Рудольф ван Рейне (2/2)

…Через два часа мы гнали вверх по горному серпантину, туман рассеялся, день был ясный – солнечный предзимний денёк, сонные деревушки, закусочные, заправки и санатории мелькали мимо, протянулось какое-то озеро, на берегу паслось стадо бело-рыжих коров. Мы выехали на мост над долиной, всё кругом казалось красивым и ярким в разреженном воздухе, сказочная гномья страна, населённая счастливым невинным народцем, не знающим смерти, не знающим ненависти. Внизу, в Александрии, осталась Жюльетта, в синем шёлковом платье, с красной дыркой между глаз. Моя любимая. Мёртвая, мёртвая, мёртвая! Рено сидит рядом со мной, глаза опухли от слёз. Я заставил его повторить ещё раз всё, что он рассказал мне… в её спальне. Эскорт-гёрл, самая красивая, самая дорогая. Не угодила чем-то капо Дзефирелли, чем – Рено не знал, она держала его подальше от… своей работы, они виделись только на каникулах, она тогда брала отпуск и они… Рено замолкает, он уже не плачет, он… я знаю, парень, знаю… С ней было как в раю. Люди Дзефирелли… Рено захлёбывается, мне так и не удалось вытащить из него – как они с Жюльеттой смогли тогда убежать.Они заплатят, парень, заплатят. Они заплатят. Я изнутри, как остекленевшая от инея трава на обочине, как белые вершины десятитысячников далеко на востоке. Перевал, ржавый указатель – две с половиной тысячи метров на уровнем моря. Теперь – вниз. Холодный разреженный воздух рвёт лёгкие, Рено сухо кашляет и ёжится в своей спортивной куртке. Ерунда, парень! Мы захватили только краешек гор.

…До Мидгара – восемьсот километров. Мы сняли номер в дешёвом мотеле – две кровати, визор, бар. Мы ехали весь день и половину ночи, когда у меня стало двоиться в глазах, за руль сел Рено. Он уже был в душе и теперь сидит на кровати, закутанный в полотенце и одеяло, его бьёт дрожь, я наливаю ему виски и велю выпить. Когда из душа выхожу я, он всё так же сжимает нетронутый стакан, по визору крутят новости. Вдруг он хватает пульт, голос диктора заполняет комнату. …Трагедия в Александрии… Перестрелка в парке, двое погибших… Пожар в жилом квартале, тело хозяйки дома... Рено оглядывается на меня панически. ?Я не хотел, чтобы она лежала… так… я…? - язык с трудом меня слушается. Я закрыл все окна и оборвал газовый шланг на кухне. Поджёг занавески в гостиной. Я не хотел, чтобы дом, наш дом… Рено кивает и выключает визор. Давай спать, говорит он хрипло. Я гашу свет, ложусь на свою кровать. Рено сдавленно дышит, сдерживая всхлипы.

Ни он, ни я не заснули в ту ночь.До Мидгара мы добираемся следующим вечером, машина, третья машина, которую мы угнали, сдыхает прямо посередине перекрёстка Третьей и Восьмой линий Шестого сектора. У нас сели мако-аккумуляторы и нету денег на подзарядку. Ещё точнее – у нас нету денег ни на что. Мы толкаем машину к обочине, и мне удаётся всучить её за двадцатку какому-то мужику, который неплохо с этого поимеет… когда дотащит тачку до заправки. На улице холодно, тусклые огни баров, борделей, стриптиз-клубов едва пробивают сырую морось в воздухе. Лица прохожих угрюмы или сердиты, расслабленны ширевом или броско накрашены, искажены злобой, похотью или страхом – Нижний город, самые трущобы. Нам не сюда. Я тащу Рено к ближайшему подъёмнику, он кашляет, рука у меня в ладони – как лёд.Верхний город встречает нас пронзительным ветром, ярким неоном, полупустыми проспектами и нарядными витринами. Пневмопоезд, на который уходит половина наших денег, доносит нас до даун-тауна, в самом центре упирается в звёзды громадный шпиль Шинра-Билдинг, это самое высокое здание в Мидгаре, но и остальные здания делового района тоже заслуживают внимания. Например, вот это, скромное, двадцатиэтажное, с сияющей надписью на крыше. ?Дзефирелли-Плаза?.

- Это здесь? – спрашивает Рено, его трясёт.

Я киваю. Я рассматриваю вход, бронированные двери, первые три этажа – без окон, сплошные пуленепробиваемые панели, утыканные видеокамерами… Ублюдки. Даже если я угоню тачку и набью её взрывчаткой, и разгонюсь… Тихий рокот сверху, мы задираем головы – два вертолёта ныряют в петлю монорельса, опускаются на крышу, чёрными хвостатыми тенями пересекая сияющие буквы. Щелчки. Я оборачиваюсь. Рено поправляет капюшон куртки, в ладони – мобильник, он фотографирует вертолёты, потом поворачивается слегка, снимая ещё что-то. Его рука дрожит, мобильник выскальзывает из пальцев. Я едва успеваю подхватить трубку, прежде чем она разобьётся об асфальт. Проматываю кадры: вертолёты на крыше, изгиб монорельса.- Нам же надо попасть внутрь, да? - говорит он, стуча зубами.Я киваю и спрашиваю:- Ты в порядке?- Я в порядке, - отвечает Рено, - ещё пару снимков. У нас есть бабки на поезд?

Мы катались в пневмопоезде, пока меня не замутило. Туда-сюда, в пятидесяти метрах от крыши ?Дзефирелли-плаза?. Полпервого ночи, кроме нас в вагоне никого не было. Наконец, мобильник Рено разрядился, он сунул его в карман и поднял на меня воспалённые, лихорадочно блестящие глаза.- Болдер, ты ведь был десантником? – спрашивает он.- Ну да, – ворчу я. Я рассказал ему, что был солдатом Космического Легиона. Больше ничего не рассказывал, наплёл что-то о наследстве и отставке.- Ты сможешь отсюда попасть… туда? – мы как раз проносились мимо гигантских неоновых букв на крыше.

- Не смогу, - ответил я, - поезд не остановишь, здесь даже стоп-крана нет.Он улыбнулся мне, кошмарной гримасой, от которой лопнули его пересохшие губы.- Ты думаешь, рабочие, когда рельс ремонтируют, сюда на поезде ездят?- А на чём? – спрашиваю я, меня окатывает жаром.- На такой штуке… с ручным управлением, - он слизывает кровь с трещин на губах. - Сможешь?Я прикидываю расстояние. Два троса, блок, арбалет.

- Да.Остаток ночи и ещё два дня мы провели в дешёвом клоповнике в Нижнем городе. Вопросов там никто не задавал и документов не требовал. Портье было даже наплевать на то, что мои наличные заляпаны кровью. Ублюдок, которого я ограбил, не хотел отдавать бабки добровольно, пришлось крепко набить ему морду. Рено стоит на стрёме за углом, когда я выхожу к нему, растирая сбитые костяшки пальцев, он скорчился у стены, обхватив себя за плечи. В бледном свете забранной решёткой витрины он похож на мертвеца. Я вспоминаю, что эти двое суток он ни черта не ел, и впихиваю в него гамбургер в круглосуточной забегаловке за углом. Потом, уже устроившись в номере, слушаю, как его рвёт в грязном санузле. Стакан виски с молоком, который за пятёрку приносит мне портье, валит Рено с ног, он спит, не раздеваясь, под двумя одеялами, и вздрагивает во сне, а я сижу за столом и черчу схему за схемой – блок, рычаги, длина троса, какое оружие мне понадобится, какая взрывчатка для двери, детонаторы, я составляю список, переписываю его заново, добавляю чертёж. Мобильник Рено подзаряжается, мигая зелёным огоньком, я смотрю на него, я пью виски, как воду. Всё, что угодно, только бы недумать о Жюльетте, сидящей в кресле, разбросавшей по подголовнику рыжие волосы, с моим кольцом на безымянном пальце, я успел надеть его ей, перед тем, как уйти. Смерть разлучила нас, Жюльетта. Но подожди, милая, это ненадолго.На следующий день я просыпаюсь на полу возле стула, пустая бутылка виски валяется рядом. Тусклый свет из окна нестерпимо режет глаза. Рено, заспанный, всколоченный, в мятой засаленной одежде, сидит у стола и правит мои чертежи, сверяясь с мобильником.

- Блоки – это круто, - говорит он, когда я поднимаюсь и сажусь на пол, сжимая гудящую голову, - но взрывчатки мало, повалить фишку в двадцать этажей… - он закашливается. Я тупо смотрю на него и сиплю:- Взрывчатка – для двери.- Дверь я тебе и так открою, – он сует мне под нос свой мобильник, на маленьком мониторе – размытый укрупнённый снимок бронированной двери на крыше небоскрёба.- Замки стандартные, ?Аргус-3000?, я их вскрою за десять минут, я пробовал! – он вертит в пальцах коробку с двумя разъёмами, с ладонь величиной.- Декодер, я подумал… я взял… из… из дома… - его глаза наливаются влагой, я поспешно отворачиваюсь. Не хватало только, чтобы он опять заревел. Потом до меня доходит, что он сказал, раньше.- Постой, – говорю я, - Ты хочешь… Ты хочешь подорвать всю их контору?!Он кивает, глаза лихорадочно блестят, обмётанные, потрескавшиеся губы кривятся.

- Это невозможно, - говорю я медленно, а он смотрит на меня и хриплым торжествующим голосом выдаёт марку взрывчатки, мощность, количество, он сползает ко мне на пол и показывает свой чертёж – смотри, Руд, площадь сечения, балки, перекрытия, несущие стены, поэтажно, в сети есть стандартная архитектурная схема, эти фишки строят по шаблону, Руд, смотри, заряды здесь, здесь и здесь - палец с обгрызенным ногтем тыкается в дешёвую серую бумагу - смотри, и ещё сюда вот, и они взлетят на воздух, они сдохнут, все! – его голос сбивается в хриплый, натужный кашель, пока он кашляет и задыхается, я выдираю у него из рук схему и изучаю её, кручу и так и этак, прикидываю, высчитываю, а потом бью Рено по плечу так, что его пополам сгибает. Я поднимаю его и трясу, и тормошу – ты, Рено, ты… ты самый умный сукин сын на этой проклятой планете, ты гений, да мы их всех к чертям взорвём, мы их!.. Он дрожит в моих руках, глаза плавают, на щеках – красные пятна. Он крепко не в себе, но мне некогда с этим разбираться. У нас полно дел. Денег, выколоченных из того ублюдка в подворотне, хватит только в отеле перекантоваться. А нам нужно оружие, взрывчатка, спецоборудование. Хорошего качества. Я знаю где это достать, в соседнем секторе, в ломбарде старика Джона Макрина, за потайной бронированной дверью располагается целый нелегальный арсенал, я всегда отоваривался у него, и не было случая, чтобы железки, купленные у Макрина, подвели меня, всё самое лучшее, прямиком со складов Шинра, попадаются даже экспериментальные образцы… На наши деньги у Макрина можно будет купить в лучшем случае метательный нож. Придётся обойтись без денег.

Я бужу Рено к вечеру, он долго не может прийти в себя, его знобит, но молоко с виски поправляют дело, щёки вспыхивают, глаза становятся осмысленными. Нам надо добыть оружие – говорю я ему. И объясняю, что надо делать.В ломбарде нету посетителей. Макрин встречает меня приторной улыбкой. Металлоискатель, вмонтированный в косяк, звенит, и я знаю, что на дисплее в прилавке Макрин видит пушку, заткнутую у меня за брючный ремень. Если бы я был незнакомцем, он бы выстрелил в меня из обреза, примотанного скотчем под прилавком, дуло глядит прямо в дверной проём. Но пистолет у меня для Макрина всё равно что членская карточка клуба. ?Руд!? – восклицает он, - ?Давно не виделись!? Порядочно, – отвечаю я. В дверь бочком протискивается Рено. Металлоискатель молчит, Макрин тоже замолкает. Парень со мной – говорю я. Макрин снова расплывается в улыбке: ?Напарник??. Я киваю, подхожу ближе и швыряю ему под нос список. Он читает, медленно шевеля губами, прикидывая, всё ли у него есть. Есть всё. Но это будет стоить дорого, Руд! Я пожимаю плечами. Рено склонился над витриной и разглядывает коллекцию часов и обручальных колец. Макрин жалуется на жизнь – промысел опасен, его не ценят как посредника, годы уже не те… Вечная песня! Сколько, Макрин? – говорю я в паузе. Он называет сумму, которая пролетает у меня мимо ушей – всё равно платить я не собираюсь. Окей, - говорю я, - покажи товар. ?Подожди, не так скоро?, - говорит он, - ?я хочу увидеть твои деньги?. Это что-то новенькое! Раньше я рассчитывался с ним в хранилище за бронированной дверью, я думал, что и в этот раз… Товар, – говорю я, - не собираюсь платить за кота в мешке. ?Та-та-та! Не заводись, Руд, раньше ты не был таким вспыльчивым!? - говорит Макрин, на лице – улыбка доброго дядюшки, а глаза, как дула двустволки. Рено, почуяв, что всё идёт не так, отрывается от витрины и подходит к прилавку, тяжело наваливается на него. ?Твой пацан хреново выглядит, Руд? - говорит Макрин, - ?похоже, вы оба в дерьме по уши, парни!? - он смотрит на нас, и я замечаю краем глаза, как его рука передвигается под прилавком, я действую, не успев подумать – сгребаю Макрина за грудки и выволакиваю из-за прилавка, швархаю с размаха об пол, вышибая дух. Проклятье! Он не шевелится. Я щупаю пульс на шее – старик ещё жив, но без сознания, и я не знаю, как открыть хранилище. Я не замечаю, что говорю это вслух. ?Ты был здесь раньше?? - спрашивает Рено. Я киваю. ?Что он делал… чтобы открыть дверь??. Я пытаюсь вспомнить, вроде он сначала что-то делал под прилавком, наклонялся, а потом полка за его спиной уплывала в глубь стены и… Рено оказывается на месте Макрина, на его лицо падает голубоватый отблеск дисплея, брови сведены. Я не знаю, сколько времени проходит. Я закрываю дверь в лавчонку, вешаю табличку ?Закрыто?, опускаю жалюзи. Макрин стонет на полу. ?Тащи его сюда? - говорит Рено. Я перекидываю костлявое тело Макрина через прилавок, переваливаюсь следом сам. ?Руку – сюда, глаз – сюда… роговица? - хрипло говорит Рено. Когда я пальцами открываю веки Макрина, чтобы приблизить глаз к датчику, он начинает приходить в себя. Когда бронированная дверь отъезжает, открывая вход в подвал, он хрипло стонет и ругает меня мясником, проходимцем, выродком. Я тащу его вниз по ступеням, швыряю на каменный пол, включаю свет. Срань господня, оружия здесь столько, что можно пол-Мидгара положить! Я велю Рено искать взрывчатку, а сам набиваю сумку стволами – два автомата, полуавтоматические пистолеты, обоймы, на стойке в углу нахожу скалолазный арбалет с болтами, блоками и стальным тросом… Из глубины хранилища доносится звяканье, Рено… Краем глаза я успеваю заметить движение, и отскакиваю в сторону, но впустую, это не удар, шею сдавливает дикой острой болью, Макрин повис у меня на спине всей своей тяжестью, я кружусь на месте, проклятье, мне не достать его, я хриплю, в глазах – темнота и огненные круги, сердце гремит в голове, как автоматная очередь, и я падаю в темноту и огонь, Жюльетта, ты… Короткий треск, меня встряхивает, руки и ноги сводит в мучительной судороге, но зато отпускает шею, воздух врывается в лёгкие, прогоняя муть. Я кашляю и хриплю, повалившись на бок, потом переворачиваюсь на спину. Макрин валяется рядом, изо рта ползёт кровавая пена, тело дрожит. Рено стоит над нами, глаза на пол-лица, в руках – длинная чёрная палка с эмблемой Шинра на оголовье. Экспериментальный электрошокер - вспоминаю я картинку из рекламного проспекта. Я встаю на четвереньки, потом – на колени, щупаю шею, где вздувается рубец от гарроты. Хриплю: ?Спасибо…напарник?. Рено сглатывает, потом оглядывается на Макрина – тот уже не дёргается, невидящие глаза скошены, в хранилище остро пахнет мочой. Рено сереет, пошатываясь, кидается в угол, и его выворачивает наизнанку, потом ему так хреново, что из лавки покойного Макрина я тащу его чуть ли не на себе, вместе с сумкой, набитой оружием и взрывчаткой. Мы грузимся в машину Макрина и долго кружим по улицам Нижнего города, я смотрю в ночную темень, расцвеченную огнями, я дико зол на себя, я действовал, не подумав, я наделал столько ошибок, что почти всё завалил, я… Рено хрипло и часто дышит рядом, его трясёт, и я включаю обогрев. Стёкла запотевают. Мы стоим на светофоре, когда Рено поворачивается ко мне, смотрит воспалёнными глазами, губы шевелятся, но вслух он не произносит ни слова. Всё нормально? – спрашиваю я, потом продолжаю: - Я сглупил, надо было сразу замочить старого ублюдка, как только мы вошли внутрь, понимаешь? Свидетели в нашем деле не нужны, понимаешь? Он кивает, не сводя с меня взгляда. Зажигается зелёный. До отеля мы доезжаем молча, в номере Рено отрубается, едва успев снять ботинки и присесть на кровать. Меня ждут бутылка виски и бессонная ночь. Сумка, полная оружия, стоит в углу.

Утром я ухожу, когда Рено ещё спит. Возвращаюсь к обеду, с пакетами еды, которой торгуют за углом навынос, и полной информацией о монорельсовой дороге. Я шнырял на головной станции полдня, попасть туда было до смешного просто, и ещё проще затеряться. Я бужу Рено, сую ему в руку бутерброд с говядиной и рассказываю всё, что успел узнать. Эти штуки, на которых по монорельсам ездят ремонтные бригады, называются дрезинами, двигатель на мако-аккумуляторах, как в обычной тачке. Управлять ими – раз плюнуть, скорость черепашья – сорок миль в час. Рено вяло кивает. Его глаза смотрят сквозь меня, челюсти едва двигаются, рыжие волосы слиплись от пота. От одежды тоже несёт потом. Господи, покойник Макрин был прав, Рено и правда… хреново выглядит. Ничего, парень, ничего! Я треплю его по всколоченным вихрам. Когда мы разберёмся с Дзефирелли, мы… до меня доходит, что я впервые подумал о том, что будет после, и меня прошибает холодом, как будто… как будто я предал Жюльетту, но это же не так, совсем не так, я гоню от себя эти мысли, мы с Рено… Я говорю ему, что всё будет ещё проще, чем я думал, нам не придётся заметать следы или прятаться в здании, оказалось, что капо Дзефирелли живёт там же, со своими бандитами. Мода, заведенная Шинра. Мы возьмём их тёпленькими, парень! Рено шепчет ?Круто? и откладывает бутерброд, почти нетронутый. Я никак не могу поймать его взгляд, он какой-то слишком сонный. Плохо спал, что ли? Я говорю ему, что выходим сегодня, когда стемнеет и толкаю на подушку, прикрываю одеялом. ?У нас есть чего попить?? - спрашивает он хрипло. Я наливаю ему холодной воды из-под крана, и он жадно пьёт, потом падает на постель и отрубается. А я сажусь проверять снаряжение и стволы, я собираю заряды, сверяясь со схемой Рено – поэтажно, семнадцать, тринадцать, девять, пять, один, жирными кружками обведены точки крепления взрывчатки на пяти выбранных этажах, столбики расчетов - ни единой помарки, пометки – ?бетон?, ?панели?, вопросительный знак на третьем этаже перечёркнут, стрелка вниз - количество взрывчатки для первого этажа увеличено в полтора раза. Парню цены нет.К полуночи я готов, сумка с боеприпасами собрана. Движение на монорельсовой дороге прекращается через два часа, времени ещё много. Я почти не сплю эти четверо суток, но не устал, мне не сидится на месте, я хожу по комнате кругами, разминаю мышцы, прокручиваю в уме наш план. Без пятнадцати час. Я трясу Рено за плечо – пора. Он рывком подхватывается, вертит головой, тянется ко мне, обдавая жарким дыханием, шепчет ?Мама??. Мне хочется его ударить. Соберись, парень! Не смей раскисать сейчас! Я заталкиваю Рено в ванную и сую его башку под холодную воду, он отбивается и отфыркивается, скулит: ?Прекрати, прекрати, Руд!?. Я швыряю ему полотенце и говорю, что выходим через пятнадцать минут. Пока он вытирается, я пересказываю ему план действий, приказываю повторить. Он повторяет, лязгая зубами, попутно шнурует кроссовки, рассовывает по карманам куртки декодер, кусачки, я протягиваю ему пистолет, он замирает, как заяц, и подаётся назад, чёрт побери, я и подумать не мог, что он вдруг струсит, стиснув зубы, я хватаю его за руку, вталкиваю рукоятку в ледяные пальцы, показываю – предохранитель, обойма, лазерная стрельба пять секунд за счёт мако-аккумулятора, вот кнопка, да не трясись ты так, срань господня, это просто пушка! Он сглатывает, сжимает гладкую рукоятку, неожиданно ловко щёлкает предохранителем, пытается прицелиться, я вижу, что его рука дрожит – крупнокалиберный полуавтоматический пистолет ещё тяжеловат для него, но не беда. Я треплю Рено по макушке. Ты справишься, - говорю я, - отдача у него адская, но ты целься сюда, – я хлопаю себя по груди, - и всё пойдёт как по маслу, дырка будет – кулак просунешь. Рено захлёбывается воздухом и кивает. Вот так, рыжий, - говорю я, - а теперь действуем строго по плану.

…Два часа ровно. Мы лежим у ржавой проволочной сетки, огораживающей монорельсовое депо, мне видно, как рабочие запирают ангары с поездами, переговариваются, смеются, кто-то украдкой пускает по кругу бутылку, дыхание паром вырывается из открытых ртов. Наконец, они сбиваются в кучку и идут к воротам, лязгают замки - пора! Я киваю Рено, и мы кусачками в четыре руки проделываем в сетке аккуратную дыру.

…Два двадцать, сторож с шишкой на затылке и связанными руками валяется в своей будке, я вожусь с дрезиной, Рено в комнате диспетчера, переводит стрелки, рельсы тихо скрипят, становятся на место, название линии загорается на маленьком дисплее у меня перед глазами, я машу рукой - порядок, парень!.. Потом я жду его почти пять минут, мы выбиваемся из графика, живее, Рено, шевели задницей!…Три часа ровно, дрезина поставлена на ручной тормоз в пятидесяти футах слева вверху от сияющего неона ?Дзефирелли-плаза?. Я лежу на животе, целясь из арбалета, стальной рельс впился в рёбра, специальные очки-бинокль защищают глаза от слепящего бело-голубого света. Так же блестели, падая в траву, бриллиантовые кольца, купленные Рено… Я стискиваю зубы и стреляю, болт летит вперёд, как серебристый угорь в лесном ручье, двойная леска с тихим шорохом развёртывается вслед, я вижу, как болт, расцветая титановыми остриями, впивается глубоко в бетонное основание неоновых букв, вибрация удара, рывок, арбалет дрожит у меня в руке, я сажусь, откидываюсь назад, упираясь ногами в рельс, повисая всем телом на леске, болт сидит крепко, дальше – дело техники, руки работают на автомате – леска скользит в перчатках, прикреплённый к ней нейлоновый трос ползёт к крыше ?Дзефирелли-плаза?, потом – обратно, блоки и крепление с нашей стороны, я застёгиваю на поясе специальную петлю, показываю Рено большой палец и переваливаюсь через низкий стальной бортик монорельсовой дороги. Меня швыряет вниз, рюкзак с взрывчаткой давит на грудь, спиной я остро чувствую полукилометровую пропасть внизу, ледяной ветер течёт в ней, как невидимая вода, трос вибрирует и покачивается, я перехватываю напряжённую струну, держащую меня над пустотой, сплетаю на ней ноги, меряю ладонями, визгливый шорох, скрип блоков, я оказываюсь на неоновой крыше так быстро, что едва успеваю уберечь голову от бетонного основания букв, торможу всей спиной, отцепляюсь, перекатываюсь на колени, и тут же машу руками Рено – его очередь.…Три десять. Да что он там возится? Я же всё показал ему, всё объяснил, это же просто, и я уже здесь, я страхую его… Он переваливается вниз мешком, трос коротко хлопает и взвизгивает в блоке, натягивается, Рено скользит вниз, в пустоту, беспорядочно бьёт ногами воздух и зависает в двадцати футах от крыши, слабо барахтается и замирает, я смотрю на него, ругаясь сквозь зубы, блядь, Рено, только не сейчас, трусливый засранец, да возьми себя в руки! Секунды тянутся как часы, а он всё висит, подставляя спину случайным взглядам, я легонько трясу верёвку, он неподвижен, тогда я берусь за дело сам, перебираю трос от себя, подтягивая Рено к крыше, это чертовски неудобно, ладони саднят под перчатками, ещё через десять футов ругани и режущей боли он начинает помогать мне, медленно, как осенняя муха, перебирая руками, когда он, наконец, подползает ко мне, я хватаю его за плечи и рывком перебрасываю на крышу, мне бы ему вмазать, чтобы мозги на место встали и он перестал трястись, как последний сцыкливый щенок, но его бьёт такой кашель, что у меня рука не поднимается. Я жду, пока ему не полегчает, потом смотрю на часы. Три двадцать. Мы отстали, Рено. Он кивает,встаёт, пошатываясь, и идёт к двери, утопленной в бетонный бруствер и пуленепробиваемые плиты.…Три тридцать. Декодер, подсоединённый к замку, тихо пощёлкивает. Рено стоит на коленях перед дверью, защитные очки сдвинуты на лоб, по вискам стекают капли пота, пальцы бегают по маленькой клавиатуре, замирают, повинуясь звукам в наушниках, подсоединённых к декодеру, я не представляю, что он делает, но пусть он делает это побыстрее, мы отстали, сильно отстали, мы не просто выбились из графика. Мы… Я срываю перчатки, я хочу почувствовать рукоятку автомата голой ладонью, я хочу, чтобы пули стали продолжением моей руки, моей ненавистью и местью, превращёнными в свинцовые шарики со смещённой центровкой, я закрываю глаза, на веках изнутри - запрокинутая на спинку кресла голова Жюльетты, рыжие волосы разбросаны по окровавленной обивке, я не позволил Рено трогать… Я слышу тихий низкий звук, полустон-полурычание, он как кислота, обжигает мне горло, он выплёскивается в стылую ночь и просачивается в замок бронированной двери, и она поддаётся, Рено шумно выдыхает и оседает на пятки, титановая плита отходит в сторону, передо мною – чёрный провал, и я ныряю в темноту… Три сорок… но время больше не имеет значения, счёт идёт по другому.

…Счёт открыт на семнадцатом этаже. Рено устанавливал бомбу на стыке стен в коридоре, несущих стен, а я поливал свинцом охранников, пока они не превратились в окровавленное подрагивающее мясо, стрелянные гильзы глухо барабанили по полу, эхо выстрелов металось в стенах. Их было семеро и они думали, что смогут нас остановить. Я швырнул на их тела разряжённый автомат…Тринадцатый этаж выпадает у меня из памяти, коридоры пусты, там не нашлось никого, кому можно пустить кровь, хотя Рено со второй попытки расстреливает камеру слежения, прежде чем установить заряд, отдача и рюкзак со взрывчаткой едва не опрокидывают его на спину, он барахтается как черепаха, под моим взглядом, встаёт на четвереньки, он устанавливает бомбу за полминуты, и я тащу его к лифту за руку, я догадываюсь, что ?Дзефирелли-плаза? сейчас – как разворошенный муравейник, в который бросили спичку, и я догадываюсь, почему ещё не блокирован лифт, в тесной кабинке я держу Рено за руку, другой рукой вытаскиваю из-за пояса гранату и зубами вырываю чеку. Девятый этаж, лифт замирает, я могу и ошибаться, но за дверью раздаётся характерный щелчок затвора, я толкаю Рено в сторону и швыряю гранату в щель открывающихся дверей. Взрыв, кабину швыряет на стену шахты, тросы вибрируют и гудят, стальная дверь слегка прогибается и застревает в пазах, скрежет, вопли, я вырываюсь из лифта, сжимая второй автомат, посылаю очередь в чью-то спину, запах крови, гари, пороха ударяет в ноздри, визжит сигнализация, аварийноеосвещение едва мигает. А потом вдруг тишина, едва слышно журчание воды из противопожарных разбрызгивателей. Я так уверен, что Рено стоит у меня за спиной, что не найдя его рядом, смаргиваю. Возвращаюсь к лифту, он сидит на полу кабинки, прислонившись к стене, и слепо смотрит на меня, я ору на него, но он только моргает, срань господня, да его контузило! Я выволакиваю его из лифта за плечо и тащу дальше по коридору, оглядываюсь, я не представляю, куда устанавливать заряд, я, чёрт побери, не понимаю ни хрена в этих проклятых перекрытиях и несущих стенах… Глаза натыкаются на пятна копоти, поломанную мебель, кровавые ошмётки плоти. Рено у меня под рукой стонет и оседает на колени, я вздёргиваю его на ноги, но он вцепляется в меня обеими руками и что-то хрипит, я наклоняюсь к нему: ?…Лифт…Заряд у… лифта?. Меня простреливает бешенной злой радостью, я стискиваю его плечо – молодец, рыжий, вовремя оклемался! У лифта он просто падает, его пальцы дрожат, когда он активирует бомбу, но совсем скоро она стоит на подгоревшем ковролине и мигает красным, я тяну Рено прочь, он вырывается, шепчет: ?нет… спрятать… её?, оглядывается на трупы и прижимает ко рту исцарапанную ладонь. Я хватаю за ноги ближайшее тело и закрываю им бомбу, подтаскиваю следующее, почти обрубок… Рено отползает прочь, поднимается, цепляясь за стену, он смотрит, как я маскирую заряд, он, наконец, перестал трястись и успокоился, когда я заканчиваю, он нетвёрдо машет рукой в сторону какого-то коридора, мы выходим на лестницу очень быстро, освещение здесь получше, я сбегаю вниз, Рено тащится за мной, спотыкаясь, соберись, парень, я знаю, тебе крепко досталось, но… Близкая автоматная очередь сверху, пули с визгом рикошетят, откалывая штукатурку, но это уже неважно, я толкаю Рено в дверной проём с аккуратно нарисованной цифрой пять, свист, щелчок, кусок штукатурки впивается мне в щёку, я коротко смеюсь – поздно! - я налегаю на дверь всем телом и врываюсь на пятый этаж, две фигуры, я стреляю с обеих рук, и путь свободен, и какой путь! Королевский! Я оглядываюсь. Мы как живьём в рай попали – росписи на стенах, полы из мрамора – там, где не покрыты коврами, глянцево-зелёная листва и фонтан зимнего сада за стеклом, я втягиваю сладкий воздух, как ищейка, я чую Косту Дзефирелли, и у меня волоски на руках дыбом встают и зубы скалятся, как у пса, я рвусь вперёд, в сердцевину мозаики, ковров, шелка, и красная пелена застилает мне глаза, слабое прикосновение, я оборачиваюсь с рычанием – это Рено, он тянет меня в другую сторону, он что-то говорит, сквозь грохот крови в ушах я слышу - нам не надо туда, сюда, он тянет меня за собой, в боковой коридор, и больше всего на свете мне хочется отбросить его руку, найти и растерзать капо Дзефирелли… Он находит нас сам, он и две дюжины его боевиков, мы сталкиваемся за очередным поворотом, когда активированный заряд уже мигает красным огоньком в какой-то подсобке. Мы с Рено налетаем на них с размаху, я едва успеваю выстрелить, и боевики окружают босса, беспорядочно стреляют в ответ, мы с Рено отступаем, затаиваемся, они ждут нас за углом в молчании, и я уже знаю, знаю, Жюльетта, что я сейчас сделаю – у меня автомат с полным патронником и два пистолета, я выйду из-за угла и буду стрелять, пока не завалю их всех… или пока не завалят меня. Но они дорого заплатят, любимая!.. Громкий, со всхлипом, вздох у меня за спиной, я смаргиваю, оборачиваюсь – Рено стоит, прислонившись к стене, глаза закрыты, он не плачет, нет, он поднимает руку, в которой зажат пистолет, и сильно трёт лицо, шрамы горят на щеках яркими полосками. Проклятие! Я луплю кулаком по росписи, изо всех сил, и тогда, как по сигналу, бандиты Дзефирелли лезут на нас из-за угла, и я не думаю больше ни о чём, я отстреливаюсь и отступаю, пистолет Рено коротко рявкает у меня из-за плеча, шаг за шагом, перебежками, от укрытия к укрытию, плутая среди тупиков и коридоров, мы добираемся до какой-то лестницы, я заклиниваю дверь разреженным автоматом и меняю обоймы на бегу, Рено тяжело виснет у меня на руке, меня задело дважды, что с ним – мне смотреть некогда. Я ещё зол на него, за то, что он не дал мне уйти, за то, что я жив… Я вышибаю ногой запертую дверь на первый этаж и оглядываюсь, опустив пистолет. Я ещё жив, но не теряю надежды на случайную пулю.

Мы добираемся до холла у входной двери без приключений. Мне бы стоило пораскинуть мозгами и понять, что наш путь с этажа на этаж, почти не таясь, со стрельбой, по трупам - такого верного способа самоубийства мафиози не понять. Ключевое слово – самоубийство. Я коротко смеюсь. Мы сюда умирать шли, а выходим из парадной двери. Парадная дверь – почти три метра высотой, мы вываливаемся к ней внезапно, из коридора, один из охранников видит нас и что-то успевает сказать по рации, пока его не валит моя пуля, второй падает на пол и отползает, он открыт выстрелу, и Рено даёт ему этот выстрел, пока я вставляю в свой пистолет последнюю обойму. Холл залит слепящим светом, в нём Рено похож на мертвеца. Он выпутывается из лямок рюкзака, тяжело бухает его на пол, сдирает вниз ткань и активирует последний заряд. Вот и всё. Он ковыляет к двери, его шатает, я смотрю в сгорбленную узкую спину и бреду следом. Выйти отсюда легче, чем войти. Рено сбивает панель электронного замка сбоку от бронированных створок, подключает свой декодер, тот деловито пищит, он уже знает систему и резво обкусывает секретные коды, прогрызая нам путь наружу. Мы ждём. Рено колотит, меня- тоже, адреналин уходит из крови, и наваливается тяжёлое, пустое, ватное похмелье. Сзади – далёкий воющий звук, я едва поворачиваю голову, стеклянная с золотом колонна у нас за спиной оказывается шахтой лифта, и мне смутно видно, как сверху движется кабина, полная людей, нас догнали, мы как на ладони и спрятаться негде, но мне уже всё равно, мне всё равно, даже когда дверь, над которой колдует Рено, расходится с мягким шипением, я делаю шаг, другой, это тяжело, как будто я под водой иду, ледяная изморозь улицы врывается в лёгкие, в голове проясняется, и я вспоминаю, что надо сделать. Я тащу безвольного, вялого, как кукла, Рено, в сторону, и, дождавшись, когда створки двери сомкнутся снова, расстреливаю замок. Конец. Я быстро иду прочь, не оглядываясь, меня болтает как пьяного. Когда мы отходим достаточно далеко, Рено замирает на месте, его глаза горят, губы беззвучно шевелятся. Не сговариваясь, мы поворачиваемся к ?Дзефирелли-плаза?, Рено вскидывает дрожащую руку, пальцы на взрывателе сжимаются, мгновение ничего не происходит, а потом двадцатиэтажную башню у нас на глазах раздувает изнутри шквалом огня, грохот, рёв, мостовая у меня под ногами вибрирует, горячий ветер бьёт в лицо, где-то вверху со звоном лопаются стёкла, а ?Дзефирелли-плаза? уже накренилась, уже оседает вниз, как подмытый песочный замок, со скрежетом заваливается набок искрящий неон с крыши, горящие балки, обломки и куски стен стекают к основанию рекой, я заворожено смотрю на этот огненный ревущий ад, и Жюльетта смотрит, положив мне на плечо лёгкую руку, я могу поклясться, что видел краем глаза её, стоящую рядом, красная метка между изломанными болью бровями, я выкрикиваю её имя – задержать, увидеть в последний раз… Она уходит от меня, растворяясь в тумане, а потом туман сносит порывом горящего ветра, и я остаюсь один, совсем один на пустой улице, осыпанной, как бриллиантами, осколками выбитых окон. Я слепо оглядываюсь. Приглушённые голоса откуда-то издалека, вой сирен, всё ближе и ближе. Время возвращается, и я смотрю на часы, но циферблат разбит вдребезги. Рено лежит ничком, как подрубленный, у моих ног. Я становлюсь на колени, переворачиваю его, провожу ладонью по лицу – оно мокрое и горит огнём. Я встаю, перекидываю через плечо тяжёлое худое тело и иду прочь. Я знаю одного лепилу в Нижнем городе, который хорошо делает своё дело и не задаёт лишних вопросов.- … да?.. Куда?.. – меня сильно трясут за плечо, вырывая из беспокойного сна, - Куда попала пуля? – я с трудом раскрываю глаза, веки как свинцом налитые, я только на секунду присел, когда свалил бесчувственного Рено на стол в кухне у Мардоса, того лепилы, это он сейчас трясёт меня и что-то спрашивает, я, моргая, смотрю в его изжелта-бледное, худое лицо, говорят, он был когда-то классным хирургом, пока суточная доза метагероина не перевалила у него за полграмма…

- Мать твою, где эта ёбаная пуля? – он пытается трясти меня, он зол не на шутку, нос покраснел и опух, зрачки расширены, он постоянно облизывается, как змея, да у этого говнюка ломка начинается! Я заставляю себя встать, он тянет меня по короткому захламленному коридору, свет в грязной, полупустой кухне режет глаза стеклянной крошкой, я смаргиваю – Рено лежит на столе голый, как палец, тощий, весь в синяках, его сотрясает крупная дрожь, глаза закрыты, одна рука привязана к краю стола, в вене – толстая игла, отрезок капельницы, которым она заканчивается, опущен в стоящую на полу бутылку, на три четверти полную крови. Другая рука Рено беспорядочно шарит по грязной клеёнке, покрывающей стол, касается горла, груди…

- Ты сказал, его подстрелили, мать твою! – шипит Мардос у меня над ухом. - Подстрелили! Куда? Куда, я тебя спрашиваю? – он подбегает к Рено и с размаху бьёт его по щеке.- Открой глаза, гадёныш, и скажи доктору ?а-а-а-а?, - кривляется он. Рено распахивает глаза, послушно открывает рот и что-то хрипит, а Мардос лезет ему в глотку ложкой с обломанным черенком. Я, наконец, выхожу из ступора,в два шага оказываюсь рядом, хватаю его за руку.- Ты что делаешь, сука! А ну не тронь его! – слова обдирают горло, я хватаю свихнувшегося торчка за грудки и ору. - Что с ним? Что ты с ним делаешь?Он цепляется за меня, в мутных глазах – что-то вроде страха, наконец-то.- Почём я знаю…- скулит он, - ангина, бронхит, свинка, дифтерия… Я тебе не педиатр, мать твою! Ты его у няньки увёл? Какого хрена ты притащил его ко мне? Ему в инфекционную больницу надо!- Инфекционную? – тупо переспрашиваю я. Мардос вырывается, отходит в к разделочному столику, заставленному вперемежку пробирками и немытой посудой, на самом краю – обшарпанный микроскоп. Я смотрю ему в спину. Он вытаскивает из кармана грязных джинсов пакетик, звяканье, щелчок, он поворачивается ко мне, его жёлтые пальцы привычно делают своё дело – греют зажигалкой ту самую ложку, в которой теперь пузырится белое.- Сколько дней он такой? Лихорадка, кашель, сонливость? Ну? – спрашивает он неожиданно трезвым, вменяемым голосом.- Три… Четыре дня, - отвечаю я.

Мардос откладывает зажигалку, открывает ящик столика, там полно шприцов, он достаёт один, обдирает упаковку, набирает то, что кипятил в ложке.- И ты его, что, на дело потащил? Да у него температура за сорок!

У меня в горле пересыхает. Срань господня. Всю эту ночь, когда я думал, что он трусит или вымотался… Всё это время он был болен, сгорал от лихорадки, но я не слышал от него ни слова жалобы. Три дня… Я видел, что с ним что-то не то, но гнал от себя эти мысли, нарочно, не обращал внимание ни на что, кроме… Блядь. Я хватаюсь за голову. Мардос хмыкает, поворачивается ко мне спиной, пускает штаны с худой немытой задницы, говорит отрывисто:

- Вот что. Твой пацанёнок – чистокровный терранин. Ни капли местной крови, я проверял. Предлагаю следующее. Сейчас берём тачку. Грузим его туда и едем прямиком в Нибельхейм… - он замолкает, шипит сквозь стиснутые зубы, потом его голос становится мягким, как масло:- Там есть один мужик в лабораториях… Он нам хорошо за мальчишку заплатит… Заплатит… Подумай, зачем тебе полудохлый пацанёнок… Он обуза… Ну потрахал его месяц, два… А там заплатят… Кровь, органы… В Нибельхейме хорошо платят…

Он поворачивается ко мне, застёгивая джинсы на исколотом паху, лицо наливается розовым, зрачки – с булавочную головку, на губах – пьяная улыбка. Я не бью его, нет. Я подхожу к столу, беру пакетик с ширевом, он почти полон, Мардос недавно затарился. Он смотрит на меня осоловелыми глазами,потом на испитом лице проступает бешенство. Он пробует ухватить меня за руку, но я легонько отталкиваю его… так, что он влипает в стену.- Отдай! – скулит он и морщится.- Отдам, - соглашаюсь я, - когда ты дашь мне лекарства для… всё, что надо, чтобы его вылечить, - я киваю на Рено, он как раз повернул голову на наши голоса, блестящие невидящие глаза широко распахнуты. Я быстро подхожу к нему, обрываю привязь, вытаскиваю иглу из вены, прижимаю к плечу вялый кулак. Поворачиваюсь к Мардосу, открываю липучку на пакетике и делаю вид, что хочу высыпать ширево на пол. Мардос всхлипывает:- Отдай! – а потом начинает ругаться, монотонно, злобно, непристойно, я пережидаю этот припадок и повторяю то, что мне надо. Через полчаса Рено лежит на столе одетый, но без сознания, а Мардос вручает мне грязный пакет, в котором что-то звякает и шуршит.

- Сдохнет - звони! – не унимается он, - Хоть органы попробую продать!- Сдохнет – я тебя самого разберу на органы, живьём, - обещаю я. Он отшатывается, кривя рот. Когда мы до ходим до двери, он вспоминает:- Деньги! Гони деньги, сука!- Обойдёшься, - отрезаю я, - ты выкачал из него достаточно крови… для своего Нибельхейма.Прежде чем закрыть дверь, он плюёт мне вслед.…Рено приходит в себя через сутки. В Космическом Легионе в меня вбили правила доврачебной помощи, и я способен самостоятельно поставить капельницу или сделать укол. Рено лежит на несвежих простынях в нашем мотеле, и силится поднять голову, слабый, бледный, глаза – серые на сером лице.

- Бол…дер… - шепчет он. Я наклоняюсь ближе.- Я… не буду… обузой… обе…щаю… - вырывается из обмётанного рта. У меня перехватывает горло, я треплю его по засаленным рыжим вихрам.- Я знаю, напарник, - говорю я хрипло. Он улыбается, едва-едва, откидывается на подушку и засыпает.

Он держит слово.…Я защёлкиваю обойму, досылаю в патронник дополнительную пулю. Я не прибил Сабию, верно, но только потому, что Елена меня остановила. Она хорошая девушка, Елена. Она присмотрит за Рено, если что. На часах половина одиннадцатого. Оживает рация на прикроватном столике, голос Рено несётся из наушника:- …спишь, Болдер? Я в порядке. Мы тут с Еленой копаемся в данных диспансеризации. Скука смертная! Нашли троих потенциалов. Класс, ещё бы столько, и премия!- А, ну работай, - отзываюсь я, взбивая подушку. Пистолет ложится под простынь, в пределах досягаемости. Я засыпаю под болтовню Рено:- Слушай, не то, чтобы я этого хотел, но, наверно, круто быть потенциалом, прикинь – закинешься мако-укольчиком и всё, ты герой, супермен, солджер, семерых одной рукой… Болдер? Ты меня слушаешь?- Нет, - говорю я.- …жалко, что мы с тобой не эти… не Сетра! Я-то ладно, а вот ты - прикинь, ты у нас и так здоровый, да ещё мако сверху… ты бы стены голыми руками ломал… Хотя… на самом деле мако – просто фигня, этот пижон, вице-президент, как он того солджера вчера завалил, блин, одним выстрелом, сразу… Да ладно, Елена! Слышь, Болдер, она мне говорит, чтобы я заткнулся!Она права. Хорошая девушка… Хорошая… Здесь неплохо… в Шинра… для тех, кто хочет залечь на дно… на дно… ненадолго… а потом…