Рудольф ван Рейне (1/2)

Рудольф Ван Рейне.Вернувшись утром, я сказал Рено:- Никуда не ходи один, понял?- Блин, Болдер, и ты туда же! – закатил он глаза, - вы что, сговорились с этим… с вице-президентом? Всю ночь сговаривались?

- Всю ночь я сговаривался с Сабией, если тебя это интересует, – ответил я. Рено заткнулся.- Она действительно сдала тебя, - добавил я, - стукнула кому надо в лабораториях, что ты терранин.- Блядь! Ну и что им от меня надо было?! – выпалил Рено и врезал кулаком по подушке.

- Кто их знает, – я пошёл в санузел смыть кровь с руки. Сука здорово сопротивлялась, мы с Еленой едва её скрутили, прежде чем допросить. За информацию ей заплатили дозой мако, мы бы и не справились вдвоём, если бы соседка Сабии по блоку не шарахнула ей бутылкой по темечку. Никто не любит людей, которые сдают своих.- Ты её замочил? – Рено прислонился к косяку и смотрел, как я обрабатываю антисептиком костяшки пальцев.- Нет, - ответил я, - просто заставил всё рассказать. Елена позвала ещё пару наших. И Сабия всё нам рассказала.- Круто! – ухмыльнулся Рено и схватился за разбитую губу. - Спорим, до Нового года она не доживёт? Спорим на пятьдесят гил?- Хочешь меня на бабки поставить, ты, засранец? – я заклеил ссадины пластырем. - Выметайся, мне отлить надо.Больше я с Рено на эту тему не разговаривал. Он понимает всё с первого раза, повторять не надо. Он только с виду раздолбай, а на самом деле у него башка варит как комп последнего поколения, все, кто купился на его дурацкую стрижку, розовые очки, торчащие на макушке, подвижную полудетскую мордаху и рубашки навыпуск с оторванными пуговицами, с галстуком набок – так вот, из этих придурков мало кто остался в живых. Не то, чтобы Рено притворялся – он такой и есть. Но это не всё, далеко не всё. Он не играет в игры, чтобы вы ни думали, глядя на его повадки малолетнего засранца из аркад. И никогда не станет рисковать без надобности.Перед тем, как идти на дежурство – Елена сказала по рации, что ждёт его у лифта – Рено крикнул мне из прихожей:- Слышь, Болдер?- Что? – спросил я, не отрываясь от наполовину разобранного пистолета.- Ты ведь у нас тоже терранин, – он запнулся, - так что береги себя, напарник.Сравнил!- Иди давай, а то опоздаешь, – сказал я в хлопнувшую дверь.Напарник. Я встретил Рено три года назад в Александрии, мне пришлось залечь на дно, ничего страшного, всего пара месяцев отдыха и небольшая пластическая операция. Когда убиваешь людей по контракту, надо быть готовым к таким вот накладкам. Мафия не любит наёмных убийц со стороны, и лишняя предосторожность никогда не помешает.

Мне уже сняли повязки с носа и рук и я обкатывал новые отпечатки пальцев, когда в баре, рядом с клиникой, меня подцепила мамочка Рено, Жюльетта. Правда, подцепила – слишком грубое слово для такой милой леди, как Жюльетта. Она просто улыбнулась мне сквозь сигаретный дым, и я поплыл на эту улыбку, как на маяк. Она была милая, я говорил? Нежная приятная женщина, старше меня лет на семь, сыну уже пятнадцать, она сама мне это сказала, но этого не чувствовалось, у неё было совсем молодое лицо, только у глаз - морщинки, которые появляются от смеха. Я подтянулся за её столик сразу, и уже через десять минут мы были на ?ты?, она говорила мне потом, что почувствовала то же самое – притяжение, влечение. ?Attraction? - так она называла это на своём родном языке. Когда она улыбалась, то на подбородке слева у неё появлялась маленькая вмятинка, как будто кто-то вдавил палец в фарфоровую маску. Я любил целовать её в это место, а она стеснялась, глупышка. Мы… быстро оказались вместе. Сначала встречались в баре у клиники, я приносил ей цветы, маленькие букетики здешних фиалок, красных с белым, и розы – здоровенные, с винный бокал, фиолетовые, у них, конечно же, было другое название, местное, но я называл их ?розы?, по привычке. Жюльетта смеялась и тоже звала их розами, и прятала в них розовое от удовольствия лицо, хотя они и не пахли совсем. Она, как и я, была с Земли. Со Старой Терры, как здесь говорили. Она, как и я, не рассказывала, как попала на Гейю, за много световых лет от дома. А я и не спрашивал. Через неделю, когда я провожал её домой после ресторана, она пригласила меня на чашечку кофе, у меня всё внутри всё вскипело, когда я смотрел, как двигались её губы, как она отводила глаза, как нежно краснела, я едва не засмеялся от радости, ?чашечка кофе?, чёрт побери, она тоже хотела меня, но ах, какая же она была леди! Когда она ставила передо мной эту свою чашечку кофе, в маленькой уютной гостиной, я перехватил её руку, притянул к себе и поцеловал. Мы бы занялись любовью там же, на диванчике у стола, но она сказала, что надо идти в спальню, сын может вернуться, и я отнёс её туда на руках. Мы занимались любовью, и она была чудесная, моя Жюльетта, и я убил бы любого, кто сказал бы, что мы занимались сексом. Потом я курил, прижимая её к себе, солнце бросало сквозь жалюзи косые полоски на смятую постель, скомканные простыни, на её стройную белую ногу, угнездившуюся между моих ног, её влажные ресницы щекотали мне плечо. Я был счастлив, счастлив по-настоящему, я впервые не хотел ничего менять, хотел задержать это навсегда – солнце, вкус сигареты, сладкое свинцовое спокойствие во всём теле, женщину, тихо дышащую рядом. У меня никогда так раньше не было, меня вечно мотало, как лодку в шторм. Был старый город на Старой Терре, весь опутанный засоренными каналами и просоленный морским ветром, я мог застрять там на всю жизнь после школы - выращивать тюльпаны или ловить треску, третьего не дано, но мне этого было мало, был город побольше, мегаполис на островах, его имя было волшебством, заклинанием: ?Антверпен?… Антверпен, его задворки – комнатушка в рабочем квартале, днём – подсобник на верфи, вечером – парень для битья в додзё в Чайна-тауне, но я недолго был парнем для битья, скоро я сам стал бить других, подпольные бои без правил, деньги, девочки, квартирка получше, дорогой байк, мне везло почти полгода, я был слишком быстрый и сильный, и меня не успели покалечить, а потом… потом я нарвался, и моего соперника унесли с ринга со свёрнутой шеей. Хозяин зала сунул мне в руку смятый комок мелких ставок и выставил вон, я шел по Антверпену, спотыкаясь от усталости, треснувшее ребро отдавало болью при каждом вдохе, один глаз заплыл – я не зря сломал шею тому ублюдку… Я каждую секунду ждал вопля полицейской сирены за спиной, я шёл мимо витрины, заклеенной яркими плакатами, зычный мужской голос что-то орал в мегафон, потом меня ляпнули по плечу, развернули… помню, что я ощерился, как пёс, и стал в боевую стойку, но мужик с микрофоном только заржал и сказал, что я им подхожу. Космический Легион. Отряхниземную грязь со своих ног. Завтра ты будешь уже на Марсе, парень. Через пять минут я черкнул свою подпись под контрактом, и вся полиция Земли стала мне по барабану. Тренировочный лагерь на Марсе мало чем отличался от боёв без правил. Выживал сильнейший, правда, нас ещё и учили этому - как выживать, как убивать чисто и по-быстрому. Я оказался хорошим учеником. После первой же кампании – помню, это был миротворческий рейд на Пятую Мицара - я дезертировал. Там едва не полёг весь наш взвод, и я не знаю, что ответил бы военному трибуналу на вопрос – почему рядовой ван Рейне насрал на приказ ублюдка-сержанта и пробился вместе со своим взводом к вертолёту, вместо того, чтобы драпануть, как хотел сержант, в чужие джунгли, и сдохнуть от ножей и кремниевых ружей аборигенов… Я сломал нос трусливому ублюдку и наставил пушку на ребят, которые повернули было за ним, и заставил идти в бой. Потом, когда мы уже летели к базе, и адреналин отхлынул от башки, я понял, что натворил. Выбирать было не из чего, трибунал, или… Прощай, армия! Я попросил, чтобы меня высадили в джунглях, поближе к нейтральному государству, мне даже ствол доставать не пришлось, парни бывают чертовски покладисты, когда их силком вытаскиваешь с того света… Я перекантовался в тамошней столице с неделю, раз в месяц на орбите притормаживал грузовой лайнер ?КатцеЭм Инкорпорейтед?, порт приписки – Челси, Нью-Лондон. Бабок, которые были у меня с собой, хватило как раз до Гейи. Сначала я не думал, что застряну тут надолго, но планетка мне понравилась, и как-то получилось так, что работа сама меня нашла – единственная работа, которую я умел делать…

Сигарета прогорела почти до фильтра, Жюльетта спала, прижавшись ко мне, тело её было тёплым и лёгким, как шёлковый платок, нагретый солнцем. Я поискал глазами – куда бы стряхнуть пепел, повернулся осторожно, чтобы её не разбудить, но она тут же проснулась, быстро, как птица, открыла серо-голубые глаза, улыбнулась мне, мило сморщив нос. Я поцеловал её… я долго её целовал, всю, а потом, после любви, прижимая её к себе, уснул, как ещё никогда в жизни не спал.Проснулся я поздно, солнечные полоски сползли с простыней, в комнате стемнело, и Жюльетты не было рядом. Через тонкие перегородки я слышал ее голос снизу из гостиной, она журчала что-то неразборчиво-ласковое, я потянулся и встал. Она говорила, что её сыну пятнадцать лет, он уже взрослый, у него дела в городе. Я оделся, ступил на лестницу, потом подумал и задержался.

Ломкий мальчишеский голос:- Мам, ну ты чё? Ну нафиг он тебе нужен, а? Ну у меня же есть деньги, мам!- Рере, родной, но Рудольф очень милый и чудесно ко мне относится!- Мам! Ну я же просил – не называй меня так! - юношеский басок срывается на возмущённый взвизг.- Мой славный малыш… Мой Рере… - воркует она.

Я спустился вниз, когда он уже перестал сопротивляться и сопел, как довольный щенок, в её объятиях – длинный нескладный юнец, её рыжая макушка прильнула к его щеке, он обнимал её тощими худыми руками, ссутуленный, неловкий, похожий на макаронину. Я кашлянул, и они вскинули на меня глаза одинаковым ланьим движением – одинаковые серо-голубые глаза, настороженные, немного испуганные. Они были похожи так, что мне смешно стало – то же овальное лицо, те же морковные волосы, нервные тонкие губы и округлые высокие скулы, Рено был просто копия Жюльетты, с поправкой на пацанскую костлявость и неопределённость. Жюльетта улыбнулась и подтолкнула эту ходячую карикатуру мне навстречу.- Рудольф, это Рере… Рено, мой сын. Рено, это Рудольф.- Привет, Рере,- сказал я и был награждён бешенным сверканьем глаз и помидорным румянцем.- Привет… Болдер! – оскалился в ответ Рено, Жюльетта неудержимо улыбнулась и одновременно закрыла глаза как напроказившая девчонка, а я едва подавил желание дать Рере подзатыльник. Никто не издевался над моей бритой башкой – боялись. Но маленький ублюдок отлично понимал, что при матери я его и пальцем не трону.

Позже, дождавшись, когда Жюльетта упорхнула на кухню, он опять наехал на меня - по всем правилам.- Не обольщайся, Болдер, - ехидно протянул он,- не ты у неё первый, не ты последний.

- А ты, значит, единственный? – спросил я.- Ага! В точку, мистер, - ответил он развязно, с кривой ухмылкой на губах, сверля меня ненавидящим взглядом. - Так что я просто подожду, пока она тебя за дверь выставит, и дело с концом. Только не вздумай прихватить с собой что-нибудь ценное, я тебе…- Кстати, о ценностях, – сказал я, - слыхал, что у тебя деньжата водятся?- Не твоё дело! – шипит он.- Очень интересно, – продолжаю я, - и где ж ты их берёшь, а, королева? На панели за тебя много не дадут – с этим тощим тельцем и раскуроченной мордашкой!Он меняется в лице и вскакивает. В следующий момент я вижу его кулак, летящий мне в нос, я без труда перехватываю эту хилую цыплячью лапу – сплошные кости и обветренная кожа, сжимаю без всякой жалости, мне ему пальцы сломать – раз плюнуть, он кривится от боли и шипит:- Ах, ты… - дальше сплошная матерная ругань, где он её набрался - ума не приложу, я уверен, что Жюльетта никогда… Жюльетта.- Слушай, пацан, - говорю я прямо в перекошенное лицо, - мне нравится твоя мама. Я хочу, чтобы она была счастлива. А ты делай что хочешь, но делай мне, и так, чтобы она не замечала, понял?Я не знаю – дошло до него или нет, он слишком занят, выдёргивая у меня свою руку, помидорный румянец становится ещё темнее от сопенья и усилий. Усмехаясь, я показываю ему – как вывернуться из такого захвата. Свежепересаженная кожа у меня на ладони саднит и вот-вот отлетит к чёртовой матери, но я надеюсь, что Рере этот урок пойдёт на пользу.- И когда бьёшь, большой палец надо держать так, а то сломаешь нафиг, - говорю я под конец, он уже не дёргается, он смотрит исподлобья, и его взгляд не обещает мне спокойной жизни.

Вы думаете, он разменивался на мелочи, вроде гвоздей в ботинках или подмены зубной пасты кремом для бритья? Ничего подобного. Рено работал по-крупному, я понял это, когда через неделю расплачивался кредиткой в кафе, и карта оказалась недействительной. Счёт был опустошён, один из моих легальных счетов, а я был не в том положении, чтобы требовать официального разбирательства в банке. Я ни слова не сказал об этом Жюльетте и продолжал вести себя как ни в чём не бывало, я даже специально водил её по дорогим магазинам, она любила красивую одежду, а мне нравилось смотреть, как она появляется из примерочной кабинки, похожая на цветок или райскую птицу, она красовалась передо мной, нежилась под моим взглядом, а потом брала моё лицо в ладони и целовала, не стесняясь продавщиц. И мне плевать было на её вороватого щенка, за всё хорошее надо платить, а Жюльетта… Жюльетта – лучшее, что было в моей жизни.

Взломав тот счёт, гадёныш на время успокоился. Он ждал, что я со дня на день стану просить у Жюльетты деньги, и он сможет сказать ей – видишь, мам, ему от тебя только бабки нужны, гони его в шею. Но я продолжал тратиться, так, что даже Жюльетта притормаживала меня, и теперь мы по вечерам чаще ужинали дома, чем в ресторанах. Жюльетта отлично готовила, кухня Старой Терры, хорошее вино, даже угрюмый Рере, которому она иногда наливала полбокала, к десерту забывал, что я его Враг Номер Один, и рассказывал о своей виртуальной школе, оказывается, он учился заочно – знаете, эти новые заочные образовательные программы – задания, чаты-?классы?, экзаменационные тесты по мэйлу, хотя я не понимал, почему Жюльетта не отправит его в обычную школу, по мне - так ему было там самое место, в компании ребят его возраста, уж слишком он привык быть первым и единственным, здоровая конкуренция – то, что надо таким нахальным щенкам. Я спрашивал у Жюльетты, она говорила – это из-за его шрамов, он не хочет, чтобы на них обращали внимание, ну а глубже я не копал - Жюльетта не любила об этом говорить, мы ведь встретились в пластической клинике. Авария, рассказывала Жюльетта, они с Рере попали в аварию, её шрамы удалось убрать – она непроизвольно касалась вмятинки на подбородке – а шрамы Рере неизгладимы, врачи ей объясняли – про поперечную направленность, микрочастицы пластика, сосудистые изменения… Её голос при этом дрожал, глаза наливались слезами, а пальцы мяли и дёргали всё, что попадалось под руку. Я накрывал ладонью эти хрупкие беспокойные пальчики и клялся про себя, что постараюсь не прибить маленького ублюдка, даже если он снова попробует... К этому времени я уже вычислил, просто проследил, откуда он берёт деньги – он чистил банкоматы, да, именно так, банально и незатейливо, но при этом не попался ни разу за те полтора года, которые они с Жюльеттой жили в Александрии. Пока не попробовал взломать мой второй счёт. В этот раз я пользовался более надёжной карточкой, которая активировалась старым добрым вербально-цифровым кодом, а не сканированием папиллярного рисунка, поэтому однажды вечером Рере столкнулся со мной в прихожей, когда прыгал на одной ноге, стягивая ботинок, и нечаянно ухватился за меня.- Вот щенок неуклюжий, - сказал я.

- Это тебя стало слишком много, Болдер, - огрызнулся он.Моя карточка перекочевала из кармана, куда я, расплатившись, опустил её в ресторане, в руки Рено.

Наутро она снова оказалась на месте, а у парня, вылезшего позавтракать, были красные глаза и отличное настроение. Я не сомневался, что он хакнул мой код, я думал пойти за ним, когда он попытается снять деньги в банке, и поговорить, как мужчина с мужчиной. Я жил с Жюльеттой уже три месяца и мне хотелось жить с ней и дальше, даже если в придачумне доставался её угрюмый вороватый сынок. Я шёл за ним по людным улицам Александрии, он и не думал, что я слежу за ним. Я поменял код карточкив банкомате на углу возле дома,я знал, что Рено никогда не работает в своём районе, я же говорю – он был не по годам хитрым и умным маленьким засранцем. На этот раз он выбрал центральное отделение Шинра-Банка, там у входа стояли в ряд большие банкоматы и дежурил легавый в стеклянной будке. Всё, как и в других банках, но здесь можно было снять со счёта в десять раз больше нала, чем в любом другом банке Александрии. Из-за угла я видел, как порозовели уши Рере, когда дисплей банкомата загорелся тревожным красным светом, означавшим, что набран неверный код. Рено не стал пытаться ещё раз, он и правда был умным парнишкой, он просто развернулся и не торопясь, задвинув руки в карманы куртки, пошёл прочь по улице. Внезапно коп выскочил из своей будки и бросился следом с криком ?Стой!?. Рено оглянулся и припустил бегом, я похолодел, всё пошло не так, как я думал, я не хотел, чтобы Рено сграбастали легавые, я… Я побежал за ними, пробегая мимо пустой стеклянной будки, я мельком увидел красный тревожный квадратик на экране пульта. Скрытое видеонаблюдение, мать твою! В этой дыре! Тем временем Рено и коп свернули в узкий переулок, я увидел, как Рено выбросил что-то белое из кармана куртки, а легавый подобрал на бегу, он не слишком и торопился, Рено бежал медленно, неуклюже оттопырив локти, ещё один поворот, на минуту кирпичная стена скрыла их от меня. А когда я повернул следом, то увидел, что легавый уже поймал Рено, сшиб его на землю и, завернув руку за спину, уселся сверху, он что-то кричал, я не разобрал – что, потому что с разбегу ударил его ногой в голову, его сорвало со спины Рено и влепило в стену, он сполз вниз неподвижной грудой. Я подошёл к нему и вытащил зажатую в кулаке имитацию пластиковой карточки, проверил пульс на шее. Ничего. Хреново. Я повернулся к Рено, он как раз вставал на четвереньки, под глазом наливался свежий синяк, на другой щеке – грязно-кровавая ссадина, нашлёпка розового пластыря, прикрывавшая шрам, содрана, из носа капает кровь. Чёрт, Жюльетта просто с ума сойдёт, когда его увидит. Его руки подломились и он опять упал бы, не подоспей я вовремя. Он дышал часто и со свистом, я взял его за запястья и попытался поднять, он зашипел и дёрнулся – его ладони оказались сбиты в кровь. Нам надо было уходить отсюда. Я потащил его за собой, он шёл, прихрамывая и скособочившись, и его громкое дыхание было подозрительно похоже на всхлипы. Мы плутали по задворкам даун-тауна, пропахшим мочой и тухлятиной, пока он не рухнул на прямо на грязный асфальт, проскулив ?Стой, не могу больше!?. Я опустился рядом, поднял к себе его грязное зарёванное лицо. Потрогал нос - он ещё кровил, но был цел, потом нажал на бок, обхватив рёбра, Рено дёрнулся, но переломов вроде не оказалось, разве что трещины. Разбитая коленка в дыре порванных джинсов налилась синим. Рено больше не плакал, только мелко дрожал, и мокрый был, как мышь, и я подумал, что ничуть не жалею, что замочил того гада в форме, задержать Рено было его обязанностью, ладно, но вот так бить - мальчишку, со всей дури…- С-с-су…ки… поставили… к-камеру! – прошипел Рено, икая, - Неделю наз…назад… ещё не было!

- Я не знал про камеру, - сказал я первое, что пришло в голову.- К-код поменял? – спросил Рено.- Ага, утром.Он помолчал, потом сказал, не глядя:- Мог бы сразу сказать… ей.- Ну я не шестёрка, - ответил я, - я подумал – мы сами разберёмся... Как два мужика.Он хмыкнул.- Мужик, блин! Ты понимаешь, что мне теперь их лёд ломать надо?- Какой ещё лёд? – удивился я.- Электронная система безопасности, - он посмотрел на меня свысока, потом втянул в себя сопли пополам с кровью, вытер нос рукавом. Я пожал плечами и кинул ему на колени фальшивую карточку. Он ухмыльнулся и сунул её в карман.

- Соображаешь… Тот урод… ты… - он замялся. Я небрежно махнул рукой и сказал, что жить будет, а про себя добавил – разве что в их местном раю, Лайфстриме, если, конечно, души уродских легавых тоже попадают в Лайфстрим. И ещё сказал то, что вертелось у меня на языке уже много дней, и осталось бы невысказанным, если бы не… текущие обстоятельства.- Я её не брошу, ты, болван, - вот что я сказал, - и тебя, выходит, тоже не брошу. Так что кончай тырить деньги по банкоматам и займись… этим… учёбой… мозги-то у тебя есть.- Слушай, проехали, а? Нашёлся папочка, - сказал он угрюмо, завозившись и опустив глаза.Мы помолчали.- Ладно, пошли… Рере, - сказал я, когда он отдышался. Он зыркнул на меня, но послушно встал с бордюра, его шатнуло.

- Дыхалка у тебя ни к чёрту, - сказал я, - как насчёт того, чтобы бегать со мной по утрам?- Да иди ты! – сказал он, скорчив ехидную гримасу, но на следующее утро, когда я вышел из дому для пробежки, он уже ждал меня, в коротковатой спортивной форме и разбитых кроссовках. Это был его способ просить прощения.

Через три месяца Рере было не узнать. Он перестал сутулиться и косолапить, даже немного раздался в плечах, и на пробежках бежал вровень со мной, а не спекался за пятнадцать минут, как раньше. Я учил его каратэ и кун-фу, потихоньку от Жюльетты. Она не одобряла борьбу, но очень радовалась, что мы с Рено поладили. Я переехал из отеля к ним, мне полагалась гостевая комната, но я там только шмотки хранил, а так всё время проводил с Жюльеттой, и все ночи – в её спальне. И на руках сносил её к завтраку. Рено фыркал и говорил, что ему смотреть на нас противно, а Жюльетта садилась на подлокотник его кресла, ерошила рыжие патлы сына и спрашивала – как, неужели его мамочка такая дряхлая, что в неё уж и влюбиться никому нельзя? Рено сонно хихикал и зевал, они с Жюльеттой смотрели на меня одинаковыми смешливо прищуренными серо-голубыми глазами, и мне тоже хотелось смеяться, просто так, от радости.

По утрам Рено вставал раньше всех, а может, он вообще не ложился, банкоматы он больше не потрошил, я следил за этим, а чем он там ещё занимается на своём компе, я не вникал. Спросил однажды – в игры он, что ли, ночами играет? Мы бежали ровной трусцой, он споткнулся - я едва успел его за шиворот схватить - и дернулся в сторону, а потом: ?Я в игры не играю!? - и припустил вперёд со всех ног, я еле его догнал. Я больше не расспрашивал, он же был разумным парнем, мог о себе позаботиться, он и о матери заботился, пока мы не встретились. И потом, теперь, если что, у него был я.

А тем временем началось и окончилось лето, и осень, и зима была на носу, сонная Александрия оживала, готовилась к зимнему сезону – горячие источники и косметическая клиника в холода бывали битком набиты. Я задержался в городе ровно на шесть месяцев дольше, чем рассчитывал, я думал раньше, что ненавижу такие тихие городишки, слишком они похожи на мою родную дыру на Старой Терре… А оказалось, что думал неправильно. Никуда мне из Александрии уезжать не хотелось. Оказалось, главное - не где живёшь, а с кем.Однажды утром Жюльетта перехватила мою руку, тянувшуюся к пачке сигарет, и сказала, что теперь мне некоторое время нельзя будет курить в доме. ?Некоторое время?? - переспросил я, не соображая ни черта со сна. Девять месяцев, - сказала она, лицо у неё было тревожным, серьёзным, я давно её такой не видел – слишком хорошо мы жили, и ей не о чем было тревожиться. Ещё минуту до меня доходило, а потом я её чуть до смерти не зацеловал, она хохотала и отбивалась, и выглядела на шестнадцать лет, сестрой-близняшкой своего сына. Когда я, наконец, смог держать свои руки подальше от неё, и она перестала меня тормошить, мы поговорили. Гостевая комната будет детской – сказала она, а я сказал, что в соседнем квартале продаётся магазинчик спортивного снаряжения. Распишемся в мэрии хоть сегодня! – сказал я; сегодня нельзя – сказала она, сегодня воскресенье, а в понедельник никто не женится, примета плохая, и потом, ей нужно платье к свадьбе. Вместо ответа я опять стал её целовать.

Рено, сидевший за столом и топивший булку в кофе, окинул нас взглядом и фыркнул:- Только не надо мне заливать про аиста и капусту!

- Рено! – ахнула Жюльетта. - Откуда ты…Я готов был сквозь землю провалиться от смущения. Чёртов маленький засранец!- Нечего было тесты раскидывать по всей ванной, – он опустил глаза, потом выбрался из-за стола, сильно звякнув посудой, подошёл к нам, неловко чмокнул её в щеку: ?Поздравляю, мам!?, мне достался одобрительный тычок в плечо: ?Молоток, Болдер!?. Жюльетта обняла нас обоих тёплыми нежными руками, засмеялась, толкнула друг к другу и прижала к себе, мы стояли втроём, она тихонько нас покачивала, пахло кофе и свежей выпечкой, и холодный резкий ветер поддувал из открытого окна, и я думал, что теперь в моей жизни всегда будет так…Ну и не придурок ли я после этого?Утром во вторник Рено потащил меня на пробежку, как ни в чём не бывало. Мне не хотелось оставлять Жюльетту, но она сонно улыбнулась мне с подушки и сказала, что ей надо подготовиться. Коробка из модного магазина стояла в кресле, её доставили вчера вечером, я не видел самого платья, это будет сюрприз – сказала мне Жюльетта. И я потащился вниз. Рено ждал меня на улице, пиная кроссовкой бордюр, руки он сунул в карманы куртки, вязанная шапка надвинута на глаза, нос покраснел, дыхание клубится паром в холодном воздухе. Мы двинули по улице, пешеходная дорожка петляла вверх-вниз вдоль домов, редкий молочный туман нехотя таял под лучами солнца, облетевшие деревья тянули к нам голые ветки, вечнозелёные кусты выглядели мокрыми и продрогшими. Хозяева маленьких магазинчиков открывали стальные жалюзи на витринах, протирали стёкла, некоторые здоровались с нами, хозяин того спортивного магазина на соседней улице помахал нам рукой, он был очень доволен ценой, которую я уплатил ему вчера за его забегаловку. Пришлось выпотрошить все свои счета, и легальные, и нелегальные, мне бы стоило потянуть пару дней и поторговаться, но я тоже хотел сделать Жюльетте сюрприз.

Рено окликнул меня сзади, махнул рукой в сторону какой-то витрины, крикнул: ?Момент!? и заскочил внутрь, я потоптался на месте, присел несколько раз, глотнул воды из бутылки. Рено вылетел ко мне, довольный, показал большой палец и потрусил вперёд, длинные рыжие вихры мотались по спине. Мы добежали до маленького сквера с фонтаном, там мы обычно делали разминку, перед тем как повернуть обратно. Сначала Рено просто пыхтел, приседая и отжимаясь, потом я стал в боевую стойку и приглашающее поманил его к себе, мы обменялись несколькими ударами, он нападал, я блокировал, ясное дело, это был не настоящий спарринг, Рено весил в два раза меньше меня, и я едва вбил в него азы самообороны, но он старался, и иногда у него получалось. Плохо было то, что он почему-то любил потрепаться как раз во время этого горе-спарринга, вот и сейчас он попробовал врезать мне ногой в голову, ни черта не вышло, растяжка была плохая, он отскочил - хорошо, что не упал, и закружил вокруг меня, очень довольный, и завёл издалека:- Ну как, Болдер, ты готов морально?Хук правой, я перехватываю его руку, перекидываю через колено, кувырок удаётся ему чисто, он тут же подхватывается на ноги.- …К свадьбе, я имею ввиду…Два боковых, правый я блокирую, левый, совсем слабый, принимаю корпусом, отталкиваю Рено грудью, он пятится, шапка съехала набок.- …Ботинки почистил? Рубашку погладил?..Чёрт, я даже носовой платок в карман положил, вот гадёныш! Цветы, наверно, уже доставили. Ухожу от пинка носком в колено.- Побрил башку? Перчатки купил? А кольца?..Ко… Кольца, мать твою! Я пропускаю совсем простой удар под дых и сгибаюсь пополам. Я забыл про кольца! Рено оказывается рядом, помогает мне выпрямиться.

- Я так и знал, что ты забудешь про кольца, чувак! – вздыхает он печально, но раскрасневшееся лицо под шапкой просто сияет. Он запускает руку внутрь своей необъятной куртки и вытаскивает маленькую круглую коробочку, щёлкает крышкой, на чёрном бархате горят бело-синими бриллиантовыми дорожками два тонких золотых ободка, побольше и поменьше. Я не могу говорить. Я неловко треплю его по затылку, а он готов лопнуть от гордости – он достал меня, дважды, он тараторит:- Они хотели розовый, бархат в смысле, но это было чёрте что, маму бы вытошнило прям на мэра, вот был бы прикол, и я сказал – давайте чёрный, чёрный -это круто, и они…Он поднимает коробочку прямо к моим глазам и вертит в руке, чтобы бриллианты играли, я хлопаю его по плечу, я слишком взволнован и не соизмеряю силу удара, Рено шатает, коробочка наклоняется, кольца, сверкая, летят вниз, мы нагибаемся за ними одновременно, стукаясь лбами, падаем, и это спасает нам жизнь, запредельно-тонкий свист, ещё один, и я вижу, как край фонтанной чаши взрывается мелким крошевом. Вторая пуля вспорола дерн у головы Рено, он лежит, придавленный моим телом, я застываю, я шепчу ему: ?Не двигайся, замри!?, его глаза посерели от страха, губы дрожат, моя куртка чёрная, они могут подумать, что на ней не видно крови, могут подумать - я мёртв… Мы лежим так целую вечность, моя спина, затылок – с них словно кожу сняли, каждую секунду я жду… ?Даже не дыши? - шепчу я Рено – ?и глаза закрой?. Он слушается меня, как кукла. Высохшая трава шуршит под неторопливыми шагами.

- Готов? – издалека, справа.- Готовы оба, - отвечают у меня прямо над головой, - счас ещё, для вер…

Я выстреливаю всем телом вверх, хватаю убийцу за запястье с пистолетом и валю на землю, так, чтобы закрыть Рено его телом, снова свист, раскалённое прикосновение к плечу, но я быстрее, я падаю, уходя от второй пули, палец уже на курке, поверх чужих пальцев, я стреляю вправо, в тёмную фигуру в тумане, ещё раз, больше нельзя, обойма кончится, я прячусь за телом пойманного убийцы, Рено тяжело дышит рядом. И больше – ничего. Второй лежит неподвижно в десяти метрах от нас. Но меня, меня не проведёшь! Я шарю по карманам нашего прикрытия, отыскиваю две запасных обоймы. Вот теперь можно повеселиться, я вгоняю девять пуль в тёмную груду, под конец глушитель сдох, и выстрелы звучат почти в полную силу, а груда дёргается, и мне даже в тумане видно, как из неё хлещет красное. Вот теперь порядок. Я сваливаю первого, полупридушенного, мордой в траву и бью рукояткой по затылку. Трясу Рено, он лежит неподвижно, как я ему и сказал, лицо у него серое, если его ранили, Жюльетта мне… О господи,Жюльетта! Я вскакиваю на ноги, я ещё не закончил, несколько шагов, я вгоняю пулю в башку первого убийцы, ему сносит полчерепа. Для верности. Возвращаюсь, вздёргиваю второго на ноги и бью по лицу, раз, другой, до тех пор, пока он не начинает плеваться кровью, отлично, я задаю вопрос, один-единственный – кто его послал, он молчит, я снова бью его, я не помню, сколько ещё я его бью, прежде чем он начинает говорить – семья Дзефирелли, они нанимали меня последними, убрать конкурента, и им ни к чему чужак, сделавший своё дело, счета, он отследил меня по счетам, вчера вычислил, когда я бабки снимал, и сразу сюда, вместе с Франко, тут как раз одна их баба засветилась, в мэрии, она думала - надует Дзефирелли… Потаскуха недобитая, Франко её… Я вгоняю пулю в ухмыляющийся окровавленный рот, я не могу услышать то, что он скажет дальше, я оглядываюсь - Рено смотрит на меня дикими глазами, его губы шевелятся беззвучно, он раскачивается, вцепившись пальцами в траву, потом поднимается, его шатает как пьяного, я не понимаю, как он может бежать так быстро, всю дорогу я видел перед собой его спину, я нагоняю его почти у самого дома, хватаю за плечо, не давая толкнуть дверь, там может быть… Дверь открывается сама, Рено вырывается и ныряет внутрь, и я заставляю себя идти следом, запах кофе и круассанов, солнечные пятна на полу, тихо скрипит лестница…Она уже успела переодеться, такое красивое платье, тёмно-синего шёлка, светлые чулки, нарядные туфельки, на кровати лежит маленькая шляпка с синей вуалью, Жюльетта сидит в кресле, запрокинув голову, рыжие волосы рассыпались по подголовнику, лицо бледное, на лбу – маленькая красная дырка. Я вцепляюсь в косяк, я мычу от невыносимой боли. Рено стоит на коленях рядом с ней, он оглядывается, глаза – как тени на сером лице. ?Они не трогали её, Руд, не трогали?, – шепчет он, - ?не так, как в прошлый раз, они её не трогали, они просто…?, он захлёбывается, трётся лицом о её руку, лежащую на подлокотнике, мёртвые пальцы выворачиваются, Рено вскрикивает. Я оказываюсь рядом, обнимаю его, бросаю взгляд вниз – пальцы Жюльетты переломаны так, что тоненькие, словно птичьи, косточки проткнули кожу и перчатки. Рено трясёт, он твердит мне в плечо: ?Они зато не трогали её… так… Дзефирелли, они…?, я отдираю его от себя, смотрю в остановившиеся, блестящие глаза, я что-то спрашиваю, и он начинает отвечать, он выплёвывает слова, заикаясь, постанывая – его мама работала на Дзефирелли, сопровождала мужчин, самых… самых крутых и богатых, в Мидгаре, а он учился в интернате, при Военно-Инженерной Академии, она иногда забирала его домой, на каникулы или на выходные, и один раз… один раз… пришли… от Дзефирелли, они били маму, и делали с ней… это… и его… его… - он трёт глаза, сильно, почти царапая, я оттаскиваю его руки от лица. ?На мне были очки, чёртовы видеоочки, я в игру играл, когда они…? - он замолкает, сглатывает, глаза уплывают в сторону и снова, сбивчиво: ?…мы с мамой убежали, у нас были деньги и украшения, мы прятались в Мидгаре, а потом уехали в Александрию, я думал – всё, думал…?. Он, наконец, начинает плакать, сползает вниз и трясётся у моих ног жалкой воющей кучкой, а я словно наяву вижу всё, что он мне рассказал, дикое бешенство поднимается во мне и сковывает мозги льдом. Дзефирелли. Семья Дзефирелли. Я нагибаюсь, вздёргиваю Рено на ноги, вытираю ему лицо рукавом. ?Нам надо уходить? - говорю я. Он смотрит на меня, не понимая ни слова, я сгребаю его за грудки и повторяю раздельно: ?Нам надо уходить?. Он мотает головой изо всех сил, оглядывается на мёртвую Жюльетту, но я безжалостно поворачиваю его к себе и спрашиваю: ?Хочешь достать Дзефирелли??. Он глядит на меня уже осмысленно, и я вижу как твердеет и меняется его лицо, волчье, яростное безумие, отражение моего безумия, проступает в глазах, как в оскале вздёргивается верхняя губа. ?Да!? - отвечает он, - ?Да, Руд!?. ?Тогда пошли отсюда? - говорю я и вытаскиваю его из комнаты, пропахшей кровью и духами.