ЧАСТЬ 2. THOUSAND TIMES HE HAS FALLEN. THOUSAND TIMES SHE HAS STOOD BY. (2/2)

— У меня есть для тебя один вопрос для размышлений на сон грядущий, шеф. Или можешь забыть о нем на хер, как за мной захлопнется дверь. Раз ты знал, что я сбегу, зачем ты меня держал? Почему нельзя было отпустить меня? Или убить сразу, чтоб не подрывать свой авторитет? Кому и что ты хотел доказать? Хотел сломать? Это приносит какое-то чувство удовлетворения? Это способ самоутверждения? Мне правда интересно. Все никак не могу понять, почему мальчишки так любят ломать если не вещи, то людей. И кто знает, может найдя ответ на мой вопрос, мы оба поймем, почему Рик называет тебя заключенным, но не выпускает, когда в тех же тюрьмах даже у самых отбитых ублюдков и редкостной погани есть прогулки и работа. Сайонара, шеф.Вопрос был не по адресу и прозвучал с неподдельной холодной яростью в голосе. И пусть она улыбается, тряхнув на прощание хвостом: раз она услышала, как прозвучала со стороны, то услышал и он. Но Ниган здесь не причем. Ниган не сидит в ее башке. Ниган не устроился там с кофе и личным диваном. Ниган не является председателем ее кошмаров. Просто Ричард так и не ответил на ее вопрос. И не ответит. У кого ей еще спрашивать? Не у Рика же.Ему шепчет об этом темнота, настойчиво проходя мурашками холода по коже, и Ниган бросает один лишь короткий взгляд на Энн, когда она задает ему вопрос, стоя у первой ступени, ведущей из сырости подвала. Густые, с проседью, брови сдвигаются к переносице, и возможно он готов бросить ей в ответ очередную глупую шутку и даже с веселой интонацией, что никак бы не сочеталась с холодной яростью, созвучной с той, что испытывает и он сам, когда вспоминает Шерри, вспоминает момент на той поляне и свое альтруистическое желание сохранить жизни почти всей группе Граймса (одна жизнь за четыре десятка других — ?где, сука, благодарность за это??). Ниган не сводит взгляда с уходящей из подвала девчонки, не желая уже отвечать тупой шуткой, а чувствуя, как в горле встает комом один ответный вопрос: что за нахрен было в ее жизни? Что за ублюдочный мудак был частью ее жизни, ведь он был, Ниган в этом убежден, как и в том, что страх (его отсутствие), которого он так и не увидел в глазах Энн, пока он играл роль лидера, а она послушную жительницу Святилища, выжег в ней именно этот человек, что ушел в темноту еще глубже, чем сам Ниган. Жив ли он? Если и да, то уж точно не сидит в ебаной камере, как пример чудовища, что не может сосуществовать рядом с другими живыми существами (людьми).— Тебе нужно осторожней выбирать друзей, девочка.Энн чуть не поперхнулась мясом, когда чужой голос окатил ее — по ощущениям — ледяной водой, пока она спокойненько обедала на своем любимом месте. Вид с мостков на водохранилище ее успокаивал. Тут почти всегда было тихо и можно было просто ?позависать в себе?, покидать камешки, пару раз попытаться побренчать на одолженной гитаре (и понять, что медведь наступил ей не только на ухо, но и на руки). Всего три места в Александрии, где она чувствовала себя спокойно и на своем месте: подвал с бабайкой, беседка, в которой она повадилась спать, и эти мостки. ?Еще пару недель. И мы наконец-то пойдем своей дорогой?. Прогноз, конечно, был чересчур оптимистичный. Ей самой не так давно Док снял гипс и ?разрешил? (?Позволил! Как ребенку, ей-богу?) аккуратно выполнять простые движения (да все уши прожужжал, что ей можно и нельзя). Микки после удаления аппендикса все еще немного штормит. Вдобавок на подходе холода. Зимой вне стен опасно. ?Танцующие? это поняли на своем личном опыте, который разве что чудом не стоил им жизней. Так что Энн понимает, что покинуть Александрию, они смогут разве что ранней весной. ?То есть это сколько мне еще придется терпеть вот такое?? Она не поворачивается к одному из жителей Александрии и не отвечает, продолжая методично жевать. В конце концов вопроса ей не задали, и в гробу она видела непрошеные советы.— Ты должна понимать, что настраиваешь людей против себя, общаясь с этим…. Могут подумать, что вы с ним в сговоре. Или еще чего.?Интересно, какая здесь глубина? Я же могу его просто утопить??— Эй. Я к тебе обращаюсь! — на ее плечо ложится тяжелая рука. Энн со вздохом ставит тарелку на мостки и поворачивается к возвышающемуся над ней мужчине. На лице у нее вопрошающая улыбка, взгляд светится непониманием — только сжатая в руке вилка противоречит образу милой девочки, которая не догоняет, чего от нее хотят.— Уильям! Тебя Дэрил зовет. Вся группа готова. Ждут только тебя.?И кто же этот принц на белом коне? О, господи, Карл! Граймс – одним словом?. Как только рука убирается с ее плеча, Энн снова отворачивается к водной глади, невозмутимо продолжая жевать.— Я вроде не собирался сегодня никуда. Разве моя смена не завтра? — бормочет свежепоименнованый мужик, но вспоминая, что перед ним всего лишь мальчишка, а не его отец, продолжает уже уверенней. — У нас разговор с девчонкой. Закончу и …— Ее зовут Энн. И я пришел за ней — отец позвал. А ты бы разобрался сам с Дэрилом. Я не почтальон. Он ждет, Уильям.Энн одобрительно кивает, собирая свободной рукой остатки еды с тарелки. ?Вот Карл тут точно утонет с такими здоровыми яйцами. Круто?. И хорошо, что у нее рот занят. Уже давно бы засмеялась, а мальчишка так старался замять немного напряженную ситуацию. Уильям — ворча себе под нос — удаляется. Энн ждет, что и Карл последует за ним, но мальчишка стоит над ней, переминаясь с ноги на ногу.— Дожую и пойдем к твоему отцу.— А? Нет. Отец тебя не звал. Просто…ну. Мне показалось, что Уильям вел себя грубо.— Тебе показалось, — Энн делает глоток из чашки с кофе. ?Ладно, за одно только это можно и потерпеть?. — Он не вел себя грубо. Он откровенно мудачил.Она откидывается на спину — прям на доски, — подставляя лицо солнцу и зажмуривая глаза. В ее понимании разговор закончен. Однако же юный Граймс присаживается по соседству. ?Дел у него других нет что ль??— Не за что, — со смесью отрепетированного подросткового сарказма, обиды и ?мне вообще по барабану? наконец-то выдавливает из себя Карл.— М?— Могла бы спасибо сказать.— За что? — Энн все-таки открывает глаза, переворачиваясь на бок, лицом к младшему-Граймсу. ?Ах ты ж мой рыцарь без коня?. — Ааа…. Ты про этого. Ну да. Ты прав. Ты спас меня от необходимости идти за новой вилкой. Спасибо.— Зачем за новой вилкой? — удивленно спрашивает Карл, в чьих глазах читается ?она, наверное, перегрелась??— Эта оказался бы у него в яйцах. Или в заднице. Или в руке. Я не успела решить. Так что чувак тоже торчит тебе благодарность.Карл громко смеется в ответ, и Энн улыбается. Хороший смех, заразительный. Детский смех — он ведь все еще ребенок — не то, что можно часто услышать в этом новом мире. Но есть в нем что-то … воодушевляющее? ?Нигану бы эта история понравилась?. Но Нигану Энн об этом инциденте не расскажет. А то еще надумывает себе невесть что.Уже была ночь, когда Ниган услышал звук открывающегося замка в верхней двери подвала. Сам он не спал, ворочаясь на узкой раскладушке, что служила ему кроватью, вслушиваясь в шум ветра и дождя (запах первых капель он ощущал в сыром воздухе своей камеры), а теперь и в шум шагов, что принадлежали Граймсу. Ниган уже ни с чем не спутает удары каблуков шерифских сапог по бетону в тишине этого подвала.— Шоколадка выгнала, потому что у тебя не встал, а ей остопиздело смотреть за тем, как ты пыжишься в стараниях, и теперь ты шароебишься среди ночи? Или тебе вдруг стало тоскливо без моей компании? Хочешь подрочу тебе, чтобы ты только съебался отсюда и дал мне поспать без твоих блять речей на тему, какой я ублюдочный сука, и что я заслуживаю своего места в этой камере. М, Рикки, решайся, дважды предлагать не буду, — Ниган лежал на спине, прикрыв лицо ладонью и так продолжал лежать, не двигаясь, даже не поворачивая головы в сторону Рика. Он вообще никогда серьезно не воспринимал шерифа (и возможно зря: нужно было сразу понять, что Граймс тот еще кусок дерьма, а дерьмо ведь не тонет).— Ты знаешь, что Энн сегодня пришлось не просто из-за тебя? Говорила она тебе об этом, пока вы тут общались?Ниган все же отнимает руку от лица, повернув голову немного в сторону решетки. ?Какого хера Граймс несет?? Взгляд темных глаз цепляется за фигуру мужчины.— Что ты хочешь, Рик?— Так значит не говорила. Может не такие вы уж и хорошие друзья, раз она тебе не говорит самого главного?— А может это не твое собачье дело, какие мы с ней друзья? Или ты все еще думаешь, что девчонку можно перевоспитать и направить на путь истинный? Так вот, могу тебя блять разочаровать: ебала она и меня и тебя, да и твой ?истинный? путь.— Ей здесь не дадут жить, Ниган, если вы продолжите общаться. Люди этого не примут и не поймут, а там ей не выжить, тем более одной. В ее компании есть те, кто хочет безопасности и дома. Не будь мудаком, отстань от нее.Рик замолкает. Ниган молчит несколько минут, слушая, как трещат ветви деревьев под порывами ветра. Он сомневается, что для Энн Александрия может стать домом, где она захотела бы остаться. Ведь чем это место отличается от Святилища? Ничем. Природой если только. А может фабрика с бетонными стенами ей по душе меньше, чем беленькие домики, с их ровными лужайками. ?Может?.— Я понял тебя, начальник.Он возможно действительно понял. И возвращая руку на лицо, прикрывая глаза, этим показывая Рику, что их разговор окончен, он возможно действительно решил не быть мудаком и отстанет от девчонки, пусть он ни хрена и не знает (и не понимает), зачем и почему она вообще к нему приходит.Ниган и себе до конца вряд ли сумеет ответить на то, почему же решил послушать Граймса (прислушаться к шерифу, мнение и желания которого, Нигану совершенно не интересны, так было и есть, и время, проведенное в клетке, ничего из этого не изменило). Возможно все потому что дело не в Граймсе, совершенно не в нем. Дело в Энн. В ней одной. Ему вдруг стало не насрать на девчонку и сложности, с которыми она может столкнуться, если и дальше будет засиживаться с ним тут допоздна, ведя беседы, как если бы они вдруг были лучшими друзьями, что встретились спустя годы разлуки, и этим друзьям нужен не один час на то, чтобы предаться всем своим воспоминаниям о дивном прошлом (с соплями счастья и радости от встречи). И это такое странное, почти незнакомое чувство или совсем забытое, вытесненное из памяти, потому что в этом новом мире с ним ему было совершенно не по пути. Он мог, да и должен был просто послать Граймса нахрен с его какой-то слишком человеческой просьбой: и это к тому, кого шериф и за человека не считает. Он мог поиметь с согласия пользу, потребовав от Рика в ответ то, чего его лишают вот уже как два года: свежий воздух и хотя бы пятнадцать минут в день на нем, с возможностью выходить из камеры. Чтобы в итоге сделал Граймс?[теряешь хватку, дорогой]Кажется, действительно теряет, потому что даже не бросил в сторону Граймса больше ни одной ядовитой фразы, а о возможности, которая появилась для него, он даже не помыслил заговорить, соглашаясь с шерифом настолько быстро, что и сам до конца не понял, а как это вообще произошло. А главное, сука, почему это вообще произошло. Ниган не был возможно уверен до конца, что Энн для шерифа может быть столь важна и дорога, чтобы пойти на поводу у лидера Спасителей (еще один укол страха с неуверенностью, которую раньше не испытывал никогда). Ниган возможно не был до конца уверен, что разобрался в Граймсе, чтобы с точностью судить о том, что этот моралист — до ебаных костей у него под кожей— дорожит все же каждой жизнью и каждый, к кому шериф питает хоть каплю симпатии, заслуживает его помощи и таких просьб со стороны ?чудища?, запертого в клетке. Семья. Спасители не были семьей, Ниган к этому и не стремился — сделать каждого жителя Святилища своим названым родственником, — а для Граймса ведь все по-другому и в Энн, вероятней всего, он видит свою младшую сестру, которую обязан защитить от ублюдка с битой (от плохой компании, подальше от которой она должна держаться). Шериф не понимает одного, что именно Энн вполне может быть предводителем этой самой плохой компании и получше, чем любой из ублюдков в ней. Семья. Ниган это понял в одну из первых последующих встреч с Граймсом и его людьми… так почему, черт его дери, он все же не выдвинул условия, с которыми он согласится на требования Рика и послушается его, отказываясь от любого общения с Энн. Страх. ?Черта-с-два?. Нихрена это не страх. Он знает. Ложь комфортней, чем правдивый ответ.После ухода Граймса уснуть не получилось, как бы он не старался. В голове крутились мысли, приправленные еще ко всему прочему и вопросом Энн, что остался без ответа с ее уходом. Честный ответ на ее вопрос звучал бы так: да, он получал удовольствие, когда слышал тот метафорический треск человеческой сущности, что ломалась, будучи более слабой рядом с сильным. Да. И это удовольствие, удовлетворение, что крыло его, оно было сродни хорошему оргазму после отличного секса. В голове крутилось и его покорность, с которой он поддается всему, что просит от него Энн. Он не послал ее нахрен в первый день, когда она с шутками заставила его все же поесть бурду, не отправил ее на тот же хрен и в ее желании состричь всю отросшую шевелюру с его головы и лица. Она пробила его руку ножом, а после оглушила в лесу и вышла из этого живой, невредимой, получив свою желанную свободу — даже Люсиль не могла похвастаться покорным терпением и всепрощение своего мужа. С такой же чертовой покорностью он соглашается с Граймсом, которого до этого из раза в раз посылал и с каждым разом все дальше. Он слал проклятья в тишину камеры, закрывая глаза в попытках уснуть, но так и проворочался до самого утра, прикладывая после все силы, чтобы не соскочить с раскладушки и не высказать Энн, что явилась к нему по утру с подносом еды, чтобы проваливала (и черт подери, он даже в воздухе ощутил запах горячего завтрака, напомнившему о том, как он любил яичницу с беконом по утрам и крепкий кофе без сливок и сахара: просто черный кофе, который больше никто был не в силах выпить из его чашки, что дома, что в учительской, где его коллеги ужасались горечи, которую он глотал с удовольствием. Он должен сказать ей, чтобы больше не приходила, чтобы нашла для общения когда-нибудь другого, кто будет более полезен для ее репутации — пусть и знает наверняка, что Энн срать на свою репутацию в этой ебаной общине. Должен сказать, чтобы вообще забыла о нем, как и тогда, когда рвалась на свободу из Святилища, а он забудет о ней. Так будет лучше. Для нее. ДЛЯ НЕГО.

***— Проснись и пой, шеф. Сегодня на завтрак яичница, а не странная бурда. Я сама сделала. Это единственное съедобное, что я умею готовить. Даже желток не растекся. И булку свежую прихватила. Пахнет — зашибись. Слышь, шеф? Вставай, пока я твой завтрак слюной не залила.?Любопытное кино?. Энн задумчиво смотрит в спину местной бабайки, которая не удосуживается ни ответить, ни хотя бы пошевелиться в ответ. Первая мысль — она такая странная — ?какого черта она вообще появилас?ь — не заболел ли он. В конце концов, начинает холодать, и разница температур особенно ощущается ночью. Но еще вчера днем все было нормально. Энн пытается привлечь к себе внимание, постучав по решеткам и с грохотом поставив поднос с едой. Ноль реакции.— Если ты живой, мигни два раза.Ноль реакции. Ну, по крайней мере он дышит – уже неплохо. ?Может у него эти дни, или голова болит, или еще какие старческие проблемы, которые не хочется обсуждать с ?ребенком??.— Окей, шеф. Я оставлю еду. Встретимся с твоей спиной в обед.Ей кажется, что это шутка. Не самая лучшая, но все-таки шутка.***Но каждая клеточка в теле как будто онемела, и он продолжает не двигаться (только в мыслях громкие маты на каждое слово, каждое движение, каждый звук за спиной по ту сторону клетки). Плотно жмурит глаза, сжимая веки, чтобы не пялиться в стену перед собой, и дышит медленно, размеренно, как будто все так и должно быть, как будто Энн всего лишь одна из тех, кого Граймс обязал сегодня принести ему завтрак (правда, никто ему не жарил яйца и уж свежий, горячий хлеб тоже не приносил). Он сдвигается только после ухода Энн. Садится, двигаясь медленно, и подняв голову в сторону маленького окошка над головой, вслушивается в шаги, из которых смог бы высчитать именно шаги Энн, и понять наверняка, что она действительно ушла, вдруг не решая вернуться, чтобы разобраться сразу на месте, какого хрена он вдруг вздумал ее игнорировать (хотя он и не очень уверен, что ей не все равно, ведь это может быть всего лишь его придурью, не более).Он повторяет подобное днем. Только больше не сметает еду с подноса, подхватывая каждый кусочек остатками хлеба, съедая все.

***Однако, в обед все повторяется. Спина и ноль реакции. Хотя к завтраку он все-таки притронулся. ?Как там говорила Алиса? Все чудесатее и чудесатее??— Знаешь, шеф, если тебя это порадует, то ты сегодня редкостная задница. Угу, та самая, которой ты ко мне повернулся.Никакого движения. Разве что ближе к стене прижался. Снова поднос становится на свое законное место, но уже тихо, без попыток привлечь к себе внимание. Энн замирает у решеток молча, затаив дыхание. Но надолго ее не хватает.— На случай, если ты забыл: слова нужно говорить ртом в уши.Спина Нигана настолько безмолвна, что это тревожит. Тревожит и начинает злить. ?Какого черта?? А главное, какая ей разница? Почему ее вдруг так злит молчание Нигана? Почему она мысленно перебирает в голове, что она такого могла сказать или сделать? До этого ей казалось — она была почти уверена — что он все-таки рад компании. Конечно, это не та компания, которая поднимала ему настроение — ?или что там еще у него поднималось? — в Святилище, но тем не менее: лучше же, чем ничего. Лучше, чем те, кто ее сменял. И она сомневается, что Ниган в восторге от компании Граймса.— Увидимся на ужин, шеф.***Это же Ниган повторяет и вечером. Энн не донимает его больше дребезжанием подноса и лишними вопросами, а Ниган и тут не может разобраться в своих же мыслях: благодарен ли он девчонке за это или больше злится на то, что она так спокойно уходит (а ведь могла кинуть в него тарелку с едой, это бы уж он точно уже не проигнорировал и точно тогда сорвался — но нет, всего лишь пара фраз и она уходит).[да что с тобой].Дурак. Он злится на себя и это не дает ему усидеть на месте. Ниган бродил по камере от стены до стены, замерев у той, за которой была свобода (голоса на улице уже давно стихли, все разбрелись по домам и тем кроватям, с которых он когда-то приказал забрать все матрасы, а после сжечь: просто потому, что Граймс не смог до конца тогда понять и принять правила игры). Он прижался лбом к холодной каменной стене и стоял так, опустив плечи, закрыв глаза, когда услышал, как открывается дверь в подвал.На ужине ничего не изменилось. Спина, молчание, игнор. Энн пыталась его довести своим тарахтением. Перечисляла все самые занудные подробности дня и даже то, что ?случайно? услышала, когда проходила мимо дома собраний. ?А рыбы сегодня привезли столько-то, а в Королевстве происходит такое-то. И тигр до сих пор никого не сожрал – как скучно живем?. НИ-ЧЕ-ГО. Энн с трудом подавила в себе желание швырнуть поднос прицельно в камеру, сопровождая все едкими комментариями. Если Ниган хочет ее довести, да хера с два она его порадует. Однако же, к себе она возвращалась с краснеющими от злости щеками, вцепившись в поднос пальцами так, что костяшки побелели. И, наверное, упрямство, обида и раздражение так и не дали бы ей сложить столь очевидные два и два, если бы не Рик и его невинное:— Все в порядке?— Да. Почему?— Ты выглядишь расстроенной. Он ведь ничего такого тебе не сказал? Просто не обращай внимания. Он ничего тебе не сделает. Ты здесь. Он там. Ты в безопасности. И ты же знаешь: ты всегда можешь выбрать что-то…другое.Осознание шарахает так резко, что Энн едва не роняет поднос, смотря в лицо Рику, так напоминающее ей одного пацана с похожими рыцарскими замашками. ?Ах, вот оно что. Ммм. Все такие заботливые, что хочется оторвать им их гребаные руки и засунуть в чертовы задницы?. Карл наверняка рассказал о вчерашнем инциденте на мостках отцу. Будущий шериф-младший просто не смог бы промолчать. И Энн понимает почему. А Граймс видимо поговорил с Ниганом. Иначе с чего последний ведет себя как – нет, не как мудак – как козел! Непонятно Энн только одно: с чего они решили, что она нуждается в чьей-то помощи?— Спасибо за заботу, Рик, но засунь свое благородство себе в жопу. Я с самого начала тебе сказала: я не лезу в чужой монастырь со своим уставом. Если ты не хочешь, чтобы я ходила к Нигану, так и скажи: мне не нравится, что вы ржете как кони — иди собирай помидоры! Не надо этих многоходовочек и псевдозаботы!— Энн…. Это не псевдозабота. Ты не понимаешь, насколько он опасен. Ты не понимаешь, что он за человек.?Конечно, нет. Я тупой ребенок, который не видит дальше своего маленького носа?.— Ты даешь мне другую работу?— Ты хорошо справляешься с этой.?Вот именно, мать твою?.Вряд ли Ниган ждал ее. Небось думал, что победил. ?Да хрен тебе в одном место?. Вряд ли думал, что она, пыхтя и громко топая тяжелыми ботинками на лестнице после ужина, вернется уже под ночь с керосинкой, спальником, одеялом и потрепанной книжкой в руках. И непонятно, что из этого должно напрячь его сильнее. Хотя Энн знает ответ на свой вопрос: ?да всё!? Но до поры до времени на притаившегося в углу камеры мужчину она не обращает внимания. Деловито оставляет вещи и снова поднимает наверх, чтобы вернуться с ворохом сена, который кидает на пол поближе к решетке. Сверху ложится спальник, в которой Энн незамедлительно ныряет. На одеяло — старое, страшное, но пуховое и теплое, что напоминает ей о том, как она оставалась у бабушки в деревне на лето — она роняет голову, как на подушку, и раскрывает книгу. Энн начинает читать вслух. Громко. С расстановкой и выражением.— Она должна была отвернуться. Но не могла. Густо покраснела и все равно продолжала смотреть на обнаженное тело капитана корабля. ?Почему? Почему он не сказал, что не одет? Я ведь постучалась! Он нарочно! Он наверняка нарочно!? Жозефина была возмущена, Жозефина была смущена, но не могла заставить себя отвести взгляд. Она не понимала, как можно обладать столь черной душой и столь ангельской наружностью одновременно? Когда взгляд спустился от широкой груди к животу, к дорожке из пшеничных завитков, Жозефина мученически закусила губу и отвернулась.— Да твою ж мать, — Энн уже не первый раз может слышать в свой адрес подобное приветствие, но в этот раз Ниган не повысил голоса, проворчав себе под нос, когда оттолкнулся рукой от стены, и хмурясь, начал наблюдать за действиями девчонки. ?Какого хрена она вытворяет?? Он смещается со своего места у стены, когда Энн забирается в спальник, устроившись по ту сторону его камеры с таким комфортом, как будто это не сырой подвал с клеткой в нем, а какой-нибудь фешенебельный отель на юге Франции. Ниган даже голову склонил к правому плечу, чувствуя, как сводит переносицу от напряженно сведенных бровей. Но эти брови уже через секунду ползут наверх, а глаза, как у удивленного мальчишки, округляются, когда Энн начинает читать вслух. ?Блять?. Он пока все продолжает молчать, чувствуя, что его как будто в чем-то наебали, когда обещали тишину и полнейшее одиночество, когда запирали в этой камере.

— Блять, — вторит себе же, но уже вслух, повернувшись к Энн спиной и отходя к своей кровати, надеясь… а на что он в принципе надеется? Что Энн заткнется через пару минут, поняв, что ее спектакль никак его не интересует? Или наоборот продолжит, пока он не попросит сам ее заткнуться?[Это похлеще брошенной тарелки еды, не так ли?]Этот ее перфоманс в единоличном выступлении, в котором … что она вообще нахрен пытается доказать или добиться? И зачем. ЗАЧЕМ ОН ЕЙ?— ?Как-то поздно вы отвернулись, мамзель. И так уже рассмотрели все, что хотели, — сверкнув белозубой улыбкой, усмехнулся пират?.Даже не знаю, что меня смущает больше: что первые двадцать страниц книги выдраны, что на ней подозрительные пятна или пират с белозубой улыбкой? Ну ладно… Что там дальше:?Тристан сделал шаг вперед к застывшей на месте девушке. Длинные пальцы нежно и уверенно ухватили ее за подбородок, заставляя чресла Жозефины в ответ на подобное прикосновение задрожать против ее воли. ?Я не поддамся дьяволу!??О, да, подруга, не стоит! Он наверняка больной цингой сифилитик, а лучшее лекарстве в ваше время — это топор. Где я там остановилась? Ага!

?Жозефина собирается отступить к спасительной двери, но качнувшийся корабль наоборот бросает ее в руки капитану.— Так быстро? Я думал, мамзель, что вам воспитание не позволяет бросаться в объятия к грязному пирату?.Пфф, а я думала, что для этого достаточно здравого ума и инстинкта самосохранения, — ухмыляется Энн, продолжая чтение и не обращая внимания на кружащего по камере Нигана. Может, ему просто не терпится — вот и ходит кругами, изнывая от желания узнать, что ж там дальше будет. А может накапливает энергию для того, чтобы послать Энн к такой-то матери. ?Не дождешься, мудила?. — ?Немедленно отпустите меня!— Желание дамы — закон!Пират разжимает руки, и Жозефина оседает к его ногам. Она так близко, что…?Ниган чертовски — чертовски — чертовски сильно ненавидел не понимать собственные же чувства и эмоции, что и происходило с ним сейчас. Он всегда ненавидел разного рода терзания, сомнения, сожаления, но мирился с ними, потому что как бы ему не хотелось, он все же не мог до конца выключить эти функции человеческого мозга, избавляясь от ненужных эмоций, как от лишнего хлама (возможно он именно поэтому иногда завидовал мертвецам: ведь не ничего не чувствовали, их вело лишь стадное чувство голода и не более). Он чертовски сильно ненавидит не понимать, и годы, прожитые в хаосе нового мира, лишь подтолкнули его к осознанию, что лучше уж быть мудаком, которого считают эмоциональным инвалидом, что не щадит чужие чувства, играя ими, как кукольник куклами, натягивая нить за нитью, чем чувствовать что-то помимо удовлетворения, вызванного чужими страхами. И это не возникло вдруг. Все это было и в прошлой жизни с ним, но тогда он знал на все сто процентов, что чувствует, когда рядом Люсиль; знал, что чувствует, когда предает ее; знал, что чувствует, когда своей нежностью молит ее о прощении без слов. Тогда он знал, что пусть малолетние сопляки его и бесили, но он получал все же некое удовлетворение и удовольствие, занимаясь с ними, выдыхаясь с ними на баскетбольной площадке (он загонял их, чтобы загнать себя: шанс на то, что вечером он будет дома, вечером ему захочется лишь нежных, теплых объятий своей жены, а не сальных шуточек в прокуренном баре и грубого перепихона в грязном туалете). Он все знал и со своими родителями, отцом и женщиной, которая старалась заменить ему и его младшей сестре мать, которая не выдержала развода и покончила с собой. Ниган знал и знает, что до сих пор не простил за это отца, не простил за то, что Вероника первой нашла их мертвую мать, и знает, что точно никогда не забудет ее телефонный звонок с непрекращающимся повторением одной лишь просьбы: приехать, приехать, приехать. Ниган знал и знает, что не может до конца простить и мать, захотевшую умереть, но не увидеть, как вырастут ее дети и кем они станут. Это не появилось только что зудящим ощущением чего-то лишнего, чужого, раздражающего чувства, которое вызывает в Нигане потребность заорать, вываливая на девчонку самый отборный мат из того запаса, что хранится на какой-то черный день. И все потому, что —С ЭНН ОН НЕ ПОНИМАЕТ, ЧТО ПРОИСХОДИТ, И ЧТО ОН ЧУВСТВУЕТ.Против своего же желания Ниган тихо хмыкает себе под нос, давя более громкий и долгий смех, что зарождается внутри и рвется с комментариев Энн, и тех, что рождаются в голове самого Нигана на прочитанное девчонкой, которая выбрала самую подходящую книгу для чтения на полу в подвале возле камеры ?чудовища?.— Ребенок, а тебе не рано читать такие книги? — он перебивает поток очередного ?творчества?. Он, кажется, благодарит даже Бога за его дерьмовую шутку с наебнувшимся миром: подобного ?творчества? больше никто уже не напишет, и никто не прочитает взахлеб, после требуя от своих мужчин кудрявых завитушек, по которым можно пройтись влажными поцелуями, изучая в этот момент пальцами, а что же там под брюками, к чему ведет дорожка из этих завитушек и белоснежных улыбок, чтобы чресла тряслись лишь от одного взгляда. Пройдясь по камере от стены до кровати, Ниган сделал поворот, оказавшись у края решетки, цепляясь за один из прутьев, — и не хочешь объяснить мне: какого хрена ты тут разлеглась? Твой пацанчик решил, что сегодня в кровати ему будет лучше одному и выслал тебя из-под своего теплого бока? Или ты ударилась своей башкой, попутав дома и место своего проживания? ТАК вот... выход там: дальше направо и прямо, в один из чудесных, сука, домиков. Пиздуй-ка ты отсюда, — он смотрит сверху, бросает зло, недовольно щурясь от света керосиновой лампы, и внутри все еще нет однозначного ответа: хочет ли он, чтобы Энн тут и дальше разлеживалась, читая бред, или съебалась из его подвала, оставляя его одного (возможно, ему нужно просто сказать Граймсу, чтобы нашел Энн другую работу и все — вся проблема, кажется, в одном лишь шерифе, который почему-то сам не додумался, сука, отправить Энн куда-нибудь дальше от его подвала).Энн не может толком объяснить самой себе, за каким чертом она вообще приперлась в камеру местной бабайки, которая определенно не настроена на продолжение общения. ?Баба с возу — кобыле легче?. Не могла же она рассчитывать на то, что Ниган воспринимает ее всерьез? Они никто друг другу. Поверхностные знакомые. Он когда-то лидер крупной общины, ?супер крутой чувак, весь такой модный со своим причесоном и неизменной битой на плече?. Король ?всадников Апокалипсиса?. А она? ?Ну так?. Какая-то чумазая девчонка. Мелкий камешек под тяжелыми сапогами. Посмотрел на него раз-другой и забил. Наверное, ее посещения вредят его репутации мудака с сальными шуточками. Ведь не может быть, что у Рика и Нигана действительно был некий разговор в отношении Энн, во время которого они внезапно пришли к общему выводу, что ей будет лучше держаться подальше от лидера Святилища. Ну ладно, Граймс и его замашки курицы-наседки. Но Ниган? Какое ему дело? Так скучно, что решил в батю поиграть? ?Херня!? А ей какое дело до того, что он играет в молчанку? Зачем она сейчас пришла? ?Будем считать, что из вредности. Пусть сидит и скрежещет зубами, осознавая, каково это: когда ни хера сделать не можешь с тем, кто тебя бесит. Пусть поймет, что я чувствовала в Святилище?. Энн хмурит брови, злится, крепче сжимая в руках книгу. Нет, дело не в этом. Она и думать забыла о том, что было в Святилище. Пребывание там осталось в памяти не отравляющими жизнь фрагментами. [Просто он убийца. И не боится этого признавать в отличие от других. Тебе с ним комфортно, потому что он похож на меня, котенок. Я же говорил – ты никогда от меня не уйдешь] ?Иди. На. Хуй?. Нет. Они не похожи. ?Не похожи?. Уж точно не так, как думает призрак в голове.— Ого, вау! — с наигранным удивлением восклицает Энн, наконец-то подняв голову от ?увлекательного? чтива и направив взгляд на Нигана. ?Дамские порно романчики развязывают язык кому угодно. Надо запомнить?. — Ты что снова обрел дар речи? Охереть-не встать! Я тут вся испереживалась, что моя яичница тебе язык обожгла! А у тебя, наверное, прости эти ?дни?. Мужские. Ну или с чего это ты вдруг такое гэ весь день?Она откладывает книгу в сторону, лениво потягиваясь в своем уютном гнезде. ?Про какого-такого на хрен пацанчика он щебечет?? Уж точно она не думала, что будет радоваться болтовне Нигане. Казалось бы, разве этот мир еще может удивлять? Оказывается – может. Кто знает, что там будет дальше? ?Вдруг выяснится, что мистер Разбиваю-бошки-битой на самом деле зачарованная принцесса, а я принц, который должен снять ужасное проклятье. Принц без коня и принцевых причиндал. М-да. Эта литература на меня дурно влияет?.— Неа. Не хочу. Вот такая я охуенно загадочная и таинственная. И я напомню тебе, шеф, что ты мне больше не шеф. Так что иди-ка ты на хуй со своими указаниями. Где хочу, там и лежу. К тому же здесь вполне уютненько. Никто не шумит, а уж сосед какой отличный! Молчит, сверлит глазами стену. Разве что костями мог бы стучать потише.Она снова берет книгу в руки, делая вид, что внимательно изучает страницы. Нет. Так не пойдет. Не на все вопросы можно найти ответы, но на некоторые очень хочется. Пусто открыто скажет, какая муха его укусила. У нее ведь есть кое-какие догадки. И та ?муха? не пыталась делать вид, что совсем уж не в курсе происходящего. ?Не им это решать?.— А давай-ка, шеф, сыграем в детективов. Я буду Холмсом. Ты — Ватсоном. Так что поддакивай, если мои догадки верны. Ага?Она вылезает из своего кокона и подходит вплотную к решетке, задирая вверх подбородок. ?Пора завести себе сапоги на платформе. Или табуретки таскать. Или стрелять людям по коленям. Надоело, что вечно шея ноет?.Ниган хмурится, вглядываясь не в лицо Энн, что возникло перед ним, когда девчонка отвлеклась от чтива, что-то там вновь для себя решив, поднимаясь на ноги — он смотрит в тусклый свет от керосиновой лампы, что слабыми тенями играет на бетонном полу и стенах. Ее брошенный ответ на его вопрос (крайне тупой — не менее тупой, чем все его поведение за эти сутки — Ниган с этим даже не станет спорить) не помогает ему понять, разобраться и хоть как-то принять ее поведение: ?я ж тупой ребенок, что хочу, то и творю?. Хмурится еще сильней, отводя взгляд от света и все же сосредотачиваясь на округлом личике девчонки, что стоит у решетки, задрав свою голову ,и не боится ведь. И даже тут Ниган не может до конца понять, что чувствует: раздражает ли его это ее бесстрашие рядом с ним, заставляя думать, что видимо он с концами утратил всю ту ауру отбитого на голову мудака, которого боялась вся округа, или его все же восхищает, что девчонка рядом с ним честна и всегда была честна, даже когда эта сраная аура светилась во всю мощь. Он щурит взгляд, и тени от лампы играют на дне зелени его глаз, делая зрачки абсолютно черными. Линия бровей дрогнула, чуть поднявшись вверх у переносицы, а губы сжались в тонкую линию, пока он в молчании стоял и наблюдал за спектаклем в исполнении Энн. Надо отдать ей должное: она старалась, и у нее даже неплохо получилось передать суть той тупости, на которую он действительно согласился (все так же не понимая, а почему согласился).— Значит так, — звонкий щелчок пальцами. — К тебе наведался наш общий знакомый шериф. Лихо сверкнул глазом и сказал, что-то в духе, — Энн упирается руками в бока и начинает расхаживать взад-вперед, имитируя голос Граймса.— Не порть девочке, жизнь! Твое общение на нее дурно влияет! Люди не понимают, почему она ходит к тебе как на урок к любимому учителю! И вообще. Блаблабла. Прости, — она останавливается напротив камеры с едкой улыбкой, — фантазия подкачала. Но как-то так, да? А ты, наверное: ну конечно, ебана, Граймс! Хули нет, если да. Ребенок должен оставаться ребенком. Я согласен, мужик, — она вспоминает, как Ниган любил толкать речи перед своими подданными, копируя его жесты и привычку откидывать назад спину. — Не будем спрашивать ее мнения. Она ж тупой ребенок. Не знает, что ей нужно. Вместе мы защитим ее! Короче, какую-то такую хуйню? Ага. Так вот. Граймсу я уже популярно объяснила, где и как я вертела его мнение по этому поводу. А теперь, шеф, объясняю тебе.Она ведь не люсиль, чтобы желать ее оберегать, защищать и главное от себя самого.Она не его мертвая жена, перед которой он до конца своих дней будет чувствовать вину за то, что оказался трусом, когда должен был быть храбрее всех героев тех комиксов, что читал бы их сын, родись бы он когда-нибудь.Она ему никто — мелкое несчастье, что сломано было еще до него, а у него самого вдруг что-то дрогнуло, когда так жаждал доломать то, что еще было в ней цело.

Она отшибленная на голову, из нее выбит весь страх, а ему только почему-то лишь еще сильней хочется знать, что все же не весь. Ведь именно страх помогает выжить, именно он включает инстинкт самосохранения. И он лишь еще сильней хочет с этим ее спектаклем в пародировании двух взрослых ослов с их моралями и правилами, чтобы она жила, чтобы весь мир подох, но она выжила.Она ведь не Люсиль. Но почему ж так сильно хочется, чтобы завтра, послезавтра, через неделю и год она продолжала его раздражать своим бесстрашием.Энн хватается пальцами за прутья решетки, подтягивая себя вверх. ?Чтоб тебе слышно было лучше?.— Засунь свои лучшие намерения себе в жопу и прокрути до щелчка. Какой-никакой секс. Любой говнюк, который считает, что знает, с кем я должна и не должна общаться, рискует получить вилкой в яйца. И в следующий раз его не спасет пацан шерифа, — Энн не повышает голос, но он слышно звенит от напряжения и уже не скрываемой досады и злости.Он тихо хмыкает себе под нос, когда слышит про Карла и то, что именно мальчишка встал на защиту Энн (он понял с первой минуты личного знакомства с этим пацаном, что у него яйца покрепче и покрупней, чем у его отца: будь на месте Рика Карл, их общины не увязались бы в глупую войну за превосходство — о нет, будь Карл во главе общины, Ниган сделал бы все, чтобы Карл встал рядом с ним, сделав себя, сделав его, еще сильней их союзом). И щурится еще сильней, с широкой улыбкой, что резко появляется на лице, как у душевнобольного (даже, кажется, глаза блестят тем же лихорадочным блеском). Опять он молчит дольше, чем можно от него ждать — гораздо дольше, чем вообще позволяет себе молчать с каждым, кто приходит в эту камеру, заполняя своим голосом все пространство, вызывая зуд и желание поскорей сбежать от невозможности хоть как-то так ответить на весь его словарный понос, чтобы не усилить его и уйти после не сгорающим от стыда. И у Нигана вертится на языке с десятка два тупых шуток, которыми он может сейчас увести себя от необходимости быть серьезным, раскаявшимся и осознавшим всю свою неправоту (все равно он нихрена ее не осознал и не раскаялся). Он с готовой шуткой про вилки, ножи и про все остальное режуще-колющее рядом с ним, ведет языком по своей нижней губе, как будто завороженный смотрит на Энн, не уводя взгляд от ее лица и глаз.— Я все еще здесь. Все еще жива. И кстати говоря, я дважды надирала тебе задницу. И вовсе не потому что росла как сраный цветочек в тепличных условиях. И заслужила, блять, элементарную честность и равного отношения к себе. Хочешь, чтоб я съебалась и не мешала тебе болтать с потолком и сбивать костяшки об стены? Так скажи, блять, прямо, а не играй в заботливого дяденьку. Ну так тебе есть что сказать? Или я все-таки могу продолжать читать и узнаю: подхватит ли Жозефина букет венерических заболеваний от своего пирата или нет.Пальцы разжались, выпуская прут решетки под ними, и движение выходит быстрым, пусть и засиделся он в этой клетке, тело продолжает слушаться и этого для Нигана достаточно, даже несмотря на то, что прикладывать сил теперь приходиться больше (ему нужно вернуть свои тренировки, стараясь держать себя в тонусе — ему нужно вернуть себе веру в то, что рано или поздно он все равно выберется из этой клетки и ему нужно быть в форме, чтобы после выжить за ее пределами). Худые пальцы легли на затылок девчонки. Без нежности. Без осторожности. Давят на затылок, путаются в волосах (как когда-то в кабинете, где был уют, где был его отстроенный новый мир) — пусть она их и обстригла, но ему хватает того, за что зацепиться, оттягивая так, чтобы она еще сильней задрала голову. Он не может (он не хочет), чтобы хоть кто-то забыл, что его нужно бояться. Она должна тоже помнить, что стоит у клетки хищника, а не ручной зверушки (ради ее же, блять, безопасности).— Если бы не малыш Фрэнки, кормящий за тебя мертвецов, тебе бы и шага не получилось больше сделать из Святилища. Так что не приписывай тот побег на свой счет, думая, что можешь мне хоть как-то угрожать. Я не ебаный Граймс с его малодушием и совестью, а приготовленная для меня яичница не станет причиной, по которой я буду раздумывать убить тебя или подумать еще над этим, — его голос звучит с тем же звенящим хрипом злости, что и голос Энн (она права: она надрала ему зад два раза; она права блять: она на свободе, жива, а он в клетке побежденный; она ебать права, но хуй он в этом признается). Он разжимает пальцы, отходя вглубь камеры на пару коротких шагов. ?Я пытаюсь позаботиться о тебе, уж прости, сука, как умею, так и делаю это?. На лице меняются эмоции, перетекая с одной на другую, пока Ниган прячет все это в темноте камеры, дальше от света керосиновой лампы, — я уяснил всю поебистику твоего нежелания подчиняться большим дядям. Больше так не буду, ребенок, честное бойскаутское, или какое у вас там честное было на твоей любимой родине, — он даже не скрестил пальцы за спиной, потому что в своем ?честно?, ему будет совершенно похрен, если вдруг еще выпадет возможность поступить так же тупо, как сегодня, — Граймс, кстати, оценил твою работу, — ведет пальцами по щекам и подбородку, — но теперь я понимаю, что нихрена ты больше не будешь с лезвием у моей глотки с твоим ебаным ?вилкой в яйца каждому, кто хочет обо мне позаботиться?.

Он блестит зубами из темноты, опустившись на край своей раскладушки.— Ну все, нахрен не томи, а то стояк уже успел опасть и жаждет продолжения столь увлекательного порно.Да, его все еще чертовски — чертовски — чертовски сильно раздражает то, что он ни хрена не понимает и не может нормально разобраться в своих же чувствах. Но что уж он смог понять, так это то, что не хочет, чтобы Энн уходила, не хочет быть в этом подвале один (не хочет молчать с ней и, черт возьми, он сука чувствует гордость за то, что эта девчонка если и держит за яйца то крепко, и смогла их сжать до писка повиновения у Граймса — и, кажется, его тоже).Энн могла бы сопротивляться (уловила движение его руки и потемневшие глаза). Могла бы, но не стала. Послушно задирает голову, сцепив зубы. ?Ну-ну, кому-то надо самоутвердиться. Да, пожалуйста, дедуля. Взрослые дяденьки всегда так делают, когда указывают на их косяки, и они понимают, что не правы?. А собственную неправоту неприятно признавать. Тем более кому понравится, когда на эту неправоту указывает какая-то мелкая пигалица? ?Но вилкой в яйца он точно заслужил?. Она не отводит взгляда, смотрит прямо: без вызова или торжества. Просто слушает, словно действительно соскучилась за день по его голосу. [Разве не так?] ?Ну-ну. Яичница ему не довод. Ты как-то припозднился с моим убийством. Раньше надо было – еще на фабрике?.— Дада, мне всего лишь охуенно повезло. Я вообще самый везучий человек на свете, — Энн трясет растрепанной головой, потирает пальцами затылок, еще больше взлохмачивая волосы. — Что у мужиков за блядская привычка за волосы хватать? Что-то по Фрейду? Или ты скучаешь по своей тюремной гриве? Но на будущее, шеф, у меня нож за поясом. И я успею им воспользоваться. Сделаю дырку во второй ладони для симметрии, если еще раз так сделаешь.У нее тон совершенно не угрожающий (а никто никогда и не верит в ее угрозы, что отчасти на руку), и даже легкая улыбка на лице — только глаза на несколько секунд блеснули предупреждающе. И она снова возвращается в свой одеяльный кокон к потрепанной книге. Хрена с два, конечно, Ниган извинится, но ?честного бойскаутского? ей достаточно. Энн верит ему.— Фу. У тебя на это встает? Черт, шеф, да ты больной извращенец. А на кого, кстати, встает-то? На белозубого пирата или эту дуру Жозефину?***Аня прекрасно помнит чувство беспомощности, когда первый раз столкнулась с ходячим. Конечно, она видела их и в день начала массовой паники (в тот день, когда все пошло в известном направлении, только люди еще не знали, что по-прежнему уже не будет). Прожекторы слепили глаза, когда она стояла на сцене в ожидании музыки, но она услышала громкий крик, оборвавшийся бульканьем. Тревога в голосах, снова крики, полицейская рация, сирена и выстрелы. Топот ног. Опять выстрелы. Какой-то молодой парень-коп — с виду не слишком старше ее — руководил эвакуацией. Его смяла толпа паникующих. Тогда страха в Ане не было — только желании выжить и не быть случайно затоптанной. Аня вспомнила, как еще в Москве во время взрывов в метро, когда была маленькой, мама вместе с ней забралась на скамейку и прижалась к стене. ?Самое страшное в таких случаях — быть в толпе. Нужно подождать, когда она схлынет?. Она старалась не думать, почему одни люди пытаются сожрать других. Пыталась максимально отключить мозг, чтобы не поддаться панике и страху. Но видеть рандомных ходячих — это одно. А увидеть, как друг, которого ты знаешь с детства, меняется — это совсем другое.Они сидели в полицейском участке. Укрылись в комнате для переговоров, пока оставшиеся полицейские сторожили периметр и ждали команды о дальнейшей судьбе гражданских (никто не еще знал, что команд больше не будет). Аня, Никита, Сашка и Полина — вот и все. Четыре человека из девяти. Где были остальные из их танцевальной команды, никто не знал. А признаться вслух, что сейчас им хватало и того, что сами в безопасности, было стыдно. Еще с ними были другие гражданские. Местные. Одной из них была Аманда. Во сне она постоянно всхлипывала, звала своего мужа и порой вскрикивала. Она говорила громким, истеричным голосом, и каждый раз, когда открывала рот, чтобы высказать замечание по поводу условий, в которых их держат, в переговорку заглядывал коп и просил вести себя тише. По мнению Ани, он мог бы выразиться куда резче и грубее.Аня проснулась от истошного крика. Вопила Аманда. Хотелось как обычно огрызнуться и попросить ее заткнуться, но когда Аня открыла глаза, то слова застряли в горле. В измазанном кровью лице Никиты не было ничего от того парня, которого она знала с детства. Он с хриплыми чавкающими звуками дожирал правую сторону лица Полины. Левая сторона была удивленной, словно она ожидала сюрприз, но вовсе не такой. Аманда продолжала вопить сиреной. Остальные жались по стенам, боясь пошевелиться. Со стороны коридора раздались крики и выстрелы. Кто-то бежал в их сторону. Когда-то Полина с Никитой встречались. Ребята были довольно эмоциональны в проявлении своих чувств друг к другу и не чурались демонстрации своей юношеской страсти. ?Господи, да когда вы уже сожрете друг друга,? — иной раз закатывала глаза Лиза (капитан команды). Аня не сдержала нервного смеха. Вот. Он ее все-таки сожрал. Аманда продолжала истошно орать, когда дверь резко открылась, и вбежавший внутрь офицер в форме всадил нож в голову Никите. То же самое он сделал и с мертвой Полиной.— Тихо! Заткнитесь! Нужно сидеть…. О, Господи.В следующую секунду за спиной Сашки разбилось окно, и несколько десятков рук выволокли ее наружу. Кричала Сашка. Кричала Аманда. Снова топот ног. Кто-то ругнулся, поскользнувшись на крови. Матерился по рации офицер полиции. А Аня смотрела на мертвое лицо Никиты и думала: как странно, что еще вечером он шутил про то, что когда вернутся домой, попросит мать сварить огромную кастрюлю ранее ненавистного им борща, и слопает все в один присест; утром, пока все спали, борщ сменился на Полину. В мутных глазах и сером лице нет ничего от мальчишки, с которым они лупили друг друга лопатками в песочнице. И вот Аню наконец-то проняло. Она закричала.***— Я знаю, — наконец-то говорит Энн, когда молчание на кухне затягивается. ?Но спасибо им большое за то, что дали время оглядеться, понять, что я влезла прям посреди тайного совещания, на которое меня не позвали, и дать открыть банку с персиками и даже сожрать один. Все как в настоящей семье. Прям как когда-то, когда родители решили, что на день рождения старая папина развалюха достанется мне — мол, добью на дорогах — но в итоге ее продали, а на эти деньги построили маме беседку на даче?.— Что? — Крис недоуменно переспрашивает (вернее делает вид, что недоумевает, но актерская игра ему сегодня не особо удается). Все переглядываются. Энн вздыхает, закидывая в рот второй персик. ?Чувствую себя ?ревизором??.— Шерьешно? — усмехается она с набитым ртом. Остальные сидят, будто в рот воды набрали. ?Я что, настолько страшная, что нужно устраивать этот цирк?? — Ладно, раз все молчат, то предложу тему для разговора. Если это не интервенция, то вы хотите предложить перезимовать здесь — в Александрии. И, наверное, обсуждаете это уже не первый день под видом якобы сборов, чтобы отчаливать.— Слушай, хоббит, я знаю: ты не любишь подолгу задерживаться на месте, но..— Мики еще не до конца отошел…— МА!— И у нас не так много припасов…— ..а зима обещает быть холодной, так что..— …мы подумали, что логичнее будет перезимовать в Александрии. И Рик вроде не против. Ты же сама говорила.— Ага. Логично. А знаете, что еще было бы логично? Если бы я присутствовала в тот момент, когда ?мы? думали, — Энн отворачивается к окну, разглядывая тающий под солнцем первый снег. Когда она была маленькой, она обожала строить с отцом снежные крепости. Она даже помнит, как они провозились на улице чуть ли не весь день, а утром она дохала на всю квартиру и ?радовала? маму отметкой на градуснике. Но было круто. ?Интересно, а дома уже выпал снег?? Сейчас же зимой она чувствовала себя ничуть не лучше, чем ходячие мертвецы. И да – они правы. Ей не нравится подолгу сидеть на одном месте. [Боишься привыкнуть к людям, котенок? Это правильно. Хотя, кажется, к одному ты уже точно привыкла. Слишком сильно. Я не учил тебя такому] ?Да-да, ты учил, как подкрадываться сзади и перерезать горло. Лучший коммуникационный навык?. До этого они лишь раз столько времени просидели в общине – застряли в Вайоминге год назад из-за снегопадов на два месяца. Тогда ей хотелось лезть на стенку. Но тут – странно – время летело незаметно. Рука работала нормально, особо не беспокоила, Энн частенько выбиралась на вылазки. Как-то выловила за забором Карла, тайком улизнувшего от отца, и они полночи просидели на дереве, пока ждали, когда схлынет толпа мертвецов (не так уж много для Танцующих, но слишком много для двоих). Она уже реже бывала у Нигана, но, когда выдавался момент, оставалась в подвале со спальным мешком (и почему ей только легко засыпается возле его камеры?). ?Мам-мам, я на ночевку останусь у друга. Взрослого друга. Ну такой дяденька. Ты ж не против?? На лице мелькает улыбка. То ли из-за съеденных персиков, то ли из-за лучей солнца, то ли потому что Ниган ей действительно нравился и примирял ее с необходимостью торчать в Александрии. Да, она уже много с кем познакомилась, много с кем — можно сказать — подружилась, но, наверное, найти общий язык — немного другое. С Ниганом не приходилось притворяться и осторожничать в выборе фраз. С ним можно было быть собой. Да между ними лежит разница мировоззрений, менталитетов, возраста (?а еще он – ну ооочень – в восторге сам от себя?), но он честный – прямолинейный как гвоздь – и от того, с ним было спокойно (даже если они ржали как кони, пока Энн читала очередной бредовый эротический романчик). Энн все еще считает, что он редкостный мудила (?ну а кто без косяков??), и все еще рада, что тогда промахнулась, и что не убила его в лесу. ?Кажется, без этого ухмыляющегося козла мир стал бы ни то чтобы дерьмовее, но определенно унылее?.— И чего такие лица типа пристыженные? Господи, народ, ну вы блин даете! Вы за кого меня принимаете? Мы всегда решаем такие вещи вместе. Да, я не люблю торчать где-то сиднем, но отмораживать жопу мне нравится еще меньше. Зимуем. Уйдем ранней весной, как только ночами станет теплее.***— Все в порядке. Я в порядке. Правда. Все ок! Видите — меня не укусили!Танцующие недоверчиво смотрят на худощавого мужчину с растрепанными рыжими волосами, который заискивающе улыбается и демонстрирует свои руки. Его зовут Тед, и у него смешной южный акцент — как будто говорит с набитым ртом. Когда-то он работал автомехаником. Прибился к ним пару недель тому назад. Отказался, чтоб его проводили до ближайшей общины. Сказал, что хочет приносить миру пользу. Мол, успел натворить всякого, теперь пытается замолить грехи. В бою ни рыба-ни мясо. Даже Микки получше его реагирует, но руки толковые. Починил оружие, подладил броньки. Впрочем, Энн была уверена, что еще немного, и Тед запросится в любое поселение, которое окажется у них на пути. Слишком долго парень прожил за стенами, чтобы теперь привыкать жить без них.— Наверное, надо огляд….кх….— Энн!— Какого черта!?— Mierda!Энн равнодушно вытирает нож, только что побывавшей в голове свежепочившего Теда, об брючину. ?Вроде по дороге видела магазин одежды — можно будет прибарахлиться. Все равно уже сплошные дырки, а не брюки?.— Зачем ты это сделала! Он же показал руки! Там не было укусов! — на повышенных тонах спрашивает обычно весьма флегматичный Крис. Микки испуганно жмется к матери. Иной раз Энн забывает, что он еще совсем ребенок. В этом мире приходится быстро взрослеть.— Угу. На руках не было, — она продолжает спокойно вытирать нож, затем нагибается, отворачивает джинсы мертвого парня и демонстрирует следы укуса на ноге. — Какая ирония — тот безногий гнилец его цапнул за ногу. Надо выдвигаться и найти место для ночевки. Здесь и до этого было небезопасно. А этот идиот успел наделать шума.Только к вечеру к дежурившей у окна Энн подошел Крис. Молча накинул ей куртку на плечи и присел рядом.— Ты могла ошибиться.— Но не ошиблась. Я видела, что его укусили. А он хотел скрыть это.— Ему всего лишь было страшно, Энн. Это нормально — бояться.— И что по-твоему мне надо было сделать? Дождаться, когда он обернется и набросится на кого-нибудь?— Можно было дать ему время. Выбор.— Я сделала выбор. Точка. Хочешь спросить: жалею ли? Нет. Быстрая и внезапная смерть. Никакой лихорадки и страданий.Крис лишь вздохнул, понимая, что спорить нет смысла. Да и зачем? Все уже случилось. Время отмотать назад нельзя. И все же он сказал ей напоследок:— Иногда ты меня пугаешь. Нет. Вовсе не тем, о чем ты сейчас подумала и скривила лицо. Знаю. Знаю, что скривила. Меня пугает то, что ты словно не умеешь бояться. Как будто от тебя отрезали страх и выкинули за ненадобностью. Понимаешь, о чем я?— По-моему ты сейчас назвал меня эмоциональным инвалидом.Энн не видела выражения лица Криса, но услышала тихий смешок. Он наверняка улыбался.— Страх тоже делает человека человеком. Ты умная девушка, Энни. Подумай об этом на досуге.Ниган готов был присвистнуть в радостном приветствии своего наигранного восторга, когда в его подвал с подносом еды спустился сам, его мать, Рик Граймс. Тот этим занимался только в первые несколько месяцев, когда большая часть жителей Александрии не могла принять решение своего лидера до конца, смирившись с тем, что он запер под их носом того, чью смерть они ждали возможно чуть больше, чем вертолет с живым президентом, который радостно сообщит об окончании всех бед, мучений и пообещает новое светлое будущее. То, будущее, что якобы и строит Граймс. И для этого светлого будущего нужны живые примеры судебной системы и все то ебаное бла-бла, что шериф так любил ему втирать поначалу, когда Ниган только обживал свою камеру и смотрел на Рика своим тяжелым взглядом без слов и желания поддерживать эти праздные речи о гуманности, справедливости и о необходимости понять, что жизнь Нигана теперь лишь как пособие для будущих поколений. Часть этого будущего поколения он слышал по ночам из своей камеры, и оно совершенно ничем не отличалось от тех долбоебов, что уже успели передохнуть, так и не узнав, что такое взрослая жизнь с ее долбанутыми правилами и ответственностью. Ниган сидел на раскладушке и лыбился в темноту, когда через маленькое окошко над его головой слышал пьяные голоса пацанов и девчонок, распугав их как-то ночью, заставляя (он на это очень надеялся) обделаться в штаны, когда они впопыхах убегали с насиженного места у дома, где в подвале держали местную бабайку. Он понимает, что напившись водяры местного умельца, они решили сыграть в героев, и сперев ключи от подвала, хотели покончить с тем, на кого крепости яиц шерифа так и не хватило. Только и у самих смелости не хватило. Он смеялся в тишине своего подвала громко, перебивая топот нескольких пар ног, что удаляли гостей от его пристанища (и он почувствовал себя тогда каким-то зверем, что гонит чужаков от своей норы — совершенно свободным зверем, не запертым в клетке насильно). Больше он не прожигает Граймса тяжелым взглядом. Наскучило ему это, как и стебать шерифа, пусть и не брезгует своими едкими комментариями всякий раз, когда Рик к нему приходит. Теперь все это как будто через лень, без злобы и желания огрызнуться через шутку (лишь бы не выглядеть слабым) — как раньше, когда в руках была бита, и он веселился, опуская людей своими шутками.— Мы же с тобой договорились, — поднос с едой с грохотом падает на пол рядом с решеткой, на что Ниган хмыкает себе под нос, поняв, что сегодня ему не светит сытный ужин, — ты сказал, что все понял, но все продолжается! — о да, Ниган все понял. Понял, что Граймс бесится из-за Энн, понял, что у девчонки из-за него явно возникают новые проблемы. Но он так же охуенно хорошо понял, что девчонка отлично с этими проблемами справится без заботы ?папочек?, что неожиданно воспылали заботой о неугомонном ребенке.— Прости, шериф, но ребенок во всех подробностях объяснила, что будет с моими яйцами, если я только вдруг обеспокоюсь о ней и ее безопасности, решая без нее, что лучше для нее же. И если ты свои яйца спрятал в шкафу со своими трусами и их там поедает моль, мне мои нужны на своем месте…. Ну, знаешь, может какая из ваших неприступных девиц все же решится — ну, а хули бы и нет — и ворвется вот в эти самые двери, рядом с которыми ты вечно стоишь истуканом. И мы как в одном из тех грязных бульварных романчиков, предадимся с ней любовным утехам, — да уж, на него сказывается не слишком хорошо тупое чтиво, над которым они часами смеются с Энн, комментируя каждую строчку убогости фантазии автора, у которой был явный недотрах, раз в ее голове рожались подобные мысли для сюжетов и постельных сцен. Но ему было по-настоящему весело (так, как бывало только с Люсиль и сопляками на тренировках) и от этого Нигану было глубоко поебать, с чего именно они в итоге с Энн смеются.— Если только с ней…— Ты заебал, Граймс, хватит ебать мне мозг, лучше пойди и приструни своих людей, чтобы с ней ничего не случилось, — Ниган поднялся со своего места, подходя к решетке, продолжая говорить. И вновь он возвышается над Граймсом, пусть и утратил свой былой лоск, подрастерял килограммов, и Рик теперь кажется шире в тех же плечах, но вот взгляд! О, во взгляде это все тот же Ниган, что стоял перед Граймсом на поляне, и забавляясь, вел счет детской считалочки, что должна была отнять чью-то жизнь.— Если бы ты держал все под контролем, не нужно было и беспокоиться, но ты же сука мелишь своим языком о свободе, новом мире и вашей драной демократии. Только вот без тоталитарности и жесткости лидера вся эта ебатория нихуя не будет работать. Или для тебя свобода заключается в том, чтобы толпа указывала, заставляла подчиняться ее воли? — Граймс слушает, сузив свои голубые глаза, что не отводит от темноты глаз Нигана (а Ниган думает, насколько же глаза Карла похожи на отцовские, настолько же сильно глаза малышки Джудит отличаются).Он начал привыкать к ночам, в которых рядом с его камерой лежала девчонка в своем спальном мешке, и к свету керосиновой лампы, которую Энн гасила только к середине ночи. Иногда он просил оставить, даже когда она заканчивала читать. Ему просто хотелось чуть больше света, и попросив в первый раз, он даже притих в ожидании какой-то шутки или издевки, но Энн лишь пожала плечами и бросила ему ?ладно?, а он, кажется, даже сказал ?спасибо? без едкости в своем голосе. Он начал привыкать (начал заставлять себя) и к осознанию, что все ее визиты с их болтовней ни о чем, чтением книг, а после и игрой в шахматы, — [смотри, что я тут нам принесла] — [охуеть, ребенок, но да, какой русский без шахмат, а водку с собой захватила?] —это не навсегда. Настанет день, когда Энн уже не спустится в его подвал, и он вновь будет существовать в тишине, убедив себя окончательно в том, что девчонка ему все же привиделась: ведь какая нормальная захотела бы проводить время в этом подвале и болтать с тем, кого ненавидит (боится) вся округа. Возможно он просто не может проснуться: уснул там у кровати своей жены, и весь его сон — кошмар о том, во что на самом деле превратится его жизнь, когда Люсиль умрет. Но его хотя бы перестал доставать Граймс с опекой папаши над непослушным ребенком, коим и являлась Энн, что, только успев залечить руку, тут же понеслась в гущу мертвецов. И ведь уже тогда Ниган ждал, что на этом и закончатся ее визиты, но она почему-то продолжала возвращаться в Александрию. Приходит к нему, все так же бросая на пол свой спальный мешок, только теперь иногда упав на него, тут же засыпая, и так быстро, будто этот подвал, клетка с Ниганом в ней — самое безопасное, самое спокойное место, где можно выспаться по-настоящему. А он тихо, для вида одного, ворчал, садясь после спиной к решетке, — [ладно, сегодня значит я читаю], — но в итоге просто вот так и сидел, роняя книгу на вытянутые вдоль пола ноги и тоже начиная дремать. И он даже сумел забить на свои же непонятные ощущения, больше не пытаясь в них разобраться, пока сидел на полу рядом со спящей Энн, что почему-то именно в его подвале спит без задних ног (спит ли она еще где-нибудь вот так же?).Он трет ладонями предплечья, после кутаясь сильней в тонкое одеяло. Зима в этом году холодней, чем прошедшие две, которые он провел в этом чертовом подвале. Ему всегда было плевать на зиму, он не слишком переживал из-за холода. Был приучен к нему с детства: все же рос в штате, где зимы бывают суровыми, и все холодные месяцы ты отмораживаешь свои пальцы, расчищая дорожку от снега у себя, да у соседей, подзарабатывая пару лишних долларов на карманные расходы, чтобы не просить у родителей. Нигану было плевать и на жару, как и на дождь. Он в принципе никогда не ныл и не жаловался на погоду, но за эти три года он буквально возненавидел зиму, ее холод и то, что из всего, чем он может согреться, у него было только одно тонкое одеяло, кофта и чертовы подштанники, которые Рик ему все же притащил, чтобы он с концами не отморозил свой зад в этой блядской камере. Ненависть к зиме порождал не только холод, что заставлял его стучать зубами, но и темнота, в которой он теперь вынужден сидеть постоянно, потому что окно заколочено, чтобы не задувал в его подвал ледяной ветер, и не заносило снегом (и возможно именно поэтому он ценит еще больше то время, что светит керосиновая лампа, которую с собой приносит Энн). Ниган закутался в плед с головой, подтянув под себя ноги. Он начал путаться в днях еще больше из-за темноты, различая день от ночи только по коротким визитам и уже не таким звучным голосам на улице, как это бывает летом (только детвора продолжает радоваться жизни, играя в снежки, пока взрослые явно запасаются все большим количеством дров и едой, чтобы суметь пережить еще одну зиму, в которой замирают и мертвецы). Ниган считал зимы со дня, когда все пошло по тому женскому органу (со смертью Люсиль — с миром, что пошел ко дну), когда решил, что будет жить, он начал отслеживать то, как изматывает холод не только людей, но и мертвых: нужно еще несколько зим, чтобы те, кто умер в самом начале, совсем разложились и уже не представляли никакой опасности для живых. Люди приспособились — он, кажется, приспособился тоже. ?Только не к свободе, а к жизни в этом ебаном подвале?.

Он прячет нос в подушку. Не ждет (ждет) сегодня Энн, которая не приходила к нему уже несколько дней. Не переживает (чертовски сильно переживает), что возможно видел ее в последний раз позавчера, когда она уснула быстрей, чем они доиграли в партию шахмат, — [эй, ребенок, чтоб ты не спала, мне нужно тебе поддаться?]. Он не притронулся к шахматной доске после, проклиная решетку, что отделяла его и Энн. Ведь не будь решетки, мог бы аккуратно уложить девчонку в ее спальный мешок, чтобы проснувшись, она не ругалась из-за больной шеи. Не скучает (ебать, как сильно он скучает) по этой невыносимой ее болтовне, что иногда идет непрекращающимся потоком, пока она ему рассказывает о том, на какое стадо они с ее группой наткнулись, и что она нашла банку шоколадной пасты (с ним она ей делиться не собирается, потому что и самой мало). А он улыбается в отросшую вновь бороду, сверкая глазами, наблюдая за тем, сколько в этой девчонке жизни (той, что в нем осталось на крупицы, чтобы только не позволять видеть, насколько он здесь отчаялся).— Vecher v hatu, шеф, — громогласно провозглашает Энн, почти вслепую — из-за одеяла в руках — спускаясь по лестнице (надеясь, что не опрокинется позорно на спину из-за набитого рюкзака). Лицо на ветру раскраснелось, вид как у нахохлившегося воробья, но настрой на удивление боевой (?я сегодня точно сделаю его в эти гребаные шахматы, и больше мы никогда в эту клятую игру играть не будем!?). Она, посапывая и пыхтя, пихает через решетку одеяло. — На. Чтоб кости свои древние не отморозил. Жира-то нет ни хрена — сплошной перевод продукта. Что вы мужики за народ иногда такой! Жрете-жрете и не толстеете!И он уже ни с чем не спутает именно ее шаги. Его должно это пугать, ведь — [ты не должен чувствовать] — не должен. ?Игра. Только игра?. То, в чем он был совершенен все время, пока правил в своем маленьком королевстве, убивая, унижая, ставя себя настолько выше над другими, что да: ребра захрустели с костями, когда он рухнул вниз, сброшенный с высоты, на которую забрался. Игра, блять! Почему с ней он даже и не пробует играть? Ниган немного оттягивает край своего одеяла с лица, чтобы посмотреть на Энн и понять причины, почему девчонка так шумно сопит, как будто тащит тушу целого медведя, не иначе. Он бы не особо удивился, если бы этого медведя завалила она сама. И сама б потом освежевала, сняв шкуру, разделав мясо, а из костей слепила себе какой лук. ?Лара, блять, Крофт местного разлива, ну не иначе? — жаль не с теми прелестями, что были у Джоли в фильмах, он бы попялился, даже не стыдясь того, что пялится, пожирая взглядом грудь и задницу. — И тебе привет, ребенок, — он меньше всего сейчас на свете хочет двигаться, растрачивая тепло, что накопил под куском ткани, что вдруг было названо одеялом, в итоге даже голосом не выдавая все же радость по причине прихода Энн, и ту волну облечения, что не вырвалось с вдохом и выдохом из груди от того, что девчонка жива (жива и все еще не ушла с концами из Александрии, но ?уйдет, уйдет ведь, это вопрос только времени?).

С грохотом ставится на пол рюкзак, Энн садится на стул, растирая замерзшие руки прежде, чем начать вытаскивать свою добычу: что-то бутылкообразной формы в шерстяном носке, двухлитровый термос, печенье от Кэрол в жестяной коробке (бабушка в таких хранила нитки) и – ?гребаную? – шахматную доску.— Это тоже тебе. Грелка по-дедовски. У меня так дед делал, — она ставит на пол что-то бутылкообразной формы (и в действительности являющееся бутылкой), завернутое в носок. — Наливаешь кипяток в стеклянную бутылку, заворачиваешься в толстую ткань и вуаля — грелка готова.

Вставать не хотелось, но это желание меняется в ту же секунду, когда видит, что ему принесла Энн. Ниган тянет себя, кутаясь в теплое одеяло поверх своего тонкого, от которого до этого всеми силами пытался найти тепло, — зависть не красит юную леди, как и кости. У бабы должна быть жопа и сиськи, за что по итогу держаться мужику. Это ж самое вкусное — возможность помять женские прелести.

Он не отказался и от грелки, обнимая ее и выдавая тихий стон от блаженного тепла, что истомой прошлось по телу, забираясь под кожу и проникая в кровь.— Ну даааааа, конечно, — не скрывая саркастичного тона, протягивает Энн, — именно поэтому матушка-природа и снабдила женщин грудью и задницей, чтоб мужикам было за что подержаться. Хотя некоторым лучше бы за свои яйца держаться, а не за женские сиськи. Так звенят на морозе, что как бы не треснули.Она дует на замерзшие пальцы, не без удовольствия наблюдая за тем, как Ниган кутается в притащенное ею одеяло. ?Интересно, если сказать ему, что одеяло я взяла у Граймса в доме, он от него начнет шугаться, как от вшивого? А, черт с ним. Пусть греется. Какая разница, где оно раньше лежало?. Хотя, возможно, шериф — пусть и согласившийся с тем, что, если Ниган заболеет, то на него придется тратить драгоценные лекарства — даже хотел бы, чтобы его ?любимый? враг об этом узнал, поэтому и предложил взять одеяло у него (мол, небось откажется, когда узнает, от кого такое "счастье"). А может и не было никакого двойного смысла, и Энн надумывает себе, потому что не верит в то, что человек способен делать что-то просто так, не рассчитывая на личную выгоду. [И в чем же тогда смысл такой заботы, котенок? Почему ты так часто бываешь здесь? Где же тут твои интересы скрываются? Я знаю ответы на свои вопросы. А ты?]А ему совершенно не стыдно: не стыдно, что шутит пошло и часто, не стыдно, что любит женщин и их тела, не стыдно, что в общем-то секс для него занимает не самое последнее место, и он иногда в выборе пожрать или потрахаться может выбрать второе в ущерб своему пустому желудку, что лениво возмутиться, давно уже привыкший к ненормальности своего хозяина. Ему совершенно не стыдно, и он ловит тихий кайф от возможности не наблюдать вечно краснеющую Энн. — Тут ты зря, конечно. Не обязательно ж только для того, чтобы было за что держаться мужикам. Никто ведь не отменял старую добрую лесбийскую любовь. Или женщины предпочитают кожу да кости? Не помню, чтобы Лесли как-то уж больно возмущалась размерами, когда обсасывала грудь Ники, сжимая ее жадно своими маленькими, проворными пальчиками, пока я трахал ее в ее прелестный зад, — ему не стыдно и от того, что он в принципе в своем арсенале имеет множество разнообразного опыта, которым только делиться и делиться с молодым поколением. И будь у него сын, он во многом его смог бы даже предостеречь, уберегая и от возможной неудачи при первом опыте в сексе, и от того, как распознать в женщине истеричку, от которой лучше бежать, чем поддаться минутному искушению, которое не будет стоить потраченных нервов). Но сына у него нет, как и дочери, и слава богу. У него не хватило бы никаких нервных клеток, чтобы пережить тот период, когда на его дочь начнут засматриваться маленькие ублюдки со своими грязными фантазиями, и да: он был бы лицемером, толкая сына на подвиги и кружа коршуном вокруг дочери, не выпуская ее из дома до ее сорокапятилетия минимум — и от этого ему тоже совершенно не стыдно. На губах играет ухмылка, а в глазах пелена с воспоминаниями о прошлом, где у него было все: власть, уважение, женщины, с которыми он спал открыто, уже не прячась по грязным мотелям и туалетам (без постоянного чувства вины и желания скорей смыть с себя чужой пот, чтобы только этой грязью не задеть Люсиль, оскверняя то чистое, светлое, что было для него в доме, где ждала жена). И за это все, что от него требовалось, так давать этим женщинами чувство защиты и сытого будущего, с чем он справлялся на отлично, как и с их удовольствием с ним в постели. Он тихо вздыхает, пряча вздох за шуршанием одеяла, думая о своих девочках и о том, что теперь им приходится работать, чтобы выживать (блядский Рик, сучка Шерри, которой он все меньше отдавал предпочтение, выбирая Николь или Сашу). Ниган переключается на голос Энн, подавляя в себе злость, с которой сжимал пальцами кружку, представляя, что это шея Шерри, которую он ломает.?Ах вот чего тебе так с бабами не везет! Женщинам оказывается тоже не заходят одна только кожа, да кости?, — про себя ухмыляется Энн, параллельно думая о том, что она без малейшего понятия, что же там предпочитают женщины. Лично она предпочитает, чтобы ее лишний раз не трогали.— В тебе явно умирает писатель порно романчиков, шеф.

Она никогда не краснеет, даже поддерживает шутки Нигана, пусть ей и не нравится слушать детальную похабщину. И дело не в том, что ей обидно, когда ее ?сестру? воспринимают за кусок мяса, который гож только на то, чтоб зажать в углу и потискать (?палки и косят перемолют мне кости, но словам не убить меня?). Слишком живо в голове представляются моменты, когда она им была — тем самым куском мяса. Плачь, умоляй — всем насрать. Резиновую Зину никто не спрашивает: нравится ей или нет. Но Энн шутит вместе с Ниганом, зачитывая вслух тупые книжки о романтизации принуждения. Клином клином вышибают. Она пытается вытравить из себя воспоминания. Но каждый раз, когда она бросает мимолетный взгляд на свое тело — на следы от ожогов или хлыста, или других инструментов — каждый раз воспоминания о собственном бессилии возвращаются, заставляя ненавидеть себя-жертву. И все же она посмеивается, чтобы — не дай бог — не дать тому липкому, мерзкому страху вернуться и победить. Тогда уж действительно лучше сдохнуть в качестве ужина для ходячих.— В термосе кофе по-ирландски. Виски — правда, дерьмо, но и кофе тоже так себе, зато этот — так сказать — вкус бодрит. На закусь — печенье. Бабу голую для обогрева — уж прости — не нашла. Все такие нынче переборчивые. Не нравишься ты им чем-то. Хотя той рыженькой — Карли вроде бы — по-моему, понравился. Она такая красная утром отсюда вылетела. От возбуждения небось. И белыми сегодня играешь ты.— Той рыженькой все равно б ничего перепало, — он прижимает горячую бутылку к себе ближе, скинув на пол у решетки матрас, на который и взгромоздился, натянув одеяло вновь до головы, — не люблю я рыженьких. Была у меня конечно когда-то одна в прошлом, но тогда я в принципе трахался любопытства ради, типа, ну знаешь, везде ли рыжие — рыжие, или там оно все иначе, — ему было девятнадцать, он приехал на зимние каникулы домой, и той рыжей была черлидерша, подружка его сестры, которую он застукал в своей спальне поздно вечером (выгнать бы, но он трахал ее на своей же постели, пока сестра спала в соседней спальне). Пока говорит, расставляет шахматы по доске, что стоит на полу, рядом Энн расстилает свой спальный мешок, и Ниган от этого чувствует тепло даже больше, чем от второго (настоящего блять) одеяла и горячей бутылки в носке. Ему бы гнать это от себя, да подальше гнать (играть в чувства все еще важно, столь же важно, как не давать жителям ебаной Александрии забыть, что в подвале они держат чудовище, а не ручного зверька).— Мог бы дать девушке шанс. Подумаешь — рыжая. Какая разница? Задница у нее отличная. Грудь тоже — я видела ее в майке. А ты отрекаешься от нее из-за какого-то цвета волос. Уж не думала, что ты настолько придирчив. Гарем-то у тебя разношерстный был, — Энн это нравилось. Возможность обсуждать все на свете, молоть любую чепуху, что была у нее в голове. Нравилось, что они могли обсуждать редкостную чушь и вслух зачитывать идиотские книжки. Могли говорить о серьезных вещах, и у нее никогда не складывалось впечатления, что Ниган пытается давить на нее своим мнением (несмотря на его проклятое ?ребенок?). А иногда под его треп просто неплохо засыпалось. Пусть под утро Энн вечно ворчала на затекшую шею, ей удивительно спокойно спалось в этом темном, холодном подвале рядом с тюремной камерой местной ?бабайки?. И этого никто не понимал. Ни александрийцы, ни свои. Последние — спасибо им за это — не задавали вопросов. Лишь раз Паоло поднял эту тему, когда они были вдвоем на вылазке.***— Я, конечно, лезу не в свое дело, но почему ты проводишь время с этим pendejo? Он же чертов cabron!Энн довольно цокает языком, когда находит несколько нетронутых банок с мукой. ?Неплохо, неплохо?.— У него неплохие шутки. Знаешь, из вас бы получился отличный комедийный тандем.— Угу. Если бы он тогда мне руку не раздробил, мы бы вообще стали лучшими друзьями, — когда она поворачивается, то замечает быструю вспышку боли от воспоминаний в темных глазах Паоло.— Я за тебя отомстила. Помнишь? Продырявила ему ладонь, оглушила в лесу. Можно сказать, что опозорила в глазах мужиков. Ишь, дал какой-то мелкой козе свалиться на себя с дерева.Но только чем чаще она об этом вспоминает, тем больше думает о том, что он позволил ей уйти. Только почему? Чтобы не пришлось убивать, доказывая свою репутацию?— Дело не в этом. Ты возвращаешься от него, и порой у тебя на лице такая улыбка.... Я такую видел, когда ты находишь свои любимые персики или шоколадную пасту.— И что с того? Говорю же — у мужика отличное чувство юмора.?С чего ты такой вообще любопытный? Неужели?...? Энн с сомнением качает головой. Она знает, что нравилась Паоло. Он пытался за ней ухаживать, когда она только-только попала в их группу. Но после Святилища все изменилось. Возможно, из-за того, что он пострадал, пытаясь ее спасти ?(хотя я и не просила!?), или из-за того, что пока ее не было, они сблизились с Анджелой (это из-за их ахов-вздохов она однажды проснулась и бросилась в подозрительные кусты, а потом очень красная пятилась обратно, поняв, что это не ходячие). ?Нет. Не ревнует он. Просто переживает, как и все, что ужасный Спаситель задурит мне голову. Было бы что дурить?.— Да, ничего. Просто жителям общины это не слишком нравится — ну то, что вы хихикаете как лучшие подружки. Так что будь осторожна. Не хотелось бы, чтобы вся раздраженная толпа отправилась к Рику и попросила вытурить нас к чертям собачьим. Мне, конечно, по нраву вольная жизнь, но как ты говорила: не люблю морозить зад. Только и всего.Паоло пожимает плечами и уходит в свой угол склада методично перебирать банки и пакеты в поисках чего-то полезного. И почти до самого возвращения больше ничего и не говорит, разве что по делу. Энн начинается сомневаться, что дело только лишь в недовольных александрийцах.— Но хочу заметить: в моем гареме не было ни одной рыжей, ребенок, и не просто так, — если она останется в Александрии чуть дольше, возможно он ей когда-нибудь поведает, почему он в принципе не любит рыжих, почему среди всех его женщин не было ни одной, что выедала бы его психику во имя собственного удовлетворения. Возможно если Энн захочет остаться, он даже привыкнет к тому, что есть вот она, с кем он может говорить без сдерживания своих мыслей до самого конца, ведь пусть он и мелет с ней языком, многое остается им недосказанным, потому что правда делает слабым, а некоторая правда приводит к тому, что ты оказываешься в клетке, доверившись не тому человеку.***—Ты же не съешь все это в одну харю, чувак?— А тебе не говорили, что не безопасно для жизни подкрадываться к чужому, обросшему мудиле, сидящего посреди леса и жрущего крыс у костра?—Да ладно тебе, ты не убьешь меня.—Охуенно самонадеянно, мужик.—Так что насчет кролика?—А что там у тебя? Арбалет?—Да.—Дашь поддержать?—Меня зовут Дуайт.—А мне похуй.***Он тихо стонет вновь, когда делает глоток горячего кофе, почти даже не морщась от его отвратительного вкуса. И непонятно что там на вкус ужаснее: кофе или добавленный в него виски. — Я такой поганый алкоголь пил лишь подростком, когда тырил пару долларов с отцовского пиджака, а после просил бомжа рядом с магазином, купить бутылку дерьмового бухла, которое мы после пили в гараже, бренча на электрогитарах и долбя по барабанным установкам. Крутой группой мы тогда и не стали, — Ниган посмеивается в кружку, которую не отнимает от губ, делая еще один глоток (пусть напиток и дерьмовый, но выбирать не из чего), — и по зарубежным странам, с выступлениями тоже поездить не довелось. Как ты вообще выехала из страны, у вас там разве не правило КГБ? — и по улицам явно обязаны были бегать медведи. Жаль, что у Энн вряд ли уж сохранились фотографии ее прошлой жизни (тех медведей на велосипедах и с балалайками).—Рада, что воскресила в тебе чувство ностальгии. Специально для этого облазила все окрестные супермаркеты, чтобы найти самый паршивый виски и самый гуталинистый кофе на свете. Все лишь бы шеф снова почувствовал себя молодым, — Энн ухмыляется, пытаясь представить себе молодого Нигана с какой-нибудь сережкой в ухе и гитарой в руках, и тут же морщится, делая глоток с кофе. Правда, по телу сразу разливается такое тепло, что черт с ним —со вкусом. Она делает свой ход, пожирая шахматную доску глазами. ?Если и в этот раз не получится, я сломаю эту чертову доску! Лучше уж карты!?—Ага, КГБ у нас правило. Вместе с медведями, которые катаются на велосипедах. В одной лапе балалайка, в другой —водка. И катаются они вокруг ядерного реактора. Ха! Попрощайся со своей пешкой, шеф, —злорадно комментирует свой удачный ход. Даже следующий глоток кофе уже не кажется таким мерзким. —Киношек ваших пересмотрел? Сколько же, блин, по-твоему мне лет, если ты считаешь, что я уезжала во времена, когда у нас заправляла гэбисты? Их в девяностые распустили. Так что вылетела, как и все нормальные люди. Получила визу, села в самолет. Оказалась здесь. Прошли первый тур с командой, а дальше все завертелось. Не зря говорят ?бойтесь своих желаний?. Мечтала оказаться в Америке — получите, распишитесь. Конечно, я никогда не мечтала, чтобы славные жители США пытались сожрать мое лицо, но я же тут.— Не получится, — Ниган наблюдает за ее улыбкой, — я не носил серьги, когда я был молодым. Серьги в ушах у парней были чистым признаком того, что они геи. Я не против пидорасов, но свой зад не очень мечтал под это все подставлять, — он умеет быть внимательным, и работа именно в школе с детьми его научила быть неплохим психологом, разбираясь в верности мыслей, что так часто правдой написана на лицах людей. И он был уверен, что Энн представляла его молодым, с секундной заминкой с улыбкой на своем лице до того, как поморщиться из-за кофе, — но я был горячим итальянцем со жгучими черными волосами, на которые, к своему стыду, не жалел геля, — он смеется своим заливистым громким смехом с хрипотцой, что выдавало в Нигане любителя в прошлом крепких сигарет, от которых отказаться вынудил наступивший пиздец, заставляя скучать по горькому вкусу дешевого табака. Он никому не рассказывал о мальчишке Нигане, что когда-то бился на заднем школьном дворе с задирами, среди которых он никогда и не был. Ребенком он был довольно тихим, щуплым, он был тем, над кем потешались. Только в старшей школе все изменилось, когда он вернулся после летних каникул, сумев повернуть в плюс свой рост, длинные руки и широкие плечи, что теперь были всегда расправлены под обтянутой белой футболкой. И дружил он довольно долгое время с тихими, молчаливыми (он болтал за них всех разом), забитыми. Это после школы, в колледже, он вдруг себя обнаружил среди парней, что громили по пьяни стадионы и били стекла в баре, из которого их выкинули. Ему не нужно искать долго ответы, чтобы понять, почему все повернулось именно так, почему он начал бунтовать и почему вдруг оказался в той тупой, романтической мелодраме, где, если бы не любимая женщина, что сдержала бунтаря, он несомненно оказался бы за решеткой по обвинению в убийстве, грабеже или по еще какой-нибудь статье, что не позволила бы после прожить жизнь законопослушным гражданином. Одна женщина (мать) толкнула его на эту кривую дорожку, другая (Люсиль) —вывела из тупика, в который он опять зашел, когда она умерла. И этот тупик — эта ебаная клетка и этот подвал, а те, кого он сам же когда-то оберегал и защищал, оказались сраными героями, что победили злодея. Ниган морщится под новый глоток кофе, который продолжает пить, несмотря на его ужасный вкус. И именно этот отвратительный вкус, застревающий в горле, видимо ему и мешает сказать Энн спасибо за то, что вообще проявляет к нему заботу: сказать спасибо за теплое одеяло, грелку, горячий кофе, еду, за все, что с ней у него появилось и что вновь дает ему чувствовать себя хоть немного человеком, которого не тупо оставили подыхать в этом холодном подвале. ?Конечно, именно горький кофе?, а не гордость, которая надломлена, сломана. Но он этого никому, никогда — ?сука, никогда? — не позволит увидеть, узнать, понять. — То есть, все это было ложью? Ни медведей, ни балалаек? Ну хоть водка то была? — возглас изумления через сдерживаемый смех, когда выдает еще и вздох разочарования, — вот и верь после великому кинематографу. Надеюсь, все ебаные режиссеры и остальная братия Голливуда подохла в первые же дни, и жрали им лица вымышленные русские. Они точно заслужили за свое вранье, — конечно, он понимал, что вся хуета, снятая в кино была именно той самой хуетой, в которую мог верить только полнейший долбоеб, а он им никогда не был. Помнит и часть школьной программы, а когда учился в школе, Америка была на грани холодной войны с СССР и вот там: там-то уж была хоть частичная правда из всего, что по телевизору вещал Рейган. А если и нет, то теперь действительно уже похуй, потому что стран больше нет, великих государств тоже, и возможно лишь один Китай сумел спастись, отделенный своей Великой Китайской стеной.

— Скорее не ложь, а концентрированный бред. Медведи и балалайки по отдельности нормально существуют. Но конкретно в Москве нас никогда не притесняли бродящие по улицам голодные медведи. А водка была и есть. Просто не каждый русский угорает с водки. Хотя я как-то траванулась дешевой. Блевала дальше, чем видела. Но пацанам доказала, что могу.Забавно вспоминать себя восьмилетней давности, вспоминать ?проблемы?, которые были тогда. Но все чаще и чаще Энн начинает казаться, что той жизни вообще не было, что она ей приснилась. Вдруг она просто сильно ударилась головой в подвале у Ричарда? Может все ее прошлое выдумка затуманенного сознания? И никогда не было снежных крепостей с отцом и младшей сестрой. Никогда она не ходила с мамой в Большой театр на ?Жизель? (крепко прижимая к себе старинный бинокль). Не было дней рождения в кругу семьи, не было первого празднования в баре с друзьями, когда они потратили больше, чем у них было. Не было первой победы на танцевальном конкурсе, и не было первой серьезной травмы. Не было песен у костра во время посвята, отсыревших сигарет, мокрых ног из-за утренней росы. Никакой первой влюбленности, первого поцелуя, первого раза и первого разочарования. Может, вся ее жизни — это попытка добраться из пункта ?А? в пункт ?Б?, в процессе стараясь не сдохнуть от рук мертвых или живых. Каждый раз, когда ?Танцующие? оказываются возле побережья или аэродрома, Энн надеется, что они встретят работающую лодку или самолет (желательно с опытным и крутым капитаном или пилотом), и она наконец-то отправится домой. И с каждым разом от этой надежды остается все меньше и меньше.

— Расскажи, какой зима была у тебя дома? — он двигает пешку на клетку вперед (он уже даже думал поддаться Энн в шахматах, в которые он же девчонку и учит играть, но ?мои яйца все еще мне нужны?. Ведь она точно ему их проткнет тем ножом, что у нее за поясом. Он не забыл ее слова, пусть они не особо его тогда и напугали, да и сейчас он думает больше с иронией, чем с опаской — но он помнит. Его мысли переключаются быстро от одной к другой (пока взгляд следит за шахматной доской), и вот теперь Ниган думает о том, что ему действительно интересно узнать, а сколько Энн может быть лет на самом деле? То, что она уже давно не ребенок, он понял еще в Святилище, пусть и продолжает упорно обращаться к ней именно так, но и слишком много лет ей быть не может. Точно меньше тридцати. И точно больше восемнадцати — того возраста, когда для него девушка перестает быть девочкой-школьницей, на которых он никогда себе не позволял засматриваться, даже несмотря на их попытки соблазнить учителя физкультуры, расстегивая верхние пуговички на своих и без того не по размеру маленьких школьных формах, с короткими юбочками, выпячивая свои груди. У него всегда были принципы. Свои извращенные, но принципы. Он никогда не насиловал, он никогда не принуждал и не притрагивался к школьницам. Как бы взросло они не пытались выглядеть, для него они оставались еще детьми, а у него не вставало на детей (даже если у этого ребенка была грудь уже четвертого размера в старшей школе). Все то время, что Энн приходила к нему, они говорили о разной чепухе, но никогда ни о чем, что было бы личным. Он ее не спрашивал о семье, о доме, она не спрашивала, почему он стал таким мудаком. И им то ли было достаточно обсуждать дерьмовое лето Вирджинии, то ли просто каждый из них понимал, что ответов о прошлом они не получат. Только раны вновь вскроются, которые и без того не то чтобы зажили. В нем просто что-то дрогнуло, когда сам сказал о своей молодости, когда после спросил Энн о том, а что же было там, у нее на родине, когда жопа мерзла от холода, и пальцы от него не гнулись. Ответа возможно и не ждет, да и не стал бы настаивать. Продолжили бы обсуждать дерьмовое лето Вирджинии и играть после в шахматы, задирая друг друга, пытаясь нелепо уколоть чуть больней из-за неудачного хода, что вел бы одну к проигрышу (очередному), а второго к новой победе.?Какой была зима дома?? Всегда сторонилась говорить о слишком личном, от этого обычно становилось лишь хуже, но…— Мне нравилась зима, когда я была ребенком. Кажется, она тогда была другой. Или когда ты вырастаешь, кажется, что в детстве было по-другому. Но последние годы не зима, а херня какая-то. На Новый год в последний раз можно было видеть, как дети судорожно пытаются наскрести хоть немного снега, чтоб их грязевики стали похожи на снеговиков. А когда я была маленькая… Ну...Энн неожиданно для Нигана (есть вероятность, что и для самой себя) начинает рассказывать, а он замирает с шахматной фигурой, которую подхватил, чтобы сделать ход, поднимая взгляд на девчонку и слегка хмурится, слушая ее. Почему они делают этот шаг сегодня навстречу друг к другу? Открываются. Это нехорошо. Это дарит странное предчувствие чего-то плохого, как если знать наверняка, что этот их разговор может быть последним и поэтому они решают высказать все, вываливая правду друг на друга, чтобы после громко хлопнуть дверью, расставаясь навсегда.?Она не уйдет среди зимы?.[Ты в этом так уверен?]?Она ведь не самоубийца?.[Она спрыгнула на тебя с дерева — ты уверен в том, что она разумна?]Он не уверен. Он ни в чем не уверен. Поэтому слушает притаившийся. Ничего не произнося. Ничего не спрашивая. Как будто испугался. Как будто если произнесет хоть слово, Энн замолчит, а после встанет и уйдет, вдруг спохватившись, что наговорила лишнего, слишком многое рассказала, посвящая его в прошлое, о котором возможно знают теперь от силы пару человек и то: те, с кем она была знакома в этом прошлом, и кто все еще не сдох (кто из ее группы был тем ее прошлым?). Новый вопрос. Его любопытство. Он быстро заглатывает его, вливая в себя горячий кофе, обжигая им горло и кашляя. Черт бы побрал вдруг проснувшеюся в нем сентиментальность и желание узнать девчонку чуть лучше (с этим пришло недовольство, с этим пришла непонятная, совершенно для него чуждая зависть, что кто-то знает ее по-другому, знает так, как ему никогда не узнать). ?Сука?. Глаза начинает щипать от злости.***— Нют, пора домой!— Пааапааа, еще немножечко!— Давай-давай. Завтра крепость достроим. Посмотри на сестру! Зуб на зуб не попадает!— Я отдам Кате свою шапочку!— Тогда ваша мама снимет с меня шапочку вместе со скальпом!— Пааааап, пожалуйста!— Пять минут, юный шантажист!— А кто такой ташанжист?***— …было много снега. Мы строили с отцом и младшей сестрой снежные крепости. Катались на санках. На коньках. Отбивали задницы на картонках, когда катались с горок. Всегда почему-то больше любили кататься на картонках, хотя были эти …. Не знаю, как сказать на английском. Ledyanki. Что-то вроде санок, только плоские. Когда было очень холодно, можно было не ходить в школу. И не важно, что школа была в соседнем дворе. Договаривались с одноклассниками и вместо школы весь день торчали на улице. А потом дружно болели всем классом. И зимой же каникулы. Новый год, Рождество, день рождения. Пару недель питаешься одними салатами.[Ты никогда не рассказывала мне о доме, котенок]***— Расскажи мне о доме, котенок.— О доме? — она вздрагивает, когда Ричард с нежностью проходится расческой по ее волосам. ?Почему ему вдруг захотелось узнать о доме? А зачем??— Ну да. Расскажи о своей семье.?Зачем? Зачем ему нужно знать? Чего он хочет?? Он продолжает расчесывать ей волосы, а Энн сидит в напряжении, кусая щеку изнутри, ждет, когда закончится неожиданный приступ нежности.— У меня не было семьи. Никого. Выросла в детдоме.Она думает: хорошо, что Ричард сейчас не видит ее глаз. Он всегда умудрялся разглядеть блеф в ее глазах. Но, черта с два, она расскажет ему о своей семье.— Не было семьи? Не расстраивайся, котенок, — он обнимает ее за плечи, а Энн только сильнее прикусывает щеку, так чтобы почувствовать во рту привкус крови. — Завтра ночью у тебя появится семья. Мы будем семьей.?Какого черта!? Что он хочет этим сказать? Нет…. Нет-нет!?***?Я никогда никому не рассказывала о семье. Никому. Даже Танцующим?. [Даже мне! Ты соврала мне, котенок? Зачем же сказал правду ему? Потому что рано или поздно уйдешь? Это ведь как рассказать правду мертвецу. Не так ли?] ?Да, наверное, это так. Наверное, поэтому и рассказала?. Иногда осознание того, что с человеком скорее всего больше никогда не увидишься, заставляет откровенничать. Это как открыться незнакомцу в поезде. Потом вы выходите на разных остановках, и чужой секрет со временем становится лишь частью общей истории. ?Да, наверное, дело в этом?. [Но ты не уверена?]— Кто такая Люсиль? Или ты так скучаешь по своей бите, что порой бормочешь во сне ее имя? — она слышала. Слышала и не один раз. ?Кем она была? Подругой? Сестрой? Женой?? Или ему просто сниться, как он разбивает бошки своей битой? ?Сомневаюсь?. И почему ей вдруг так важно узнать, что когда-то и в жизни Нигана был кто-то очень важный? Кто-то важнее его самого?***— Я Ниган.— Люсиль.— Мы были бы с тобой королем и королевой школьного бала.— А тебе самонадеянности не занимать.— Ее намного меньше, чем у тебя твоей красоты.***Это был самый тупой подкат, что только видело человечество, но он тогда пусть и улыбался самодовольно, сверкая своими белоснежными зубами, чувствовал, как немеют кончики его пальцев, и как в теле каждая мышца обращается в какое-то желе (надеялся только, что желе было не яблочного вкуса — он ненавидел желе с яблочным вкусом). Он увидел ее среди других девушек в торговом центре, куда пришел со своей сестрой, пытаясь не злиться на то, что из-за фильма, на который он обещал с ней сходить (потому что ей без него не пройти из-за возрастных ограничений), он был вынужден пропустить футбольный матч, который планировал смотреть с парнями в баре. Его привлек ее смех и то, как она чуть запрокидывала голову в этот момент. И насколько этот смех был открытым, чистым, искренним, без попыток кому-то угодить в своей скромности. Люсиль была вся соткана из этого: она была скромной, но в тот же момент умела выделяться; она была искренней, но умеющей быть при этом тактичной, когда он плевал на чужие чувства и рубил всегда правду без раздумий. И смеялась она так, что у него скручивало желудок спазмами вечного желания. Он подошел к ней со спины, облокачиваясь локтями на спинку кожаного диванчика красного цвета, которыми было заставлено кафе, где и сидела компания девчонок, среди которых и была Люсиль. Ниган не знает, почему она тогда назвала ему свое имя. — Так звали мою жену, — он не знает, почему правду произносит тихим шепотом, посвящая в нее Энн, выделяя непроизвольно трепетом, когда говорит ?жена? (и Энн ведь не глупая, поймет, что он не про одну из тех девок, которую ебал в Святилище). Он не рассказывал никому. Никто не знал о том, что он был когда-то женат (создав такой образ, что никому и в голову не могло прийти, что он вообще мог быть женат — кто такого долбоеба выдержит). И Ниган почему-то неожиданно не испытывает ярости. Нет огня внутри от любопытства Энн. От того, что она слышала и была рядом, пока он спит, где сон является недопустимой слабостью для того, кто желает, чтобы его боялись, не зная, что есть те слабые места, которые рубцами уродуют его сердце. Ниган этого не допускал. Ни одна из его ?жен? не оставалась с ним на ночь. Энн не была ?женой?, да и вообще он если и думал о ней в своей постели, то где-то на очень дальних задворках своего больного мозга. Он не обращает внимание на руки, что опустил вниз, на с силой сжимающиеся в кулаки пальцы, так что что вены набухают на руках, на плотно сжатые губы. Ниган уходит далеко в себя, и как будто вживую видит вновь юную девчонку, что запрокидывает голову назад в своем звонком смехе, показывая зубы, что было тоном дурного воспитания (кажется, именно это их в итоге сделало идеальной парой; кажется, именно поэтому Ниган продолжает улыбаться всей своей белоснежной улыбкой, как в память о той, что верила в смелость своего мужа, а он оказался трусом). Правды достаточно. На сегодня уж точно.— Ясно, — все, что она скажет Нигану в ответ (наверное, глубоко внутри удивленная, что Ниган не послал ее с вопросами куда подальше). ?Это все кофе с вискарем — не иначе?. ?Значит, действительно жена?. Жена. И ежу понятно, что речь не о его ?женах? из гарема. Нет, речь о ком-то особенном: о ком-то, чье имя можно бормотать во сне с болезненной нежностью; о ком-то, в чью честь можно назвать биту, лишающую жизни; о ком-то, кто был важнее его самого; о ком-то, кого больше нет рядом. Наверное, не так уж важно, что именно отняло у Нигана его Люсиль: были это мертвецы, или это случилось раньше. Отчего-то она уверена, что, если бы они просто потерялись в суматохе, Ниган бы не сидел в Святилище, а рыл носом землю в поисках той, чье имя произносил во сне. От этого в душе становится теплее, чем от горячего кофе, и не так гадостно, когда она думает, что выжили только редкостные засранцы, а если среди них были хорошие парни, то их давно перемололи жвала суровой окружающей реальности. [Выживают те, кто хочет жить, котенок. Все остальные — умирают]. Она прячет улыбку, прячет, как можно глубже. Вряд ли Ниган поймет, с чего тут можно улыбаться. Энн с наигранным интересом смотрит на шахматную доску, хотя партия ее уже не увлекает. Она пытается избавиться от навязчивых картинок в голове, но не может перестать видеть перед глазами другого Нигана: Нигана без хищной улыбки, Нигана с нежными руками и молодую женщину в его объятиях. Она не видит ее лица, но представляет себе громкий, заразительный смех. И это Ниган — причина этого счастливого смеха.— Шах.— Зря, — он делает ход, уводя своего короля из-под атаки Энн, — очень ты это зря. В шахматах спешить нельзя, — и следующим ходом зажимает ее короля в углу, — шах и мат, ребенок.Ниган проснулся от того, что почувствовал, как его начало лихорадить. Он цеплялся пальцами за края одеяла, которое ему принесла еще зимой Энн, и если бы не оно, он бы окочурился еще в середине, сдохнув от холода. Его тело дрожало, и ему было жарко, а через секунду становилось вновь невыносимо холодно. Ниган чувствовал легкое недомогание уже несколько дней, ко вчерашнему вечеру его начало знобить, и горло сковало болью так, что он с трудом заставлял себя глотать слюни (благо в горле пересохло, так что и глотать почти было нечего). Он понял, что заболел, сумев пережить зиму, самые сильные холода, и его накрыло весной: с первым теплом, с первым свежим ветром в его подвал из окна, которое Рик наконец-то открыл, впуская в камеру Нигана с воздухом и уличный свет, голоса ожившей после суровой зимы общины. Он не сумел заставить себя прикоснуться к ужину, ощущая, как чувство голода заменила тошнота, а после даже взгляда на еду ему было достаточно, чтобы ком в горле (явно выпустивший шипы, раздирая его гортань) поднялся еще выше. Ниган задохнулся в кашле, заходясь в нем, как пес в лае, долгом, пустом, что сойдет на нет с осипшим голосом. Насморк уже был к утру, до которого он то проваливался в сон, то вновь заходился кашлем, ворочаясь на своей жесткой раскладушке.— Проклятье, — он сипит себе под нос, готовясь просить (возможно даже умолять) того, кто сегодня придет к нему с завтраком, чтобы притащили просто горячей воды и хоть какого-нибудь дерьма, что смогло бы снять у него жар, от которого кофта липла с потом к спине. Он лежал с закрытыми глазами, которые болели и были красными от воспаления, уткнувшись в стену лицом, что вдруг оказалась блаженно-холодной, и все продолжал дрожать, поджав ноги в коленях, подтянув их к груди. Он ненавидит болеть. Ненавидел болеть, даже будучи ребенком, когда все остальные жрали сосульки, только чтобы не идти в школу. Для него лучше было отмучиться на уроках в школе, чем глотать горячее молоко с маслом, а если уж он заболевал, то так, что родители были вынуждены вызывать скорую, потому что ни одно жаропонижающее не могло ему помочь. Он готовился уже сдохнуть в этом подвале. Теперь уже наверняка. Он думает о том, что не будет против, если блядский шериф Граймс убьет его — обратившегося в мертвеца — из своего табельного кольта ?питона?.Зима закончилась также быстро, как началась весна — ранняя для этого региона по наблюдениям Энн (впрочем, если весь мир сошел с ума, то природе и подавно можно). Земля стряхнула с себя оцепенение, встрепенулась. Ранее утро встречало пригревающими лучами солнца и птичьим щебетом. Дети забросили коньки и лыжи, достали мячи. Вернулись несколько разведгрупп, которые покидали Александрию еще в начале земли (вернулись, но не все). Люди потихоньку занимались грядками, кто-то даже обустроил пруд, где планировали разводить рыбу. Все занимались своими делами, а они…. ?Танцующие? собирались уходить. Они не планировали долгих проводов и прощаний. Было решено, что уйдут тихо — скажут лишь Граймсу. Только Энн была уверена, что каждый попрощался с теми, с кем хотел (чувствовали ли они сожаление в этот момент? сильно ли желание остаться и перестать скитаться?). Ей тоже было с кем поговорить. Ниган всегда был с ней честен, и было бы как минимум нечестно с ее стороны уходить молча. [А если быть честной до конца?] А если быть честной до конца, то она пережила почти год в Александрии только из-за него (из-за того, от которого сбежала). ?Приятно осознавать, что жизненная ирония никуда не исчезла?.— Доброе утро, шеф. Хватит дрыхнуть. Я притащила тебе кофе. Не дерьмовый. Серьезно, ты даже не представляешь, скольких мне пришлось убить, чтобы достать его! Но это нормальный, вкусный, черт возьми, кофе!***— Мама хочет, чтобы ты пришел к нам на ужин.От Люсиль это звучит так естественно, что может начать казаться, что Ниган уже давно желанный гость в доме ее родителей, а он же почти давится чертовым молочным коктейлем, который не допила она (он терпеть не может всю эту сладко-молочную жижу, но Люсиль не любит, когда лишний раз переводят продукты —и речи быть не может о том, чтобы выбросить наполовину полный стаканчик, — поэтому он тянет жидкость с растаявшим мороженым через трубочку и стоически глотает, даже при этом не морщась). Ниган попытался бы сделать вид, что не расслышал Люсиль, но успел все же поперхнуться, закашлявшись. Глупо было бы после говорить, что подавился, потому что слишком поспешил с новым глотком, а не от того, что желудок сжался в панике от известия, что родители Люсиль хотят с ним познакомиться. Ведь ужин означает именно это. И это рано или поздно, конечно же, должно было произойти, но шел уже седьмой месяц, как они с Люсиль начали встречаться и все это ?рано или поздно? уходило дальше в ?поздно?. И Нигана это совершенно устраивало, пусть он уже не раз пробирался в спальню девушки через ее окно, которое она для него оставляла приоткрытым, и перекидал половину камней с их подъездной дорожки, привлекая внимание Люсиль. Но вот ее родителей, он всячески избегал. С ее чертовым отцом он и так был уже знаком по тем нескольким арестам, что заканчивались новым предупреждением (конечно же, не последним). Ниган убежден, что доблестный шериф — сраного городка Кантом, округа Чероки, с численностью населения в двадцать тысяч душ — Фитцджеральд не особо будет рад узнать молодого парня своей дочурки (слишком хорошей для слишком плохого парня). Ниган терзает зубами край пластиковой трубочки, хмурясь, задумавшись о том, какими путями ему лучше всего будет отступать, чтобы в его заднице оказалось по минимуму дроби, ведь уверен: отец Люсиль встретит его на пороге своего дома обязательно с ружьем, заряженным первосортной солью из его лучших запасов.— Ладно, — вот так просто. Соглашается, хотя все нутро орет ?не смей?, орет ?беги?, орет ?разве она стоит того?. Стоит. Люсиль стоит всего, и он даже наденет рубашку, вылезая из своих поношенных футболок с принтами на груди любимых групп, купит букет цветов для ее матери, а под штаны на задницу запихает сковороду, чтобы было не так больно по ней получать дробью соли.***Начало, пожалуй, излишне бодрое. Подозрительно бодрое. Энн саму слегка передергивает от того, как неестественно громко в тишине подвала звучит ее голос. ?Кстати, да. Где мое ?ребенок??? Черт, ей ведь и правда будет не хватать этого. ?И я до сих пор не обыграла его в чертовы шахматы?.— Слушай, — она ставит на пол поднос с завтраком, со странным чувством смущения поглядывая в пол, не решаясь сразу поднять глаза на Нигана, — мы завтра собираемся…. Шеф?***— Отец тебя не тронет, ты же это понимаешь?Кажется, он стеклянным взглядом смотрел на дверь дома, через которую ему придется войти и быть милым для людей, которые возможно через несколько месяцев и вовсе станут для него теми, у кого он будет просить руки и сердца их дочери, пока Люсиль мягкими движениями своих тонких пальцев поправляла воротник его белой рубашки. Да, он действительно надел рубашку, черные брюки и даже пиджак (костюм, в котором два года назад он был на похоронах матери, ему стал слегка маловат в плечах, но все же сидел отлично). Да, он действительно купил цветы для матери Люсиль, узнав у девушки предварительно то, какие предпочитает ее мать. Сковороду под штаны, правда, просовывать все же не стал, но готов поклясться, что задница уже ноет от предвкушения (и тех приключений, на который Ниган себя подписал вместо того, чтобы послать все на хрен, найти себе новую девушку и не заморачиваться со всей подобной херней до конца собственной жизни — блять, да разве так уж хреново быть одиноким). Люсиль касается поцелуем его шеи, и он наконец-то несколько раз моргает, выходя из оцепенения и опускает взгляд на девушку. Ниган не может не улыбнуться ей.— Тебе очень идет желтый.С ней он еще не научился врать, и все комплименты, что произносит в ее адрес даже слишком искренние (ни одна девушка от него не получала столько его искренности). Но он по-настоящему любуется Люсиль в ее легком, желтом платье, с лентой в ее волосах такого же цвета. Ему нравится, когда она чуть опускает взгляд, с румянцем на щеках от чересчур острого внимания Нигана (все боится не оправдать его ожиданий, хотя уж если кто и не оправдывает, так это он).— Прекрати.— Что я должен прекратить?— Смотреть вот так вот, как ты смотришь.— Ладно, а вот так смотреть можно?Зрачки в глазах расширяются, под его довольную улыбку, что становится чуть более хищной и вожделеющей (так он смотрит на Люсиль всякий раз, когда в своей голове представляет ее обнаженное тело, ее тяжелое дыхание и ее стоны с его именем).— Так тоже нельзя!Но она смеется, ударяя его кулачком в плечо, а он шикает, как будто бы больно, но улыбается еще шире. Ниган даже не понял, как они успели дойти до дома, увлеченный ее смехом, с которым отпустил на время всю панику и страх. Плевать вдруг стало, если ее родители будут от него не в восторге. Он просто посадит Люсиль в свой подержанный шевроле камаро и увезет из этого городка, никому и ничего не сказав. Ниган все равно планирует сделать именно это, когда они с Люсиль поженятся. Так чего медлить.***В полумраке не слишком хорошо видно заключенного на койке, но пробивающихся лучей солнца достаточно, чтобы понять: что-то не так. Энн чувствуют поднимающуюся тревогу, щуря глаза, когда разглядывает почти неподвижно лежащую фигуру. Она могла бы подумать, что у него опять акция молчаливого протеста, но ?твою мать, это у него судороги или что??— Шеф, если ты прикалываешься, то клянусь твоей отрастающей шевелюрой, я плесну в тебя горячим кофе!Видимо все вот так и закончится. Он просто сдохнет в своей клетке. Даже не от старости, оставаясь еще долгое, очень долгое время бельмом на глазу у большей части выживших, что еще будут помнить его не как заключенного и пример нового режима, а как того, кто держал уверенно биту, приговаривая насмешливо детскую считалочку, которая должна была сказать ему, а кто же умрет. Нет, он подохнет от ебаной простуды. Выблюет свои легкие с непрекращающимся кашлем или же сгорит в лихорадке, уходя все дальше в лихорадочный бред своей памяти о прошлом, где случалось дерьмо, но он всегда почему-то знал его глубину и то, что уж точно в этот раз в нем не захлебнется. Видимо зашел все же дальше, чем следовало. Но он видит Люсиль такой живой, что и не хочется больше барахтаться, пытаясь выплыть. Только почему-то ее голос другой. Более звонкий. Более бодрый. Возможно он просто уже забыл. Помнит только усталость в ее голосе из-за болезни в последние недели, что он провел с ней рядом (уже не сбегая в бар к шлюхам, к грязным туалетам и дешевому пойлу, в котором все равно нихрена больше уже не получалось забыться). Помнит, как избегал в школе сочувствующих взглядов, как сумел вытерпеть ее мать, что приехала к нему для того, чтобы помочь собрать ее вещи, потому что больше уже нельзя хранить их в шкафу, всякий раз открывая его для того, чтобы вдохнуть запах ее духов, ее тела.

Блять. Да он должен был быть благодарен дерьмовым ученым, правительству и по херу какой стране, которым когда-то пришла гениальная мысль создать вирус, способный уничтожить все живое. Все это дерьмо спасло его от забытья и попыток не спиться, не убить кого-нибудь и не закончить жизнь за решеткой, оправдывая наконец-то ожидания отца Люсиль, который до конца не верил, что Ниган может быть тем, с кем его дочь будет счастлива, и что он не сдохнет за решеткой (сейчас бы шериф Фитцджеральд смеялся бы от всей своей души, окажись он жив и узнай, что Ниган все же действительно оказался в клетке). И он пытается держаться и дальше за образ Люсиль, но морщится, потому что ее голос — этот голос не принадлежит его жене. Люсиль говорила всегда неспешно. Всегда с мягкими оттенками в интонациях, даже когда злилась на Нигана, они все равно звучали так, как у матери, обращающейся к своему ребенку. Эттот же голос — он его знает. Точно знает, но пытаясь заменить в своем лихорадочном бреде лицо Люсиль на обладательницу этого голоса, заходится в новом кашле, задыхаясь в нем (как будто Люсиль не желает его отпускать впервые за их жизнь — уже после смерти, — проявляя свою ревность, чего он так ждал, ждал всякий раз, когда среди ночи возвращался домой).Никакой реакции. Только напряженный, едва слышный, хриплый вздох. ?Твою мать!? Энн достает из-за заднего кармана брюк ключи — дубликат которых стащила уже давно — и, не долго думая, открывает двери камеры.— Ниган? — в одной руке уже нож, она медленно подходит к лежащему на койке мужчине, готовая к тому, что придется сделать, если вдруг…. Если вдруг его больше нет. Она подается вперед, осторожно прикасаясь к плечу Нигана, и уже через ткань чувствует лихорадочно горячую кожу. Она касается его лба и торопливо убирает нож. — Черт. Черт. Эй, Ниган! Эй! Слышишь меня?— Это все твои фирменные яйца и дермовый кофе с виски. Хули, думала обойдется без последствий что ли. Вот теперь и расплачивайся, волоча меня на себе.Он проговаривает это через новый приступ кашля, стараясь двигаться, но все тело протестует, — ебать, я хочу на свою… — договорить не получается: кашель забивает горло, и ноги подкашиваются, из-за чего он тянет Энн за собой к полу, заваливаясь на бок на бетонных ступеньках. Будь немного его состояние лучше, осознал бы, что его ведут из подвала на улицу, туда, где не был три года. Но мозги кипят из-за повышенной температуры, раз он готов умолять отвести его обратно к раскладушке, где он ляжет, больше не шевелясь, тратя на это остатки своих сил.— У тебя очень проникновенный взгляд. Я чувствую себя нашкодившей старшеклассницей в кабинете директора, и вот-вот должны прийти мои родители.Рик вздыхает, качая головой, не сводя с нее пронзительного взгляда голубых глаз. Да, он прав. Он не директор, а она не нашкодившая школьница, и уж точно за ней не придут ее родители.— Откуда у тебя ключи? Не помню, чтобы давал их тебе.— Из ящика. Взяла на всякий случай. И, кстати, залезть в твой ?ящик? мог кто угодно — это не прям, чтоб большая тайна. Кто-нибудь мог, например, взять ключи, чтобы совершить самосуд. У твоего решения не так много поклонников.— Я знаю, но мы ведь сейчас говорим о тебе, не обо мне.Если Граймс думает, что его взгляд шерифа заставит ее испытывать чувство вины за содеянное, то он ошибается.— Сиддик сказал, что камера была открыта, когда вы вернулись.— Не буду спорить. Я не помню. Немного торопилась, когда бежала за врачом. Могла забыть закрыть за собой камеру. Черт, Рик! Ты смотришь на меня так, как будто поймал меня на распространении наркоты или попытке организовать побег. Прости, не знаю, что у вас тут хуже. Я не собиралась делать ничего такого из того, что обещала не делать!— Я так и не думал. Я знаю тебя, Энн.?Да, черт с два!?— И я знаю Нигана!?Угу, конечно. Ты знаешь ровно столько, сколько он хочет?.— Я говорил, почему мне не нравится ваше общение. Я предупреждал на его счет. Он умеет манипулировать, влезать под кожу.— Ты на что намекаешь?— Ты представляешь, что могло произойти, пока ты бегала к Сиддику?— Ну. Мы бы обнаружили его где-нибудь посреди лестницы. Возможно он был даже осилил ее, закашляв порог или кого-нибудь, проходящего мимо. Наверное, это и был его коварный план. Перезаражать всех вокруг. Вот это мозги у бывшего Спасителя — чумовой план!— Он мог притворяться, — устало говорит Граймс, потирая переносицу. А Энн вдруг думает: если он так сильно не доверяет Нигану, если до сих пор так ненавидит, что верит в подобную чепуху, то за каким чертом продолжает держать его в камере? Потешить свое самолюбие? Но он не похож на кого-то с настолько прожорливым эго, что его нужно подкармливать таким образом. [Или ты ошибаешься]— Притворяться? Ты серьезно!? Ты же его видел!***— Да, как ты умудряешь быть таким тяжелым? Ну же помоги мне, мудила костлявый***— В гроб кладут краше! Рик, я конечно, не врач, но, наверное, отличу больного человека от того, кто притворяется! Или по-твоему…— Хватит, — стали в его голосе достаточно, чтобы Энн захлопнула рот. Но от злости ей не сидится на месте. Она вскакивает и отходит к окну. ?Раз. Два. Три?.— Если ты ждешь извинений – их не будет. Я сделала то, что посчитала нужным. Забавно, но мне показалось, что ты-то как раз должен будешь меня понять.— Я должен буду сообщить совету. Но я знаю, что они скажут. Вас попросят уйти. Они не смогут доверять…. Я не могу доверять тебе.— Ты же лидер общины. Делай, как считаешь нужным теперь ты. Мы и так собирались уходить. Я говорила. Так что хочешь — сообщай своему совету. Я прошу только об одном. Дай еще неделю. И мы уйдем.Док поработал на славу (ну и лекарства, конечно, исполнили свою роль). Прошло пару часов, и хоть Нигана сложно было назвать первым холостяком на деревне, но выглядел он значительно лучше. Хоть немного выровнялось дыхание, и цвет лица не так напоминает белый холст, покрытый алыми пятнами. ?Кстати, о дыхании?.— Не пизди, шеф. Ты не спишь, — Энн снимает ноги с тумбы и беззастенчиво тыкает мужчину пальцем под ребра (не сильно, но чувствительно). — Дыхание изменилось. Знаешь, я только сейчас поняла, что первый раз за очень долгое время вижу тебя не через решетку. И это так странно. Прям совсем другой человек — как будто немножко симпатичнее. Не тот, что повис мне на мне мертвым грузом, когда я пыталась его поднять, чуть не сломав мою свеженькую, не так давно срощенную ключицу. Ладно, шеф. Поправляйся и все-такое. Я оставляю рядом порно журнальчик, потому что сисястая медсестра тебе не светит, а док не в твоем вкусе.Его кости перестали протестовать, стараясь изо всех сил вывернуться наизнанку. Дышать только все еще было тяжело и веки наливались тяжестью, что казалось открыть их у него не хватит силенок, и они точно продавят в итоге его глазные яблоки, оставляя его слепым навсегда (уж этого он точно не переживает: быть калекой в мире, где слабость недопустима, ему хватает темноты его камеры). Ниган слегка шевелится и морщится то ли от голоса (того самого голоса, что был с лицом Люсиль в его лихорадке), то ли из-за резкой боли, идущей от ребер, куда Энн ткнула пальцем. — Не добила меня в подвале, пока волокла по бетонным ступеням, так решила сейчас? — голос звучит тихо, с гнусавым звуком из-за забитого носа, которым он вынужден шмыгнуть, стараясь втянуть в себя через него воздух. У Нигана все же получается открыть глаза.?Да я блять герой?. Он поворачивает голову на влажной подушке в сторону сидящей Энн.

— Кофе, я так понимаю, уже успел остыть? Или мне надеяться, что я его все же получу? — он помнит только обрывки ее слов, фраз, но про кофе он запомнил, потому что в бреду Люсиль его звала завтракать, ругая, что он медлит, и кофе, который она купила для его (слишком дорогой для их семейного бюджета) вот-вот остынет. И что-то было еще, как будто Энн должна была ему что-то сказать очень важное. Мужчина облизывает губы, приоткрывая их после, чтобы дышать, — Граймс, наверное, на себя руки наложил, раз я не в клетке, — он двинул одной рукой, приподнимая, но звон металла от наручников, что крепко сидели на левом запястье, не дали поднять руку к лицу, вынуждая его пробовать это сделать другой рукой, чтобы смахнуть со лба прилипшие волосы. — Ты мне что-то собиралась сказать. Балаболя, когда только пришла, ты всегда балаболишь, когда нервничаешь, так чего ты собиралась мне сказать? — ему хочется узнать об этом, а не о том, как Энн удалось уговорить Граймса перевести спасителя из камеры в больничную палату в лазарете под присмотр врача и даже потратить на него лекарства, что в нынешние времена слишком цены, чтобы растрачивать впустую. Есть у него какое-то странное предчувствие, что она должна была сказать ему что-то важное.— Да, ничего такого. Спи давай. Доктор Энн уверена, что сон лечит.Должно быть что-то слишком важное. Только ответа так и не получит.Понадобилась неделя, чтобы он окончательно пришел в себя и его вернули обратно в камеру (конвоируя как настоящего заключенного, ведя по дорожкам Александрии в наручниках, которые Рик нацепил на его руки и ноги, соединяя цепью под молчание Нигана, что сорвалось после в бесконечные шутки, сарказм и улыбки со смехом, пока шли по улице, и он наблюдал за тем, как люди, прячась по домам, наблюдали за ним из окон). Ниган отметил, что не помнит и половины из них, а значит довольно много пришло новых за то время, что он сидел в камере. Те, кто не знает его, а если и знают, то из рассказов того же Граймса, который явно нагнал лишней ебаной жути, чтобы боялись, чтобы думали о нем не как о человеке, который не заслуживает остатка своих дней, проведенных в сырой камере подвала. Он не замолкал и на секунду, даже после того, как решетка закрылась за ним, и он остался в подвале один. Чувствуя, как внутри скручивает мышцы из-за злости, с которой пнул пустое ведро, стоящее на пути, когда двинулся в сторону маленького окна над головой, он прокричал точный адрес, по которому Граймсу стоит сходить, а уж он-то подождет, когда тот насладится членами в своей заднице и вернется к Нигану. Он видел Энн последний раз четыре дня назад и теперь недовольно сжимал губы, злясь все больше, потому что девчонка так ему ничего и не сказала, когда у них была минута наедине в комнате, что служила больничной палатой. Потом рядом постоянно был кто-то еще, ебаная охрана, которую к нему приставил Граймс, как будто Ниган был готов перегрызть металл от наручников на руке и ноге, ненавидя все эти дни за то, что он из-за наручников не мог нормально перевернуться, вынужденно лежа постоянно на спине. Он злится все больше, потому что-то злость помогала отключиться от мыслей, что он скучает по Энн. По ее болтовне. По их шуткам. По ощущениям, что с ней он просто человек, которого не охраняют, приковав к кровати (еще бы ошейник надел Граймс с цепью покрепче, чтобы уж наверняка). Потом прошло еще четыре дня после того, как его вернули в камеру, и он просыпался раньше, чем дверь в подвал откроется, и ему принесут завтрак, в ожидании, что в этот раз будет точно Энн: ведь не может она быть до сих пор за воротами, уйдя настолько далеко от общины, чтобы не вернуться обратно за эти несколько дней.Он выдержал после еще два дня, стоя у решетки вечером, потребовав в обед у той рыжей, которую Энн так нахваливала, ругая его придирчивость из-за цвета волос, чтобы она позвала Граймса. Он ждал его весь день, выхаживая от угла в угол, вслушиваясь в голоса, в звук шагов, среди которых мог бы разобрать те, что принадлежали ли бы ковбойским сапогам Рика.

Он пришел, когда уже стемнело. Ниган держал руку на перекладине между решетками, пока шериф спускался по лестнице, подходя ближе к нему.— Где Энн? — без предисловий, приветствий, сарказма с шутками, в которых как-то по-новому старался бы задеть Граймса. Ебал бы он Граймса, ему нужно знать лишь о девчонке, что голосом звучала в его лихорадке, имея лицо его мертвой жены.— Почему я тебе должен о ней говорить? Ты что-то забыл и путаешь, ты всего лишь…— Ебать, Граймс, завали хлебало в своих попытках указать мое место! Где она!? — что-то не хорошее замечает в голубых глазах Рика. Оно сверкнуло, как вспышка молнии на темном небе. Но Ниган не успевает понять, что именно там было. Рик как будто мнется. Опускает голову. Молчит. Ниган отсчитывает секунды до того, как заорет на шерифа, если тот и дальше будет молчать.— Она погибла, Ниган, — он моргает, как тупой баран, который не понял смысла слов, что только услышал, — мне жаль.Ниган хмурится до боли в надбровных дугах, сводя брови у переносицы и продолжает смотреть на Рика, не отводя взгляда. Ему жаль?— Тебе жаль? — он хочет рассмеяться лающим смехом, задрав голову и обнажая зубы. Она погибла. Девчонка, что звучала голосом его прошлого, там, где его любили, где он любил. Где быть мудилой можно было только по выходным и праздникам. Где были спиногрызы, которых он учил уму разуму, а они смотрели на своего тренера всегда с уважением, и для этого ему никого не нужно было ломать, держать в вечном страхе. Девчонка, что обнажила имя Люсиль, делая его тем, кого в этом мире никто не должен был знать. Взгляд его — две темнеющих бездны. А Граймс стоит слишком близко. Он хватает Рика за ворот его серой рубашки и резко тянет на себя, ударяя лицом об решетку. Раз. Два. И вновь. Пользуясь неожиданностью и растерянностью Рика, который через секунды лишь выставляет руки перед собой, пытаясь вырваться из жилистых пальцев Нигана. В воздухе запах крови. Рик ее растирает по лицу, когда Ниган все же отпускает его, ударяя последний раз, кажется, самый сильный, и было слышно, как хрустнули кости в чужом носу.—Ты сука виноват. Все пекся о ней. Ты блять виноват.Виноват только Граймс.Ну уж нет, нет, нет, на себя вину эту повесить он не позволит.[Ты в этом так уверен?]?ДА, БЛЯТЬ!?[Разве?]