Часть 4 (1/2)

Не помню, плакал ли я в детстве. Наверное, да, как и все. Когда падал или мне было что-то нужно — года в два. Но впоследствии вдолбленное отцом "мужики не плачут" прочно засело в моем сознании, навсегда закрыв этот способ выплеснуть эмоции. Даже когда я хотел, мне не удавалось. И когда мой друг детства перестал общаться со мной — из-за того, что я делился с ним всем, что думаю, в том числе и тем, что лет в шестнадцать окончательно понял, что девчонки меня не интересуют. И когда меня отшивали — раз за разом, потому что я не задумывался, кому можно признаваться, а кому нет, пока не замкнулся в себе лет до восемнадцати... поводов было более чем достаточно. А теперь я лежу и думаю, встану ли я завтра с опухшими глазами, потому что ладонь выбила из меня наконец эти чертовы слезы, которых я так долго ждал. Не знал, что можно т а к отбить задницу простыми шлепками...

Артур просыпается посреди ночи, поворачивается на спину спросонья и тут же с болезненным звуком разворачивается набок: боль прошивает задницу. Он осторожно трогает голую ягодицу. Вспоминает обжигающую боль от ударов. И нежные касания губами в конце.Саша, ты... с ума сойти...Он зарывается лицом в подушку. Это правда было?.. А то, может, просто показалось... За все эти годы куда его только не целовали. Но в ягодицы — впервые. Саша, наклонившийся, обнявший его бедра ладонями, дотронувшийся до него губами...От этой картины в паху сладко ноет. Если бы не раздражающая боль, долго стараться кончить не пришлось бы. А так никакого желания двигаться.

...немного удивило, что Хозяин воспользовался ладонью. Хотя, может, в его штанах просто не было ремня... и шлепки я всегда считал чем-то легким, возбуждающим, но уж никак не выбивающим из взрослого мужчины слезы от острой боли. Тяжелая у Саши рука...А я ведь не разобрал схему. Как я завтра буду объяснять студентам порядок написания, если сам не до конца проанализировал...

Задумчиво чешет макушку. Вспоминает теплую сашину ладонь, скользящую по волосам.

Пусть делает со мной что угодно. Я сам уже этого хочу. Как бы сурово он не наказывал, в конце неизменно будет награда: теплая ласка и мягкий голос. Что же я должен сделать, чтобы получить всего тебя? Или хотя бы нагнуться к губам и наслаждаться ими так долго, как позволят...Он облизывает губы, вспоминая поцелуй ночью.Наверное, кипящий чайник разбудил тебя, хоть я и прикрыл дверь на кухню. Я так привык, что не нужно стараться, чтобы получить все и сразу — надо только зайти в бар — что теперь ожидание твоего тела натягивает меня изнутри в струны."Встретимся в субботу".Это же с в и д а н и е.Он закрывает глаза.

"Хочу узнать тебя".Я влюблен в доску. Насквозь. Я влюблен в твой голос, в твои ладони, в твои глаза с острой кромкой радужек, я влюблен в ту силу, с которой ты наказываешь, и в ласку, которой утешаешь. И разобьюсь в лепешку, чтобы тебе понравиться.Он выбирается с кровати ногами вперед. Соскальзывая на пол ступнями и медленно выпрямляясь. Роясь впотьмах в стенном шкафу, на ощупь находя любимую мягкую футболку и натягивая ее на себя.Черт, как же холодно без штанов...Артур включает настольную лампу, изгибается, пытаясь увидеть задницу. И замечает синяк.Черт!..Идет в коридор и, пощурившись на яркий свет, смотрит на себя в зеркало. На него смотрит уставший блондин с растрепанными волосами и опухшими глазами. Поворачивается задницей и разочарованно тянет:— Ё-ооо.На обеих ягодицах фиолетовые синяки. И это несмотря на лед.

Он решает подержать лед еще раз, но голая задница противится болью, и он убирает его обратно в холодильник. Разворачивается и замечает на столе небольшую прозрачную миску, полную шоколадных конфет.Саша...Забирает ее к себе в комнату, жуя по пути. Чувствуя подкатывающий ком к горлу.Как бы не разреветься от счастья. Похоже, у меня может получиться. Наверное, я буду реветь навзрыд без остановки, с облегчением выплескивая всю многолетнюю боль из своего сердца. Лучше не стану. И так видок не ахти...Он съедает пять конфет разом, шмыгая носом. Включает верхний свет и, замерев, смотрит на доску. Нижние знаки стерлись грудью. Верхние — размазаны его ладонями, которыми он скреб по доске от боли....придется вспоминать, какие я писал первыми. Черт.Артур отставляет миску на стол, берет лист со схемой и внимательно просматривает. Задница нудно напоминает о себе, он машинально поглаживает ее....так, похоже я начинал с обходных знаков, а потом продолжил параллелями влево и вправо.Он смотрит на растертые в мутно-белую грязь линии. Вздохнув, идет смочить тряпку и тщательно моет доску. Сессионные рубашку и брюки он замочил пару раз в ванне, прокрутил в стиральной машине, выгладил и увидел два безжизненных куска материи, которым ничто не вернет былой лоск. Они были отложены в шкаф "на всякий случай". Если вдруг ему захочется вспомнить в деталях... сделать инсценировку перед домашней доской.Он вдыхает запах влажного дерева.Сколько вообще времени?.. На часах на тумбочке три часа ночи. Пары завтра в... первая в полодиннадцатого. Как раз. За час-полтора разберусь с этой схемой и лягу спать.За полчаса он успевает разобрать половину конструкции и раза четыре подержаться за ноющий зад. Отходит назад, оглядывая схему. Чувствуя, помимо боли в заднице, туманную тяжесть в голове.

Спать охота.Он зевает в лист со схемой и читает его снова.Такое чувство, что где-то я ошибся, потому что теперь у меня логически не продолжается остальная часть.

Он с досадой трет лоб. Кидает взгляд на доску. Вздохнув, стирает половину, оставив логические связки, в которых уверен.В этом вся опасность многозначных схем: нарисуешь знак прежде, чем он должен появиться — и вот уже вся стройность конструкции нарушена. Тыкаешься, где потерял, не можешь найти и начинаешь все заново. Прямо как в жизни... Сказал что-то, сделал что-то — и вот ты с задницей в синяках пытаешься догнать вечерний план. Впрочем, я не ропщу. Оно того стоило. Саша так вжал меня в доску, что я чуть не кончил. Но боль выбила из меня все желание....Хозяин назвал мой зад красивым. Наверное, синяки тогда еще не проступили, иначе вряд ли ему понравилось бы... Ладно, надо закончить схему.Он смотрит на последнюю символьную связку, отслеживая на листе конкатенации*. Затем неспешно продолжает чертить. Кто бы, наконец, сделал методичку порядкового написания таких сложных конструкций...Мел останавливается....я вполне мог бы ее сделать. Почему мне раньше не приходило это в голову? Правда, это займет некоторое время, но, может, я даже смогу выявить корреляцию** используемых в схемах знаков. Это морока, но морока приятная. Глядишь, смогу выбить себе ранг повыше. А то с сашиным третьим мне теперь неудобно, что у меня шестой. Хоть я и лишен честолюбия, но чувство собственного достоинства неожиданно проснулось.

Теперь каждый раз на новой схеме придется нумеровать знаки. Или хотя бы их связки. Что ж... начну тогда прямо с этой.Он с воодушевлением, не торопясь, нумерует группы знаков. Касается ягодицы ладонью, отходя, окидывая доску взглядом. Чуть нажимает на кожу и морщится от кольнувшей боли. Ежится от пробежавшей дрожи. Подумав, забирает плед с кровати и аккуратно оборачивает вокруг себя, закрепив угол под мышку.Выгляжу римлянином — в тоге. И чувствую себя точно так же. Снять футболку и будет похоже, словно тысяч лет как не бывало, а я, учитель, создаю первую символьную конструкцию...Он закрывает глаза и дремлет минуту, так и застыв с мелом, уткнувшимся в доску.

Еще... еще немного...Вдыхает полной грудью и быстро нумерует схему на выдохе.Все, спа-ать. Завтра с утра проверю и перепишу.Он осторожно устраивается на боку. Всласть потягивается и, пострадав от ноющей боли в заднице, пьет обезболивающее и спустя полчаса проваливается в сон.

Утро начинается с конфет, которые он с удовольствием жует, проверяя и списывая схему, пока кипятится чайник. Лезет в посудный шкафчик и обнаруживает незнакомую кружку.это... с а ш и н а?..Он рассматривает ее, вертя в руках. Насыщенный кофейный цвет с молочной изнанкой...."встречаться посреди недели у тебя".Это ты вчера включил чайник на кухне... хотел выпить чая... поговорить со мной... а я испортил твой план. И все же... ты не был недоволен. Твоя кружка...Он ставит ее на стол и утыкается лбом в шкафчик. Стоит минуту, осознавая, что все это значит.Последний раз в этом шкафу стояла е г о кружка. Пока однажды он не пришел и не начал прямо при мне методично складывать свои вещи. Забрал даже плед, на котором я сидел, в ступоре наблюдая, как сердце рвут ногтями в лоскуты. Так, что кровь по сторонам хлещет. Он просто подошел и, ни слова не говоря, стряхнул меня с пледа...Пусть даже если я виноват, что был назойлив... ты мог быть снисходительнее к человеку, который так сильно любил, что не мог жить без тебя. Из-за тебя я чувствовал себя ничтожным эти полтора года, из-за тебя я не мог никого любить! Из-за тебя я начал пить так часто, что иногда думал: сопьюсь к чертовой матери и сдохну где-нибудь в канаве....я думал, лучше не любить, чем так все заканчивать.

Он наливает чай в эту кружку и с наслаждением касается ее губами, отпивая.Твоя кружка.Ты придешь ко мне на неделе. И будешь приходить еще. А завтра... у нас свидание. Пусть даже ты расцениваешь это всего лишь как возможность поговорить, для меня это шанс побыть с тобой. Идти рядом. Удерживаясь от желания прикоснуться к твоим губам еще раз.Он из любопытства приседает на краешек стула и тут же вскакивает — сидеть и правда невозможно. В ванной обнаруживается тюбик с заживляющей мазью, и он неторопливо наносит его на задницу. Боль поутихла, но при нажиме моментально возрастает раз в десять.Я же не вызову подозрений, если поем в столовой стоя?.. Черт. Ни одной забегаловки в округе — стоим на отшибе.Артур наносит мазь и на запястье.На мне твои следы. Чувствую себя клеймёным и оттого счастливым.

В метро он забивается в угол, оберегая задницу от случайных толчков. Старательно обходит оживленные группки студентов в институте. Преподавательская встречает его лиричной сценой: зависший над чаем Зиновий запанибратски обсуждает что-то с Ядвигой.— День добрый, а вы почему здесь, у вас сейчас пара начнется, — удивленно смотрит на нее Артур, снимая пальто.Та поднимается и кивает, обходя завхоза стороной и выразительно косясь в сторону, всем видом показывая, что ее удерживали против воли.— До свидания, — медленно произносит она у выхода и плавно исчезает за дверью.Артур извинительно улыбается вслед. От Зиновия правда сложно отделаться...— Еще восемь минут до звонка, — бурчит старик, — не дал с девкой поговорить.— Что ты к ней прикипел, отнимаешь личное время у студента, — выкладывает он из портфеля конспект лекции и нумерованную схему.— Интересуюсь! Она сегодня дежурная в больничном крыле.— А что, у Розы Ильиничны выходной? — улыбается Артур. У травницы бывают иногда незапланированные выходные, когда она вдрызг обпивается травяными настоями на спирту...— Сегодня в ночную оставалась.— Что случилось?.. — обмерев, спрашивает он.

"У меня сегодня был плохой день".— Да Локтева из группы Алиновского помяли чуток. Ничего, жить будет. Садись, сейчас расскажу, — Зиновий тянет его за рукав, но он упирается: садиться сегодня смерти подобно.— У меня пара сейчас, потом, Зин.— Пара у него... — слышит он бормотание, выходя из преподавательской.Так вот что произошло. Твоего напарника ранили на задании, и ты пришел ко мне... я проклинаю себя за свое неуёмное желание. Я не выслушал тебя. Ничем не помог. Эгоистично думал только о себе. А ты — тоже человек. Со своими мыслями и чувствами. О таких происшествиях постороннему не скажешь. Ты пришел, потому что мог рассказать это мне.

Прости меня, Саша... я исправлюсь. Синяки на моей заднице вполне заслуженные.Он не чувствует радости, чертя на доске первую собственноручно нумерованную схему. Вспоминая уставшего Сашу на стуле.

"Пришел к тебе расслабиться"...А я тебе не дал. Хотя... ты сказал, что тебе полегчало. Пусть так, но от разговора тебе стало бы много лучше. Я выслушаю тебя завтра. Завтра...В груди поднимается нежное чувство.Я интересен тебе. Тебе не жаль тратить на меня время. Я изо всех сил постараюсь не быть назойливым. И, наконец, без опаски пройду по улицам города, потому что ты будешь рядом.Надо спросить, что ты с н и м сделал... ты не стал бы просить адрес просто так.Зиновий ловит его в обеденный перерыв в коридоре.— Пошли ко мне, может, успеем еще партию разыграть.Он лихорадочно соображает, как объяснить свою неспособность сидеть, пока берет в столовой гуляш и пару салатов. "Зин, меня вчера Алиновский выпорол — сидеть не могу, так что постою, ладно?" Он еле сдерживает смех, представляя выражение лица завхоза.— Я вчера об угол сильно ударился, поэтому постою, — произносит он, входя в огороженный стеклянный закуток в подвальном хранилище.— Чем? — расчищает стол от газет и кроссвордов Зиновий, и Артур легонько похлапывает себя сзади. — Задом, что ли? Эк тебя умудрило.Сухой пыльный воздух щекочет ноздри. Кажется, пока я стою, в тарелку падает многолетняя затхлость этого помещения. Здесь собраны запечатанные книги. Потрепанные тома, из которых уже никто никогда не вылезет. Запах старой бумаги. Запах безопасности.— Так вот, Ядонька говорит, Локтев с недельку у них поваляется, — Зиновий с чувством отхлебывает чай и нападает на свою порцию гуляша. — Только особо подробностей не знает, — бормочет он с набитым ртом.— Что ж ты Яду-то спрашивал, сходил бы да сам узнал, — Артур пристраивается с тарелкой, оперевшись боком о стеклянную перегородку.— Не люблю я больно запахи эти медицинские, — порция исчезает в завхозе, пока Артур одолевает еще только половину. — Запечатали этого Гулливера, а Локтева лилипуты копьями закидали.Хорошо, что Сашу не задело. Я даже не знаю его способностей. Надо спросить завтра, безумно интересно.Завтра...Пара сашиных конфет лежит в портфеле. Он улыбается, доедая гуляш и принимаясь за салат.Саша...— Чего довольный такой? — Зиновий в два укуса ликвидирует булку.— Жизнь налаживается, — пожимает плечом Артур, отпивая из чашки и вспоминая сашину кружку. Невольно улыбаясь.— Смотри, Ангелина спит и видит, как будет гулять на твоей свадьбе. И меня не забудь — помогу с едой управиться.— Зин, какая свадьба, — вздыхает Артур. — Не собираюсь я жениться, сколько можно...— Ничего, встретишь однажды — заставят.— Никто меня не заставит, — он доедает салат и составляет миски друг в друга.— Это ты сейчас так говоришь, — указывает на него второй булкой Зиновий. — Потом сам захочешь жениться. Мне годам к сорока так приперло, что живо нашел себе жену и остепенился.— До сорока мне еще далеко, — вздыхает Артур.— Вот спорим на двадцатитомное собрание Экклауза, что в сорок ты уже будешь женат, — Зиновий швыркает чай, стараясь не замочить бороду.— Давай, — протягивает ладонь Артур, и они жмут друг другу руки. — Продуешь, Зин.— Я не проигрываю, — назидательно подняв палец, произносит завхоз.Я хмыкаю в ответ, допивая чай, и давлю мысль, сколько мне отведено времени с Сашей. Нельзя об этом думать.

"Если разонравится — уходи. Но Сашу ты потеряешь, потому что по-другому он не умеет".Раскинуть партию они не успевают, и он идет на пару, задумавшись.

Я буду его собакой. Буду всем, чем он захочет. Сделаю все, чтобы он не мыслил жизни без меня. А пока мне достаточно его ласки. Достаточно...вовсе не достаточно.Я хочу, чтобы ты вытрахал меня так, что я лежал пластом и тихонько постанывал от удовольствия. Я хочу твое тело. Твои руки. Твои губы. Твои бедра. Твой член. Нежен ты или груб в сексе? Никак не могу решить, какой образ мне нравится больше, и соединяю их оба.В окно он читает в библиотеке, прислонившись боком к стеллажу. Хорошо, что впереди выходные и не надо изворачиваться, придумывая оправдания своему нежеланию сидеть.Суббота втекает лучами в комнату, и он мечется, раскидывая шмотки, образовывая целые горы. 13:11. Время наверняка то же самое. Но Хозяин не сказал место... может, туда далеко ехать? Надо позвонить спросить. Сердце отчаянно сбивает ритм, как только он берет мобильный. Ждет немного, уже набрав номер. Смотрит на часы на запястье — надел на правую руку, скрыв рисунок веревки. 10:37. Почти одиннадцать. Саша уже проснулся. Наверно...Он бросает телефон в ворох одежды. Смотрит, изогнувшись, на синяки. Улыбается....его ладонь оставила эти следы. Хочу вылизать ее.Влезает со стоном в джинсы. Выдыхает, держась за болящий зад. Пережидает, пока боль утихнет. Одевает водолазку с геометрическим узором в ромбе на груди. Эта лучше, чем та, со смайлом с морщинистой кривой ухмылкой и мелкими безумными глазками. Он опускает ладони на ягодицы. Чуть сжимает, и боль пронзает тело вглубь.

Нравится мне это или нет?.. Похоже, да: хочу сжать еще раз.

Пожалуй, в этом и пойду. Надо позвонить Саше.Он даже в телефонной книге записан как "Хозяин". Артур смотрит на номер несколько секунд, сомневаясь, стоит ли. Потом выдыхает и жмет вызов. Сердце потеряло ритм и бьется конвульсивно часто. Гудки. Голос:— Я разрешал звонить мне?Он удерживается от желания опуститься на колени под этим давящим тоном.— Хозяин...— Пожалуй, я плохо обрисовал тебе запреты. Отлично, об этом тоже поговорим. Можешь взять записную книгу, потому что если тебе вздумается что-то забыть... — выразительная пауза, Артур сглатывает, — я мигом тебе это напомню. Время то же самое, выйдем порталом из твоего дома. Будь готов заблаговременно.Он сует в карман пальто блокнот в твердом переплете, пристегивает к нему любимое перо. "Запреты"......нарушь все и получишь по заднице.Он смотрит телевизор, лежа на животе. Потираясь пахом о матрас. Снимать джинсы не хочется: тогда их вновь надо будет натягивать, а зад этого не потерпит. Поэтому он удерживается от соблазна подрочить. Как назло вспоминая трущие оголенную кожу пальцы. Губы, целующие ягодицы.Спины касается ладонь, идущая вниз. Он вздрагивает. Оборачивается, не веря. Пальцы слегка сжимают ягодицу, вырывая болевой стон.— Болит? — хмыкает Саша.— Да, — глухо: сердце заглушило его голос....он так постоянно будет заявляться?! Безумная трата чернильных настоек. И моих нервов.— Сними, посмотрю.Он встает на колени, чтобы выполнить, но его тут же поправляют:— Снять, а не подниматься. Иногда ты поразительно непонятлив.Он опускается обратно на живот, закусывая губу. В паху тянет.Лежать перед тобой с голым задом — то еще испытание.Он очень медленно спускает джинсы, стараясь не задевать тканью кожу. Ладонь ласково оглаживает ягодицу, не вызывая боли.— Я переборщил, верно? — смотрит Саша на синяки.— Нет, Хозяин, я заслужил, — возражает Артур в матрас.Краткое молчание. Удивленное?— Как интересно. Ты не согласен со мной, но и наказывать тебя не за что. Где мазь?— В холодильнике, я принесу...— Я велел принести? — от тона хочется вжаться бедрами в матрас и неистово тереться грубой джинсой, пока он не кончит.— Нет, Хозяин.— Именно. Лежи на месте. Учись слышать, что тебе говорят, и не выполнять лишнего.Холодную мазь наносят кончиками пальцев, едва дотрагиваясь. А затем ладонь оглаживает всю ягодицу, втирая.— Дня через два тебе полегчает. Хотя сидеть ты, вижу, неделю не сможешь.Прохладные пальцы на соседней ягодице.— Когда я спрашивал, разрешишь ли ты мне шлепки, я немного покривил душой. Поднимайся, штаны надевай.Он натягивает джинсы. Застегивает ремень и смотрит на Хозяина. Саша поднимает ладонь, и та с еле слышным хрустом покрывается множеством бегущих трещин.?!..— Я отшлепал тебя э т и м, — улыбка в углу рта. — Меняя, конечно, силу удара и убирая несколько раз броню...С какой скоростью ты это проделывал, я не заметил ни единой заминки!—...иначе ревел бы ты просто навзрыд, — заканчивает Саша, наблюдая за ним исподлобья. В углах губ прячется довольство.Грудь стягивает стыд. Слезы бежали, как у девчонки...Артур тянется к этой странной ладони.— Можно? — переводит он взгляд на Сашу.— Трогай, — разрешают ему, и он касается пальцами, легонько сжимает окаменевшую ладонь.

Твердая — ужас. Понятно, откуда такие синяки...— В следующий раз, когда я скажу, что буду пороть, принимай горячий душ. Так тебе легче будет переносить удары. И чем чаще я буду тебя пороть... — Артур глядит на него с затаенной дрожью, — тем больше ты сможешь вытерпеть.Броня сбегает с кожи, Саша подходит ближе. Опускает ладонь на его ягодицу. Оглаживает.— И тем меньше синяков останется на твоей нежной заднице. Не волнуйся, я не трону твой зад, пока не пройдут синяки. Если и буду шлепать, то без брони. Ты так чувствителен... — пальцы собственнически скользят по заднице, — что надолго тебя не хватает. В этом есть и моя вина... Не стоило так сильно тебя наказывать, — легкий шлепок, но изо рта вырывается рваный выдох. — Но, — стальной взгляд, — ты осмелился просить наказания, хотя я решаю, когда и за что тебя наказывать. Попробуешь сделать так еще раз — поркой не ограничусь.Саша отворачивается, выходя из комнаты, а он пытается успокоить дыхание.Черт, мне очень надо в ванную. Просто о ч е н ь.— Одевайся, — звучит из коридора."Хозяин, можно мне подрочить?" Артур зажмуривается, закусывая губу. Ч е р т а с д в а ему разрешат.— Тебе повторить? — втекает угроза в уши, и он поспешно выходит следом.Набрасывает пальто и удерживается, застегивая пуговицы внизу, от желания что есть силы обхватить член сквозь джинсы.Д е р ь м о. Стоит невыносимо.Саша выливает портал на пол. Толкает струящуюся дверь. Шаг — и Артур вдыхает густой сосновый запах. Оборачивается. Дверь сливается в истоптанную их следами землю.— Никто не заберется тебе в квартиру.Он подходит к Саше, осматривающему лес. Тот поднимает глаза.— Тут никого, кроме нас, — чуть прищуренный взгляд, морщинка в углу рта. — Здесь ты можешь быть кем угодно, и никто тебя не увидит.Артур опускается коленями на заснеженную дорожку.— Ав!Хозяин мягко треплет ему уши.— Тебе нравится быть моим псом? — тягучий голос. Ласковый взгляд.— Ав, ав! — он высовывает язык, часто дыша.Саша ласкает, взлохмачивая ладонями его пряди.

— Славная псина.Из кармана куртки достают что-то и прислоняют к его губам:— Бери.Артур чамкает, задевая кончики пальцев губами. Трюфель. Объеденье. Он мигом съедает награду.— Вставай.Он поднимается, отряхивает наскоро колени.— Тебя не смущает быть моей собакой?— Нет, — с чувством выгавкивает он.Смешок. Он с наслаждением запоминает мягкое лицо Хозяина.— Тебе не унизительно ходить на четвереньках, есть из миски?— Нет, — качает он головой.— Довольно интересно, не находишь? — уходит Саша вперед.

Артур не успевает ответить: они выходят к заснеженному полю, полого спускающемуся к горизонту, и он замирает, вдыхая медвяный поток морозного воздуха, завихрившийся у лица.— Видишь, — Саша тянет ветер в легкие, — никаких домов в радиусе пары километров. Чудесная площадка. Пори хоть у каждого дерева.Тон, чуть более низкий, чем обычно. Взгляд, острый, со скрытым возбуждением, заставляет хотеть броситься в снег голым, лишь бы остудить немного пыл внизу.— И никто... тебя... не услышит, — добавляет Хозяин, отворачиваясь, а у него сладко ноет в паху от его голоса.— У тебя была собака? — обыденным тоном спрашивает Саша, и Артур стряхивает наваждение: себя, вжимающегося в дерево от ударов.— Не было.Тот хмыкает.— Странно. Я полагал, была: ты прекрасно копируешь повадки.— Другу в детстве купили, — вздохнув, поясняет он....когда спустя год упрашиваний и молений родители Гриши сдались, я жестоко обиделся. И на него, и на родных. Пока он не пришел ко мне с теплым повизгивающим щенком за пазухой: я моментально оттаял, и мы возились до позднего вечера, играя, тиская и уча командам. Хорошо щенок уяснил только "кушать". А еще описал мне кровать, и мама жутко ругалась.— А тебе нет, — резюмирует Саша. — Ты живешь один, почему не завести собаку?— Это не моя квартира полностью — мне ее, как преподавателю, выделил Орден. Изначально рассчитывали на двух людей, только никого так и не подселили: остальные учителя были либо замужними женщинами, которым жилье не требовалось, либо стажерками, которым оно не полагалось. Мне дико повезло.— Что не подселили женщину? — уточняет Саша.— Да, — с облегчением признается он.— Не любишь женский пол?Я с удивлением смотрю на него. Ты разве не знал?.. Тогда Катерина... не была моим наказанием?— Нет.Саша смотрит на его сморщенную на миг гримасу отвращения.— Заметно. Катерина сказала, что ты, цитирую, был "дерганым капризным мальчиком". Тебя так раздражают женщины?— Да, — отворачивается он.— И коллеги?— Коллеги это коллеги, у них нет пола, — пожимает плечами Артур.В конце концов, к Ангелине я отношусь нейтрально. Как и к остальным, если они не лезут ко мне.— И в чем же причина такой ненависти?

Напряжение. Вспоминать мерзко, поэтому он быстро говорит:— Могу я не отвечать?Саша наблюдает за ним.— Дело твое. Значит, ты любишь только мужчин, — подытоживает он.Артур смотрит на него.— Да.Я люблю не мужчин. Одновременно я могу любить только одного.— Мне это только на руку. Мне тоже больше нравятся мужчины. Их я не жалею, в отличие от женщин. И мужчину подчинять гораздо приятнее, — оборот. — Сидеть.Артур с готовностью опускается на колени, чувствуя ими влажный холод земли.— Хоть ты и послушен, — гладит Саша его макушку, — ты можешь быть непокорным. И наказывать тебя за непослушание — одно удовольствие....да. Я нарвусь, лишь бы доставить его тебе.Он вскидывает голову и хватает его ладонь зубами, с легким рычанием сжимая челюсти. Другая ладонь хватает его за горло, и мир опрокидывается снизу вверх. Мгновение его вдавливают в землю, и челюсти разжимаются сами: он хватает воздух ртом, испуганно отпихиваясь. Пальцы тут же исчезают. Он кашляет.— Кусаешь ладонь, которая гладит, — произносит Саша. — Глупая псина.!.....Он лежит, вдыхая всеми легкими. Встает на колени, еще раз кашлянув. Валится на бедро. Потирая горло под шарфом. Не смея поднять взгляд. На лице выступил холодный пот. Он отирает его.Сердце бьет комками грудную клетку. Он находит в себе силы тихо проскулить, глядя в землю.Перед ним приседают.— Испугался? — спрашивает Саша обычным тоном. — Ответь.— Есть немного, — он избегает его взгляда.— Посмотри на меня.Он с опаской глядит.— Я н и к о г д а не причиню тебе вреда, запомни это. Я могу тебя выпороть. Могу связать. Могу засунуть кляп в рот, но ты должен всегда помнить: я прекращу любые действия по твоему слову или знаку и не позволю себе лишнего. Я не сломаю тебе кости. Не задушу тебя. Я не причиню тебе вреда.Прерывистое дыхание вытекает облачками из губ пса. Саша наблюдает за ним. Доверие — такая хрупкая вещь. Он чуть было все не испортил. Рефлекс, издержки работы... Кусачие книги приучили реагировать молниеносно. Сам не успел осознать, как уже повалил его наземь привычным приемом. Надо держать себя в руках.

Он гладит замершего в ступоре Артура по голове.— Должен извиниться за это. Признаю, это было слишком. Прощаешь меня? — протягивает он на ладони конфету.Пес наклоняется, берет ее губами, нервно жует.— Держи еще.Т р и.Артур подъедает и их. Саша опускается рядом, гладит его спину, пока он жует.— Больше такого не повторится, обещаю.Тот оборачивается, лижет ему щеку. Скулит, не поднимая глаз.

Ладонь на макушке.— Все в порядке?Кивок.— Вставай, прогуляемся в городе.Артур делает шаг, но рука кладется ему на грудь, останавливая.— В извинение получаешь разрешение задавать мне любые вопросы. Отвечать на них или нет оставляю право за собой.Он опускает веки, кивая.— Разговаривай. Хочу слышать тебя-человека.— Хорошо.— Что хочешь узнать первым? — поднимается Саша по крытой лестнице.

Артур оглядывается: портал сливается в пол возле двери, ведущей, похоже, в подвал дома. Он вышагивает на улицу, перебирая в уме вопросы, которые хотел бы задать, стараясь не отставать от Хозяина в людском потоке.Почему ты не попросил меня встречаться полтора года назад? Ты мог спасти меня. Хотя... не мог. Я бы отказался, потому что не верил, что с Димой все уже кончено.Почему тебе нравится это? Как ты пришел в тему***?Что ты делал с предыдущими...Кручение мыслей достигает пика, но Саша оборачивается:— Спрашивай, чего ждешь?— Почему ты не любишь горячее? — выдает он самый простой вопрос из вороха тех, в которых уверен, что ему ответят.Саша заходит в ближайшую арку, ступая под ее сумрак. Складывает руки на груди. Молчание. Серый взгляд изучает каменную кладку позади него.— Я бы хотел, чтобы больше ты об этом не спрашивал.Артур удивленно глядит на него.Если на это ты не ответил... то что я могу спросить?— Спрашивай, — смотрит Саша на улицу. — Что еще хочешь узнать?Он собирается с духом.— Почему тебе так нравятся неровные отрезки времени?Морщинка в углу рта, но выражение лица отрешенное. Взгляд скорее направлен внутрь, а не на него.— Так время лучше запоминается.С Катериной были четные цифры. Как она была рассеянна первое время, полагая, что вовсе необязательно приходить ровно ко времени... Она то опаздывала, то приходила раньше, и наказывать ее за это было сплошным удовольствием.

С Розом — парные цифры. Того приходить вовремя было не заставить: паршивцу наоборот надо было как следует разозлить Господина, чтобы тот в порыве гнева перестал заботиться о его теле.С Солом — нечетные. Интересно было сломать устоявшееся убеждение пунктуального учителя, что время может делиться только равными долями. Но ему это объяснять не стоит, ведь он сразу спросит "почему именно нечетные?" Ни к чему говорить, что он не первый в этой цифровой чехарде.— Мой вопрос, — произносит Саша. — Ты так и не ответил, почему не завел собаку.— По... тому что второй квартирант мог не любить собак. Или быть аллергиком.— Мне кажется, или преподавательский состав у нас давно неизменен, и сосед тебе не грозит?— Кого-то могут уволить, — ляпает он. — И новому человеку может потребоваться жилье...— Сомневаюсь, что уволят. У нас прекрасный набор.Он тушуется. Похвала относится и к нему.— Так почему? — спрашивает голос, и он признается. Ему. Самому себе:— Я не могу завести собаку просто так.Саша удивленно нахмуривается.— Почему?Собака — знаменатель моей счастливой жизни, превратившийся в ноль. Институт на первых порах забирал все мое свободное время, и мне нужно было, в случае чего, оставить щенка на кого-то, пока я на работе. Я не говорил об этом Диме, пока мы встречались. Не сказал, когда начали жить вместе: я был настолько погружен в него, что собака казалась мне лишней. Я думал, зачем мне пес, если я не одинок. Если дома меня встречают объятиями, поцелуем и нехитрым ужином, приготовленным на скорую руку, который так приятно есть в компании любимого.А когда я, наконец, решился и стал просматривать объявления заводчиков... стало слишком поздно.Я думал, он просто влюбился в кого-то. Ждал. Мысленно простил за это сотни тысяч раз: никто из нас не был ангелом. У всех свои прихоти... Но куда бы я не приходил, и сколько бы раз он не поднимался навстречу... он уходил один. Никто не шел за ним следом. Так я понял, что никого другого нет и не было. Что я действительно н а д о е л ему.— Я не заслужил, — отвечает он.— Не заслужил, — повторяет Саша. Брови летят вверх. — Интересно, почему.Потому что я никчемный, и такая радость, как собака, мне не положена.Он не знает, как ответить, если это он произнести не в силах.Только и могу, что навязываться, раздражать и нарываться на наказания. Я не заслуживаю и тебя, Саша.— Собака символ счастья, — негромко говорит он.— Вот как.Саша отталкивается от стены, подходит ближе.— В таком случае получается, я счастлив.До него доходит смысл этого предложения, но он отталкивает его, не веря. Саша хмыкает.— У тебя наистраннейшая логика. Значит, ты не заслужил счастья?Я ничего не заслужил. Я так радовался тому, что ты ласков со мной... но это всего лишь забота о мне-нижнем. Как человек я тебя не интересую. Ты сам сказал, что отношения другого плана не для тебя. Ты не станешь жить со мной. Не будешь целовать просто так — потому что захотелось. Я даже не знаю, прикоснешься ли ты к моим губам когда-нибудь. Ты не пойдешь со мной в кино, чтобы на пару бесить окружающих комментариями, и уж точно мы не развалимся на диване, перепутавшись руками и ногами, лежа как попало друг на друге и смотря комедию. Ты не скажешь мне "я люблю тебя". Ты мой Хозяин, а я — твой пес....кажется, я опять не смогу завести собаку.И кажется, я опять падаю в склизкие стены грота под названием "невзаимность". Уже почти достигнув острых пиков сталагмитов. Мне уже не хватает того, чего быть не может. Я был слишком поспешен, соглашаясь на твои условия. Ведь я уже привык быть один. Привык ни на что не надеяться. Привык, что мое сердце глухо и страдает только по ушедшему человеку. Бесконечно, раз за разом. Дима был везде. Он исчезал только в баре с первым стаканом, когда я становился весело-развязным. Он не вспоминался, пока я болтал с совершенно посторонними людьми. Их руками я пытался стереть его. Желал забыть его ладони... его манеру притягивать к себе обеими руками. Никак иначе. Он не брал меня за рукав, не тянул за локоть, никогда не тащил за ладонь. Он тянул ко мне руки, и в следующий миг мы уже целовались.Их телами я желал забросать огромную яму в своем сердце. Но сколько бы их не было... она не становилась меньше. Я чувствовал ее влажную земляную осыпь в горле, но не мог плакать. Я не мог наполнить эту яму даже слезами... Он был моим смыслом, корнями, прочно проросшими внутрь. И когда он добровольно выдернул себя из меня...

наступил конец.Лучше бы я кричал от отчаяния. Устраивал истерики. Рыдал. А так ты даже, наверно, не понял, что сделал со мной. Что убил мою суть. Мою уверенность, что я нужен. И я разом потерял все слова и голос. Ты и не пытался разговаривать со мной; собрал вещи и ушел, оставив в прихожей свой дубликат ключей.Я сидел на кровати и медленно умирал. Пока не вспомнил припасенный на твой День рождения ящик пива. Я напился. Пил словно жил последний день. Я не слишком любил алкоголь, но он приятно тек, полоща окровавленное сердце. Анестезируя до следующего утра....иногда казалось, что правильней было умереть в тот день, раз то, чем я жил, ушло. Попробовать утопиться в ванной. Я даже придумал, как удержать голову под водой — привязать к шее горшок. Из-под громадного фикуса. Ты хотел его пересаживать, потому что тот вымахал совсем большой, и купил новый горшок. Я шутил, что в этом тазу можно купать щенка. А потом ты забрал чертов фикус, потому что привез его из дома, а про горшок забыл. Это было бы так символично: пустой сосуд, в который никогда ничего не посадят, и я, такой же точно — пустой. И мертвый.

После Димы бар был моим кругом ада. Им я заглушал свой внутренний крик. Нехитрым постоянством: сесть у стойки, и спустя минут десять ты уже пьяно улыбаешься абсолютно левому человеку. А потом этот человек трахает тебя, не заботясь о твоих чувствах, ничего о тебе не зная, но желая твое тело. Может, так я пытался доказать свою нужность? Не знаю. Все, что я делал, было отчаянной попыткой вытравить Диму из сердца. Я смог. Я сумел. Я в ы ж и л. Спустя год я мог уже вспоминать его без кровищи, хлещущей внутрь из решета, оставшегося от сердца. Уже мог не давиться болью, упиваясь в стельку. Жизнь размеренно сыпалась сквозь узкое горлышко песочных часов, я был спокоен.

А потом наступил вечер, который еще долго будет бить меня в лицо.— Могу я спросить? — тихо говорит он.— Ты не ответил на мой вопрос, — смотрит на него Саша.— Какой? — растерянно глядит Артур.— Я сказал, что по твоей логике ты не заслужил счастья, поэтому у тебя нет собаки. Так ты видишь мир? Что все нужно заслуживать, чтобы иметь?— Да.— Забавная точка зрения. Если я что-то хочу, я беру это. Не задавая вопросы, заслужил я это или нет.— Но мы оба правы, — произносит Артур.Серый взгляд задумчиво скользит по его лицу.— Да, наверно, — улыбка трогает узкие губы. Саша смотрит в арку. — Что ты хотел узнать? — немного погодя спрашивает он.Что...— Что ты сделал с н и м?— С кем, — оборачивается Саша.— Ты просил его адрес.— А, — хмыкает Хозяин. — Ничего, скормил книге, — спокойно смотрит в выпученные глаза. Чуть прищуривается, улыбнувшись.

— Я пошутил. Я еще в своем уме.Я прошел стадии страха, странного удовлетворения, ужаса и боязни, что все откроется и Сашу осудит Круг, за несколько секунд.

— Тебе действительно интересно?Не знаю. Если ты избил его этой бронированной рукой... месиво было, наверно, то еще.

— Да, — говорит он. Чтобы уж точно знать... раз он невольный соучастник.— Скажем так, я с ним ничего не делал. А вот Роз делал. Я не уточнял, что именно, но учитывая агрессивность его натуры, уверяю: встал этот мудак нескоро.

Опять этот Роз. Почему ты дал ему такое имя?— У... Роза не будет проблем? — спрашивает он.— Нет, — хмыкает Саша. — Он подкараулил его поздно вечером во дворе, порядком поддатого. Кстати говоря... я не уверен, что Катерина не присоединилась. Она тоже может быть жесткой, так что не завидую я ему."...я бы их застрелила!"Миссис Неадекват. Черт. Теперь я чувствую себя обязанным сашиным предыдущим. Что за... идиотское ощущение.— Они не обязаны были... — начинает он, но его обрывают:— Хочешь сказать, думал, я буду разбираться с этим дерьмом? — поднимает брови Саша.Тон такой, что соглашаться в высшей степени неразумно. Он поспешно качает головой.— Я решил твою проблему. И позже ты с лихвой отблагодаришь меня.

...хорошо, что не их. Для тебя я сделаю что угодно.— А пока, — отталкивается Хозяин от стены, — можешь внести задаток в счет своей благодарности.Он выходит в сашину квартиру, с удовольствием гадая, что его попросят сделать. Вешает пальто.— Ботинки не снимай, — звучит позади. — Сейчас выйдем обратно. Сходим в магазин.Артур недоуменно оглядывается. Саша уходит в ванную и возвращается с тюбиком. Он узнает тот по алой полоске на шве. Полоска, под которой он читал, давясь словами, название.Б о ж е.— Лицом к стене, — полуулыбка. От тона хочется стонать. — Спусти штаны немного и расставь ноги.Сердце заходится. В голове не складывается картинка, что с ним будут делать. Хозяин не возьмет его так внезапно, пес еще не заслужил...Теплые сухие пальцы оглаживают задницу.— Тебе нравятся... мои следы? — легкое давление на синяки, и боль проступает изнутри. Он невольно вжимается в стену, уходя от пальцев.— Да, Хозяин.— Мне тоже.Он слышит, как отвинчивают крышку.— Не напрягайся, — его смазывают изнутри.

Сердце беспорядочно бьет в груди. Он приоткрывает рот, глухо дыша.