19 - Без права на помиловаине (1/2)
Без права на помилование-Еще из меня обычно получается неплохой враг, но тебе не светит
ни при каких обстоятельствах.
Даже и не мечтай-Когда это я был мечтателем?
(М. Фрай)Времени не было. Оно слилось в единый монолит, и отошло на задний план. Он привык, давно уже привык к таким периодам жизни – когда он просыпался в стерильной комнате, напичканной аппаратурой, когда население мира сокращалось до пары людей в белых халатах. Поначалу было даже немного интересно. Но постепенно стало совершенно неважно, что они делают с его телом и как. Стало безразлично, к чему это приведет и неинтересно наблюдать за действиями профессионалов. К своему телу он относился полупрезрительно, с хорошей толикой отвращения. Никуда не годная оболочка. Только и плюсов, что подвижные руки – спасибо, госпожа клавиатура ноута.Зачем? Зачем все эти люди, толпящиеся вокруг, делают то, что делают? Зачем пытаются еще немного продлить его жизнь, вполне себе не заслуживающую внимания? Отчего бы этим замечательным специалистам не отправиться, например, в Африку, Азию, Океанию? Почему бы там не спасать людей, которые нужны и дороги, чьи смерти заставят плакать?
Его смерть пройдет тихо, и не очень заметно. Мать получит полсотни одинаковых писем с соболезнованиями и не распечатает более десятка. Потом поглядит на портрет и машинально проведет уголком платка по сухим глазам – жест механический, а плакать неприлично. Произнесет «Покойтесь с миром, Эннеари» и будет дважды в год приносить ему цветы в фамильную усыпальницу. Братец помянет вместе с племяшом, выпив за упокоение грешной души по бокалы красненького, и снова заведут беседу о деле. Атрей вычеркнет из списков актива ашуррана. ИПЭ вынесет в расход. Жизель сложит красивые стихи и уедет на другой конец земли – искать новые звезды. АЛаари…Диас не хотел думать о Лаари. Не хотел – но думал. Не мог не думать.
Он так же не мог понять, расстаются они, или нет, хочет ли эльф чего-то еще, или нет, стремится ли, или опустил руки. Для того чтобы полететь, нужно было найти, от чего оттолкнутся. От веры. От теплых рук, которые поддержат в такую минуту. От хотя бы мысли об этих руках!..
Но для него существовали только руки, затянутый в холодную резину медицинских перчаток. И голос Деборы, строго командовавшей, как капитан корабля во время шторма, что и как делать фельдшерам. Дебора – тот тип врача, который относится к пациенту как к сложной системе действующих слажено механизмов, за которой нужен уход, а проведение вовремя ТО облегчит жизнь и продлит службу агрегата. Диас не был уверен, что Дебора еще помнит, что боль – это не только раздражитель нервных окончаний, но и что-то сверх того.
Ему нельзя было общаться, нельзя было пользоваться потоками информации – врач запретила это, полагая, что силы следует потратить более разумно. Дебора приходила и уходила, и так он мог считать дни. Смены времени не было, часов и окон не было, жизни – не было…Как же безумно все это надоело! Надоело часами лежать, глядя в одну точку, не зная, чем занять разум. Надоело на пробу шевелить похолодевшими пальцами, с трудом отличая ткань постельного белья от проводов. Надоело снова и снова убеждаться в своем бессилии, выплевывать кусочки легких на платок в задыхающемся кашле. Надоело снова думать, вспоминать, переживать.
Господи… Ну почему, когда так надо, Лаари нет? Почему, даже если бы он был рядом – его бы не пустили, а если бы и пустили – пришел бы он? А если бы пришел – то…
Диас не хотел, чтобы его дневник попал к Лаари. Но он попал. Диас не хотело, чтобы Лаари поднимал тему их не схожести. Но он поднял. Диас не хотел, чтобы между ними произошло что-то неприятное. Но оно произошло. Лаари написал свое письмо, и, возможно, больше никогда ему уже не напишет.
У него нет семьи.
В этой сплоченной, сбитой воедино команде, спаянной общими интересами, ему места нет. В тот момент, когда он мог помочь, они обращались, задавали вопросы, и он охотно помогал, чем мог. Сейчас, когда этого он не может, они исчезли с горизонта, оставив его одного. Выплывет – так выплывет. Нет -так тому и быть.
На четвертый день ему удалось выпросить у Деборы книгу Гюго, которого он очень любил, «Человек который смеется». И то удалось лишь после того, как он по памяти процитировал ей один из монологов Гуинплена, затем чтобы доказать, что никакой новой информации он не почерпнет, а вот с ума от бездействия таки спятит.
Еще Диасу было очень интересно, что происходит за стенами – что делают Жизель и Жюстина там, в мире живых? И – снова мысли омрачались – что делают Лаари и Бэл? Он уже боялся в мыслях звать их ангелом и племянником. Казалось, им было бы неприятно. Казалось, они бы попросили так больше не делать.
Он, во время сна, погружался в реальность Коридора, и пытался что-то сделать с ним, по той подсказке, что получил от Жизели. Пока еще не зная, что из того выйдет, он старался привести его в нормальный вид. Однажды он выловил там их: Бэльфегора, Лаари, Рана. Они снова отправились в опасное путешествие ради других, и снова падали в отвезшую пропасть…Никогда и никому он бы не сказал, кто и как вернул Бэлу крылья. Хотя бы в сон. Они теперь существовали, хотябы и в таком виде.
С того дня более Диас снов не видел. И не увидит больше никогда. Коридор получил их в свое владение, и, наверное, наделает из них новых дверей…
Было все равно.А спустя неделю Дебора, неизвестно с какого чуда, пустила к нему посетителей. Лаари. И Бэла. Но лучше бы не пускала.
Эльф не слышал себя со стороны, зато Диас слышал. Поначалу, когда Лаари вошел в комнату, у человека мелькнула сумасшедшая надежда – к нему подойдут и просто обнимут. Да, он знал, что это, должно быть, не слишком приятно – точнее сказать, просто противно. Что он полу мертвец, холодный, как и положено неживым. Но… Но его ангел говорил, что ему нет разницы. И все же не подошел.
Диас смотрел, и боялся заговорить. Боялся, что голос подведет его, что он не сможет выдавить ни звука. Слишком долгая разлука. Слишком тяжелые письма. Слишком отстраненный взгляд. И вопросы. Жесткие, хлесткие вопросы того, кто и не собирается ничего делать. Такой тон он не раз слышал от младшего брата: тот, следователь, привык выбивать ответы из собеседника, порою и не самым гуманным способом. В Лаари на миг воплотились худшие стороны Фальче – требовательность, жесткость, безразличие к чужому внутреннему миру. Младший братец Диаса перебывал в опасной иллюзии относительно того, что, если мир тебя не устраивает, можно его немного переделать. Эльф требовал, чувствуя себя вправе. Считая, что говорит с виновным. Он жаждал получить ответы на свои вопросы. Надежда в последний раз мигнула и угасла – Диас прикрыл глаза, не имея сил улыбаться. Ему оставался хотя бы голос – если больше ничего, то хотя бы он. Голос ангела. Если бы только как и прежде ангел присел рядом, взял за руку, и запел… Но он дарил свои песни только тем, к кому чувствовал симпатию.
-Это допрос? – наконец, поинтересовался человек. Он хотел знать. Если уж его определили на место клина, которым вышибают другой клин, если уж он просто замена для того, чего не добыть, цикорий вместо кофе – то, может, ему позволено будет знать? От этого ведь все равно ничего не изменится. Он останется тем, кем он есть. Он предупреждал Лаари, что не является рыцарем в сияющих доспехах, и эльф согласился, чтобы он таковым и оставался.
Он хотел знать. Прочитав в письмах, а потом, услышав от этих двоих кое-что, старался смирить свое любопытство и не задавать лишних вопросов. Эти двое дорогих ему существ устали от его любопытства, и не желали больше отвечать на вопросы. Они желали получать от него ответы. Они не понимали, как нечестно играют: зная события, не говорили ничего. Только спрашивали. А он отвечал. Хотя и знали, что он живет информацией, что та важнее пищи и нужнее лекарств, что без нее он действительно тронется, как и обещал Деборе – не говорили. А Диас не настаивал. Ему легче было смолчать, чем снова услышать обвинения. Их ему было вполне достаточно. Он согласен был проиграть, пропустить несколько ударов, остаться в арьергарде – если ему будет позволено снова быть принятым в их круг, снова вернутся к жизни. У них было то, что давало ему возможность жить. Они сами были тем, что давало ему силы идти дальше.Но, услышав его вопрос, Лаари замолчал и просто ушел. Не стал говорить, не стал ничего делать. Позвал Бэла, себе на смену, и ушел.
Вампир казался мягче, чем обычно, и поначалу Диасу показалось, что все еще можно исправить. Детей у него, разумеется, не было, и знакомых юных родственников тоже. Да и кто бы их к нему, заразному, подпустил? А Бэл, «племянник», был очень важной частью его жизни, тем, с кем очень хотелось найти общий язык. Пока Диас, наконец, не понял – вампир его жалеет, щадит, и потому так мягок. На самом деле все по-прежнему. К нему просто проявили сострадание.
Виду он подавать не стал. Не стал и напоминать, что глупо пытаться обманывать телепата. Стараясь, чтобы собеседник ни о чем не догадался, с трудом заставил уголки губ подняться. Бэл принял это зак результат переговоров и тут же сообщил:-Нам надо ехать.Конечно, им надо ехать. Мир не ждет. Он идет своим путем, живет своей жизнью, и ему нет дела до тех, кто остается выброшенным на обочину.
Они уходили – как уходили все. Оставляли, как оставляют все. Диас не верил, что они когда-нибудь вернутся. Что когда-нибудь все будет, как прежде. Не верил.
Лаари говорил, что писал еще письма, но Диас умышленно не читал их. Потому что хотел бы услышать их содержимое от эльфа, чтобы тот сам произнес написанные слова, вслух. Он хотел бы знать, чувствует ли ангел и сейчас то, о чем писал. Знать настоящее положение вещей – не теша себя надеждами, которым не суждено сбыться.
Но ангел покинул его, с тем, чтобы, вероятно, никогда более не вернутся. Как мираж в пустыне, островок в безбрежном океане – мелькнул, и снова исчез, оставляя безысходность никому не нужного.
Диас любил Лаари. И ничего не мог с этим поделать. Совершенно. Разум отступал, признавая свое полное и безоговорочное поражение.
Они уехали, так и не сказав того, что он так надеялся услышать. Если бы он мог хотя бы подняться – наверное, не отпустил бы, пока они не дали бы хотя бы фальшивого обещания вернуться. Но они и так его не дали. А он знал, что не вернутся.
Почему, будучи в родстве с одной из самых старых и могущественных королевских фамилий Европы, обладая завидным состоянием, будучи наделен не самым последним умом, он все равно чувствовал себя нищим на паперти? Тем, который, бормоча никому не нужные мольбы и благодарности, слепо цепляется за края одежд прохожих, умоляя их хотя бы не проходить мимо, не отворачиваться, и подарить один жалостливый взгляд. Крупицу тепла. Лаари, которому так важны были прикосновения, который всегда обнимал друзей, здороваясь и прощаясь – не сделал даже шага в его сторону. Значит, он более не считал Диаса другом.
Часы проходили вереницей, иногда ему казалось, что он слышит их голоса – далекие, счастливые, что вырвались из этого белого больничного заточения. Иногда чудился запах вишни – которая, сволочь такая, будет цвести всю оставшуюся жизнь и вечно напоминать об этом всем…
Потом из этого тумана появилась Дебора. Он смутно помнил ее холодную руку, и как она тыльной стороной ладони проводит по его скулам, что-то вытирает и говорит «Я же знала, что еще рано, нельзя никого пускать, а я же предупреждала…». Укол под локоть, темнота, не приносящая успокоения, сон без отдыха, и снова свет больничной лампы, снова голос Деборы, снова укол… Когда же вернулось сознание? Кажется спустя еще пару дней – или лет?
-Господин Валорис, вы меня слышите? – настойчиво вопрошала доктор – Господин Валорис, ответьте мне!-Я слышу вас – слабо кивнул он – Не кричите-Я почти шепчу – фыркнула Дебора – Значит, еще и слух нарушен, прэлестно! Чтобы я еще кого-то пустила до срока!.. – она старалась держаться молодцом, быть боевой, его доктор Дебора. Думала, что таким образом она может поддержать того, кто безнадежно отстал от жизни.Диас не ответил. Ему было все равно. Дебора посчитала его пульс, измерила температуру. Диас лениво копался у нее в мозгах, зная, что сама она не признается.
«Черт, кажется, перешел на заключительную фазу – думала Дебора, сохраняя на лице сосредоточенное выражение специалиста – Он умирает, омертвение пошло дальше… Не бореться. Гм, до субботы дотянет? В субботу вечеринка у Стива, не хочу сидеть в анатомичке… сосуды сжаты больше обычного… Гм, гемоглобин упал…»-Ваше состояние… - начла она-Ухудшилось – пришел ей на помощь Диас – Знаю, доктор. Все вокруг так и норовят взять на себя вину за это, хотя на самом деле она лишь моя.
-Вы тяжело больны, не стоит так утруждать себя – Дебора похлопала его по руке, и он этого почти не почувствовал- Но, боюсь, мне придется задать вам важный вопрос, господин Валорис.-Слушаю – едва разжимая губы, произнес он-Вы, вероятно, знаете, что во время сильной ослабленности для организма отрезают все пути, куда могут уходить жизненные силы - до поры, пока кризис не минует.