58 - Свобода в оковах (2/2)

Ближе к трем часам ночи его начало даже не клонить – тащить в сон. Он не мог продолжать вкалывать в таком состоянии. Поэтому, прервавшись на приготовление чая (кофе он, практически, не пил), словно сомнамбула подошел к компьютеру и включил первую попавшуюся музыку во «Вконтракте». Ею как специально оказалась «Агнус Дей», будто бы Отдел Предсказаний и их «релизная команда» только того и дожидалась.Он сидел и как завороженный слушал, не разбирая слов, вернее, не осознавая их. А мысли его неслись далеко вперед. Потихонечку сознание начало принимать другой, измененный вид, свойственный лишь тем, кто мог позволить себе впустить в мозг отравляющие вещества Проекта 45Б «Голубая Кровь». Аналитик, быстро заметив это, перестал сосредотачиваться, и вместо этот снова принялся соображать с утроенной силой, как бы стараясь втеснить экзофизический туман, идущий из недр его природы и из собственных вен. Тот, что перекачиваемый сердцем,превращался в невероятную смесь, контактируя с веществами в мозге.«Почему у тех, кто верит, ни на что не хватает сил»Удар. Сердце стукнулось о ребра, грозясь одним мощным рывком подать в мозг аналитика всю порцию адреналина и остатков «Голубой Крови». Он понимал всю бессмысленность данного действия, не смотря на то, что сердце и пыталось хоть как-то его подтолкнуть. Мол, иди же, действуй, я знаю, ты можешь, так почему же не делаешь? Иди - и будь что будет. Только иди… А он так не мог. Вернее, он мог, но понимал, что за этим могут последовать определенные результаты и события, которые потом могут стать… Лучше об этом даже не думать.

Нет. Он сделает всю работу, кропотливо, шаг за шагом. Идя до конца, но медленно, осторожно, стараясь не спугнуть внезапно появившейся надежды, словно лучик света, пробившегося сквозь тучи. Поступь по тропам жизни и знаний, его осторожные переворачивания листов книги, щелканье мышки были похожи на шаги человека, идущего по полю, полному цветов, на которых сидят бабочки. И человек этот, не будя ни одну из них, мягко ступает, и огибает цветы, что бы ни в коем случае не потревожить ни один из них. С другой стороны, это было похоже на неторопливое движение танка, медленно, но верно пересекающего расстояние, радар которого старается найти невидимого, замаскировавшегося врага. Пушка которого безжалостно ищет цель, чтобы выпустить порцию огнедышащего снаряда из металла и гнева. Он не знал, галлюцинации ли это, явь ли, видения, или просто недосып сказался на измученном сознании. Но он знал одно - он будет работать.«Почему у тех, кто верит, в сердце вечно идет война»Геннадий не стал комментировать эту песню, просто какой-то частью себя прочувствовав её. Он снова открыл ноутбук и принялся за работу с утроенной энергией. Однако его собственные силы уже были на исходе: законы физики, как и законы организма, никуда не денешь. И потихоньку, клавиша за клавишей (обычно в подобных ситуациях люди говорят «слово за слово») аналитик уснул. Уснул под мерный перестук собственных пальцев за компьютером.

Однако работа его на утро была сделана.Проснувшись, он опрометью кинулся к ноутбуку. Он, по сути, буквально лежал на нем, поэтому лицо и немного отекло. Но он, то ли сам, то ли кто-то другой, переложил его на спинку стула, на котором тот сидел. Телепат понятия не имел, сколько прошло времени, но ноутбук был светящимся. А этосвидетельствовало о том, что в пределах пятнадцати минут на нем работали. И работа была сделана. Его, Геннадия Петровича Нацуме, стилем. Аккуратно и без помех или ошибок. Мелкие огрехи, конечно, были, но цельная логическая мысль прослеживалась через все повествование и аналитическую выкладку.

-Я что, её еще и отправил? – слух подумал заведующий Аналитическом отделом, обдумывая сложившуюся ситуацию. Он не знал, зам ли это втихую помог ему, или это его умное и доброе сердце, договорившись с его мозгом, пока он спал, решили доделать ту работу, какую аналитик так упорно ковырял. А его сознание этот момент одобрило и пропустило, само отдыхая, что бы принять соответствующее рабочее состояние, и завтра с утра начать работать по новой. Как отлично смазанная шестеренка.

Петрович потряс головой, взглянул на часы. Будильник показывал шесть двадцать пять.

Аналитик сидел как на иголках. Его сознание снова требовало немедленных действий. Он проверил отчет, и повторно переслал его необходимым людям. Подал пару запросов и, посмотрев на часы, оделся и отправился к Иоле. Это была просьба Сороки, и он не мог просто так её оставить. Он даже «не просто так» не мог оставить просьбу его друга.А на выходе из конспиративной квартиры его телефон моментально, словно только того и дожидался,разразился сигналами звонков. Это была Вероника.-Да, слушаю– быстро и сухо ответил он, торопясь по делу.-Гена? – тихим, едва слышным голосом произнесла обычно боевитая ведьма. От ее голоса «голубая кровь» должна была не только застыть, но и кристаллизироваться в жилах.-А кому ты, собственно, еще звонишь? – спросил Геннадий, прижимая трубку к уху плечом, и поправляя верхнюю одежду.-Тут такое дело… - начала, было, она, но телефон опять запиликал - это на связи была проходная, пробиваясь по второй линии.-Подожди секунду, тут срочно – он, не дослушав слов Вероники, переключил на эту другую линию. Нацуме знал,что вызов и правда срочный, по пустякам бы его никто не побеспокоил.-Да, алло? Да, я. Да, занимался. Да, я отправлял. Молодцы. ЧТО?! – он на мгновение застыл, и то, что ему говорили, не доходило до его мозга. Тем не менее, он на автопилоте, но отдавая себе отчет, произнес:-Понял, спасибо. Везти сюда немедленно, к офису информ-штаба. Обо всех изменениях докладывать лично. – Он переключил разговор обратно на Веронику, отчаянно пряча глаза.-Я слышал.-Петрович, ты не нервничай – попыталась успокоить его Вероника.-Не называй меня так, товарищ Явлинская – отработанным жестким голосом сказал он. Слышать это обращение сейчас было невыносимо. Потом, словно опомнившись, добавил: – Вероника, по делу, по которому ты ездила в Днепр приведи все в порядок, если есть какие-то вопросы, присылай мне.

-Хорошо – отозвалась Вероника, опасаясь задеть взвинченного Геннадия. Он хоть и контролировал себя, и последнюю фразу сказал более чем дружелюбным голосом, извиняясь за свою речь, ноона понимала, чтохоть силы аналитика еще не на пределе, но все к тому идет. Она ошиблась в данном конкретном случае. Но про себя знала, что если Петрович говорит что-то таким голосом, значит это что-то важное.-Я пошел. Пока у себя.

-Инъекции готовить?-Нет.-Принято, до связи-До связи – ответил он и положил трубку.Он тут же набрал Бэльфегора – он старлей опергруппы, посланной на выезд, он там, на месте, все видел своими глазами и своим хвостом щупал…-Здравствуй– тем же отсутствующим голосом произнес аналитик, убедившись, что на связи именно тот, кто нужен - Я слышал. Можно подробности?-Я немного занят, и в общественном месте, не мог бы ты перезвонить через минут двадцать? – ответил Бэл-Хорошо– ничего не выражающим голосом согласился Геннадий - До связи.-Пока.Он спокойно положил телефон в карман и, опустив голову, скрывая по-прежнему глаза, пошел в сторону рабочего здания штаба.Как дошел, он не помнил. Он помнил, что открыл дверь, закрыл, и капсулировал пространство. Открыв шкаф, он достал коробку. Коробку он не хотел открывать. Он вообще никогда её не хотел открывать. Не в смысле именно её, а в смысле условия, которое значилось на коробке. Пропищал на ноуте отчет о первичных результатах письма, но телепат не обратил на это внимание.

Он неверными движениями вскрыл посылку, попросту разрывая бумажку с условием, стараясь сделать его несуществующими. Снял скотч, и рассмотрелсодержимое.В коробке была чистая бумага, скомканная кое-как, и лист, приклеенный ко дну коробки -с логином и паролем. Логин – Цуру23 и пароль – 9_01_2011. Имя было отлично знакомо. Число 23 – день его рождения. Знаком и пароль – дата их с Тимофеем знакомства. Он, еще не открывая послания, понял, от кого были таинственные письма. Адрес этого почтового ящика был набран в строке. Внутри было одно единственное сообщение с прикрепленным документом. Геннадий открыл его и начал читать.«Здравствуй, Цуру.Когда ты будешь читать это послание, я уже буду мертв. Я пишу его для того, чтобы не оставлять невыясненных вопросов в твоей любопытной голове.

Во-первых, и, в некотором роде, главных – я хочу, чтобы ты занял мое место. Тыодин знаешь все реформы, что я хотел провести в нашем центральном регионе, я по частям рассказывал тебе о каждой из них. Ты один знаешь и методы и возможные подводные камни, которые я прощупывал, и о них я тебе тоже говорил. Теперь, когда меня нет, я хочу передать свой пост человеку, обладающему возможностями, силами, и желанием чтобы осуществить задуманное. Я хочу, чтобы Геннадий Петрович Нацуме стал ИОО Днепропетровского регионального штаба, и координировал центр. Больше мне некому это доверить.Скорее всего, Москва пришлет мне замену. Я не знаю, кто это будет. Ты можешь избавиться от них, а можешь втереться в доверие и рассказать, что был моим доверенным лицом, и можешь быть новичку полезен. Кстати, это действительно правда. Я хочу, чтобы – прямо или косвенно – ты управлял деятельностью штаба. Лучше, конечно, прямо»Глаза Петровича, против всяких ожиданий, стали более нормальными. Из них пропал тот неестественный синеватый свет, что находился там до этого. И с каждой последующей строчкой его глаза все больше становились похожи на глаза обычного человека.«Вопросы, которые не дают тебе покоя, Цуру, связаны с тем, что я действительно кое-что от тебя скрывал. Не потому, что не доверял и не потому, что играл в супер-героя. Знаешь, как говорят: многие знания – многие печали? А ведь каждый из нас стремится оградить от печали ближнего своего»-Как ты прав, Сорока – пробормотал Петрович, усталым, но очень добрым голосом.

«Давай начнем сначала. Ты, вероятно, уже догадался, что я не человек в полном смысле этого слова, а сублимационное поле.Это одна из причин, почему я так свободно рассуждаю о нем. Поле, или, как ты его назвал, эгрегор. Когда исчез Лис, о нем очень многие думали. Так и образовалось поле. В Москве засекли генерацию и вовремя «подобрали» меня. Ты сам не раз замечал во мне «Лисьи» черты: у меня есть веснушки, склонность к мистификациям, я скрываю серьезные поступки за несерьезными шутками, и так далее. Если присмотреться, у меня есть и то, что обычно только приписывают Лису: необыкновенная осведомленность обо всем и всех и способность управляться с двумя десятками безобразий сразу, например. В моем стиле общения хватает Лисьих черт. Отвечая на твой невысказанный вопрос - мы никогда с ним не встречались, а если бы встретились, это, скорее всего, уничтожило бы меня»Петрович смотрел, и в его голове картина складывалась в… не в мозаику, нет. В невероятный узор, что рисует морозный вечер на оконном стекле. Затем этот рисунок обрел цвет и краски, и перед Геннадием Нацуме понемногу начала представать картина, которую описывал Сорока. Но кое-что в этой картине аналитику до сих пор не давало покоя. Он вспомнил, как читал письма, адресованные Цуру. Он вспомнил, как предполагал, и говорил о том, что автор больше, чем человек. В словах автора была та мудрость, которую не каждый отважиться признать мысленно, а не то, чтобы сказать вслух. А уж тем более написать.

И доверие. Он писал мне! Это Его Письма!

В голове аналитика просыпались одна за другой картины беседы, они шли спокойной поступью человека, знающего, куда он идет, и не переживающего о том, что ждет его на пути. Строки складывались в мысли и огненным вихрем проносились по груди, застревали комом в горле. И эти письма были более человечны, чем все, что Геннадию Петровичу Нацуме доводилось читать за его жизнь.

«Мне, как эгрегору, позволили, не оборвав процесс, возникнуть - с определенной целью. Я так хорошо знаю о планах Москвы относительно здешних мест именно на основании того, что они прислали на место ИОО меня. Сам подумай: центр присылает в филиал рулить Лиса. Много ли от филиала останется? Это с самого начала была диверсия: сначала сунуть палку в муравейник, а потом организовать из остатков муравьиную ферму.

Моя сестра Наташа – такая же, как ваша Анастасия, она склонна к генерированию. Она всегда мечтала о брате-близнице. И мы с ней действительно очень похожи. Так я попал в семью. Мы все – включая меня – уверены, что мы родная семья. ИПЭ подготовило для этого документы и фотографии, чтобы все было чин чином. И заслало меня в Украину, в региональный штаб центральной области, сеять хаос и разруху. Но, как ты уже знаешь, вышло иначе.

Я осознал себя как эгрегора не сразу, но до знакомства с тобой. Это не стало шоком. По правде говоря, я не вижу особой разницы: эгрегор ты или обычный человек. Как бы там ни было, но ты все равно остаешься человеком, а бытие, как мы помним, определяет сознание.

На самом деле, каша заварилась так: Москва отправила меня на Украину, в Днепр, чинить бучу. Я бучу не учинил, а вместо того попытался привести штаб в подобие порядка, как я себе его воображал. Москва запорошилась и попыталась меня отозвать, для начала окольным путем. Тут удачно подвернулись 414-е с их «делом-сенсацией века» - Шеффилдширом – и я, зацепившись за него, задержался. А потом снова и снова придумывал поводы для последующего задержания. Я понимал, что долго это продолжаться не может и стал искать выход. Примерно в этот период мы и познакомились с тобой.

Я искал преемника, умного человека, и тут мне на глаза попался твой запрос по сундуку Пандоры. Я прочел его, сделал для себя вывод, что ты мне подходишь, и позвонил. Так мы и познакомились. Возможно, план бы шел своим чередом, если бы не одно «но» - я полюбил. Личные чувства мешали мне мыслить логически верно и обосновано. Ты уж прости, но иногда мне приходилось даже обманывать тебя, чего я, честное слово, не желал»

Мысли неслись у читающего в голове со скоростью ракет. Он не считал, что Сорока обманул его хоть в чем-то и готов был в этом поклясться. Вчитываясь, он что-то приговаривал себе под нос. То, что разобрать стороннему наблюдателю было бы непросто, а уж понять… Да и он сам вряд ли это пока понимал.

Он знал, что ни один, ни один человек на свете, кто бы он ни был, не может быть абсолютно беспристрастен. И это восхищало его. Его, аналитика с холодной и чистой головой (по крайней мере, он пытался так думать), зачастуювосхищали и мысли, и то, что за ними таилось. В глубине, в душе. И он бы, не раздумывая, дал голову на отсечении – она, душа эта, у Сороки есть, кто бы там что ни думал.Он не только не осуждал Сороку. Читал, и руки его – непроизвольно - то сжимались в кулаки, то расслаблялись. Ему с одной стороны было грустно, с другой тепло в душе. Тепло от осознания мыслей и чувств автора послания. Он, казалось, незримо витает где-то рядом, сидит и смотрит через плечо аналитика на текст, и что-то успокаивающе говорит. То тепло, которое ощущаешь, когда, наконец, понимаешь, что для тебя действительно важно.

«Да, я приехал в Донецк, чтобы предупредить о московской угрозе, и уже тогда я ожидал удара с любой стороны. Я привез тебе гремлина в надежде, что ты не утерпишь и выпустишь его. Не только поэтому, конечно, но и по названнойпричине так же. А если бы выпустил, это значило бы, что вражеская техника вокруг тебя будет подвергаться агрессивной обработке. Я приехал в Донецк почти что от отчаянья, потому что не знал, как мне быть. С одной стороны я хотел видеть тебя своей заменой, с другой – я не хотел, чтобы ты пострадал. Пока я думал над тем, как разрешить этот конфликт, совершилось нападение.Я солгал тебе, Цуру. Прости меня за это. Ловушка не была «липой». Это не была просто пружина, раскидавшая всех в стороны. Ты совершенно прав, от нее никакого толку не было бы. Это была нормальная ловушка, и, когда она сработала, были жертвы, к счастью, не до смерти. Она действительно была настроена персонально. Но не на тебя, а на меня. Москва решила убрать меня, свалив вину на тебя, на Донецкий штаб, и, уже при помощи такого обвинения, при необходимости держать в узде Явлинских-Сторожевых, если они вздумают бунтовать»

Он вспомнил тот вечер. Вспомнил слова Сороки, и ему отчаянно захотелось его увидеть. Сердце напряглось, не зная, как поступить, и словно отзываясь на каждое слово. Сморгнув, аналитик принялся читать дальше.Он знал!.. Он знал, вернее, догадывался, что было все там далеко не так просто. Но он верил Сороке и сейчас. Не считал его обманщиком или лгуном, ибо как можно считать обманщиком человека, искренне, всем сердцем, пытавшегося защитить тебя?..«Когда я выбрался из кустов, и увидел, что произошло, мне стало страшно. Следы крови на снегу хорошо видны, люди, что до того момента просто стояли рядом, лежали невзначь, и стояла болезненная звенящая тишина. Как в морге. На тебя было страшно глянуть. Я не врач, не поручусь – быть может, это были просто легкие внешние ранения, которые всегда сильно кровоточат. Но мне стало страшно, что ты умрешь, тебя не станет, и я тебя потеряю. Это было очень страшно – потерять тебя. Что-то поделать сам я не мог, вызывать вашу команду побоялся – ловушку бы не сумели поставить без «крысы» в ваших стенах. Тогда я призвал Зэриреля. Очень боялся, что он не придет. Но он явился почти сразу же. Он брал все неприятности на себя – стирание памяти, имитацию нужных следов для группы ИПЭ, что должна была подойти с минуты на минуту, лечение пострадавших… Но главное – он взялся исцелить тебя. Взамен он потребовал, чтобы я кое-что для него сделал, и я обещал, что сделаю»Зэриэль… Так, и что же это была за цена? Чайник, жизнь, брошь, блюдо? Нацуме поймал себя на мысли о том, что не может оторваться от письма, почти елозя носом по монитору. Скорее всего, этой ценой было что-то другое…Он точно знал, что он найдет способ связаться с Зэрирелем. Найдет. Во что бы то ни стало - найдет.«Так ты оказался в больнице с четырьмя синяками: тем, что бы ты получил, сработай ловушка как простая пружина. Ты был в безопасности. И я уехал.

Я понимаю, что следовало поступить по-другому. Я понимаю, что следовало все обдумать и действовать как положено ИОО, а не истерящему студенту. Но я действительно запаниковал. Чувства заслали мне разум. Ты умирал. Я не мог позволить этому случится.Как это произошло? Я не знаю. Как вообще происходит любовь? Не знает никто. Она просто возникает. Из ниоткуда, из мелочей. Ты просто понимаешь, что важнее чужого человека для тебя уже никого нет.

Мне ранее не было одиноко, хотя и было не с кем поговорить. У меня не было тех, кто разделял бы мои интересы, но в мире тем для бесед много. Меня не тяготила обособленность. Но потом мы встретились, стали интересны и полезны друг другу»В этот момент Геннадий был готов простить Сороке любой вселенский заговор, а не то, что пару мелочей, которые он, Сорока, считал обманом.

Вот что, наверное, чувствовал Бэльфегор когда раз за разом прощал Атрея – он просто не принимал как обман…

Его аналитическая мысль сказала «ква» и предпочла забиться подальше в недра его подсознания.

«Что меня зацепило? Я хочу найти ответ на этот вопрос и не могу. Хотя стараюсь. Что такого было?Цуру относится ко мне хорошо – но ко мне много кто относится хорошо. Цуру приятный собеседник, но много кто приятный собеседник. Так почему же? Почему я не хочу никого, кроме Цуру? Почему меня привлекает в нем все, кажутся необыкновенно милыми, трогательными, черты, которые обычно кажутся смешными? Маленький размер стопы, едва теплые руки, любовь к чаю,свободная мантия на голое тело,мягкий юмор, запутанная жизнь, тайны детства и юности, преданность делу, улыбка с подсмыслом. Из всего этого состоит Цуру, все это ему присуще, и все это меня трогает. Мне хочется защищать его, уберечь от опасности. Это все потому, что он хаку, а я куро?Он старше меня на десять лет, а я все равно хочу его защищать! Он мужчина, а я все равно хочу его!.. Он умнее меня, а я хочу над ним подшучивать!.. Он осмотрительнее меня, а я…

Я люблю его»И он прислал Иолу?!

Петрович искренне сначала посчитал, что Иоланта, на самом деле, та девушка, которую хотел дорогому другу Петровичу сосватать Сорока.

В голове и груди бушевал огонь. Аналитик изо всех сил старался сдерживать его – ну хотя бы в черепушке.

Он должен мыслить трезво. Это то, что у него получается, он считал, неплохо, и это ему должно было пригодиться. Именно сейчас – как никогда прежде.«Я влюблялся раньше. У меня были девушки. Машенька Ладина – со второго по четвертый курс я с нее глаз не сводил. Она была такая славная, белокурая снегурочка-северяночка. Мы расстались без шума и гама: она полюбила другого человека, я отпустил. Мы потом дружили втроем, я гулял на их свадьбе. В Лизу я был платонически влюблен три месяца, потом как-то отпустило. Оксана Панченко недолго, но феерично, была в моей жизни. Природа этого чувства мне не понятна, и совершенно же не ясен предпочитаемый мною типаж. Машенька была круглолицая, голубоглазая, с пушистой косой, красиво лежащей на груди. Лиза – болезненно-тощая, темно-рыжая, глаза с паволокой, вся такая похожая на афганскую борзую. Оксанка – кудрявая, темно-шоколадная смугляшка, дачная хулиганка. Они такие разные!»Интересные вкусы – отметил про себя аналитикпрочитанное – надо бы с тобой это обсудить...

Он верил, он знал, что у него это получится. Он знал, что они еще встретятся. Об этом он, Геннадий, позаботится.«А Цуру… Я просто поймал себя на мысли, что мне больно и радостно думать о нем, узнавать о нем, говорить с ним, смотреть на него. Неженка? Может, и неженка. Может, синяки с него и сходят по полгода. Просто надо не допустить их образования. Он уместен на своем месте – в кресле, в любимом кабинете.

Сейчас я, если сосредоточусь, могу ощутить тень его присутствия в своем сознании - это иллюзия, создаваемая щитом, что он дал мне. Я могу лежать, закрывая глаза, сосредотачиваться на этом чувстве. Чувство его присутствия, будто бы он рядом»Щит – он есть. На его сознании. Эта мысль начала пульсировать в его голове в унисон с биением сердца, готовая распуститься, как неведомой красоты цветок.«Пусть все будет, как будет. У каждого своя жизнь. Я могу звонить, и мы говорим. Он сказал, у него мало таких собеседников, как я, что он мало с кем открыт.Я горд тем, что один из немногих, что Цуру выбрал меня. Он празднует один многие праздники, а праздники – этоважные дни, и я хотел бы быть рядом, чтобы он не был один. Я хочу быть с ним. Поддерживать его. Слышать его негромкий голос и приятный смех. Мне не хватает всего этого, я становлюсь почти зависим»Тело не сознание.

Вторая мысль толкнулась в голову к аналитику. У него отчаянно резало глаза.

Тело лишь оболочка. Тело – всего лишь то, что позволяет во многом взаимодействовать с материальным миром, но Сорока все равно старался не допустить, что бы даже эта сторона Геннадия пострадала. Он искренне хотел о нем заботится, и аналитик хотел того же для Сороки.

Он точно знал, что - что бы ни случилось с телом – душа…Тадуша, то что делает его - им, осталась нетронутой. Его душа и его сознание есть, а тело, так сказать, дело наживное. И именно этим он собирался в скорости заняться.Он поймал себя на мысли, что называет сам себя по отчеству – так, как именовал его этот ненормальный ИОО. Это обращение стало как-то ближе имени, по которому аналитика называли все, кому не лень.«Как я теперь понимаю 414-ых – вампира и эльфа. Несчастный Лаари, неразделенная любовь совсем измучила его, и Бэл, которого взаимная окрылила без крыльев…Цуру нормальный. Если у него будет подруга, я буду рад за него. Она не даст ему быть одиноким. Я просто хочу любить. Все имеют право любить, даже ИОО. У меня больше нет таких людей в жизни. Цуру один. И я люблю его таким, какой он есть. Я не скажу ему об этом. Он никогда не узнает. Ему будет тяжело, станет неловко, он станет общаться с опаской. Лучше пусть мы будем друзьями. Я только хочу, чтобы он не был одинок – а сейчас он одинок.Он и правда хаку, ему нужен хороший куро, а я постараюсь быть хорошим куро.Самым хорошим, каким только можно. Ему просто надо чувствовать, что его любят. Это ощущается – что ты любим -даже если не знать кем. Я люблю его. Мысль имеет силу камня. Ее тепло его достигнет, и согреет. Он всегда мерзнет, бедняга. Я хочу быть рядом, держать его, обнять и прижать, чтобы согреть. Чтобы он не просыпался от холода ночью, не открывал глаза от одиночества утром»Странная дрожь пробежала по телу, и на душе у Петровича стало спокойно, безмятежно и тепло, словно он таки нашел единение между Сердцем и Мыслью. Только сознанию эти заговорщики пока еще ничего не доложили. Они просто бились в унисон, оставляя светящимися буквами слова Сороки на душе аналитика.

У него отчаянно закружилось голова, казалось, весь мир померк, оставив лишь светящийся экран монитора с буквами на нем и ощущение этого человека, эгрегора, рядом. Его сознания, с которым Петрович так же имел связь. Пусть кто-то мог бы посчитать её незначимой, кто-то иллюзорной, но она была дороже, чем все сокровища мира. Чем даже информация.«Клянусь небом, это не смешно, и будь я проклят, если понимаю, как это произошло и почему. Сам в шоке, но это правда.

Ты ведь знаешь, что все действительно важное я прячу на самом виденном месте. Вот и чувства я спрятал на виду. Я кричал «ты мне изменяешь!», и что « ты хороший хаку», и все прочее. Фактически, я говорил тебе все сразу, просто это не воспринималось напрямую. После случая с ловушкой-пружиной я тебе честно ответил «фактически, это я все подстроил, и я скрываю от тебя вселенский заговор». Так оно и было, просто мы привыкли сводить все в шутку. Это так же, как делает Лис»Он был во многом согласен с теорией о Лисе, но в кое-чем не совсем. Вернее, одно он знал точно, точнее, чем все когда-либо узнанное им. Только вот эта мысль была так всеобъемлюща, что в слова она просто не желала обращаться. Пока.«Ты меня прости, если сможешь.Я полностью перекроил свой план, когда понял, что не смогу в нем использовать тебя. Я не могу допустить, чтобы ты пострадал.

Не думай обо мне, как об интригане, разыгрывающем партию на доске. Я не такой. Все-таки, я эгрегор Лиса, а Лис тоже не такой. Я имею в виду, что не мог следовать выбранному пути, потому чтобоялся тебе навредить, а ты ведь такой хрупкий…»В голове прорезалась еще одна мысль. Та, которая была и без того на пороге, и вообще давненько уже ошивалась по его альтер-эго.Но пока она скрывалась от сознания Петровича.«Я надеюсь, твое пребывание на посту ИОО будет приятным. Будь, пожалуйста, доволен и счастлив, я этого очень хочу. Прости, если чего не так: мы, студенты, вечно стремимся преподов надуть… Таково наше жизненное кредо и сублимационное поле. И не печалься, что все окончилось. Улыбнись тому, что это было. Я люблю тебя. СорокаПС - «Цуру» это «журавель» по-японски. Ты мне его чем-то напоминаешь, и я, как и Лис, дал тебе анималистическое прозвище»И тут пружина, сжимаемая им внутри себя, распрямилась, освобождая те ресурсы, которых аналитик так боялся.

И…Ничего не произошло. Глаза его остались нормальными, его туман попросту не пришел, опоздал, отложил на завтра, а в голове невиданным доселе красоты цветком распустилась странная, до настоящего времени неприемлемаямысль. Я знаю, что ты меня слышишь, я знаю как ты молчишь Я знаю, ты все еще дышишь, я знаю, что не закричишь Я знаю, что ты еще годен - восстать и подняться с земли Я знаю, что ты еще можешь

смеяться, кататься в пыли Я знаю, что тело плен, душа твоя так же чиста Я знаю, что серый тлен не сможет до сердца достать Я знаю, что нет оков, способных душу держать Я знаю, что нет крюков, способных мысль стяжать Я знаю, что за окном будет сегодня гроза Я знаю, что небо прорежет

молния, будто слеза Я знаю, что за окном утром взойдет заряЯ знаю, что смерти забвеньене более, чем обман

Дух не привязан к телу К телу привязан санХоть и сознанием свыше

Встань же

Войди

Восстань!

****************************

Сознание – Душа – Не есть тело.Мы найдем тебе новое тело.Я найду.Потому что…