Часть 4 (1/2)
Штирлиц в заключительный раз выпустил из легких сигаретный дым и щелчком послал затухающий окурок в мусорную корзину, продемонстрировав идеальные манеры и заодно заботу об окружающей среде. Мужественность и аристократизм банкира, сквозившие в каждом движении, как бы возвышали его над рядовыми посетителями ночного заведения, пленяя взоры женщин и вызывая глухую зависть у мужчин.
Появившийся из главных дверей Достоевский с щемящей грустью разглядывал его ладную фигуру, воспользовавшись тем, что Штирлиц стоит к нему спиной. Он бы, наверное, мог так любоваться им целый час или того дольше, но Штирлиц повернулся к нему. Всего за месяц между ними установилась какая-то особая связь, позволявшая чувствовать друг друга на расстоянии.
Романтики-фаталисты объяснили бы их феномен красивым словом «предназначение».Был ли Штирлиц предназначен ему? Был ли он его судьбой?Чушь. Они смотрелись вместе как фамильное ожерелье и дешевая бижутерия. Достоевскому просто нравилось быть заложником иллюзий. Фантазий, где одаренный студент из провинции и влиятельный банкир могут быть вместе.
В сердце впилась горькая, нестерпимая тоска.Достоевский усилием воли разорвал зрительный контакт, скидывая с себя оцепенение.- Извини. На выходе образовалась неразбериха, охрана кого-то поймала с пакетиком марихуаны. Теперь я понимаю, почему ты хотел, чтобы я сторонился клубов.- Это ты меня извини, что пришлось оставить тебя.- Штирлиц, мне уже двадцать, - принужденно улыбнулся Достоевский. – Меня уже даже абсентом угощали.- И ты, стало быть, этим гордишься, - усмехнулся Штирлиц.- Конечно, - крайне серьезно отозвался Достоевский, - я же студент.- Пойдем, студент, - вздохнул Штирлиц. – Пока мой водитель снова не заснул.Водителем оказался парень немногим старше самого Достоевского, флегматично покусывающий зубочистку, облокотившись на джип. Выглядел он и впрямь так, будто в любую секунду готов был пренебречь своими обязанностями и отправиться в царство грез. Штирлиц уловил невнятную тревогу Достоевского и поспешил его успокоить:- Габен человек ответственный. Я ему доверяю.Ответственный человек Габен выплюнул зубочистку на асфальт и выпрямился, мазнув вялым взглядом по Достоевскому.- Куда поедем, босс?- В пентхаус, - распорядился Штирлиц и распахнул перед Достоевским дверцу роскошного «Лендровера».- Не надо.
Слова выскочили из Достоевского до того, как их смысл достиг сознания.
Штирлиц склонил голову набок. Ему показалось, что он ослышался.
- Что?- Не надо вести себя со мной, как с женщиной, - выдавил из себя Достоевский, ощетинившись неприязнью к жесту Штирлица, как колючей проволокой.
С лица Штирлица исчезло всякое выражение. Достоевский отвел глаза и наткнулся на пристальный взгляд Габена, в котором промелькнула искра интереса. Габен выказал зарождающуюся симпатию к Достоевскому хитрым подмигиванием.
- Залезай, - наконец бесстрастно произнес Штирлиц. – Дома расскажешь обо всем, что с тобой случилось, пока меня не было.Достоевский помрачнел: он ненавидел принуждение во всех проявлениях, видя в нем насилие над личностью, но все же повиновался, оставив фразу Штирлица без комментариев.
Инцидент в приватной комнате не прошел для него бесследно. То, как Жуков придавил его своим мощным телом к стене, как ворвался в его рот, как прихватывал его губу зубами, в исступлении сосал язык, и как в определенный миг животная природа Достоевского одержала верх над разумом, и мучительно горячий импульс рванулся по стройному телу вниз.Достоевский прижался лбом к холодному стеклу. Хоть бы эта дорога никогда не кончалась, и шикарный автомобиль, управляемый надежным Габеном, нес его в своей утробе по бурлящей магистрали.Хоть бы настоящее никогда не превратилось в сухой пепел прошлого...
Достоевский достал телефон и быстро набрал короткий текст.
«Есенин», - высветилось в строке получателя.Достоевский прикрыл глаза и подтвердил отправление сообщения.
И, без сомнения, он видел, как рушится лестница, ведущая к его светлому будущему.***Достоевский стянул с себя потертые джинсы и аккуратно сложил на тумбочке. Чуть позже к ним присоединились рубашка и нижнее белье. Окинул критическим взглядом свой невзрачный гардероб и только махнул рукой.
Немного ранее могучий «Лендровер» затормозил на Мэдисон-авеню. Достоевский скрепил знакомство с немногословным Габеном рукопожатием, после чего они со Штирлицем в гробовой тишине поднялись в пентхаус.
Достоевский пережил еще один всплеск восторга, оказавшись в стеклянном скоростном лифте. Город, вздыбившийся рвущимися ввысь небоскребами, переплетения дорог, зеленые лоскуты парков расстилались перед ними по мере того, как кабина стремительно возносилась наверх. Штирлиц со снисходительной печальной улыбкой следил за юношей и оттащил его от прозрачной стены, когда лифт поравнялся с тридцатым этажом. Какая логика им руководила, и почему двадцать девятый по его мнению был еще относительно безопасным этажом, Достоевский мог только догадываться.Затем была небольшая экскурсия по просторным апартаментам, в течение которой Штирлиц проявлял такую ненавязчивую обходительность, что нервное напряжение, в котором Достоевский пребывал всю ночь, отступало куда-то перед заботливостью банкира. К тому же Штирлиц пока не торопился устраивать допрос, давая Достоевскому освоиться. Может быть, усыплял его бдительность.Достоевский включил воду. Поток искрящейся воды вырвался из крана, наполняя огромную ванну из цельного куска бордового мрамора. Достоевский помешкал и, задержав дыхание, лег на дно ванны. Вода сомкнулась над головой, в ушах зашумело. Достоевский зажмурился, считая секунды.«…восемьдесят пять… восемьдесят шесть…» - тикал внутренний метроном.Чьи-то руки резко схватили его - юноша от шока наглотался воды и зашелся в хриплом кашле.
- Достоевский, ты!..Достоевский убрал с лица мокрые отросшие волосы, дал кислороду насытить легкие. Штирлиц впервые на его памяти выглядел одновременно встревоженным и рассерженным.
Достоевский с отчетливой ясностью осознал, какого характера мысли крутятся у него в голове. Он бы рассмеялся, если бы это не было сейчас так рискованно.- Штирлиц, я не самоубийца.Штирлиц прищурился, беспокойство из его взгляда никуда не пропало.- Честно, - сказал Достоевский, накрывая его ладонь своей. – Я хоть… не самый состоятельный человек в Нью-Йорке, но еще не сумасшедший. К тому же в такой великолепной ванне хочется заниматься чем угодно, но не сведением счетов с жизнью, - шутливо прибавил он.Последний довод был особенно убедительным.- Тогда зачем?- Люблю нырять, - пожал плечами Достоевский. – В воде я как в родной стихии.- Вот как.Глаза у Штирлица были широко раскрыты и как-то ненормально блестели. Так мог смотреть хищник на свою жертву перед тем, как впиться в ее плоть зубами.- Штирлиц?..Достоевский вспыхнул и рывком притянул к груди колени. Сердце грохотало у самого горла, Достоевскому показалось, что его бешеный стук слышен и в паре миль вокруг."Я же совершенно голый".И почему это должно вызывать у него столько смущения? Штирлиц же тоже мужчина и… и он не такой, как Жуков. Он никогда не склонит его к чему-то столь…Невыносимо прекрасному.Достоевский ощущал вкус своего стыда на языке. Вкус влажного, густого, жгучего возбуждения.Штирлиц как ни в чем не бывало с дьявольским хладнокровием присел на краешек ванны, надев маску ледяной сдержанности.Все, что Штирлиц собой являл, было получено в результате долгого, многолетнего труда. Он был скульптором, творцом самого себя. Он производил впечатление идеального, исправно отлаженного механизма, работающего без перебоев и поломок. Гордый, подтянутый, широкоплечий, вступивший в пору зрелости, когда уважение к себе подкрепляется почтением со стороны окружающих. Врожденное превосходство Штирлица, иначе зовущееся породой, внушало безмерное восхищение и опасение, а вкупе с независимостью и авторитетностью возносило его на высочайшую ступень иерархии социума. И Штирлиц понимал это, знал себе цену, держась высокомерно и надменно со всеми, и лишь с Достоевским проявлял мягкость, ревностно оберегал его, обращался с ним с недоступной другим теплотой.
Штирлиц ослабил галстук, расстегнул несколько пуговиц. Мысли Достоевского совсем сбились с курса и теперь стайкой суетливых чаек кружили вокруг статного банкира.