43. Всегда один (1/1)

Ворон сидит на руке, впиваясь в беззащитную кожу острыми когтями. Валевский слегка морщится, ощущение-то неприятное… Вот только той боли, что была раньше, уже нет.Только пугающее чувство страха перед когтями, разрывающими на части сердце.Души-то нет.— Опять со своей зверушкой тут сидишь? — дружелюбно фыркает Трисгиль. Палач поднимает голову и почти удивлённо смотрит на бывшего напарника.— И это ты-то мне про зверушек говоришь?Пилигрим усмехается. Мягко так, почти снисходительно, почти нежно.— Ты, выходит, всё ещё сражаешься? — интересуется Валевский задумчиво.— Нет.Палач смотрит на Трисгиля неверяще, потому что это был самый неожиданный ответ. Он, так любивший вихрем света ворваться в бой, разнести всё на своём пути, оставить противника валяться на земле… и не сражается?Почему?Почему, мать твою?— Я не нашёл себе напарника, — он пожимает плечами, а Валевский растерянно опускает руку. Ворон, всеми забытый, резко взлетает, царапая кожу.— В смысле?— А ты уже забыл.Трисгиль отворачивается.— Это всё, что ты хочешь мне сказать?— Нет.Во взгляде – вопрос. Злой, яростный.— Нет, — повторяет Валевский. — Найди напарника, который будет лучше, чем я.— Вот как, — Валевский едва заметно улыбается, а потом мрачнеет. — Но ты же и не искал, да?— Не искал, — пилигрим кивает.Небо темнеет.Палач отворачивается, посмеиваясь. Вот чёрт-то, и не скрывает, что даже не попытался выполнить эту маленькую просьбу.Только почему?— У меня тот же вопрос к тебе, — неожиданно отзывается Трисгиль, но палач тут же обрывает его:— Почему я ушёл? — он встаёт резко и хватает пилигрима за правую руку, чувствуя, как тот напрягся. — Да знаешь же, прекрасно знаешь, — одним движением он закатывает рукав куртки Трисгиля, заставляя того вырвать руку и отшатнуться.— Ты…— Не я. Эвинн.Трисгиль молчит, совершенно не зная, что сказать. Не пытается расправить задранный рукав. Не пытается скрыть несколько неаккуратных шрамов, идущих точно по линиям вен. Не пытается сделать хоть что-нибудь.Но, повернувшись, поднимает голову.— Это ты со своими птичками, — кивает на воронов, кружащих неподалёку. — А я всегда был один. И нужен был только сам себе.Голос у него спокойный, ровный, едва ли не равнодушный. И Валевский, которого всегда было сложно чем-то удивить, в очередной раз поражается этому наигранному безразличию.Наигранному – потому что не верит, что можно быть таким равнодушным.Потому что сам хочет закричать.— Я просто подумал, что хоть что-то изменилось, — продолжает пилигрим невозмутимо. — Понадеялся, что ещё кому-то нужен. А для тебя это… игра была?Валевский наконец всё понимает.Это было его равнодушие.Внешнее.Какой же… идиот.— До сих пор нужен, — начинает палач негромко. Но на этот раз его перебивает Трисгиль:— Только себе.Небо тёмное, и вороны, нервно кружащие возле дерева, с ним почти сливаются.Валевский думает, что он сам сейчас такой же тёмный.Такой же адский ворон.— А если бы я тогда сказал…— Без ?если?, Лео. Год. Год, понимаешь? — пилигрим опять обрывает его. — Всего лишь один год с тех пор, как ты ушёл. Всего лишь один человек, который был нужен…Трисгиль отворачивается, медленно расправляя рукав.— И чёрт с этим. Это ты с птичками, а Эв с клириками.Валевский готов и Богиню разбудить, лишь бы этот идиот сейчас заткнулся и не продолжал.Но Богиня спит.— А я всегда один.