Глава 2. Букет (1/1)
Кира.Светло-рыжие волосы словно портновскими ножницами ровняли. Глаза куда больше, лицо – потоньше, но и губы неприятно узкие. Кира придирчиво изучила себя в темноватом старом зеркале ипопыталась свыкнуться с мыслью, что это отражение теперь ее. А еще с тем, что теперь ее жизнь – здесь, в этом времени, где у нее нет ничего. Все чужое, все бабкино и ей нужно как-то ?натянуть? все это на себя, вжиться, срастись. Зря она согласилась на щедрое предложение благородного Шарапова – в общаге это вышло бы куда быстрее.
Шарапов – интеллигентный, искренний, честный. Таких, кажется, не бывает в ее времени. Как не бывает таких квартир – немного холодных, но чистых, светлых, с высокими потолками, с деревянными, покрашенными эмалью дверьми. С кружевной салфеточкой на столе, пианино в углу, шкафом, полным книг, и большой фотографией на стене - красивая изящная женщина, черты которой угадываются и в Шарапове. И старые московские квартиры, и Шараповы ушли, как ушла эпоха. Об этой эпохе она не знает почти ничего - только по фильмам и книгам, но придется узнавать, вживаться, ловить с лету. Кира устало прикрыла глаза и опустилась на диван. Прилечь всего на пару минут, потому что голова начинала ныть с новой силой.Она проснулась от тихого щелчка замка. Шаги послышались сначала совсем рядом, потом отдалились, вернулись, и на Киру опустилось одеяло. Сразу стало гораздо теплее и уютнее. Кира подтянула его до самого носа, слушая, как шаги звучат все дальше - уже в другой комнате. Скрипнули пружины кровати ибольше ни одного звука, кроме тиканья часов да фонового шума соседей за стеной.Он не ложится – запоздало сообразила Кира и выбралась из-под одеяла. Шарапов даже не снял фуражку и ремень - сидел на не расстеленной кровати, спиной к двери, так что она не видела его лица. Хотя было достаточно напряженных плеч и чуть ссутуленной спины, чтобы понять, что случилось нечто, выбившее его из колеи. Кира чуть помедлила, замерев у двери, а потом пересекла комнату, присела рядом на кровать и осторожно провела ладоньюпо его напряженной спине.Володька ощутимо вздрогнул и обернулся, глядя на нее так удивленно, что Кире стало стыдно за свои слишком уж вольные жесты.- Что-то случилось? – уточнила она, нарушая повисшую тишину и внимательно глядя в голубые глаза. В них ясно читалось еще что-то, кроме усталости – тщательно скрываемые непонимание, злость не пойми на кого.Он молчал некоторое время, отведя взгляд, потом снова посмотрел на нее и проговорил, словно через силу выталкивая слова: - Векшина убили. Его в Москву из Ярославля вызвали специально.
И снова замолчал, отведя взгляд. Кира чувствовала, что он хочет сказать еще что-то, чуть сжала его плечо, ободряя. Шарапов покачал головой и после паузы заговорил быстро, как будто нырнул в холодную воду: - Понимаешь, я когда там, в госпитале, услышал, что Победа, думал – все, теперь будет мир, теперь жизнь как будто снова начинается. А тут такая же война, только у врага и паспорт имеется, и прописка, и ты его не тронь, пока не докажешь, что он бандит и сволочь!Он осекся, явно жалея о такой откровенности да еще перед чужой теткой. Небось, сейчас сидит и думает, что слабость проявил. Дурак. Хуже если бы пошел и напился где-нибудь, как ?сильный мужик?.
- Здесь всегда война, Володь, - Кира все еще не убирала руку и говорила мягко, тихо, - война за то, чтобы другие жили, растили детей, а не боялись каждого шороха и тени. Хочешь, чаю сделаю? Только покажи, где у тебя чайник, - предложила она, меняя тему.- Не надо, - Шарапов помотал головой, и по голосу Кира не поняла, услышал ли он ее слова.
Шарапов.Я проснулся от резкой трели будильника, инстинктивно подорвался с кровати, и только потом сообразил спустить пружину. Взял со стола сигареты и, затягиваясь, против воли вспомнил вчерашний вечер. Чуть детское лицо Васи Векшина со струйкой крови на подбородке. И то, как он жадно уминал тушенку в кабинете. Потом вспомнил разговор с Кирой – ее теплую ладошку на моем плече, ее непривычно мягкий голос и мне стало стыдно. За то, что разнюнился. За то после этого даже чаю ей не налил, а заявил, что ложусь спать. Хотя у меня был шанс исправиться и приготовить завтрак.
Я открыл дверь, ведущую из комнат в общий коридор, и с удивлением обнаружил возле нее объемистый газетный сверток, из которого выглядывали чуть подвявшие ромашки, васильки и еще какие-то незнакомые мне цветы. Удивительно, как до него еще не добрались любопытные соседские бесенята? Я понимал, что цветы эти – не мне. Да и Кире никто из квартирных соседей букет преподнести не мог – из мужчин на нашем этаже остались лишь запойный безрукий сосед-инвалид, да печальный старик Бомзе, у которого война отняла сначала сына, а потом и жену. Кто-то из МУРа? Я почему-то подумал о Жеглове, но он бы точно не стал, словно романтический герой, бросать букет под дверью дамы. Уж скорее бы закинул в окно или просто вошел, рассмеялся, словно пригоршню рафинада рассыпал, и вручил лично – вполне в его духе. Я поднял букет, тихо ступая и стараясь не смотреть на спящую Киру, прошел в комнату и положил его на стол. Ей, наверно, будет приятно. А вот мне сейчас было немного досадно,хотя я сам не понимал – почему.
Я как раз замешивал омлет из порошка, когда в кухню влетела Кира. Всклокоченная, с совершенно дикими глазами, букетом в одной руке и спринцовкой в другой.- Откуда?! – рявкнула она, переводя взгляд с меня на опешившего Михал Михалыча.- Под дверью лежал, - я растерялся. Чем ее так разозлил этот подвявший букет, и откуда взялась спринцовка? У меня в комнатах ее не было точно.- Его принес один молодой человек, - проговорил Бомзе, подслеповато прищуриваясь, - рано утром, где-то в половине шестого. Я как раз шел ставить чайник, когда встретил его. Очень вежливый – поздоровался со мной, а я еще удивился – знаете, он был такой рыжий, прямо как морковка.- Рыжий, - повторила Кира, хищно раздув ноздри, - с черными глазами. Тощий такой.- Вы его знаете? – искренне обрадовался Михал Михалыч.
- Так, - протянула Кира, прихватывая нижнюю губу зубами, - так, - повторила она и, круто развернувшись, вышла с кухни.- Я чем-то обидел Вашу… - Михал Михалыч помедлил и я сообразил, что не только не удосужился объяснить соседям, кто такая Кира, но даже придумать не успел.- Родственницу, - нашелся я, - она с материной двоюродной сестрой в Загорске жила, потом сюда перебралась. Представляете, вчера случайно встретились, вот я и предложил ко мне перебраться – чего ей в общежитии тесниться.Бомзе понимающе кивнул, а я подумал, что он знает меня еще с того момента, как отец с матерью принесли сюда, в этот дом, маленького, спеленутого и хнычущего. И он наверняка уловил даже мне заметные нотки фальши. Приходилось лишь надеяться, что Михал Михалыч – человек интеллигентный и не будет обсуждать чужую жизнь. Спасаясь от неловкой ситуации, я извинился и, оставив чашку с омлетом на столе, поспешил в свою комнату.Дверь оказалась не запертой. Кира сидела на стуле у окна, курила мои папиросы и медленно и задумчиво сжимала в пальцах спринцовку. Она как-то нервно обернулась на звук моих шагов и резко выдохнула дым.- Кир, - начал я, подходя к столу, - если ты из-за соседей переживаешь, так они у меня люди приличные – не станут ничего обсуждать. Я им сказал, что ты моя родственница из Загорска…Она покачала головой, и я замолчал, глядя вопросительно. Я только сейчас заметил, что злость ее ушла, зато во взгляде и жестах ясно улавливались задумчивость и тревога.- Да объясни же ты, наконец, в чем дело?! Если в букете… – не выдержал я, глядя, как она задумчиво водит большим пальцем по подбородку и мнет в пальцах окурок.- Дело не в букете, - она, наконец, посмотрела на меня, - дело вот в этом, - снова стиснула спринцовку, - и в Рыжем.Кира все-таки сжалилась под моим непонимающим взглядом и пояснила: - это маньяк. Нападает на женщин – брызгает в лицо химической смесью из спринцовки, и пока жертва дезориентирована и задыхается, нападает сзади и начинает душить, потом ломает позвонки. Ничего не берет – ни денег, ни украшений.
- Что это за изверг такой и почему он… тебе это принес? – я опустился на стул и тоже взял папиросу, чувствуя злость и нарастающую тревогу и пока еще не оформившееся желание запереть ее здесь, а самому сесть с наганом с той стороны двери.- Потому что глумится, сука! – Кира стиснула спринцовку так, что резина не выдержала и треснула и она брезгливо отшвырнула грушу в сторону, - говорит: ?Смотри, здесь я, рядышком. Никуда не делся?. Я за ним полтора года бегаю. А он впереди! Он всегда, тварь, впереди и никакой системы!- она хотела сказать еще что-то, но словно оборвала себя – резко выдохнула, замолчала, но я успел заметить, что в серых глазах скользнула тщательно скрываемая боль и вина.- Кира, - я поддался порыву и накрыл ладонью ее лежащую на столе руку и тут же понял, что все делаю правильно – даже не понял, почувствовал – неясное тепло и твердую уверенность.Но она не дала мне договорить: - Так, - это прозвучало коротко и резко. И, я поразился такому сходству, с нотками Жеглова, - в отделе шухер не поднимать. Вообще. Никому, ничего.
Я хотел было возразить, но помня, что она ужасно упряма, спорить не стал. Просто решил, что одну ее по городу бродить не пущу. Да и Жеглов не дурак, чтобы куда-то отправлять, зная, что за ней такой мерзавец ходит.Кира.К ее удивлению, висяков в ОББ было не так много – в основном, ограбления складов – почти все с трупами, но ни одного убийства женщины с переломом шейных позвонков или спринцовкой в виде улики. По всему выходило, что либо их вешали на других, либо Рыжий тут еще отметиться не успел. Она даже думать не хотела, как эта мразь оказалась здесь – думать надо, как его поймать и лучше бы просто пристрелить при задержании. За Андрюху. Кира сложила папки с делами обратно в сейф, заперла холодную железную дверь и перевела взгляд на плакат, висящий за спиной Шарапова, и ощутила острое желание сорвать его со стены и порвать в мелкие клочья – ?товарищ, береги оружие…?. Шарапов словно почуял ее взгляд – продолжал отвечать на очередной звонок, деловито прижимая трубку к уху, он поднял глаза и удивленно вскинул брови. Кира помотала головой в ответ и села за свободный стол.
Шарапов…. Кира с тревогой понимала, что невольно тянется к нему. То ли потому что он здесь был человеком новым и не знал ни Киру Архарову, ни ее коллег, и риск проколоться был не так велик.То ли потому что он, не смотря на все ее колючки, взялся заботиться о совершенно чужом для него человеке.Это Киру и пугало. Ничего нельзя было менять здесь и сейчас, чтобы не уничтожить завтра. А ведь ее тянуло к нему – из-за открытого взгляда голубых глаз, искренней улыбки; надежности, правильности, благородства… Мальчишка, младше ее лет на пять. Мужчина, прошедший ад войны – старше ее на несколько десятков лет.Ее самокопания нарушил звук резко распахнувшейся двери - в комнату стремительной походкой влетел Жеглов. Перехватил трубку трезвонящего телефона перед носом Шарапова и вежливо послал звонившего в пожарную инспекцию.Кира мысленно напряглась. С утра на входе ей удалось избежать внимания волкодава, проскользнув за спинами столпившегося возле дежурного коллег. Теперь так легко сбежать не удастся.
- Все-таки правильная идея разделить службы, - проговорил он, вроде бы обращаясь к Шарапову, но взгляд весело прищуренных глаз на мгновение скользнул к Кире и в них ей померещились колючие искорки. Неясные, но настораживающее.Вдруг телефон на ее столе издал пронзительную трель, и Кира, поспешно схватив трубку, выпалила: - Оперуполномоченный Ш... - все внутри словно заморозило. Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу. Кира спешно скрыла ошибку кашлем и поправилась, - Архарова слушает!Труп. Вот и начинается день в ОББ. Что еще гаже - труп ребенка.- Вызов принят. Выезжаем, - и положив трубку, сухо сообщила, - на Улановском труп ребенка.