Часть 4 (2/2)

- Достоевский, выслушай меня внимательно, - важно говорит Штирлиц. Он собран и деловит, и ничто в нем не выдает той странной жажды, что минуту назад придала ему сходство с голодным хищником. Так он подписывал контракты, так он заключал сделки, ворочая безумными деньгами, и именно так – исключительно профессионально - он намеревался распорядиться жизнью Достоевского.Достоевский с досадливой злостью унял свои взбесившиеся гормоны, усмирил сорвавшееся с привязи воображение, обратившись в слух. Все необузданное и первобытное, что он подавлял в себе со старших классов школы, стесняясь своей жадной до плотских удовольствий природы, поднималось со дна его души, выхлестывалось с тестостероном, от которого загоралась кровь. Достоевский добровольно заточил свои инстинкты в клетке, выстроенной из общественных норм, правил и запретов, и думал, что выбросил ключ, в то время как он всегда был здесь, дожидаясь своего часа…

Потрясение от того, как легко вся его высокодуховность разбилась о банальную физическую потребность, было чрезвычайно велико.Фрейдисты бы ликовали.- Я обо всем договорился. Завтра мои подчиненные займутся оформлением твоей кредитной карты. Состояние баланса я буду отслеживать лично, чтобы ты ни в чем не нуждался. Жить будешь у меня, а что до университета путь неблизкий - не страшно: выделю тебе машину с водителем. Если у кого вопросы возникнут – скажешь, я твой недавно обнаружившийся родственник. С твоим ректором я побеседую, прогулы твои закроют, как только выдам ему чек на строительство нового кампуса. Тетю частным самолетом направим в Мюнхен – у меня там имеется проверенный специалист, он ее быстро на ноги поставит. Тебе же назначу лучшего диетолога и тренера в Нью-Йорке. Про работу свою тебе придется забыть. Сосредоточишься на учебе и здоровье. – Отчеканил Штирлиц.Достоевский только опустил светлые ресницы, уставившись в одну точку перед собой бессмысленным тупым взглядом человека, сжегшего за собой все мосты.- И это, - подвел черту под своим монологом Штирлиц, вставая, - обсуждению не подлежит.- Штирлиц, не сердись, пожалуйста, - обронил Достоевский. – Но я уже принял решение.- И дай-ка угадать, в чем оно заключается. Вернешься к родителям, в свой Массачусетс? Трусливо сбежать от трудностей – вот и все твое решение? Весьма похвально, - иронично хмыкнул Штирлиц.- По какому праву ты так разговариваешь со мной? – завелся Достоевский. – Я тебя ни о чем не просил. Как мне прикажешь жить – будучи во всем тебе обязанным, завися от тебя целиком и полностью? Да мне совесть не позволит!- Не время вспоминать про совесть, находясь в столь незавидном положении. Я тебе руку помощи протягиваю, а ты, вместо того, чтобы ухватиться за нее, как любой здравомыслящий человек, мне в эту руку плюешь.С лица Достоевского схлынула краска, горло сдавил мышечный спазм.- Я… не…- Именно это ты и делаешь, - жестко оборвал его Штирлиц. – Ты молодой, перспективный парень. Ставить крест на своей жизни в двадцать лет – преступление, которое однажды, набравшись ума, ты сам себе не простишь. Сгинуть в какой-то глуши я тебе не дам. И терзаться чувством вины из-за упущенной по глупости возможности тоже. Если ты не хочешь взять под контроль свою судьбу, показать ей, кто главный – это сделаю я.

Достоевский подавленно молчал.- На что ты себя обрекаешь, Достоевский? – потер утомленные глаза Штирлиц.Достоевский вскинул затуманенный слезами взгляд.- Будет тебе сырость разводить, - улыбнулся Штирлиц. – Ты взрослый мальчик. Ты даже пробовал абсент – а это солидный показатель.

У Достоевского вырвался смешок, а следом за ним хлынули слезы, будто прорвало внутри невидимую дамбу.

Достоевский уронил голову на колени, давясь приглушенными рыданиями, и вместе со слезами утекало из него все темное, гнетущее, что делает из человека озлобившуюся тварь. Безнадежность. Нищета. Отчаяние. Одиночество. Лопнули перетянувшие грудь ремни, не дававшие вдохнуть полной грудью, отпустили сердце тиски, а внутренний мир перестал сотрясаться от штормовых волн накатывающего страха и камнепада панических мыслей: где достать деньги, как промучиться еще день… а потом еще один…

Штирлиц вырвал его из объятий кошмара, державшего юношу в своих когтях весь последний месяц.

Каким бы длинным ни был туннель, каким бы пугающим он ни был – с его ползающими тенями и плотной, шевелящейся чернотой, - в конце его всегда будет спасительная зеленая табличка “ВЫХОД”.И он прошел его.

Впервые за несколько недель он был абсолютно, до краев, счастлив.Штирлиц в пару шагов преодолел расстояние между ними и привлек всхлипывающего парня к себе. Достоевский вцепился в него, чтобы почувствовать его сердцебиение на своей коже, убедиться, что это наяву.

- Спасибо тебе… спасибо… - как заклинание повторял Достоевский.

Штирлиц успокаивающе гладил его по спине.- Тише… Ну что ты, малыш…Достоевский яростно сморгнул слезы и слегка отстранился.

- Прости за эту сцену. Сам не знаю, что на меня нашло.- Все в порядке.Их взгляды пересеклись.Интуиция подсказала Достоевскому: сейчас.

Они смотрели друг на друга – полные чего-то, что нельзя передать словами. Воздух звенел между ними от сексуального напряжения.Достоевский кивнул в ответ на неозвученный вопрос Штирлица, как шагнув в пропасть. Глаза Штирлица вспыхнули торжествующим пламенем.Губы соприкоснулись, обоих окатило теплой пьянящей волной эйфории, словно они вместе упали в огромный бокал с шампанским. Дыхания смешались, стали одним. Они наслаждались этим мгновением так, будто тысячу лет искали друг друга сквозь время и пространство. Достоевский был уверен: если прервется этот удушающий, плавящий кости поцелуй – непременно прервется и его жизнь. Он был ослеплен охватившим его возбуждением, в голове не осталось ни одной связной мысли.

Никогда еще он не был так свободен, так близок к греху.

- Достоевский… - прохрипел Штирлиц.Его страстный шепот отозвался вибрацией в теле Достоевского.

Штирлиц был готов идти до конца.И Достоевский, бесспорно, собирался последовать за ним.Выплывал из-за горизонта красный диск солнца, раскрашивая бока колоссов-небоскребов в яркие огненные цвета.

Выпутывался из сетей сна Нью-Йорк.

Кончилась долгая ночь.