,?— наконец разрывает тишину Миэль. —?Так переговорила с парочкой нужных людей, довела Джея до нервного тика своими шутками… —?флегматично перечисляет Миэль, рассматривая свой маникюр. —?Трахнула Алондру Рамирес.Взгляд девушки моментально перемещается на лицо Цезаря. Она сама не знает, что ожидает там увидеть, и все у неё внутри сжимается от предвкушения.—?И как? —?у Цезаря странный голос, в нем нет ни ярости, ни злости, нет ничего такого, что обычно может испытывать мужчина, когда ему изменяют, да ещё и имеют наглость говорить об этом прямо в лицо. В его голосе сквозит странное, не свойственное ему беспокойство и напряженность.И Миэль это жутко бесит.До красных пятен перед глазами, до судорого сведенных пальцев, до асфиксии.Он ведёт себя нетипично, но вся соль в том, что Цезарь?— не она. Цезарь относительно нормален, и ему нужна причина, чтобы вести себя не так, как принято.Но Миэль этой причины не знает, от того и злится.А еще, возможно, из-за страха, притаившегося за грудиной, запутавшегося в клетке из рёбер, потому что неизвестность всегда пугает. Даже Миэль.—?Серьезно, блять?! Серьёзно?! И это все, что ты можешь мне сказать, Цезарь?! —?в бешенстве кричит Миэль и вскакивает с его колен, как кошка, которой прищемили хвост.—?Успокойся,?— тихо говорит Цезарь, словно говорит с душевнобольной.—?Успокойся?! Это ты мне говоришь успокоиться?! —?Миэль почти что рычит, сверкая глазами, как хищная рысь перед броском. —?Ты вдруг ни с того, ни с сего начинаешь от меня шарахаться, ничего мне не говоришь, словно я чумная какая-то, и я от чего-то должна быть спокойной?! Что, я тебя больше не завожу?!—?Нет,?— Цезарь говорит тихо и немного прикрывает глаза, так что Миэль понимает?— лжет.—?Да что ж за день-то сегодня, Господи?! —?Миэль вскидывает руки к потолку, рвано и хаотично. —?Всё сегодня так и норовят меня обмануть!Она проводит ладонью по лицу и зло смеётся, а затем неожиданно набрасывается на мужчину и отвешивает ему пощёчину, звонкую, залихватскую, так что голова мужчины уходит вбок. Миэль хочет ударит его снова, но на этот раз уже пустить вход когти, выцарапать глаза. И она бы наверняка это сделала, если бы Цезарь не перехватил её руки, сжимая запястья.Миэль зло дёргает руками, пытаясь вырваться, кривит губы в оскале. Её трясёт, а мышцы извиваются гибко и эластично, словно змеиное тело, которое взяли за голову и подняли в воздух.—?Успокойся,?— повторяет Цезарь. —?Успокойся, и я тебя отпущу.Миэль сдувает с лица непослушную прядь и обессиленно кивает, а затем делает несколько шагов назад, когда руки мужчины размыкаются.—?Что я тебе сделала? —?спрашивает Миэль с болью в голосе. —?Что ты хочешь, чтобы я сделала, что ты хочешь от меня услышать? Хочешь, чтобы я извинилась? Ладно, прости, прости меня, черт возьми! Прости за то, что я даже не помню!—?Миэль…—?Что?! Что, Миэль?! Ты хочешь, чтобы у нас все закончилось вот так?! —?девушка срывается на истошный крик и хватается за голову. —?Хорошо, ладно, если ты хочешь все закончить, то пускай! Только, пожалуйста, сделай милость, расскажи мне, в чем причина!Цезарь упирается локтями в свои колени и прячет лицо в ладонях, тяжело вздыхая.—?Посмотри на меня, Цезарь,?— тихо произносит Миэль, слышится шорох её шелкового халата. —?Прошу.Мужчина отрывает руки от лица и смотрит на полностью обнаженную девушку перед собой нечитаемым взглядом.Тёмные соски моментально затвердевают от холода, а грудь размеренно вздымается и отпускется от натужного тяжёлого дыхания.—?Мне тесно в этом теле, Цезарь,?— говорит она, и её голос звучит отчаянно и беспомощно. —?С тех пор, как мне отшибло память, я постоянно чувствую, как что-то ворочается во мне, грызёт изнутри, беснуется, просит чужой крови. Что-то не так. Что-то совсем не так, Цезарь. Я как будто снова вернулась на шаг назад, мне не хочется, чтобы кото-то видел меня обнажённой, потому что… Потому что на мне словно плотный слой из крови и грязи, который не видит никто, кроме меня. Омерзительно. Жутко. Мерзко. Скажи мне, что произошло и я успокоюсь, обещаю. Пожалуйста, я… Я должна знать.—?Нет. Поверь, так будет лучше для тебя же.—?А разве это похоже на то, что мне лучше? —?вкрадчиво спрашивает Миэль и горько усмехается. Девушка подходит ближе к сидящему мужчине и осторожно опускается на его колени, кладя ладони на плечи. —?Пожалуйста, если ты не хочешь говорить мне правду, то хотя бы убеди меня, что все нормально.Миэль несмело касается его губ, без языка, без страсти, только с каким-то затаенным отчаяньем.Цезарь отвечает ей так же несмело, разрывает поцелуй, прикасается губами к её ключице, к солнечному сплетению, животу. Мышцы завязываются узлами. Не от боли, от удовольствия и восхищения, от всепоглощающего обожания и ужасной радости.Миэль расстегивает его брючный ремень, он только смотрит, ничего не делает, неотрывно наблюдает за её лицом, за мимикой и проскальзывающими эмоциями.Серьезно, слишком серьезно. Так, будто чего-то ждёт, и это ?что-то? будет явно не очень хорошим. Миэль не хочет знать. Прикрывает глаза, впускает его в свое тело, движется плавно и гибко, упирается ладонями в его грудь.—?Не отстраняйся от меня,?— говорит она. Нет, скорее просит, слезливо молит, делает то, за что искренне ненавидит и презирает остальных людей. Толчок. Ещё толчок. Это словно безумный, замкнутый круг. Словно ловушка, в которую она попала и не хочет выбраться. Его руки перемещаются на её грудь, охватывают чашами ладоней. И нет в его действиях ничего жестокого, бесчеловечного. Нет между ними больше ярости, ненависти. Нет всего того, что точит Миэль и Цезаря еженощно, отпустило, заставило превратиться на короткое время из безэмоционального воскового идола в мужчину, а Миэль из дикого загнанного зверя, гонимого иступленной яростью, в обычную женщину.Он ничего не говорит, конечно же. Но Миэль, наверное, и не нужно. Если бы сказал, стало бы страшно. Ведь дело вовсе не в том, чтобы переломить, заставить быть таким, как другие, дело в том, чтобы заставить другого хотя бы иногда быть человеком, принимать и отдавать дары. В этом вся шутка. И смешнее не придумаешь.Оргазм накрывает их почти одновременно. Редко бывает, но в этот раз все точно, в этот раз все, как надо. Он в ней, а она?— на нем. И, если подумать, это?— самая безопасная комбинация. В этом спасение, что бы не говорил человечий бог, в этом их симбиотическое безумие, в этом, наверное, и любовь. В том, что она зовёт, когда плохо, а он приходит. В том, что в такие моменты только он может утешить, загнать зверя внутрь, чего бы это ему ни стоило. И наоборот.Миэль толкает его в плечо, заставляя лечь на спину и припадает к его груди, смотрит ему в глаза. Она не тешит себя надеждой, что все будет хорошо. Нет, он высосет её до дна, заберет все чувства, что у неё есть, а она в ответ вытопчет его чувства, как слабые осенние цветы, не оставит ему ничего, совсем ничего, зеро. Но это настолько мелочно и неважно, что Миэль закрывает глаза. Слеза тянется ниткой по щеке. Он стирает её своим огрубевшим пальцем, целует в шапку волос.—?Спасибо,?— произносит она хрипло и чувствует, что Цезарь слабо улыбается.Миэль расстегивает несколько пуговиц на его рубашке и запускает руку под ткань. И тут же коченеет от нехорошего предчувствия. Она поднимает голову, слегка щурится и начинает быстро расстегивает пуговицы, пока не доходит до последней. Распахивает рубашку, и крик застревает в горле, пузырится, но так и не звучит.Нет, она привыкла к ранам на теле Цезаря, так часто бывает, когда ты начальник охраны у человека, которого хочет убить пол Европы… Но эти отметины отличаются. Они до ужаса похожи на…—?Зубы,?— шепчет Миэль на грани слышимости и осторожно прикасаться пальцами к полукругу из вмятин на плече, у самого горла и яремной вены. —?Цезарь…Начинает она, но тут же осекается. Закусывает губу. Эти отметины совсем не похожи на любовные отметины после страстного дикого секса. Это скорее похоже на попытку вырвать кусок плоти, как дикое голодное животное. Следы в некоторых местах настолько глубокие, что доходят до кости.—?Цезарь… Это мои зубы?—?Да,?— мужчина обессиленно вздыхает. —?Да, это сделала ты.—?Чёрт, что я наделала? —?потеряно спрашивает она, и её взгляд рассеянно блуждает от раны к ране, но Цезарь осторожно кладёт руку ей на затылок и заставляет снова лечь ему на глудь, тесно прижимая к себе.—?Ш-ш-ш, все в порядке,?— тихо шепчет он ей на ухо. —?Это не проблема, у меня бывало и похуже.—?Тогда в чем дело? Что ещё я сделала?—Дело не в том, что ты сделала, Миэль… —?говорит он и тяжело вздыхает. —?Дело в том, что сделали с тобой.