ЧАСТЬ 2. THOUSAND TIMES HE HAS FALLEN. THOUSAND TIMES SHE HAS STOOD BY. (1/2)

Очертания решетки размываются в темнеющем свете камеры. Ниган не отводит взгляда от металлических прутьев, сидя на скрипучей раскладушке с тонким матрасом, брошенным поверх нее, спиной к холодной стене, и не замечает того, как у него непроизвольно дергается нога (колено вверх-вниз, чуть отрывая пятку от каменного пола). Света мало (даже в разгар дня, когда солнце стоит в зените, его слишком мало). Свет падает через маленькое окно над его головой в одной из четырех стен (достаточно высоко, даже для его роста слишком высоко, чтобы у него появилась возможность беспрепятственно наблюдать за жизнью, что продолжает идти дальше, пока он сидит в этой темноте, загибаясь от сырости и одиночества). Но он все равно смотрит — цепляется своими тонкими, исхудавшими пальцами за прутья решетки на окошке, тянет себя вверх и чувствует себя каким-то вором, который наслаждается мгновениями чужой жизни. Но делает это редко, потому что всякий раз в итоге его настроение - и без того не слишком хорошее - обращается в гнев, с которым он переворачивает раскладушку, что теперь служит ему кроватью. Пинает ведро, что летит с металлическим лязгом, вынужденный после дышать собственными же испражнениями, что разливаются из опрокинутого ведра, долго не высыхая на каменном, холодном полу. Как же он ненавидит все дерьмо, во что превратилась его жизнь. Ненавидит эту сырую камеру, что стала ему домом. Ненавидит Рика, сука, Граймса, которого не убил — вторая совершенная им ошибка. Ненавидит Шерри, которую принял обратно, когда она предала его в первый раз, убегая с Дауйтом и сестрой — фатальная ошибка. Первая, самая долбоебическая ошибка, которую он только мог совершить. ?Сука. Сука. Сука. Сука. Сука?.Он кричит всегда молча. Орет до срыва голоса только в своей голове, не позволяя никому слышать его, видеть, что его возможно сломать (сломить, заставляя подчиняться). Нет. Нихера. НИКОМУ. Никогда. Он не замечает, как к покачиванию ноги добавляются пальцы на руках, что он сжимает в кулаки. Сколько он уже так сидит? Смотрит перед собой. В очередной день, что наступает. Заканчивается. А он продолжает сидеть. В этой блядской камере, в которой его заперли. В полнейшей тишине, без единого шанса на разговор хоть с кем-нибудь (иногда лишь приходит Рик, в своем самодовольстве смотря на поверженного врага, садится на шаткий стул по ту сторону решетки и начинает рассказывать о том, как же замечательно им живется без него — без чудовища, что повержено, побеждено и спрятано от всех — чудовища, место которому если только в сказках у костра, в страшилках для детей). Ниган улыбается, продолжая сидеть на своей раскладушке, развалившийся при Рике так, будто тот пришел к нему в гости в личные апартаменты, и их не отделяет линия решетки, и Ниган не сидит в сырой камере без света, отрезанный от всего мира (и где-то рядом под рукой его любимая Люсиль, что никогда не покидает своего хозяина, он сейчас сожмет пальцы на ее рукоятке и раскрошит череп ебаному Рику Граймсу, что был обязан сделать в ту ночь, когда впервые увидел этого человека). Он слушает, усмехаясь — только во взгляде сверкает злость, не различимая от темноты, в которую Ниган погружается, отходя дальше от света и не позволяя Граймсу видеть своего лица.— Ты репетируешь?— Что? — Нигану нравится наблюдать за легкой растерянностью на лице Рика. Тот никогда не мог вовремя сдержать эмоции на своем лице, в своих глазах холодного неба. Ниган видел слезы в этих глазах, а вот Рик в глазах Нигана всегда видел только силу. ?И это не изменится?. И он не позволит забыть Рику то, что именно Граймс стоял на коленях перед ним, именно Граймс дал себя отыметь, позволяя унизить перед людьми, что ему верили, доверяли, шли за ним и похрен, как все повернулось — Ниган выйдет из этой клетки. Ниган хмыкает. Сдержанно (намного сдержанней, чем желал бы, ведь ему нравится глумиться над Риком, злить его, раздражать, вынуждая выйти из этого подвала не победителем, хотя он и одолел лидера Спасителей ─ но не в бою ─ может быть именно это мешает ощущать полный вкус победы?).— Тебе нужно стараться лучше, Рикки, — усмешка шире, с ней Ниган подается вперед, позволяя свету упасть на белоснежные зубы, выделяя их на фоне темноты, — если хочешь, чтобы люди поверили, нужно стараться лучше. А так, это лишь пародия и хочу отметить, не самая лучшая.— Что ты несешь, на хрен? — лидер Александрийцев все же не усидел на месте, подорвавшийся со своего шаткого стула, ближе к решетке, — ты тут с ума сходишь?— Только если на пару с тобой, мой дорогой, Рикки, — улыбка все шире, и в отличие от Граймса, Ниган продолжает сидеть на месте, скрипучим голосом намеренно выводя из себя мужчину, что появился на его земле, убил его людей, а после…. ?СУКА!? Ниган склоняет голову к правому плечу и, с каким-то любопытством он теперь рассматривает лидера Александрийцев,

— Тебе никогда не стать мной, Граймс, поэтому засунь свое самодовольство и осознание победы в свой ебучий зад. Ну или попроси сделать это свою шоколадку. В вашей паре эта баба явно имеет яйца покрепче твоих. Вам может по итогу даже понравится. Ну, знаешь, разнообразите вашу скучную еблю под одеялком. Или своего сынка попроси, — Карл ему нравится. Мелкий сученыш, что убил двух его людей, смело (по-глупому) заявившийся в Святилище во имя справедливости, вдруг вызвал в Нигане неподдельное любопытство и даже некое восхищение. Дети. Он среди восхищения ощутил и жажду владеть этим мальчишкой (сделать его своим и сделать так, чтобы тот понял, что в этом мире правит теперь только сила, а не демократия его папашки, который готов был отрубить руку собственному сыну вместо того, чтобы вцепиться в глотку тому, кто приказал это сделать).— Меня твое мнение не интересует! Ты сгниешь в этой камере, Ниган.— Не сомневаюсь, Рикки, — бросает уже в спину Граймсу, соглашаясь то ли с первым, то ли со вторым утверждением. Только вот хрен —хрен он сгниет в этой клетке.Час. Два. Сколько он вот так сидит? Смотрит точно перед собой. Смотрит, как будто за решеткой камеры не темнота, а то, что может разглядеть только он один. Мир. Нога в колене начинает дергаться быстрей, и под отросшей бородой играют желваки на острых (от худобы) скулах. Сколько он вот так сидит? День. Два. Месяц. Или год? Ниган помнит первую зиму. Помнит, как по-собачьи было холодно в этой клетке, и как он кутался в тонкое одеяло, дрожа под ним всем телом. Помнит первые весенние дожди, что потоком воды, бегущей по асфальтированным дорожкам Александрии, стекали по стене через окно, заливая пол в его камере (и он сука не возражал против воды — он возражал против темноты, когда мудачье, что решило о нем вдруг позаботиться, заколотили сраное окно обратно, заставляя его вновь сидеть, как и зимой, без луча солнца). Он помнит лето. Помнит радостные голоса детворы, что перезвоном доносились до него, как будто его и не было рядом, как будто за стенами общины не ходили мертвецы, и жизнь — она действительно там идет дальше. А после были новые холода. И вновь тонкое одеяло (все сука то же). Сколько он так сидит? Год? Два? Кажется, уже пошел третий. А ОН ВСЕ ПЫТАЕТСЯ ПОНЯТЬ. Он все пытается расставить по местам. Он пытается пройтись шаг за шагом по ошибкам, что завели его в дерьмо, из которого он теперь не знает, как же выбраться.***Ниган стоял, подавшись вперед, сложив руки на перила, то поворачивая ладонью вверх правую руку, то разворачивая обратно.Под пальцами свободной руки шрам — рубец, не желающий уходить, как и память о девчонке, которая смотрела в его глаза без страха, с неким вызовом и смелостью. Ребенок, который разбирался во взрывчатке, упорно продолжая ходить в платье с единорогом. Ему иногда кажется, что остался не только шрам на его правой ладони от ножа, который она вонзила, проткнув насквозь руку (и хорошо руку: со шрамом на руке он способен жить, попади она тогда туда, куда метила, он бы захлебнулся кровью на полу возле камеры), но и звон в ушах, что стоял в них после оглушающего выстрела (и вновь: жить со звоном он способен так же, как и со шрамом, а вот с разлетевшимися мозгами по жухлой лесной траве смог бы вряд ли). Почему она его тогда не убила? Ничего личного. Она всего лишь не желала возвращаться назад. И он-то убедился, что она не просто тупой ребенок.Почему же он не приказал дальше преследовать девчонку? Он позволил ей уйти (или в этом он убеждает лишь себя, чтобы унять внутри бушующую злость — но он точно помнит собственный же смех, которым провожал девчонку, упав на спину, и разразившийся им, пока ее миниатюрная фигура скрывалась среди деревьев).Саймон подошел тихо, вставая рядом с лидером Спасителей. Мужчина зажимал зубами сигарету, подкуривая ее.— С южным блокпостом пропала связь, — Ниган остается спокойным, не отводит пальцев от своей второй руки, как если бы его застали за чем-то личным, только чуть поворачивает голову в сторону своего заместителя.— Давно?— Вот уже как несколько часов. Я направил туда людей, что были поблизости, чтоб проверили.— Хорошо.— Наши разведчики видели поблизости новую группу. Вроде не одичалые, чистые. Человек десять-двенадцать, может больше.— Думаешь, осели где-то поблизости?— Нужно проверить.— Займись этим и доложи, что станет известно про тишину на блокпосте, — он надавливает пальцами сильней на шрам на своей ладони и слегка морщится от неприятной боли. Ниган не скажет, что ему не нравится отсутствие связи с блокпостом и то, что это как-то неожиданно совпало с появлением новой группы людей на территории, что принадлежит ему. Саймон это и сам должен понимать. Ниган не скажет, что будет, если ответа с блокпоста нет только потому, что дежурный на нем заснул или вышел поссать в тот момент, когда с ними выходили на связь. Его люди не совершают таких ошибок.***А вот он, кажется — да, совершает.?Сука. Сука. Сука. Сука. Сука. СУКА!?Он удерживает себя на месте. Удерживает себя от желания подорваться на ноги и вновь разбить об стену костяшки своих кулаков. Ниган уяснил с первого раза, что сломанные конечности ему будут вправлять без даже подобия осторожности, причиняя боль по максимуму (и все за какого-то ебаного азиата, которому он проломил череп на той поляне; одного ебаного азиата, когда Рик и его праведная компания святош и охотников за справедливостью убила сорок человек Нигана). Ниган уяснил с первого раза, что в живых его держать желает лишь Рик, а для всех остальных он совершенно не желанный гость в стенах Александрии, и если он загнется в своей камере от простуды или же от заражения крови, всем на это будет плевать. Никто не придет к нему. Никто не принесет горячего чая, чтобы ему стало легче. Никто не перевяжет ему руки, смывая с костяшек кровь. Все это закончилось. Все это осталось в Святилище, где на него боялись смотреть. Ниган кривит губы в злой улыбке: здесь на него тоже боятся смотреть, даже, несмотря на то, что он в клетке, его боятся. Он видит это в каждом, кто приходит к нему, чтобы принести еды или вынести за ним дерьмо — только здесь он нихрена сделать не может: он не может поставить на колени. И Ниган сжимает пальцы в кулаки еще сильней, чувствуя боль при этом. Чувствуя боль от усталости во всем теле из-за отсутствия физических нагрузок. Он не привык сидеть вот так: в тишине, без дела, в молчании, без внимания. Он пытается двигаться, но камера слишком мала, чтобы восполнить хоть часть того движения, что у него было раньше, и он изо дня в день устает все сильней, как будто не спит днями и ночами, а идет сквозь лес, сражаясь за свою жизнь с полчищем мертвецов, из последних сил замахиваясь своей любимой Люсиль и раскраивая очередной череп. Пальцы на руках разжимаются, и взгляд (Ниган почти готов признать, что взгляд выдает все его бессилие) цепляется за белесый рубец на правой ладони. Почему он не убил ту девчонку? Слабость. С ней он проявил первую слабость. От нее пошли дальнейшие трещины (как в день смерти Люсиль).***— Падла! Я вас впустил обратно! ПРОСТИЛ! — он рычал через зубы яростно, вырываясь из цепких рук, что держали его прижатым к земле. Он задрал голову так, чтобы видеть женщину, которую подпустил к себе достаточно близко, чтобы теперь чувствовать, как злость внутри него кипит с большим желанием, — Я СПАС ТВОЮ СЕСТРУ, КОГДА ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ СДОХНУТЬ ЕЩЕ ДО ВСТРЕЧИ СО МНОЙ! — Шерри — это была она — та, что сидела у него на коленях и нашептывала о своей верности (о его силе и слабости, никчемности Дуайта, что пытался — Ниган должен отдать должное — пытался вести за собой людей, сохраняя им жизнь, но кому-то просто не дано быть лидером, и Дуйат как раз из этой категории, а вот Шерри…). Ниган выдохнул воздух из легких вместе с потоком мата, что рвался из него, не прекращаясь. Трещины. Вот что это. Шерри сумела их в нем разглядеть. Пропустила в них свои пальцы, играючи и умеючи отводя внимание Нигана от того, что она затевает, а после привела туда, где может избавиться от него навсегда.— Мы договорились? — голос Шерри над его головой звучит кратко, она всеми силами старается играть роль того, кто по силе не уступит Нигану, которого только ей удалось сбросить с его трона, занимая его место, — он твой: ты обещаешь, что войны не будет. Вы живете сами по себе, как и мы. Вы не суетесь на нашу землю, мы - на вашу, — Ниган рычит, вновь бросая злые ругательства, слушая эту еботню под названием ?мирный договор?. Его голова в обмен на что? На мир. На жизнь десятков людей (жизнь тех людей, что передохнут без него; жизнь тех людей, что передерутся за власть). Шерри наивно полагает, что удержит эту власть. Как же Нигану хочется увидеть, что будет дальше, будет с ней, где будет она, когда ее мифическое будущее развалиться у нее же на глазах.*** [Ты проиграл.]?Нет. НЕТ!? Он не проигрывает. Он никогда не проигрывает. Это лишь партия, в которой он потерпел поражение, но не вся игра. Его желваки играют от злости, пока взгляд блуждает по темноте камеры. Он мог этого избежать. Он должен был это предвидеть. Он обязан наконец суметь найти ответ на вопрос: а почему же он не убил. И нет — не девчонку, что дважды по сути покушалась на его жизнь, но оба раза оставляла дело не законченным (потому что ?она ж ебаный ребенок?). Он должен был убить Граймса. Там. На поляне. Не того хренового азиата. Граймс может думать сколько угодно, что тогда все решила сраная считалочка, когда Люсиль остановилась на последнем счете, упираясь в лицо узкоглазого мальчишки. ?Н-И-Х-У-Я?. Ниган тогда разыгрывал спектакль. Отличную постановку, которую он выстроил собственными руками (своими мозгами), и первое действие началось в ту секунду, когда Рик со своей группой были вынуждены покинуть Александрию, пробираясь через лес по тем тропам, что вели его и его людей к поляне, на которой после и должна была разыграться кульминация, оповещая зрителей об исходе всего действия. Ниган разыгрывал спектакль, заставляя тупых баранов стоять перед ним на коленях и трястись от страха. Они зря считали, что могут выйти из этой игры без жертв; они зря надеялись, что он простит жизни, которые Рик без зазрения совести отнял, убивая спящих, убивая женщин. Он играл — мысленно просчитав каждый свой ход — каждый счет той считалочки, которую выбрал, чтобы последнее слово обрушилось не на самого Граймса или его сына, не на беременную бабу, которая вдруг оказалась женой сраного корейца — ?или кем тот мальчишка был?? Откуда ж он это мог знать, откуда он мог знать, что отнимает у будущего ребенка отца. Но и Рик не думал, когда убивал вот так же, отнимая у кого-то отца, сына или мужа). Ниган просчитал каждый миг, чтобы его Люсиль указала на одного из оставшихся мужчин в той группе, но никак не на женщин, что стояли в том ряду среди приговоренных к смерти. Он обязан был тогда прочитать по поганым глазам Граймса, что тот, даже несмотря на сопли, которые распустил, не сломлен до конца. Ниган должен был тогда забыть о своем нежелании убивать людей (обходясь лишь малой кровью, ведь люди важны; люди — единственный расходный материл в нынешнее время, что дороже всего остального) и убить всех. ВСЕХ. Всю их ебаную группу, что была перед ним, а после притащить их трупы под ворота Александрии и дать максимум полчаса оставшимся живым за теми воротами на осмысление случившегося.. Но он пожалел. ОН ПОЖАЛЕЛ ГРАЙМСА. Он не позволил ему увидеть смерть его сына, отнимая взамен этого жизнь всего одного человека, и это он — ОН МОНСТР? Он хотел взять то, что было его. Его земля: значит все, что находится на ней — ЕГО. Он хотел сломать, но не устраивая массовые убийства, а после Ниган забрал то, что Граймс забрал у него, когда обчистил блокпост, убивая людей — и ЭТО ОН МОНСТР? Когда ебаный Граймс — убийца и вор. Ебаный Граймс, что вместо необходимости подчиниться (ДОГОВОРИТЬСЯ — Ниган бы и на это пошел), решил устроить войну. Ебаный Граймс, что даже в ней не пожелал играть честно. Ему нужно было по итогу сдержать лишь одно свое обещание — одно блядь, — но даже в этом он не сумел дойти до конца. Он должен был убить Нигана, а не запирать того в клетке. Пусть Ниган и не хотел сдыхать, ему хочется жить, все еще слишком сильно хочется жить — но не в блядской клетке — он ведь зверь, он лев, а не псина, которую можно держать на короткой цепи возле ее будки. Рик, сука, Граймс — его фатальная ошибка. Не девчонка, что спрыгнула на него как кошка с дерева, второй раз за стуки застав Нигана врасплох, а он вместо того, чтобы загнать ее в угол, приказал отступить (а ведь ее следы были небрежны, и ее силы были не бесконечны). Не Шерри с Дуайтом, чью рожу он прижигал утюгом, оставляя на память уродское лицо, что навсегда будет напоминанием о том, что ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ НИГАНУ, ТРОГАТЬ НЕЛЬЗЯ. Именно Граймс. Ведь если бы он тогда убил — убил не только шерифа, а всех — у Шерри еще долго не было бы возможности найти сильных союзников, которые пожелали бы встать против Нигана. Шерри бы еще не один день, месяц и год сосала бы его член, очень старательно показывая, как же она ему верна и предана. И не было бы тогда клетки. Не было бы заточения. Не было бы тишины. И молчания. Не было бы боли во всем теле, потому что из-за невозможности двигаться, он ощущает слабость в каждой мышце. Не было бы холода. Не было бы постоянного чувства голода и скудной еды, которой его кормят (если это вообще возможно назвать едой) — лучше бы его просто морили бы голодом без тех крох, что ему приносят.Как же сильно ему хочется сорваться. Заорать. Заорать, требуя Рика остановиться, когда он в очередной раз встает со своего шаткого стула и уходит. Заорать, требуя у того остановиться и вернуться. Ответить. Сука. Ответить. Сдержать слово. Свою угрозу, что шериф бросал Нигану еще на поляне в ту минуту, что была после того, как лидер Спасителей вложил в руки лидера Александрии (в руки отца) топор, прочертил линию на руке его сына и потребовал выбирать: рука мальчишки или еще одна жизнь, которую Ниган тогда был готов забрать Он испытывал блядского Рика, и тот ведь замахнулся: для того жизнь каждого оказалась важней будущей жизни собственного сына, который и без отнятой руки уже был убогим инвалидом с одним глазом (как Рик предполагал, будет выживать его сын с одной рукой — для Нигана так и осталось тайной). Нигану хотелось орать (наконец-то поорать так, чтобы севший голос был охрипшим именно из-за крика, матов, его ругани, но никак не из-за постоянного молчания и тишины, которая конечно же не даст никаких ему ответов и не особо сильно желает говорить с главой — бывшим уже главой — Спасителей. ?Нет, нихуя, можно запереть меня в клетке, но ни одна тварь из тех, кто остался в Святилище, не посмеет считать меня кем-то еще, кроме как их лидера?. И сколько у него еще осталось сил сдерживать этот вопль? Чертов вопрос — требование — желание спросить с Рика то, что было ему когда-то обещано (пусть Ниган все еще не готов умереть — не готов, но безумие хуже смерти).Стучаться в ворота не пришлось. Как и кричать. Или привлекать к себе внимание. ?Ишь какие глазастые?. Но то, что за периметром следят – хорошо. ?У нас только совсем нет времени на хвалебные оды?. Энн задумчиво смотрит на предупредительную стрелу, воткнувшуюся у ее ног. Вот она с луком так и не навострилась управляться. То есть худо-бедно тетиву натянет, иногда попадает. Иногда в цель.– Эй! Мы пришли с миром, – она поднимает руки, остальные поднимают руки вслед за ней. Ну кроме Микки, лежащего в прицепе. Пацану сейчас не до этого. И Энджи колеблется несколько секунд, а затем с недовольным вздохом поднимает руки (перестав терзать топор в кобуре). – С нами еще один. Он в прицепе, без сознания.– Кто вы такие? Что вам нужно??Шоколада, блять?.– В прицепе тоже ребенок? – ?начинается в колхозе утро. Ладно, ребенок, так ребенок. Может у нее зрение паршивое?. Рядом с недружелюбным типом с луком появляется чуть более дружелюбного типа женщина. Но оба Энн незнакомы. Впрочем, за то время, что она в последний раз видела Александрийцев, многое могло измениться. Повезло еще, что смогла найти их поселение. И хочется верить, что не зря.– Мне нужен ваш главный. Рик. Позовите его.Неуверенное переглядывание и перешептывание. ?Да, черт вас всех дери, нет у меня времени на ваше потягивания кота за бантик!?– Он меня знает! Скажите, что это Энн и … Танцующие, – последнее слово прячется под коротким смешком. Та случайно оброненная сыном Шерифа фраза все-таки прижилась.***– Ого! Ты словно…танцевала! – Карл, не скрывая детского восторга, во все глаза таращится на устало растянувшуюся на траве Энн. Грудная клетка, кажется, сейчас взорвется от того, как колотится сердце, но девушка и не скрывает довольную улыбку.– Ну да, пацан, – Крис похлопывает мальчика по плечу, хотя его отец все еще смотрит на них с подозрением. – Она у нас такая. Танцующая с мертвыми.??Танцующие с мертвыми?. Ну, зашибись. Теперь и у нашей группы есть идиотское название?.***– Привет, Энн. Рад видеть, что вы все живы.За то время (?Года два? Два с половиной? Или больше? Паршиво без часов. Календарики я постоянно где-то теряю?), что они не виделись, шериф Рик Граймс не сильно изменился. Разве что бородой оброс, да морщины на загорелом лице стали глубже. И, пожалуй, чуть выцвели голубые глаза. Но улыбается искренне, и хватка у него крепкая, когда Энн протягивает для рукопожатия здоровую руку.– Да-да. Бла-бла-бла. Я тоже рада и все такое. Прости, Рик, нет времени на вежливость. Нам нужна твоя помощь, – Энн торопливо ведет его за собой к прицепу колымаги (которую Крис сумел завести каким-то реально долбаным чудом), где лежит Микки (и в сознание он приходить что-то не торопится). – Он заболел. Нет, его не укусили. И это вряд ли что-то заразное. Черт. Да я не знаю! Я не врач! Но кажется…– Я боюсь, что это аппендицит, – подает голос Энджи и с надеждой заглядывает шерифу в глаза. У Анджелы железные яйца, она ловко управляется с топор, она сильная личность во всех, мать его, смыслах. Порой Энн кажется, что она зубами может многотонный грузовик за трос тащить. Но у всех людей есть слабое место. Даже у самых стойких. У Энджи – это ее сын. – Ему не вырезали аппендикс. Симптомы похожи. Пожалуйста, скажи, что у вас есть врач.– Энн, можно тебя на секунду?Бекки мягко подхватывает Анджелу под локоть и отводит ее в сторону. Энн же не дает шерифу и слова сказать, перехватывая инициативу. Пацану нужна операция. ?Если они не успеют… Если он…?.– Рик, мы отработаем. Но ему срочно нужен врач! Сейчас! Он же ребенок! Мы вообще можем за воротами подождать. Только пусти Энджи с ним!– Ты помнишь, – он как будто ее не слышит, он как будто говорит сам с собой. ?Да что с тобой!?? – когда-то мне тоже нужна была ваша помощь. И что ты тогда сказала?***– Спасители? – она усмехается. Воспоминания о времени, проведенном в Святилище, воспринимаются как некий забавный, в чем-то полезный опыт. Черт, да они бы даже могли сработаться, не будь кто-то так помешан на контроле. – Слышала. Видела. Имела, так сказать, честь познакомиться лично. Не советую с ними связываться. Знаешь, иногда чтобы не пахнуть, просто не нужно валяться в дерьме. И их главный – опасный мужик. Умный. Забей-ка ты лучше.– У нас нет выбора, – шериф качает головой, но Энн ему не верит. Так уж действительно у Александрийцев нет выбора? Или они просто привыкли слепо идти за своим лидером, лишний раз не напрягая мозги. ?Ну и чем вы тогда отличаетесь от Спасителей?? – Мы договорились с другой общиной. Мы избавим их от Спасителей, а они…– Не надо, Рик. Серьезно, меня не интересуют подробности твоих договоренностей. Хочешь рисковать своими людьми? Да, пожалуйста. Мамка я тебе что ль, чтобы отговаривать?– Мы можем поделиться припасами, которые получим от той общины. Оружием. Что вам нужно??Так вот какое мы впечатление производим? Профессиональных убийц без каких-либо принципов? Мило. Охереть, как мило.? Впрочем, возможно в загвазданной кишками и дурно воняющей кровищей мертвецов одежде они действительно выглядят как люди, которым нечего терять. ?Ну да. И поэтому нам типа все равно кого убивать??– Что нам нужно – мы находим сами. Или обмениваем за работу.– Так считай, что это работа.– Нет, Рик. Это не работа. Ты просишь пойти убивать людей ради каких-то других людей. Мы не лезем в дела живых. Все эти ваши тупые мужские войнушки меня…НАС не ебут. Мы не сражаемся с живыми. Мы сражаемся с мертвыми, – она точь-в-точь повторяет слова, которые когда-то сказал ей Крис. Ей нравится это скромная философия их маленького, сплоченного отряда. Не хватает герба и флага, на котором будет вышит этот девиз. Но эта идея дает им цель. А цель помогает жить, а не тупо выживать.– Ты говоришь за всех членов своей группы?Черт его знает, в какой момент Энн вдруг стала…ну, не то, чтобы лидером, скорее той, которая принимает ответственные решения. ?Демократическая диктатура? Или как это еще обозвать?? Почему они верят ей? Почему идут за ней? ?Да, хер его знает?. Может, потому что она пожертвовала собой, когда их нашли Спасители? Или потому что нашла их вновь? Она не знает. Не задумывается, как так вышло. Энн знает лишь то, что эти люди – наиболее близкий к слову ?семья? эквивалент. Да, они ее семья – пусть вслух и не говорит. И она защищает свою семью.– Да, Рик. Как и ты. Но я-то уверена в том, чего хотят мои люди. А ты?***– Помню, – Энн поднимает взгляд на шерифа. Смотрит в его глаза пристально. Возможно она все-таки ошиблась. Возможно Граймс изменился сильнее, чем она думала. Тот Рик, которого она запомнила, не отказал бы в помощи ребенку. – Ты просил меня забрать жизнь. Я прошу спасти. Есть разница. Ну и хер ли ты ухмыляешься? – а шериф уже не просто ухмыляется, он откровенно лыбится и едва ли не смеется. ?Все мы – выжившие – чокнутые придурки?.– Прости. Мне нужно было удостовериться, что ты и твои принципы не изменились. Время меняет людей.– Ну ты и мудак, – почти с восхищением выдыхает девушка, подавая рукой знак своим, что все в порядке. Черт, не ожидала она, что шериф устроит ей проверку. Наверное, это даже к лучшему. Наивность в новом мире стоит жизней.– Пойдем. У нас есть лекарства, хороший врач. Потом и тебя осмотрит. Ты выглядишь так, словно с дерева свалилась.– Угадал.***– Видишь что-нибудь? – кричит Паоло, и Энн не сдерживается от того, чтобы закатить глаза так сильно, как может. ?Почему, блять, действительно и не поорать в лесу? Ну кто тут еще услышит кроме меня, мертвых и так далее?? И все-таки – да. Видит. С направлением она действительно угадала. Если повезет с дорогой, то где-то через час они доберутся до Александрии. Главное, чтобы у них врач был. ?И чтобы пацан пережил эти два часа?.– Энн, все в порядке?– Да, еб твою мать, Паоло, – сквозь зубы ругается Энн, начиная спускаться. И все же отвечает мужчине, а то еще вздумает наверх забраться – ?снимай его потом с дерева?. – Спуска…Ветка, до этого казавшейся прочной для того, чтобы выдержать двух Энн, неожиданно обламывается с подлым треском. Паника накрывает так же быстро, как когда-то в первый день конца прошлого мира – когда тебя несет вместе с толпой перепуганных людей, которые не понимают, что происходит, почему все орут, зачем и куда собственно бегут. Хрясь. Она успевает зацепиться за ветку, чтобы чуть замедлить падение, но пальцы соскальзывают. Хрясь. Повезло, едва глаз веткой не выбивало – лишь прочертило длинную царапину вдоль виска. Хрясь. Снизу раздается обеспокоенный шум. Хрясь. От боли в ключице на пару секунд темнеет в глазах. Кажется, хрустнули не только ветки, но и кость. Хрясь. Хрясь. Бац. Последний был ощутимо смягчен кинутыми на землю одеялами и мешками. Но бок отбила знатно, не слишком удачно сгруппировавшись при приземлении. Она хватает ртом воздух, пока Крис оперативно достает полевую аптечку. Хочется посмеяться и предложить замотать ее в пузырчатую пленку, когда ей в следующий раз вздумается забраться на дерево.– Я нашла.***– Не знал, что ты куришь, – шепотом говорит шериф, как можно деликатнее вторгнувшийся в ее личное пространство. Он подсел к Энн на крыльцо еще пять минут назад, но позволил спокойно докурить сигарету и понаблюдать за закатом. Почему-то за крепкими (наверное), надежными (возможно) стенами закат кажется ей не таким красивым, как на открытой местности. Как будто чего-то не хватает. ?Угу. Криков, например, бедолаги, которого жрут заживо?.– Я и не курю, когда нечего курить. Не курила с тех пор, как…. Как все это началось. Как-то не до поиска сигарет было. Теперь голова кружится. Зато от руки отвлекает, – она кивает на перебинтованное, зафиксированное предплечье.– Болит?– Адским пламенем. Но жить буду.– А как мальчик?– Лучше. Спит. Вовремя успели. Док сказал, что еще немного, и аппендикс бы разорвался. Повезло.Сидят. Молчат. Разговор на отвлеченные темы не клеится. Энн-то в целом обычно не прочь потрепаться. Но со своими. С незнакомцами обычно приходится болтать по делу или чтобы задницу свою спасти. Граймс – он как-то и не туда, и не сюда. Другом она его назвать не может, но и совершенно незнакомым человеком тоже. Да и устала она, откровенно говоря. И еще ей кажется, что Рик тоже не просто ради пустого трепа подсел. Можно подумать, что у лидера Александрийцев других дел нет, как с ней сидеть.– Насчет Спасителей…– Вот опять ты за свое? Мне так придется снова сигарету выпрашивать. Давай считать, что я расплатилась за отказ сломанной ключицей. Достаточно?– Я не об этом, – мягкая улыбка почему-то напоминает ей об улыбке другого мужчины. Другая улыбка, другие глаза, другие интонации. А вот напоминает и все тут. Да что тут удивительного, раз речь о Спасителях пошла. – Хотел сказать, что мы все же сумели разобраться с ними. С потерями…. Он убил Гленна. Помнишь его? – голос на секунде становится сухим, скрипучим. Граймс мотает головой, отгоняя от себя воспоминания. – Но мы смогли. Спасители больше никому не причинят вреда. Ниган – их лидер – больше никому не навредит.– Мертв? – [почему у тебя дрогнул голос, котенок?] Энн не поворачивает головы к Рику. Наверное, не хочет, чтобы он в них что-то умудрился разглядеть. Сожаление? Ей, правда, жаль, что этого вечно скалящегося мудилы в кожанке больше нет? Вот его? Того, кто с душой прошелся битой по руке Паоло? Да так, что она до сих пор слушается его паршиво. Да. ?У него хоть чувство юмора было. Своеобразное?.– Нет. Он здесь. Заперт.– Че? – а тут уже Энн не выдерживает, повернувшись к Рику. Наверное, ей послышалось. Наверное, показалось. Она, конечно, догадывалась, что моральные принципы шерифа чудны, но чтоб до такой степени?– Он служит примером, что мир может измениться. Если мы хотим сделать его пригодным для будущего поколения, мы не должны жить по принципу: око за око. Думаешь, я не прав? Я же знаю, что со мной мало, кто согласен. Они думают, что я должен был его казнить.– Я думаю, что мое мнение не имеет значения. Я могу его увидеть?А чтобы сделала она? Чтобы сделала Энн, если бы Ниган не покалечил, а убил Паоло? Чтобы сделала она, оказавшись на месте Граймса? Заперла? Отдала бы на самосуд? Убила? Милосердно отпустила бы? [Ты знаешь ответ на свой вопрос, котенок] ?Да?. Если бы он убил кого-то из ее группы, из ее семьи, она бы не простила. Не отпустила, не заперла. Она убила бы. Сама. И эта мысль ее уже и не пугает. Пугает сама холодная расчетливость мысли.– Зачем?– Я девочка. Я любопытная. Ну или чтоб повод был менее тупой, могу таскать ему еду. Вы ж его не солнечными лучиками кормите? Одной рукой управлюсь. Надо же как-то отрабатывать гостеприимство.– Я не прошу вас ничего отрабатывать. Как и не прошу уходить, когда поправится мальчик и ты.– Я знаю, Рик, что не попросишь. Поэтому и предлагаю сама.– Oheret’, – шепотом ругается Энн, спускаясь вниз. ?Твою мать, действительно тюремная камера. У всех в этом мире мозги набекрень. Абсолютно, блять, у всех. У тех, кто разыгрывает карту злодея. У тех, над чьей башкой другие чуть ли не нимб видят. У всех, блять. А у меня трижды набекрень, раз вызвалась?. Обстановка в подвале, где находится камера ее бывшего ?работодателя?, не слишком располагает к оптимистичному настрою. Побольше, конечно, каморки, в которой она сидела в Святилище. И тем не менее. Это тюремная камера. Решетка, все такое. Кажется, убить его было бы милосерднее. Но мистер Сверкающая бляха видимо уверен, что таким макаром он показывает людям пример. ?Окей. Допустим. Это не мой монастырь?. Сидящий в клетке – иначе и не скажешь – человек смотрится в ней дико. Примерно так же в зоопарке выглядит медведь, запертый в четырех стенах. Или лев. Кажется, что ты в безопасности? Ну попробуй – сунь руку. ?И он вот так два с хреном года?? Человек сидит в углу. В тени. То ли спит, то ли дремлет, то ли притворяется, не желая разговаривать. ?Херово. Чтоб он да молчал?. Энн привлекает к себе внимание деликатным покашливанием и чуть менее деликатным грохотом подноса, который опускает на пол. Когда распрямляется, в глазах опять дискотека. Здоровая рука невольно потирает плечо, ощупывает перевязь, хотя забинтовали ее на славу. Любое движение – неважно какое – вызывает боль в сломанной ключице, которая довольно живенько отдает прямо в виски. Надо было, конечно, все же взять у дока обезболивающее, но ей не хотелось быть в долгах больше, чем есть. А ее порцию обезбола лучше пусть пацану отдадут. Ему они пригодятся, как очухается. Полостные операции – это вам не хухры-мухры.– Привет, шеф. Давно не виделись.

– Как рука? – поворот головы. Хоть какая-то реакция. Энн подходит ближе к прутьям. Брови невольно вскидываются вверх. Она даже присвистывает, не сдерживаясь. ?Это ж как надо было постараться, чтоб сбить с него весь лоск? Черт. Он вообще ест? Худющий – вон об скулу порезаться можно. Заросший как леший?. Не знай она, что перед ней тот самый Святой Ниган, вряд ли бы признала сразу. ?Вспомнит или нет?? И почему вдруг ей интересно, помнит ли Ниган девчонку, которая поранила его? Девчонку, которую бросилась на него с дерева, как взбесившаяся кошка? Не просто интересно, а даже…. Важно? Казалось бы, какая ей разница. Ну сколько там людей было в Святилище? Она разве первая и последняя, кто сбежал? И почему вообще так важно, чтобы он ее вспомнил? Сколько времени прошло с той встречи в лесу?– Твою мать. Ты выглядишь дерьмово, шеф. Серьезно. Никогда не думала, что скажу это, но ты выглядишь хуже меня. А внешний вид никогда не был для меня в прерогативе. Я присяду, не против? Башка звенит, – она продолжает тараторить, подтаскивая ближе к клетке стул и усаживая на него отбитый зад. Болит ?абсолютно на хер все?. Но это лучше, чем быть по ту сторону железных прутьев. Хотя…и, наверное, это довольно внезапная мысль, она рада, что Ниган жив. Забавно, конечно, но из всех людей, населяющих Александрию, Энн с уверенностью может сказать, что верит только ему.Он не шелохнулся, когда дверь, ведущая на улицу, открылась, впуская в подвал, где была его камера, человека. Ничего нового. Сейчас полупустой поднос с подобием еды опустится на пол, и он вновь останется один. Ведь вошедший не был Граймсом, а значит сегодня Ниган освобожден от самодовольства шерифа, с его плохой игрой. Ниган сидит в углу. Опять в самом темном углу, чтобы в темноте был виден лишь его силуэт, создавая иллюзию (может только для самого себя), что его в этой клетке нет, и эта иллюзия оживет, если и тот, кто пришел принести ему еды, его не заметит, видя перед собой только пустую клетку. Ниган уже даже не пытается заговорить (пытался первые полгода, месяцев семь или восемь, а может и весь первый год: он ерничал, шутил, подначивал, заставлял выбегать из этого подвала со слезами особо нежных и ранимых; он даже предлагал ему передернуть или отсосать, понимая, что, конечно же, этого ничего не будет, но хули не спросить, когда так сильно хочется трахаться). Но теперь он все это проделывает только в те дни, когда у него особенно хреновое настроение, а мысли становятся все безумней, доводя его до потребности перегрызть себе вены или разбить голову об стену, чтобы уже просто сдохнуть. Вот тогда он цепляется за вошедшего к нему человека и напоминает именно себе, кто он есть. Что даже сидя в клетке, он все еще остается Ниганом. Сильным. Несломленным. И он не сразу понимает, что сегодня именно его внимание пытаются привлечь. Хмурится при легком покашливании. Поджимает губы, когда поднос на пол опускается с шумом и хочется гаркнуть, чтобы тупая курица была осторожней с его едой, ведь он замечает, как кренится в бок поднос и то, что было на нем, могло упасть: тогда бы он остался без своего ужина. Скудного, но все же ужина и воды (там была вода, а если иногда он позволяет себе не есть, воду он всегда выпивает всю).А после он слышит голос. Он слышит именно голос, зацикливаясь на нем, а не на том, что к нему вообще решились обратиться. Голос девчонки, что оставила о себе память, и с ним он ощущает, как заныл белесый рубец на правой ладони (он даже не понимает, как непроизвольно сжал руку). Ее ведь не может быть здесь — вот она последняя грань, раз он из десятков людей в своей жизни, вспомнил ее, заставляя именно Энн прийти к нему в его безумии. ЕЕ. А не Люсиль. Видимо, вина перед женой слишком еще внутри сильна (слишком въелась в душу), раз не может представить ее (свою любимую женщину — единственную им любимую женщину). Но, даже если это и так… даже если это лишь его безумие. ?Черт. ЧЕРТ. ЧЕРТ?.— Ребеоооонок! — он тянет это радостно. Он тянет это без фальши в интонации некого счастья, которое его вдруг начинает переполнять (даже если там и нет никого — даже если все, дальше уже ничего не будет, и он станет тем психом, которому действительно место лишь в клетке), — только не говори мне, что ты вдруг прониклась проникновенными речами бравого шерифа, возжелав нести мир в этой дерьмовой пародии на жизнь, — он щурится, вглядываясь в темноту, в лицо девчонки (а она повзрослела — он это почему-то отмечает сразу же, пусть все еще и не кажется устрашающей силой, которая может повалить взрослого мужика, а после забить его камнем до состояния отбивной). Ниган спускает ноги на пол, встает медленно, тяжело, отталкивая себя руками от края раскладушки. И он улыбается, — А где твое платье с единорогом? — ближе к решетке, чтобы разглядеть лучше (а может и дотянуться, дотронуться, чтобы проверить, что там живой человек, а не призрак из его прошлого: один из первых, что его посетят). Он замирает у самой решетки и смотрит очень внимательно (все еще сверху вниз — и, слава богу, что все еще, хватает, что кости торчат так сильно, как, будто перед Энн не человек, а восставший мертвец, только без кожи).Почти 2 года, если ей память не отказывает. Без отцовских часов и вечно теряющихся календарей сложно следить за течением временем. Понятно лишь то, что оно бежит гораздо быстрее. Что было с ним все это время? Просто сидел в камере? ?И все? Серьезно? И все!?? Она выживала, она дралась, сражалась. Выжила. Была здесь, была там, была тут. Она убивала, она выживала. А для Нигана все свелось к четырем стенам, стальным прутьям и маленькому окошку, находящемуся высоко над землей. При всей ее порой убийственной честности чувство такта порой Энн знакомо. Почему оно срабатывает с ним? Даже когда рядом нет верных людей и зловещей биты? Да, черт его знает. Возможно потому что Энн сама слишком хорошо знает, что такое быть запертым в клетке. Как показывает практика быть запертым в реальной клетке гораздо и ощутимее больнее, чем быть запертым в клетке метафорической. Ну и что его спросить: чем занимался, пока не виделись? И скольких с ранимой и нежной душой ты довел до слез своими комментариями?— Шеееееф, – в тон ему тянет девушка. Придумывать не приходится. Как и импровизировать. Она вообще не чувствует проблем в поддержании диалога, хотя еще вчера вечером чувствовала себя некомфортно в подобной ситуации с Граймсом. Они тоже поверхностно знакомы, они тоже давно не виделись. Но с шерифом — человеком, которой ничего плохого ей не сделал, а сейчас и вовсе спас жизнь близкому — ей сложно было найти тему для обсуждения. Возможно ли, что сейчас ее расслабляют решетки камеры? Вряд ли. Она не особо следила за языком и в их последние встречи, когда Ниган был на коне в своем Святилище. Может дело в том, что он не скрывал кто он за сверкающей бляхой и здоровенной пушкой в кобуре? Или в манере общаться и сводить все к генитальным шуткам? В конце концов Энн всегда импонировали фрейдистские теории. Что такого в том, чтобы сводить все к сексу, если вообще-то благодаря последнему и появляется в мире новый человек.— Я не мессия и не пророк, чтобы что-то нести в этот мир. В Александрии ничего личного — только бизнес. Здесь хороший врач, — она кивает на спеленатую руку и едва заметно прикусывает губу, потому что на автомате дернула правым плечом. А опять-таки любое движение сопровождается… ?сука…..как же больно!? Она не в первый раз травмируется, по идее уже должна была привыкнуть к подобного рода боли, но сломанная ключица умудряется ее поражать. — Прости, шеф, но дарованный тебе единорог пошел на перевязочный и прочие материалы. Не пережил той гонки по лесам. Хотя знаешь, твое идиотское пожелание видеть меня в девчачьих шмотках во многом помогло. Для фильтрации воды – огонь.***— Энн, с каких пор ты носишь платья? — выпаливает Крис, даже не отрываясь от поедания чего-то очень сильного пережаренного. Он спрашивает так, словно они не виделись не пару месяцев, а минут десять, в течение которых Энн вдруг успела переодеться в дурацкое (порядком уже изорванное) платье с единорогом (впрочем, последний выглядит все равно лучшее ее).— А почему бы и нет, — она отвечает с коротким, нервным смешком, устало заваливаясь на колени. ?Нашла? . И тут они все оживают. Бросают в сторону импровизированные тарелки, роняют чашки (и в воздухе пахнет отваром из шиповника). Они бегут к ней, падают рядом. Они обнимают. Почти буквально погребают под собой. Чьи-то пальцы проводят по грязным щекам, по длинной царапине на плече. Кто-то треплет ей спутанные волосы. А Энн смеется. Смеется так, что сводит скулы, до боли в животе. Она не помнит, когда ей в последний раз кто-то радовался. И почему вообще? Чем она заслужи…— Ни хера себе. Я же на пять минут в кустики отошел, — звучит голос Паоло. ?Паоло!? Паоло, который отправился в идиотскую операцию по спасению и вызволению Энн, и сам же попался! Паоло, который видел, как из-за ее решения, под раздачу попал невиновный человек. Паоло, который стоял на коленях. Паоло, который чувствовал запах горелой кожи. Паоло, который со слезами в глазах, до крови кусал губы и баюкал искалеченную битой руку. Паоло, который…— Эй.Он опускается на колени рядом со всей этой кучей-малой и осторожно убирает с ее лица прядь волос.— Я так рад тебя видеть, хоббит.***— Расценки на лекарства и услуги врача столь велики у многоуважаемого шерифа, что тебя отправили на самую не желанную работу другими более привилегированными личностями в этой деревне, чтобы отработать их стоимость? — его губы искривляются в ухмылке (но все еще почему-то совершенно не злой), — сказала бы шерифу, что охуенно умеешь отбивать тряпье камнями. Возможно оказалась бы в фаворе у местных мужиков, что явно заебались трахаться на неотстиранном белье, — он чуть сильней склоняет голову к правому плечу и рассматривает Энн, как дикую зверушку, которую по очень великому случаю (удаче) сумел поймать (и это она сидит в клетке, а не он, что с интересом и любопытством смотрит, желая еще и дотронуться, но из чистого соображения собственной же безопасности опасается). Он, наверное, пока еще и сам не понимает, что это у него за взгляд и откуда внутри копошится, как кучка червяков, ощущение, что он так смотрел на Энн и в Святилище (особенно, когда она этого не видела, а он делая обход, задерживался, наблюдая за ее работой). Что это не ново в нем. Совершенно не ново. Ведь почему-то все же дал ей уйти. Ведь когда он шел к ней в карцер, он шел со злостью, яростью, с желанием схватить Люсиль и раскроить пару черепов, чтобы неповадно было, чтобы знали: то, что принадлежит ему, трогать нельзя. А Энн была его. Не как одна из его жен, что старательно бы стонала под ним, будучи лишь красивым телом, податливым и похотливым — она была для него человеком, мелкой занозой в его заднице. Он шел тогда к карцеру, желая, чтобы Энн объяснила ему все, и блять, он поверил бы даже в ее ложь. Скажи она Нигану тогда то, что ей помогло бы сохранить жизнь — ОН БЫ ПОВЕРИЛ — ведь убивать он ее не хотел. И теперь вот… обернулось все в сторону, где возможно он действительно поймет, что сострадание, сочувствие не для этого мира А может, наоборот: может, она даже сюда не мстить пришла за то, что он сделал с ее другом. Может, в отличии от выблядков из Александрии, что считают себя божьими пророками, имеющими право отнимать чужие жизни, но при этом не считают себя убийцами, Энн понимает: в этом мире жестокость — неотъемлемая часть жизни, особенно, когда ты отвечаешь не только за самого себя. Возможно Энн смотрит на него в эти секунды, не раздумывая над тем, какой же он чудовищный мудила, что заслуживает этой клетки (именно ее, а не смерти). Ниган ухмыляется под собственные мысли (с грустной улыбкой под зарослями своей бороды, под которой прячет губы). Почему ему вообще может так уж быть важным, о чем там думает эта девчонка, и не казаться бездушным убийцей в ее глазах.***— … и не убила его, когда была возможность? Почему?Энн смотрит в звездное небо, беззаботно жуя кислую на вкус травинку. Хорошо. Как дома. Почти как дома. Намного лучше, чем за надежными стенами. Ненормальная она, наверное, раз ей лучше здесь, чем в месте, где тебя уберегут от гнилых зубов бравые мужчины и женщины. И моднявый мудила, вооруженный битой, во главе.— Не хотела шуметь. Там мертвяков вокруг была куча.[Врешь, котенок.] ?На хуй иди, сама знаю?. Да, врет так же беззаботно, как зажимает губами травинку. Без зазрения совести. Не думала же она о мертвецах, когда выстрелом оглушила Нигана. Просто не захотела убивать. Взяла и не захотела. ?Могут быть у девушки капризы?? А может и вовсе струсила. [Врешь, котенок, врешь] ?Мнение мертвых говнюков никого не волнует?.— Да и знаешь: Ниган, конечно, мудила с больной страстью к пафосной театральщине, но были б люди реально недовольны его лидерством, думаешь, не завалили бы? Так что пусть живет. Мы здесь, они там. Постараемся лишний раз не натыкаться на этих Спасителей Малибу.?Если этот козел не позаботится о Кори, я ему лично биту затолкаю туда, где солнце не сияет?.***Паоло не обязательно было знать, почему же Энн не убила Нигана. Так же и Нигану вовсе не обязательно знать, что Рик и не пытался найти ей какую-то работу. Наоборот: щедро предлагал воспользоваться всеми удобствами и лекарствами, отдыхать, восстанавливаться. Странно, что полуодетых мулатов с опахалами не предложил. Причем так искреннее предлагал, что она лишь сильнее отказывалась. Доброта иной раз настораживает ее куда сильнее, чем сальные шуточки или откровенное мудачество. Никогда не знаешь, что скрывается за добротой (пусть ей и сложно представить, что у шерифа были какие-то дополнительные мотивы). Но знала Энн одного такого ?доброго?. За любой жест добродушия приходилось расплачиваться. Весьма болезненно (аж ребра заныли). Таким образом Ричард учил, что бесплатный сыр только в мышеловке, и что любой самаритянин может оказаться херовым Джеком Потрошителем.— А скажи-ка мне, шеф, что такого сейчас нужно сделать, чтоб загреметь за решетку? Чем ты сердобольному шерифу насолил? Пошутил про его ствол и гиперкомпенсацию? Трахнул его женщину? — Граймс-то, конечно, вкратце обрисовал ей ситуацию. И Энн даже жаль того убитого парнишку. Но ей интересно знать версию Нигана. Совпадет или нет? ?Опять этот эффект Рассемона?. На самом-то деле она не собирается судить (уж точно не ей искать правых и виноватых; разборки живых ее мало интересуют, пока не касаются напрямую ее семьи). Да и ответ ей не так важен. Просто…. ?Просто что?? Микки в отключке, Энджи наконец-то задремала, остальные выбрались с людьми Граймса на разведку – отрабатывают гостеприимство (пусть никто и не просил). Энн без дела чувствует себя…как в клетке. А тут еще и чужая территория, чужие люди (смотрят недоверчиво). И в компании заключенного ей уютнее и спокойнее. [Я всегда знал, что в тебе что-то такое есть, котенок. Во тьме ты видишь лучше, чем при свете]. Гребаный Ричард обожал нести всякую метафорическую херню. ?Чтоб ты сдох. Ах-да. Ты ведь и так сдох?. — Наш дорогой шериф крайне обидчив, когда убивают его людей. Знаешь, его эго немного меньше моего хера, и это заставляет его пыжиться изо всех сил, чтобы доказать, насколько ж его мнение единственно верное. И в верность этого мнения не входит то, что убивать нельзя не только его людей, но и трогать моих ему тоже было нельзя, — он щурится, не сводя взгляда с лица девчонки (все еще девчонки, все еще ребенка: для него навсегда она остается именно ребенком, даже если он вдруг возжелает ее отыметь, разглядев под новыми тряпками на ней повзрослевшее, уже более сформировавшееся тело). Его пальцы цепляются за решетку, — скажи, что ты настоящая, — и это почему-то важно. Важно сказать. И никому другому. Никому. Как будто прорывается его крики, но в одном предложении. Просьбе.— Мне ведь почти не хватало твоей привычки сводить все к гениталиям. Правда из всего потока твоих слов я так и не поняла: маленький у тебя хер или большой, ну чтоб понять какого же эго Граймса. Как-то раньше не пыталась его измерить, — Энн немного уводит тему в сторону. Не слишком аккуратно, но как получается. Не ей решать, кто там из них прав или виноват. Не ей копаться в чужом прошлом. Своего хватает аж по самое горлышко. Оно ведь все еще не дремлет, напоминает о себе в наиболее уязвимые моменты, шепчет всякое голосом мертвеца. И она без понятия, сколько ей еще нужно времени, чтобы забыть его голос. [Дело в том, котенок, что ты не хочешь забывать]. Энн вздыхает, качая головой. Непозволительно отросшие (в кои-то веки чистые) волосы рассыпаются по плечам. Она встает со стула, покряхтывая как столетняя старушенция, подходит ближе к камере. Вплотную. По идее ей нужно его бояться. Знает ведь, на что способен. Но она не боялась тогда, не собирается и сейчас. В конце концов, Ниган не убил ее, когда у него было море возможностей, так на кой оно ему сейчас? Энн легонько касается его правой руки: от кисти до сжавшихся на прутьях пальцев. Разжимает последние, чтобы ощутить подушечками своих пальцев белесый шрам. Взгляд у нее сосредоточенный, серьезный. Она поднимает глаза на Нигана:— Долго левой дрочить пришлось? — серьезное выражение долго на лице удержать не удается, как и играть в гляделки. Она моргает, прыскает от смеха. — Не очень живая по ощущениям, но точно настоящая.Он встречает прикосновение Энн к его руке без сопротивления. Опускает голову вниз (взгляд), наблюдая за тем, как она разжимает его пальцы, снимая с решетки, а после ведет по рубцу на ладони. Ниган отвык (он одичал в этой клетке) от таких осторожных к нему прикосновений. От, кажется, совершенно ведь обычного, человеческого прикосновения, что несет вдоль позвонка табун мурашек, а не вызывает судорожную боль в мышцах (от ?нежности?, с которой он встречался все это время, сидя в этой ебаной камере). И эта осторожность кажется еще более нереальной — Энн кажется из-за нее еще более нереальной. И весь этот разговор точно только в его голове. — Ребенок, я не дрочил сам себе лет с шестнадцати, — Ниган заставляет себя улыбнуться, выбираясь из мыслей, ощущений в ту же секунду, как Энн отнимает свою руку от его, — хорошо, вру, в шестнадцать я надрачивал себе до мозолей, так как трахаться хотелось каждую секунду, тут или дрочить или иметь было надувную куклу, но боюсь, второе мать бы не очень оценила, а для первого я научился закрывать двери. В Святилище же для этого у меня были жены, — он возвращает пальцы на холодный металл решетки. И хотел бы он перестать пялиться, только боится, что если отведет взгляд, Энн сразу же исчезнет. Только уже в этом перед ней он не признается, хватит и его вопроса про ?настоящую?, чтобы она посчитала его психом.

— А сейчас как справляешься? — его обращение ?ребенок? уже не парит как раньше. Как говорилось в какой-то книге или в фильме (или еще где-то): не можешь победить — присоединяйся. Весьма сомнительный и малодушный девиз, но в данной ситуации самое то.

— Обет воздержания до лучших времен? Или как? Ты скажи, если что надо. Я тебе лосьон какой притащу. Журнальчики. Я читала, что длительное воздержание негативным образом сказывается на особях мужского пола. В конце концов, онанизм как езда на велосипеде. Раз научившись — не забудешь.Губы в улыбке раздвигаются как-то непроизвольно, демонстрируя еще ярче зубы (на секунду до момента, когда Ниган ведет языком по кромке нижних зубов, задевая кончиком и нижнюю губу — улыбка кота, с похабными искорками в глазах). — Журнальчики и лосьон — это заманчиво, но вот если бы ты уговорила какую местную даму, ведь возможно с твоими доводами они не побегут в истерике со своей тонкой душевной женской организацией докладывать шерифу, что я им предлагал отменный расчет за поганую жратву, что они мне таскают, — Ниган то ли шутит, то ли говорит серьезно (он и сам не всегда мог с уверенностью сказать, где та грань шутки, через которую он переступает, переставая уже ждать, что слушатели и дальше будут продолжать смеяться), но глаза сверкают так, будто это сейчас его самое заветное желание. Именно потрахаться, а не выйти на свободу из этой клетки. Именно хорошенько отыметь какую-нибудь бабу, а не Граймса, найдя Люсиль, и ей раскроить череп шерифу. Все это, как будто, та еще хрень собачья по сравнению с его желанием трахаться и отсутствие хоть малейшей разрядки, что его доводит до бешенства, потому что нет: он блядь не собирается тут надрачивать себе, запертый в этой конуре без света. И веселье разом уходит из глаз, сменяясь гневно сведенными к переносице бровями. Ему хочется разбить хоть что-нибудь от злости (и сколько раз эта ярость находила выход через тяжесть биты в его руках, которую он опускал на головы мертвецов; сколько раз он замечал, как люди в Святилище разбегались по своим углам, прячась, как тараканы, когда маска на лице их лидера давала трещину, выдавая гудящую в нем лаву ярости. А что сейчас? Его сейчас — это девчонка на шатком табурете, что подпитывает его бред, почему-то продолжая находиться в его реальности, когда время для посещения уже давно закончилось.

Энн возвращается на стул, забирается на него с ногами, устраиваясь поудобнее.— Хватит пялиться на меня как на божественное чудо. И раньше мог догадаться, что ни к богу, ни к чуду я не имею никакого отношения. Ты б поел что ль. Давай-давай. Такой тощий, что я себя толстой чувствую. Не взывай своим видом к моим женским комплексам о пухлых ляжках и рыхлых ручках.Такая ни к чему не обязывающая болтовня. Даже напрягаться не приходится, чтобы думать, что сказать следующее. Энн ведь и тогда — в Святилище — понимала, чем ему удается держать людей, чем он их привлекает на свою сторону. Дело ведь не только в умении жестко держать руку на пульсе, не только в строгих законах и безоглядном подчинении. ?Он просто на редкость харизматичный мудила?. Но это не значит, что она забыла про угрозы в свой адрес, про то, как дернул тогда за волосы, как покалечил руку Паоло. Не-а, не забыла. Это часть их истории. Но ненавидеть его? Нет, даже копаться в себе не нужно, чтоб четко и ясно осознавать: у нее нет ненависти к Нигану. Нет страха, нет презрения. Даже малейшего осуждения. Он все еще ей интересен. Это как долго и мучительно собирать сложнейший пазл, психануть, забить на какое-то время, и вдруг снова к нему вернуться.— Допустим я поняла, что вы с шерифом так увлеклись веселой альфачьей игрой ?у кого длиннее хер? или ?кто громче хером по стулу стукнет?, что началась война. А здесь ты как оказался? Он победил в честном бою, пока вы сексуально валяли друг друга на травке?— Ребенок, Граймс и честность, это немного противоположные понятия, — он не доедает всего, опуская поднос на пол к своим ногам, — хотя, конечно же, доблестный шериф в этом никогда не признается, ведь совесть не позволит признать, что не меньший мудила, чем я. И не меньше убийца. В этом мире у всех не просто руки в чужой крови, все в ней уже давно по самую макушку. Это теперь такой закон, и тот, кто сразу ему не подчинился, сдох еще в самом начале, — он смотрит на Энн исподлобья, опять прячась в темноте, опираясь локтями на колени и подбородком в сжатые в кулак пальцы. Ниган замолкает на минуту, перегоняя собственные мысли в своей голове от одной к другой, — после нашей встречи с Граймсом, который со своими людьми напал на один из моих блокпостов, убив всех, кто там был, убив спящих людей, что не смогли себя даже защитить, я отправил с ним поговорить Саймона. Я думал тогда решить все миром. ПРОСТИТЬ, сука, то, что уже было прощать нельзя. Но тут были дети, женщины. Старики. Только наш доблестный шериф разговаривать отказался, и Саймон был вынужден уходить под обстрелом. И взамен всем этим жизням я забрал одну, заставляя Граймса понять, с кем он сука имеет дело, и загнал кулак в его зад так глубоко, что он и не понял, как от этого же еще и удовольствие получил, — в тембре слов злость, что не ушла и не уйдет, сколько бы еще ему не пришлось сидеть в этой чертовой камере. Он не покается. Ниган и не подумает просить прощение, даже если это сможет спасти ему жизнь. Потому что он не сделал ничего, чего не делал бы блядский Граймс. И он не жалуется. Не пытается выбелить себя, заставляя Энн понять, что чудовище здесь не он, пусть в клетке именно он. Ему вообще похуй, каким там Энн видит Граймса (не похуй только, каким она видит его).Энн беззлобно цокает языком, поелозив отбитой задницей на жесткой, колченогой табуретке. ?Надо бы попросить кресло что ли, раз шериф, как ?Россия – щедрая душа??. Энн внимательно наблюдает за тем, как Ниган ест (не слишком охотно, но все-таки ест). Волевым решением удерживает на месте брови, которые пытаются в удивлении поползли вверх. Во-первых, с какого бодуна ее умиляет вид бывшего лидера Спасителей, пережевывающего какую-то бурду? ?Это материнский инстинкт? Или что за чертовщина?? А может у нее просто чувство прекрасного страдает? Красивый мужик, а сколько мяса потерял в этой каталажке. Впрочем, он даже таким — тощим — не выглядит безобидным и сломленным. [[Некоторые притворяются лучше других, котенок]. Во-вторых, странно, что он вообще ее слушает. Ест так, будто одолжение делает, но ест же. Мог вполне ее послать вместе с подносом и пустым трепом. ?Наверное, ему тут очень одиноко?. Или скучно. Там в Святилище было столько людей: страх, уважение, раболепный трепет. А здесь? Как старый тигр в клетке зоопарка, к которому уже и посетители не подходят. Только покормить и приходят.— Ну да, — она согласно кивает, забирая поднос с недоеденной едой, и заодно думая, а не предложить ли ему пару капель из ее фляги. Ну так. Отметить встречу. — Забрал одну жизнь. И не ту, судя по всему. Блять, вы альфы самцы со своим эгом….Энн смеется. Не зло, скорее уж с иронией. Ситуация почти комедийная, если не вспоминать про смерти тех, кто попал под замес.

— Когда вы бодаетесь, вы выживаете, а дохнут все остальные вокруг. Ошибка Граймса в том, что он поторопился выполнять задание какого-то плешивого долбоеба с ранчо. Хотел избавиться от Нигана? И промахнулся. Твоя ошибка в том, что ты решил доказать Граймсу, что твой хуй больше. Засандалить, так сказать, по самые помидоры. Ведь тебе ж хотелось видеть его униженный взгляд. Да? Смерть – это ведь не то, это не круто. Растоптать эго противника — куда приятнее. Ну и чем вся эта членомерение закончилось? Ты и сам в курсе. Я не знаю мотивов Рика: действительно ли он хотел что-то показать своим людям, сохранив тебе жизнь, или просто решил засандалить обратно? Не знаю. И мне плевать. Он ведь предлагал нам тогда присоединиться к ним. На налет на блокпост. Но когда пацаны меряются письками, я сворачиваю в противоположное направление, чтоб не зацепило. Из-за чего бы там весь сыр-бор не начался.Энн и сама поражается собственной откровенности. Не может толком вспомнить, когда в последний раз была так откровенна. Она и своим-то не всегда все рассказывает. Несмотря на то, что для нее нет людей ближе ?Танцующих?, порой ей кажется, что она не может поделиться с ними всеми своими мыслями. Она уверена, что многое они не поймут, отдалятся. А ей совсем не хочется увидеть в их глазах разочарование, непонимание, страх. С Ниганом проще. Она не думает о том, какой выглядит в его глазах. Может потому что он честно признает то, кто он, какой он? И, наверное, отчасти она ему завидует. Порой Энн пытается казаться лучше, чем есть. А это не так, совсем не так. Мертвый говнюк доказал это как неопровержимую теорему.— Ты права, — [давай, если ты все так же убежден, что она твое безумие — признайся, будь честен перед собой], — живой шериф моя ошибка. Как и Шерри. Как и все ебаное Святилище! — яростный шепот, что бьет по ушам сильней, чем оглушительный крик во всю глотку. А после —улыбка. Идеальная. Во весь ряд зубов. Он признается перед Энн, он не орет, чтобы она заткнулась, и уж точно не ей указывать ему на то, какие ему было принимать решения. Не ей. Она выбрала свободу: он ее отпустил, вот пусть и пиздует туда, куда тогда так рвалась ее душа (к друзьям ли, что оставили ее, к полчищу мертвецом, в обществе которых она чувствует себя живой) — только подальше (КАК МОЖНО ДАЛЬШЕ) из его головы. Ему и без нее хватает демонов прошлого, с которыми разговоры не заканчиваются его капитуляцией и просьбами убедить его, что они не его бред. ?И тебя я должен тогда был просто убить, умная девочка, что бежит от больших херов. Принимающая верные решения?. Не это ли говорят его глаза? Его взгляд, который не рассмотреть, ведь Ниган прячется в темноте камеры, не выходя обратно ближе к решетке, чтобы не дать Энн увидеть то, как он примиряется с правдой. Не дать ей понять, что ни решетка, ни его положение, не позволяют ей говорить ему такое и ждать, что это останется безнаказанным (Энн для Нигана как Люсиль…, она не боялась своего мужа, никогда не боялась и Энн: он ведь не помнит в ее глазах страха, даже на полу у карцера, когда он приказывал ей успокоиться, а она ждала смерти, он не видел в ее глазах страха). Но почему же он чувствует сейчас, что девчонка, которая когда-то волей случая (руками его людей) оказалась в Святилище, имеет права судить его? Она одна и имеет. Почему его мозг вдруг подкинул в его безумии именно ее образ, а не его мертвой жены, перед которой он был виноват и виноват в десятки раз сильней, чем перед любым другим человеком, которому он причинил боль (забирая жизнь, отнимая право чувствовать себя хотя бы человеком). Его воспаленный мозг приводит к нему девчонку, которую он толком и не знает, а то, что о ней знает, вызывает не восхищение, а недоумение (ладно, вперемешку с восхищением, но все же недоумения гораздо больше). Энн еще в Святилище казалась ему совершенно неприручаемой и то, что ему докладывали после вылазок за ворота, все больше подтверждали очевидное: ее место было не на привязи. Как и его. Но чем больше было очевидного, тем сильнее ему хотелось сломать и подчинить, чтобы и помыслить не могла о свободе (чтобы переболела свободой, как наркоман, у которого отняли последнюю дозу, и он ждет момента, когда его накроет расплата за годы кайфа и эйфории). Но он знал, что не получится и, возможно, именно поэтому тогда приказал остановиться, и не пошел дальше по ее следу. Не сделай он тогда этого… возможно, Энн все равно пришла бы к нему в его безумии, не осуждала, слушала, только глаза б ее не светились жизнью, чернея в своей смерти, а из горла выходили бы не звуки со словами, а переползали бы черви с личинками.— Ты подходила к Святилищу за эти пару лет? — ему интересно, что там. Как теперь живут его люди. Все еще его. И он не один день думал о том, почему ни одна сука не пришла хотя бы попытаться его вытащить из этой клетки. Почему так получилось, что даже в верности тех, в ком он был категорически уверен (в Саймоне он был уверен даже больше, чем в себе) отвернулись от него, принимая то, что сделала Шерри. И пальцы невольно до боли сжимают металлические края раскладушки (и взгляд цепляется за Энн, за ее фигуру на стуле).— Нет, не подходила. Я отлично запомнила, куда лучше не соваться, чтоб меня снова никому не приспичило спасать. И не хотела соблазнять одного мужика возможностью вернуть ?принадлежащее ему?, — кавычки в воздухе, — на место.Она хочет узнать про Кори. Но разве запомнит Ниган одну из своих многочисленных работниц? Она, конечно, девка заметная, но мало ли кому он там планировал присунуть. Разве всех упомнишь? Да и не стоит людям знать (никому), что она может переживать еще о ком-то кроме своей группы. Она хочет знать и о судьбе Фрэнка, но сомневается, что есть резон спрашивать. Потому что она и так догадывается, что стало с парнем, который помог ей сбежать.Ниган сбрасывает оцепенение. Шагает вперед. Нечего больше прятать. Глаза засветились обычным интересом, любопытством. Да и усмешка на кавычки про ?вернуть на место? идет с искренним смехом.

— А этот мужик, возможно, даже скучал. Да и не только он, — про себя он, конечно, преувеличивает. Ниган и думать забыл об Энн на неделю вторую (как рука перестала ныть, и док снял последние швы, так и вовсе позабыл о девчонке), но как бы она не держалась особняком в Святилище, как минимум двое людей там помнили ее до последнего своего вздоха (или все еще помнят: девчонка, что набивалась ему в жены, точно уж жива, а Фрэнк — хрен же узнаешь, что там у мертвых в их сгнившем мозге). — И ты значит, все же из России? Я тогда не ошибся, когда ты мне выдала про крепостное право. Почему Америка? Родители приехали за лучшей жизнью? Или ты сама? Почему не попыталась вернуться, когда еще только все начиналось? Или после. Тогда еще можно было найти топливо, найти летчика, найти не разъебанный аэропорт и свалить нахуй из этой ебаной страны.Он думал ведь об этом. Еще до начала всего. Думал, когда была жива Люсиль. Думал увезти ее куда-нибудь в Доминикану и прожить с ней последние ее дни там, у моря. Сделать ее счастливой.- Потому что, почему бы и нет. Но нет. Никто не искал мифической лучшей жизни. Практика показывает, что дело не в стране, а в том, как сумеешь устроиться. Пробилась с танцевальной командой на международный конкурс, и…Энн прерывается, услышав, как открывается дверь. На верхних ступенях появляются знакомые, залитые солнцем, мысли ботинок. Шериф собственной персоной.- Видимо, это история на следующий раз. Заскочу на ужин, если не вырублюсь из-за плеча. Бывай, шеф. Бабу знойную тебе на сон грядущий, – она браво салютует Нигану, поднимая поднос.

— Представлю Кори, ребенок, она была самой знойной моей женушкой, ох и трюки она выкидывала в постели, — ему похуй на вошедшего Граймса, что прожигал его своим взглядом (он подмигивает Энн, когда та оборачивается у дверей на его слова). Его внимание приковано к Энн до последнего, пока девчонка не выходит за дверь, отбрасывая короткую тень, проходя мимо маленького окошка над его головой в камере.— Что ты ей наговорил? — Ниган был бы рад, если бы ебаный Рик Граймс вспомнил, что на нем целая община, и съебался бы из подвала, не цепляясь к Нигану со своими тупыми вопросами. Взгляд лидера Спасителей с безразличием в его темнеющих зрачках, когда он переводит его на шерифа. Ниган отворачивается, уходя к раскладушке, так и не удостоив Рика своим ответом (Ниган знает, что Граймса это злит, и делает это намеренно), — не заставляй меня входить в твою клетку…— И что же ты сделаешь, войдя сюда? — на его лице промелькнул интерес, когда он обернулся, чтобы посмотреть на Рика, — кишка тонка, шериф, — Ниган прицокивает языком, — хотя нет, не кишка, и даже не в хере маленьком дело, из-за чего так страдает твое самомнение. Ты ж у нас ебаный шериф Граймс — предводитель святош и праведников, а разве святоши бьют или унижают безоружных пленников? Так что нихуя ты мне не сделаешь, — он опускается на раскладушку, ложась и вытягиваясь на ней в полный рост, заведя руки за голову.— Не смей пудрить девчонке мозги!— Эта девчонка будет поумней тебя, чтобы суметь ей запудрить мозги, — он смотрит перед собой в потолок, думая об Энн, огрызаясь на реплики Рика уже больше по инерции, из вредности и желания довести шерифа вновь до нервной дрожи и пены у рта. Ниган как будто испытывает его границы, чтобы знать наверняка: а правда ли Рик нихуя не сделает? или же как раз доказать Рику то, что не такой уж он и святоша, когда от бессилия заткнуть Нигана, все же перейдет границу.Рик находит ее позже. Садится рядом на мостках у водохранилища и смотрит, как Энн безуспешно пытается кинуть камешек, так чтоб тот зашлепал по воде.— Ты уверена, что это та работа, которой ты хочешь заниматься здесь?Он не говорит: ?пока? она здесь. Видимо не сомневается, что ?Танцующие? тут останутся. Но с чего они должны делать исключение для Александрии, если не делали его для других общин?— Работа как работа. Меня все устраивает, — ей овладевает непреодолимое желание в буквальном смысле слова уплыть от разговора: спрыгнуть с мостков в воду и поплескаться (а потом ей голову оторвет Док за то, что бинты намочила). Но не вина Граймса, что из-за больного плеча и ?этих дней месяца? она чувствует себя старой ворчливой бабкой.— И ты не боишься его? После всего того, что узнала и того, что знаешь?— Я из России, — она тяжело вздыхает, понимая, что разговора все-таки не избежать. Хочется верить, что Рик не будет настаивать на своем мнении как на истине в последней инстанции и примет, как есть. — Мы обычно боимся решений своего правительства, а не запертых в каталажке доходяг. И ты разве сохранил ему жизнь, чтоб он выполнял роль местной бабайки? Или для того, чтобы показать пример? Мол, жизнь не вернется в прежнее русло, если мы сами не начнем ее туда возвращать, и все такое? Так может и не стоит преклоняться его былой славе, а общаться с ним как …ну хер знает…с человеком?— Он убийца, Энн. Это никогда не изменится.— Ага, — Энн продолжает кидать камешки, но дольше двух шлепков по воде никак не удается кинуть. — Убийца. Как ты, как я. Покажи мне пальцем, кто тут не убийца? Ну кроме беззубых младенцев. Я убивала, ты убивал. Твой сын убивал.— Убийство из самозащиты — другое, — должно быть хорошо верить во что-то так беззаветно, так упрямо, не сомневаясь. Пожалуй, она в чем-то им обоим завидует. И Нигану. И Рику. Их как будто и не волнует спорность их действий. Они уверены в своей правоте, в своих поступках. [Ты слишком рано ушла от меня, котенок]— Ах-да. Ты же коп. Ты в курсе законов. Но по факту и ты, и я, и большой парень вон там, — она указывает на небо, — в которого я лично не верю, знает, что убийство остается убийством вне зависимости от причин. К тому же тех спящих Спасителей вы разве из самозащиты убили? Они во сне опасные газы распространяли?— Ты не понимаешь…— Конечно, нет, — Энн обрывает его на полуслове, наконец-то повернувшись к мужчине и сталкиваясь с ним взглядом. — Ладно, Рик. Что ты именно хочешь мне сказать? Что запрещаешь мне заниматься этой работой? Или что переживаешь за мою тонкую, нежную психику, на которую сможет воздействовать коварный арестант?— Я хочу быть уверен, что вы на нашей стороне.— Ох, — Энн кидает камень, почти не глядя. ?Бинго!? Камень уверен зашлепал по воде, отдаляясь от мостков. Семь шлепков. ?Круто?. — Я уже говорила, что мы ни на чьей стороне. Но мы соблюдаем правила общины, на территории которой временно находимся. Поэтому если ты переживаешь, что у меня не выдержит хрупкое сердешко, и я открою замок и выпущу Нигана, то зря. Не лезу в чужой монастырь со своим уставом. И выражаясь более понятным тебе языком: гораздо проще для тебя, как для лидера, если эту работу будет выполнять незаинтересованное лицо. Объективное. Мы договорились или мне идти грядки пропалывать одной рукой?— Договорились. Ты немного…— Угу. Я знаю.Энн долго ворочается на кровати, все никак не может найти удобную позу для сна. Во-первых, слишком забита голова. Там все подряд: от мыслей о том, что, наверное, дома (далеко-далеко) погибли все ее кактусы (почему она вдруг вообще о них вспомнила?) до рассуждений о том, кто же прав: Святой Шериф или Мистер Преисподняя (эффект Расёмон – снова, и каждый живет со своей правдой). На самом деле она, конечно, не считает святым шерифа и вовсе не думает, что Ниган дьявол во плоти. Мудаком бывает и первый, и второй. Только вот у последнего получается как-то естественнее, харизматичнее и продуманней. У Энн складывается ощущение, что все мудаческие поступки Граймса абсолютно спонтанны и не несут в себе изначально такой подоплеки (но это и хуже). Она не может назвать их плохими или хорошими парнями. Мол, этот за правду! А тот нет - на мыло его! Нет. Да нормальные они оба. Люди – как и все. Где-то налажали, где-то проявили себя. Их основное и главное отличие от остальных (и это же отличие от остальных делает их в чем-то похожими настолько, насколько им и знать не хочется) – лидерские качества. Они умеют вести людей за собой. А к светлому будущему или к могиле? Кому как повезет. Как-то странно осознавать, что в какой-то мере она тоже лидер их маленькой группы. ?Сюр какой-то, пап. Твоя маленькая девочка — лидер. Бредятина, да??Энн, шумно выдыхая, переворачивается на бок. Вторая причина бессонницы – рука. Боль от ключицы ползет вверх и бьет по вискам. Боль от ключицы ползет вниз и, кажется, аж в задницу отдается. Хотя виной-то скорее относительно неудачное падение с дерева. ?Было бы оно совсем неудачным, я б не трепалась с Ниганом о том, не надо ли ему чего, чтобы справиться с длительным воздержанием?. Док выдал ей обезболивающее и снотворное, но единственное, что она выпила – травяной чай Анджелы. Особый сбор травок: расслабляет, успокаивает, помогает уснуть (как говорится: никакой химии, все натуральное). И ведь не придерешься: все остальные дрыхнут, как младенцы. Она просто ?счастливое? исключение. И было бы неплохо закинуться колесами и забить на все, но…. Но. [Ты не станешь этого делать, котенок] Привыкла полагаться на себя. Привыкла пробиваться через боль. Либо отвлекаешься от нее и отсекаешь, либо терпишь.Энн снова вздыхает и переворачивается на спину. Терпеть, так терпеть. Она не ожидала встретить кого-то знакомого. С учетом того, что выживание в текущих реалиях во многом уж больно зависит от удачи (а удача – дама такая: сегодня с тобой, завтра смотрит в другую сторону, будто вы и незнакомы вовсе), встретить кого-то, с кем ваши пути разошлись приличное количество времени тому назад — непозволительная роскошь. Еще меньше она ожидала встретить Нигана (пусть ?Танцующие? и вернулись в знакомые места, где можно было пересечься со Спасителями). И уж тем более странно было встретить Нигана в Александрии. И не восседающего на каком-нибудь самом удобном стуле в окружении толпы обожателей (справа любимая Люсиль; слева мужик с тараканьими усищами — ?Саймон??), а запертого ниже уровня земли: худого, заросшего. ?Но ведь этого мудилу так просто не сломаешь. Ага?? Да, его прямота вместе с похабными шуточками и широкой улыбкой никуда не делись. И так знакомо до косточек пробирает взгляд темных глаз. Но что-то мелькнуло в его лице, когда он спросил ?настоящая ли она?. Мелькнуло же, ей не показалось? Незнакомое, незамеченное ею ранее. И именно из-за этого Энн чувствует..? Что? Нет, не жалость. Это чувство на жалость не похоже. Какое-то смутное сомнение, ощущение, что происходящее неправильно, что так не должно быть, что он не должен быть взаперти. ?Никто, блять, не должен быть взаперти. Лучше уж альтернатива в виде ?вечного? покоя, чем так?. [Но ты себя не убила, когда у тебя была возможность]Энн опять вздыхает и резко выпрямляется в кровати. А вот и третья причина бессонницы. Удобная кровать, хороший матрас, подушки и одеяло. Стены, потолок, окно, за которым уже брезжит рассвет. Все так хорошо и комфортно, что каждая клеточка тела орет благим матом: ТИКАЕМ, ЭТО ПОДСТАВА! Она не может убедить себя в том, что за удобство ничем не нужно расплачиваться. Не может перестать думать о том, что в любой момент дверь в комнату откроется и …. ?Ну хватит!? Она встает, свесив ноги в ботинках вниз. Раздеться она себя еще как-то заставила, а вот берцы – нет. Всегда при ней. Потому что одежду можно еще как-то быстро натянуть, случись чего, а с обувкой спросонья бывает сложно. Энн встает, нервно прохаживается по комнате. Это ведь тоже очумелая такая роскошь: спать всем вместе, не выставляя караульных (хотя она почти уверена, что Паоло сейчас сидит на крыльце и не спит – как раз его время бдить). А тут еще и каждому по спальне досталось (только Анджела все еще ночует в больничке). Редкий случай, когда парочки могут позволить себе побыть наедине, насладиться моментом и друг другом (а не светить голой задницей в лесу, подкармливая комарье). Она делает еще несколько шагов, со злостью вдруг замечает свое отражение в невесть зачем стоящем в углу зеркале. Незаконченная татуировка уробороса на правом боку (а сколько еще таких незаконченных дел осталось дома? ?я ведь обещала маме, что как вернусь, обязательно помогу выкинуть весь хлам на даче?). Она кривится, глядя на разбросанные тут и там следы от ожогов и шрамы. ?Как гребаная невеста Франкенштейна?. Ричард говорил, что шрамы – это хорошо. Шрамы напоминают тебе – живому – что ты переродился, собрал себя заново. ?Нихуя ты не ?собирал? меня, мертвый говнюк. Просто изуродовал: внутри и снаружи?. Она отворачивается от зеркала и начинает одеваться. Все равно уже не заснет.***— Вставай.?Как же больно. Черт-черт-чертчертчерт. Больно-больнобольнобольнобольно?. Мысли клубком спутываются с бормотанием и тоненьким скулежом. Энн лежит на деревянном полу (это важно, потому что, кажется, у нее не осталось ни одного живого места от заноз, хотя теперь занозы – это милый пустячок), сжавшись в комок. Одной рукой обнимает разбитые коленки, подтянутые к животу, другой – держится за ребра с левой стороны. Попытки вдохнуть поглубже приводят к острой боли (а что вообще еще не вызывает боль?).

— Вставай, котенок.?Нет-нет-нет. Хватит. Ну, пожалуйста. Я устала. Я хочу спать. Я хочу пить. Мне больно. Пожалуйста, пожалуйста?. Разбитые губы шевелятся, но вместо слов — лишь подвывание, как у побитой собаки. Перед раскрытыми, застланным слезами глазами возникают мыски его кроссовок. Пальцы безжалостно давят на синяк на бедре. Энн вскрикивает, зажмуриваясь. ?Пожалуйста?.— Хва…тит.— Вставай, Энни. Не встанешь — умрешь. Ты разве хочешь умереть? Тебе разве не любопытно узнать, что будет дальше?Сейчас ей хочется знать лишь одно: даст ли он ей стакан воды или только сильнее будет вдавливать пальцы в синяки. ?Как же я тебя ненавижу?. У нее даже не получается разозлиться, чтобы сбросить его руку с бедра. Ничего не получается – только скулить.— Пить. Ричард, пожалуйста. Я хочу пить.Он хватает ее за подбородок, отрывает голову от земли и заставляет посмотреть в свои глаза. У него глаза серо-голубые. Как у нее. Как у ее отца. ?Это ужасно. Ужасно. Нельзя думать о папе. Только не сейчас. Не с ним?. Он улыбается ей почти ласково, а пальцы удерживают подбородок как клещи.— Вода в стакане, котенок. Стакан на столе. Тебе нужно лишь встать и взять то, что тебе так хочется.— Иди ты в задницу, урод, — сквозь слезы отвечает Энн. Остатков сил хватает только на бессмысленную грубость. А что еще он ей сделает? У нее и так болит все, что может болеть. Убьет ее?— Значит, тебе тут удобно, котенок. Тебе удобно?Она настороженно озирается, потому что голос Ричарда вдруг становится выше и моложе. И последний вопрос звучит по-детски искренне, с любопытством. Что за черт?***— Тебе удобно?Энн открывает глаза и видит перед собой Карла. Отцовская шляпа на месте. Она с трудом отрывает голову от деревянных досок и мысленно чертыхается. Прилегла на пять минут в беседке и тут же уснула прям на полу под скамьей. ?Паранойя — моя паранойя?. Судя по всему, она так полдня продрыхла. ?Вот она сытая жизнь за стенами. Еще немного и я буду валяться на диване, бесполезно пытаясь доораться до Захара?.— А кровать тебе чем не нравится?— Спать на жестком полезно для спины. Сам попробуй, — она встает и потягивается. Замечает, как мальчишка смотрит на незабинтованную, здоровую руку и неторопливо, но уверенно опускает рукав потрепанной клетчаткой рубашки, чтобы не последовало расспросов о шрамах, на которые сейчас — после неожиданного пробуждения и дерьмового сна – она не сможет ответить без резкости.— Непривычно на кровати, да? Когда мы сюда только пришли, нам тоже было странно. Каждому предоставили дом, но мы спали все вместе. И кто-нибудь обязательно не спал — караулил. Не могли привыкнуть к тому, что можно как-то иначе. Вы привыкнете.— Ну да, ну да, — Энн улыбается, качая головой. Им незачем привыкать ко временному комфорту, а пацану незачем знать, что они здесь ненадолго. — Ты что-то хотел?Солнце еще не село, но потихоньку готовилось ко сну, а Энн – наконец-то проснувшаяся и полная какого-то нездорового энтузиазма – шагает к двери, ведущей в камеру Нигана. На здоровой руке на сгибе у нее ведерко с водой, на подносе она кое-как удерживает инструменты. Вся эта конструкция очень весело громыхает, привлекая к девушке повышенное внимание. Дружелюбный взгляд ее глаз почти откровенно посылает заинтересовавшихся в пешее эротическое путешествие. Ни одна местная скотина не пытается помочь ей с дверью, только продолжают пялиться – уже неодобрительней. ?Как жалко, что взглядом я паршиво прожигаюсь?. Когда дверь за ней захлопывается, Энн выдыхает, поправляя свой поклажу. ?Замечательно?. Лучше всего в Александрии она чувствует себя в тюрьме в компании с местной бабайкой.Люди встречаются и расходятся. Люди совершенно не ценят то, что им дарит жизнь или же простой случай. Одно знакомство, которое может изменить всю их жизнь. Один момент, который у них проскальзывает между пальцами, как песок, который они не додумываются удержать, просто раскрыв ладонь, а не сжимая со всей силы пальцы — пусть и это совершенно бесполезно. Удержать силой невозможно — он знает. Ниган пробовал. Поэтому он больше не цепляется за людей (старается не делать этого изо всех сил), хотя образы оседают у него в памяти, и внутри желудка копошится сожаление о том, что в его привычках терять, и он ничего из этого менять не желает (а может и желает, только теперь уже поздно что-то менять: новый мир для этого не предназначен). Кого-то любить. За кого-то переживать. То еще дерьмо, что в новых реалиях бесполезная растрата сил, эмоций и ворох новых ошибок, из-за которых ты же и сдохнешь —и хорошо, если сдохнешь быстро. Тени на потолке ему говорили именно об этом. Тени на потолке, в которых Ниган замечает мелькнувшую фигуру его безумия, с этим крутит желудок спазмом. И причина этого не голод, а легкая эйфория, с нотками надежды, что он обезумел достаточно для того, чтобы образ бешеной девчонки явился к нему вновь, неся за собой функцию то ли его совести, то ли созданный для того, чтобы он уже, наконец, смог осмыслить каждую из допущенных ошибок, а после вышел отсюда: нашел, блять, способ выбраться из этой клетки. И он продолжал бы вот так лежать и дальше всматриваться в тени (даже без нетерпеливого ожидания, что Энн действительно придет вновь — он ведь даже не шелохнулся, когда вчера вечером какая-то новая, незнакомая для него девушка принесла ему ужин, не шелохнулся и утром на следующий день, и в обед). Мышцы может и ныли от потребности подорваться в ту же секунду, как дверь в его подвал отворялась, подскакивая к решетке в надежде, что вчерашний день повторится, но нет. Нихуя. Даже если девчонка реальна. Даже если…Шаги по лестнице отвлекают его от теней на потолке. С грохотом, от которого Ниган слегка морщится (в затылке тупая боль и она — [нихуя ты не умеешь врать] — нарастала именно из-за ожидания — ожидания, в котором он не в силах признаться). Ниган поворачивает все же немного голову. Хочется послать на хрен вошедшего с подобием очередного ужина, который он все равно сегодня не намеревается пытаться в себя впихнуть, а после повернуться к стене лицом, и может попытаться уснуть, чтобы избавиться от головной боли (в надежде, что она уйдет после сна, как уйдет и тянущее чувство ожидания — [тоски] — безумия).— Да твою же мать! — стук металла: звонкий, как будто вошедший нес то ли таз, то ли ведро (но ведро с помоями в его камере меняли еще с утра, и он сомневается, что Рик вдруг вспомнил о личной гигиене своего заключенного, решая, что стоит начать что-то менять в содержании Нигана). Он рычит зло, резко отводя руку от лица, пальцами которой прикрывал глаза, — свали нахуй отсюда, и Рика с его благородством своди на тот же хуй, будь добра, — он поворачивает голову, чтобы увидеть вошедшего в его камеру. Он знает наверняка, что это женщина. К нему всегда приходят женщины, кроме Граймса, который возможно все же опасается впускать в камеру других мужчин, потому что в отличие от самого Рика у тех есть яйца, и они все также злы на Нигана, и с их позиции правосудие над лидером Спасителей должно было быть иным. Он слегка прищуривается (тени на потолке в образе его безумия сливается в фигуру девушки на ступенях его подвала), — блять, Энн, ты такая маленькая, но такая шумная, — узнавание вошедшего не смягчает его голос, оставляя в тембре злые, недовольные нотки. Клетка не сделала его тем, кто примирился со своим положением. Пусть он и в клетке, но он все еще Ниган.— Какой ты злой в это время суток, шеф. Воздержание все-таки дает о себе знать или просто эти дни месяца? – подносом она продолжает громыхать даже громче (уже нарочно). Шлепает его на стул, ведро с теплой водой ставит возле прутьев, так что вода расплескивается. На черта она вообще сюда приперлась? Энн уверяет себя, что ей всего лишь нужно чем-то заняться, пока они торчат тут. Но сомневается, что причина только в этом.Энн Нигану напоминает слона в посудной лавке. Только того слона, который намеренно взобрался на буфет, падая вниз вместе с ним под свои же довольные возгласы. Или кошку, что ураганом прошлась по всей квартире, забираясь по шторам на гардину, устремляясь через пару секунд на голову своему же хозяину, делая все это с удовольствием. Он щурится сильней, вглядываясь в то, что громыхает в руках девчонки, выдыхая под нос тихие маты на шум, что подняла Энн. Она будто намеренно громыхает еще сильней, как действительно вредный ребенок, которому осталось только притопнуть ногой или же вставить, что он ей не отец, чтобы комментировать способы ее передвижения. И ему как будто все еще не интересно, но наблюдает слишком внимательно за каждым движением Энн, чтобы и дальше убеждать хотя бы себя, что девчонка не привлекла его внимания достаточно, для того чтобы он все же поднялся со своей ?комфортабельной? кровати (все еще медленно для того, чтобы не выдавать себя в своем нетерпении, с которым Ниганждал Энн).— За мной сегодня уже убирали и кормили, ребенок, шла бы ты отдыхать, залечивать свое плечо, — ?ты ведь все равно уйдешь, не сегодня, не завтра?, — и в отличие от Граймса Энн эти ?не сегодня, не завтра? точно уж исполнит, оставляя Нигана в клетке без компании своего сумасшествия.

— Как прекрасно, что я ребенок, и меня не волнует мнение старших, — отбривает Нигана Энн, рассматривая хмурую, заросшую физиономию. ?Побрить, постричь, и можно даже попробовать уговорить какую-нибудь цыпу на ничего незначащий перепихон. Пять минут – и все довольны?. — Выпороть бы тебя, ребенок за такое пренебрежительное отношение к старшим, да боюсь понравится, а я не могу подвергать тебя таким мукам, а то как же ты после на свободе будешь без меня, — Ниган опускает то, а кому же из них вообще это может понравиться. Его руки изнывают от потребности хотя бы просто прикоснуться к другому человеку (свободно, без необходимости тут же одергивать руку под испытывающий недовольство взгляд ). Он усмехается себе под нос, качнув головой, —и как же хорошо, что я старпер: могу брюзжать сутки напролет, а вся херня, мною сказанная, может интерпретироваться, как маразм, — допустим та, где он спрашивал у Энн, а настоящая ли она. Ведь лучше сослыть тем, кто впал в маразм, чем слабым, нуждающимся в том, чтобы его вели обратно к свету из тьмы, в которой он затерялся, не слыша больше даже своего собственного голоса, что сорван от яростных криков.Энн могла бы Нигану рассказать о порке, и о том, что она ей определенно не нравилась. Она продолжает хранить на лице полуулыбку (пусть внутри передернуло от воспоминаний). Ричард никогда ее не порол. Его способы воспитания были иными: грубые, болезненные, но хотя бы без сексуального подтекста. Пороли (шлепали – когда как) ее будущие мертвецы, которым Ричард сдавал ее тело в аренду. Ее всегда это поражало: отдать ее какому-нибудь изголодавшемуся по сексу ублюдку, а после вспороть ему глотку. Таким образом Ричард показывал, что он единственный, кто по-настоящему о ней заботится. По крайней мере Энн казалось, что именно это Ричард хотел ей доказать. Она могла бы рассказать об этом Нигану. Но не расскажет. Ей не нужна жалость, сочувствие или скрежетание зубами в бессильной злобе. Она всегда отмахивалась от вопросов про шрамы и ожоги. ?Да было кое-какое дерьмо?, и все. Никто кроме нее и мертвеца не знает правды. Энн со своими шрамами и воспоминаниями в одиночестве. И ее такое положение вещей вполне устраивает.— Кстати, шеф, я могу быть очень тихой, — Энн говорит спокойно, по факту и не выпендриваясь. Всего лишь правда. Передвигаться бесшумно она действительно умеет. А малый рост и компактная комплекция в этом отлично помогают (как и танцы, хорошо научившие обращаться с собственным телом, чувствовать его). [Приятно знать, что и я к этому приложил руку, котенок].

— Могла бы появиться у тебя перед носом, как по мановению сраной волшебной палочки, но не хотела довести тебя до инфаркта, или от чего вы там старперы мрете. Как хорошо, что мертвецы уравняли шансы, да? Половина умирает от зубов, половина от рук себе подобных. Справедливость во всей своей красе. По-моему, даже про религиозные, этнические, сексуальные различия все наконец-то забыли.— Что ж ты не озаботилась о моем сердце, когда вываливалась на меня, как черт из сраной табакерки из-за дверей карцера, бросаясь драной кошкой и чуть ли не вгрызаясь в мое горло? Или прыгая после с дерева в лесу? Оглушила и сбежала. Ай, ребенок, а что если б меня там сожрали по милости твоей детской жопы, — достает одну руку из кармана брюк, цепляясь пальцами за прутья решетки. Он смотрит на Энн с искорками искреннего веселья в глазах, пуская в себя его на секунды, а может оно в нем продержится даже дольше (до прихода Граймса, что своей кислой миной испортит все веселье — шериф, как тот долбоеб на вечеринке, которому и пить не надо, чтобы все старания по нарастанию веселья свести на нет). И говорит Ниган без толики обиды, какой-то злости, упоминая две последних встречи с Энн, что затерлись, отходя на дальний план его памяти, пусть и не забываясь до самого конца. Как будто знал, что хранит эти воспоминания для чего-то, что непременно когда-нибудь пригодится в будущем — было и было — разве оно не так на самом деле? Если бы это было не так, Энн бы не ушла из того леса. Или бы после его люди перерыли все вокруг и нашли бы девчонку, ее друзей и каждого, кто мог бы вообще хоть как-то быть причастным к ее группе, к ней самой. Но нет. Вот она. Живая. Относительно даже здоровая и лезет в клетку ко льву опять с нелепой уверенностью, что выйдет из этой клетки живой (неужели он настолько потерял хватку, что страх, который люди испытывали рядом с ним,рассеялся, оседая каплями сырости на стенах его камеры?). Нет. Ниган в это не верит. Это все девчонка с ее атрофированным чувством самосохранения. По другим, кто к нему приходит, вынужденно спускаясь в ров с хищником, он видит (и чувствует), что его боятся все так же. ?Что с девчонкой не так?? Кто постарался, чтобы уничтожить в ней весь страх? Это ведь было еще до ее появления в Святилище.— Так не сожрали же, — Энн равнодушно пожимает плечами, заканчивая раскладывать инструменты. Сцена прям как из какого-нибудь психологического триллера. Она усмехается своим мыслям. Действительно, она сейчас похожа на душевнобольную похитительницу, которая удерживает в камере мужчину. А теперь она ему сделает стрижку, чтоб он продолжал быть симпатичной куколкой в ее больной коллекции. ?Надо все-таки высыпаться, чтобы всякая дичь в голову не лезла?. — К тому же ты тогда был моложе, дедуля. И сердечный приступ от испуга тебе не грозил. Если тебе такое слово известно — страх.В ее интонациях есть нечто вопросительное, хотя она и не ждет ответа. Энн знает наверняка: все чего-то боятся. И Граймс, и она, и Ниган. Ричард тоже боялся. Она увидела это в его глазах напоследок, когда решила, что не будет марать руки [испугалась, котенок, ты испугалась], и что работу можно доверить ходячим. Ричард боялся одиночества.— Пытать меня собралась? — правая бровь уходит немного вверх, поднимаясь вместе с уголками губ в новой улыбке, что стала шире, — только прошу, зубы не трогай, а то, ну знаешь, женщины все еще слишком слабы перед моей обворожительной улыбкой. Оставь мне хотя бы это, раз уж зубы мне теперь не нужны для пережевывания еды, — он наблюдает за Энн, но никак не за вещами, что разложены на металлическом подносе, который она оставляет на табуретке, двинув всю эту шаткую конструкцию ближе к решетке. Его настроение — наигранная легкость, как будто Рик смог притупить в нем возникшую радость от появления Энн, даже пусть Ниган все еще не до конца поверил в то, что она реальна, и он не впал в бред своего безумия, подпитанного сыростью камеры и ее стенами, надвигающимися на него, как в той ловушке, в которую в очередной раз угодил герой Форда в своей роли Индианы Джонса. Ниган помнит эти фильмы, знает их все наизусть, потому что смотрел с десятки раз. А если помнит и знает, почему же у него, как у одного из его любимых героев, не получается найти выход: он ведь, кажется, вот он, перед самым носом, но паника сильней, паника и безумие сильней уводят в глубь ловушки.

?Вот еще. Пытать. Разве что тупыми назойливыми песенками, но увы – у меня нет нужных инструментов?. Энн могла бы честно ответить, что ей лишь раз приходилось пытать человека и лишь потому, что так хотел Ричард (подарил ей ее насильника на день рождения – только Ричард мог придумать нечто подобное). И ей не понравилось, хотя тот упырь и заслуживал быть располосованным на тряпочки. Причинять боль ей не понравилось (да, черт возьми, она лишний раз укол не могла сделать, опасаясь, что сделает больно). А она же могла растянуть ?удовольствие? на дооолгое время, отомстить за все унижения. ?Имя у него какое-то смешное было. Что-то очень созвучное с полосатиком. Не помню?. Но, во-первых: ей не хотелось радовать Ричарда. Она же спиной чувствовала, как он наблюдает за каждым движением, ждет, когда то, что он не доломал, рухнет само (падет, когда треснет последняя опора, за которую она держалась). Во-вторых, ей было страшно представить, что будет (на что – на кого – она будет похожа), когда рухнет последняя преграда, когда от девчонки, которая приехала на танцевальный конкурс, ничего не останется. Когда же раздосадованный Ричард резко бросил ?убей?, она убила сразу: без колебания, без сомнения. Энн могла бы рассказать об этом Нигану, но не расскажет. Ни к чему упоминать вслух того, кто и так с комфортом устроился в ее голове. Она деловито и очень неумело пытается засучить рукав здоровой руки пальцами перебинтованной. Получается паршиво. ?Ну и хрен с тобой?. Не сумев справиться с рукавом, она критическим взглядом смотрит на возвышающегося над ней мужчину.— Надо как-нибудь компенсировать разницу в росте. Не прыгать же мне, в самом деле. А обстричь и подрезать эту бомжатскую бороденку необходимо. Ты мне очень напоминаешь Михалыча из пятого подъезда, аж плакать хочется из-за ностальгии по родине. Ну и знаешь, я тебе часто буду глаза мозолить, и не хочется, чтоб твои блохи тусовались вместе с моими. Еще плохому научат. Не ссы, шеф. Я нормально управляюсь и одной рукой. Себя ж я как-то покромсала, — она встряхивает растрепанной головой. И видно, что волосы обрезаны. Вкривь и вкось, но уже достаточно, чтобы сложнее было вцепиться ей в шевелюру как гнилыми пальцами, так и живыми.Он задумывается, уходя в себя дальше на минуту, закусывая в этих мыслях нижнюю губу, и не сразу понимает, что вообще от него хочет Энн. Причины, по которым она пришла не с подносом еды для него, а с ведром и ножницами на том самом подносе, они ускользают, пока Ниган порывается спросить у Энн, а какого хера она вообще настолько отбитая на голову. Спросить, почему никогда не видел в ее глазах страха, даже в те моменты, когда угроза была столь осязаемой, что в страхе только и можно было найти спасение. Но она же смотрела в его глаза с вызовом, как будто именно ее решение могло быть решающим, а не его — ее волей и выбором ставились точки в чужих жизнях. В Святилище Ниган не задумывался. Не было ему дела до Энн и того, через какого дерьмо девка прошла, чтобы разбираться в методах подрыва и иметь сорванную башню, что позволяла бросаться в гущу мертвецов (а может и стоило найти время:может, тогда бы она не бежала, может быть тогда у него был хотя бы один верный союзник). ?Сука?. — Боюсь спросить, чьи блохи все ж будут учить, и почти стыдно признавать, что мои менее бешеные, чем твои, — Ниган моргнул быстро несколько раз, выбираясь рывком из собственных мыслей, сосредотачиваясь на том, что Энн вообще от него хочет здесь и сейчас, — ты серьезно, ребенок? Не боишься, что отниму ножницы и с ними вырвусь на свободу, перекромсаю всю эту ебаную деревушку в ее идиллии? Перетопчу все их помидоры? Ты вообще добро на всю эту поебистику получила от начальника? А то ж ворвется с воплями брюзжания, в которых он даст фору каждому деду в ближайших сотнях миль, — он улыбается себе под нос, с новым прищуром наблюдая за борьбой Энн с рукавом (вздыхает наигранно тяжело, как будто вся эта ее возня ему уже надоела и сидит у самых гланд), — давай помогу, — он тянет руку через решетку и ждет, что девчонка от него сейчас отшатнется, как и каждый кто сюда приходит, стоит ему лишь сделать малейшее движение в их сторону. На лице тени разглаживают все морщины, скрывая в нем некий страх (страшно потому, что срал бы он на каждого, но с Энн все это нихера не работает — и почему он не знает, а он не любит того, чего не знает и чего не понимает). Улыбается довольно (жмурится как кот), когда Энн подается ближе к решетке, чтобы его пальцы, тонкие, худые, ломкие, зацепились за край рукава куртки, закатывая по девчачьей руке до локтя, чтобы не намочила (и он почти проклинает себя же за ту осторожность, с которой дотрагивается до куска ткани куртки, избегая лишнего соприкосновения его кожи с горячей кожей Энн). И он не думает, что это пиздец какая хорошая идея: его бритье и стрижка (или что там еще придумала Энн), но выбесить еще чуть больше Рика? ?Почему бы блять и нет?. И дело только в этом, а не в ностальгии Энн по ее родине и в его неожиданном желании угодить девчонки.Энн не вздрагивает, когда Ниган осторожно закатывает ей рукав (только внимательно следит за исхудавшими пальцами). Лишь в конце самую малость дернет плечом, когда подушечка пальца зацепит (очевидно, по чистой случайности) шрам от разбитой бутылки.— Монументально серьезно, шеф, — с очень серьезным выражение лица отвечает девушка, щелкнув ножницами. Во временном затишье камеры этот звук вдруг кажется таким зловещим (как в дурацком ужастике), что Энн не сдерживает короткий смешок. — Мне бы, конечно, очень хотелось увидеть, как ты пытаешься ножницами перепилить решетку, потому что, поверь на слово, этим лезвием ты замок не вскроешь. Но ты же не тупой. И зачем вообще топтать помидоры, даже если они чужие? Их есть надо. Уж ты-то должен понимать, что такое грамотное использование ресурсов.Конечно, Энн об этом думала, когда эта странная идея втемяшилась ей в голову. Приходили мысли о том, что Ниган можно воспользоваться ее нечеловеческой тупостью (ну или почему она вдруг вообще решила, что она теперь тюремный парикмахер), отобрать ножницы. И что дальше? Перережет ей глотку? Расчленит и соорудит из ее кости отмычку? Уж при ней точно ничего полезного нет. Возьмет в заложники? Тоже весьма сомнительное предприятие. Она оставила эти мысли в покое, потому что уверена: Ниган не идиот. И отчего-то ей казалось, что максимум для чего он мог бы использовать ножницы так это для себя. Она бы точно их придержала до того момента, как решетки окончательно станут невмоготу. [Ты бы не стала, котенок. Когда-то ты так и не смогла]. ?Я тебя не слышу?.— Мне сказали, что на мне забота, —она ставит кавычки в воздухе. Слово ?забота? в их разговоре с Граймсом не мелькала, — о заключенном. А тут уж я сама принимаю решение, что в нее входит. К тому же отсутствие толковой гигиены плохо сказывается на самочувствии. А наш общий знакомый наверняка рассчитывает, что ты проживешь долго-долго.Да, она действительно ничего не спрашивала у ?начальника?. А вот у себя — минимум — уже пару раз. Чего ради она все это затеяла? Сложно ответить со стопроцентной уверенностью. Потому что Ниган не такой уж и мудак? Потому что у него смешные шутки? А может потому что она помнит, как мечтала о самом простом, когда была с Ричардом: нормально помыться (а не заработать себе право на быстрый ополаскивание), состричь мешающиеся отросшие волосы. Она помнит, как какой-нибудь урод залезал на нее, пыхтел, а ее жутко бесили лезущие в глаза волосы. ?Да, наверное, поэтому?.— Вариант забраться мартышкой по решетке, мы с тобой отметаем сразу? — он скалится в своей улыбке, — или ты проворной можешь быть только с деревьями? — он не спрашивает от том, чего ж она заодно не притащила ключи от его камеры, этим она смогла бы сразу облегчить жизнь и себе, и Нигану, и он уверен, что если б она только захотела, стащить ключи не составило бы труда. Отходит на шаг, чтобы развернуть спиной к Энн и опускается на пол, усаживаясь, прижимаясь спиной к решетке, — остужу свой зад из-за тебя — будешь мне потом горячую грелку к нему прикладывать, — Ниган задирает голову вверх, повернув немного в сторону, чтобы взглядом найти девчонку, — уши только не отрежьте, мисс, и постарайтесь сделать что-то более приличное. Хватит и одного бешеного пуделя на округу, — устраивается удобней и замирает, чтобы Энн не ворчала на то, что он мешает (с новым легким уколом в груди, что сбивает ритм нормального дыхания: какого все же хрена он пытается ей угодить?).

— Ты главное тыквой не верти, шеф, тогда твои бесценные уши останутся при тебе, — она принимает по-хозяйски вертеть его голову, осматривая фронт работы (и не догадавшись сразу о каком бешеном пуделе идет речь). Уж очень сюрреалистично выглядит эта картина даже для нее. Кто б мог подумать, что во вторую встречу его Святилищество вообще позволит прикоснуться к себе какой-то сикозявке? Энн старательно запихивает свои мысли поглубже. Мотивы Нигана ее не касаются. Шеф так и будет для нее шкатулкой с двойным дном. Она не собирается задерживаться в Александрии дольше необходимого, так зачем разгадывать того, кто этого и не хочет.Энн стрижет быстро и уверенно (с таким выражением лица, будто отлично понимает, что делает) и с мыслями: ?в конце концов, ему ж с такой башкой не на прием к Королеве?. Но старается так, что кончик язык высовывает. По факту ее почти любая работа увлекает. Главное, что без дела не сидит.— Эй, шеф. Кори действительно вошла в гарем вашего величества или у тебя просто фантазия разыгралась?— Мои фантазии не столь скудны, ребенок, чтобы в них представлять бабу, что и сама не прочь была оказаться в моей постели, — Ниган всматривается в темноту перед собой, — а Кори привлекла мое внимание через месяц после твоего бегства. Горячая она в постели, скажу я тебе, еще б немного и, возможно, я б вообще разогнал весь свой гарем, так как после твоей подруги у меня сил оставалось если только слезть с нее, и ноги у меня тряслись, как у сопливого подростка, что впервые переспал с опытной девкой, — тихий смех сотрясает его плечи, пока под давлением пальцев Энн он склоняет голову вперед, чтобы у нее получилось выстричь затылок.— Да ничего б ты не разогнал, — со вздохом отвечает Энн. Ее успокаивает то, что он упоминает Кори в настоящем времени. Значит, скорее всего она жива. По крайней мере была жива, когда Ниган заправлял Святилищем. А не имея других данных, она предпочтет думать, что Кори до сих пор жива и здравствует, и заправляет кухней. — Иначе бы твои поданные решили, что их святой Лидер умеет любить и способен привязываться. А крепостным нельзя давать пищу для размышлений.?Не говоря уж о том, что если ты лидер, то открытое выказывание внимание одному ослабляет. Дает понять завистникам, куда бить?. И у него они были уже тогда.

— Ладно, допустим, ты права, — он хрустнул пальцами на лежащей на колене руки, поворачивая немного голову под давлением руки Энн и под движения ножниц, с которым на его плечи опадали волосы, — не разогнал бы. Но только вот причем тут в общем-то любовь? Одна женщина не означает, что она выбрана только потому, что сердце короля дрогнуло и полюбило. Может ему просто остопиздело содержать всех остальных, — он хмыкает себе под нос. Он и любовь — это тема, которую Ниган не затрагивал даже с Шерри, что была первой его женщиной после Люсиль, после наступления пиздеца в этом мире, даже пьяным, что позволял себе редко. И с Энн он вряд ли готов быть чуть более откровенным, да и девчонке вряд ли нужна вся эта его откровенность (между ними ведь просто болтовня ни о чем), — ты вообще вдавалась в подробности моего гарема? Почему девушки, что были мной выбраны, вообще на это согласились? Хочу заметить, абсолютно по собственной воле и желанию. Я никого не выстраивал в ряд и не отбирал, как элитных жеребцов на конюшне, и прежде чем девушка давала свое окончательное решение, я давал ей время и даже возможность выбраться из сложившегося дерьма без титула жены лидера. даже пользовались данным шансом, а я вполне мог ограничиться и Шерри. В начале только она и была, — он не позволяет голосу измениться, когда упоминает Шерри, произнося ее имя (незачем Энн все же знать о том, какой он долбоеб, и что в этой клетке он оказался, потому что расслабился, поверив, что достаточно укрепил свою власть, чтобы иметь возможность хотя бы минутной передышки). Не нужно Энн знать, что его сдала та, что во многом сыскала его доверие. А он выберется отсюда и разберет Святилище до руин, не оставляя и маленького закутка безопасности. Святилище — это его детище, и он ни одной твари, что передала его, не позволит в нем править вместо него. Не за чем Энн знать, как его желудок сводит холодными спазмами ярости, когда он только думает о Шерри, и как тяжело удержать себя на месте, когда тянет что-нибудь сломать. Ломать в его камере только нечего, если только собственные же кости, сбивая кулаки об бетонные стены.Энн продолжает свою работу. Должно быть Ниган и сам догадывается, что плевала она на его гарем и все подробности с высокой колокольни. Отчасти ее успокаивали слухи о том, что этих девушек никто не принуждал. Да и не раз слышала по ночам, как перешептываются женщины о том, что было бы неплохо сменить одну пыльную работенку на другую. ?Хотя бы потеешь с удовольствием?. Она вдруг понимает, что так и не спросила, как же в итоге вышло, что он попал в тюрьму, и кто вообще заправляет Святилищем. Но когда вопрос почти сформировался, Ниган меняет тему. — Ты не убила меня в лесу, хотя и могла, почему? Ты думала тогда, что будет с Фрэнком, если я не найду тебя и живым вернусь в Святилище, злой и полный ярости? Совсем пацана не было жаль? — лишние смерти возможно было бы избежать, нужно было лишь вспомнить, что его правилам нужно подчиняться. Энн выбрала другой путь. И Энн все еще жива. На свободе. Может этот ее путь и есть единственно верный? Бежать. Бежать отовсюду, где есть иллюзия безопасности.— А надо было убить? И лишить бедных женщин их мужа?, — она говорит таким же простым, ненапряженным голосом. Но лицо нахмурено. Она и не сомневалась, что Ниган убьет Фрэнка. Просто старалась лишний раз об этом не думать. Это не в ее руках было оружие. Не она подписала Фрэнку смертный приговор, и не она привела его в исполнение. Да, слабая отмазка, малодушная, но совести для молчания этого оказывается достаточно. В ее ночных кошмарах нет вакантных мест.— Я бы тебя тогда не казнил, — срывается быстро признание с его губ (оно напоминает бездомыша, что украл булку хлеба с прилавка и сорвался тут же с места, теряясь в сыром переулке среди людей, которые на убегающего ребенка в ободранном тряпье и не обращают внимания), но пусть оно сорвано украдкой, Ниган поворачивает голову (поворачивается корпусом в сторону Энн), — никто бы тогда не умер, кроме того пацана, которого ты забила камнем. Наказал бы, да, но и ты и Фрэнк: вы оба остались бы живы, — это не попытка вызвать чувство вины (ебал бы он вообще все это чувство, вытесняя из собственной души, чтобы кого-то другого пытаться на него вывести). Ниган просто хочет, чтобы она знала.— Наказывать за навязанные правила — это, конечно…. Господи. Смешно и охуенно. Да брось ты, шеф. ?Никто бы не умер?, — она продолжает смеяться и говорит уже скорее для себя бурчит под нос, смахивая волосы с его плеч. — Tozhe mne Vanga, blin. Vse umiraut. Давай поворачивайся своей ?обворожительной? улыбкой ко мне лицом, шеф. Займемся твоей мочалкой.Его губы искривляются в полуулыбке, что для Энн все равно остается недоступной, потому что Ниган продолжает смотреть в темноту своей камеры. Улыбка держится на губах недолго, смазываясь, когда он хмыкает хмуро, с недовольством. — Все правила были кем-то придуманы и в какой-то мере навязаны, а наказание за правила так же существуют со времен цивилизованного мира. Без этого царил бы только хаос и ожившие мертвецы, и лишь в итоге малая часть выживших людей. Любую группу, сколько бы в ней не было людей, нужно держать в жесткой узде, чтобы все не развалилось, и чтобы из-за одного какого-нибудь долбоеба не погибли все. А чем больше людей и чем больше жизней, за которые ты берешь на себя ответственность, тем эти правила должны быть жестче, чтобы боялись, зная, что будет за неподобающее поведение, за невыполнение обязанностей, что возложены на тебя или кого-то еще. Разве как-то было иначе в прошлой жизни? Не в мирной, а там, где уже шла война. Да и в мирной тоже: глава семьи всегда брал на себя всю ответственность за будущее своих детей, жены, и вся разница если только в том, что убивать было не нужно, — Ниган в этом убежден, Ниган терял людей. Он знает и видел, в какой ебаный хаос обращается все, когда люди бегут толпой, не разбирая дороги. Он стоял в стороне, не желая отвечать за чужие жизни и просто пытался выжить, когда очередную группу, к которой он примкнул, перебили, потому что один из дозорных заснул, а второй отошел поссать в кусты, не заметив стадо мертвецов, подходящих с другой стороны. Он знает, что дает демократия и свобода: своими глазами наблюдал за тем, как насилуют женщин, свои руки погружал в кровь, стаскивая ублюдков с молодых еще совсем девчонок, вгрызаясь после в глотку, чтобы выжить самому. В Святилище правила существуют не потому, что он двинутый на голову деспот, а, потому что люди — это неуправляемый скот, который понимает лишь силу. И он бы ничего не стал бы менять, даже уже зная результаты. Стал бы только еще жестче и уже бы не прощал, давая второй и третий шанс. Мало он сжег харю Дуайту, надо было вздернуть его на заборе, а Шерри в итоге пустить по кругу своих бойцов (наступить в этом принципе на собственную же глотку). Он произносит все слова с холодной решительностью и жесткостью в своем голосе, не дрогнув, и не позволяя услышать по голосу, что его убежденность в собственной правоте, хоть как-то могла стать ущербной из-за места, в котором он оказался, и из-за положения заключенного, что приговорен к пожизненному заточению.Энн, пожалуй, и так догадывалась, что Ниган не собирался ее убивать. Иначе он бы применил куда более болезненные способы ее смирения в Святилище возле карцера. И возможно куда бы активнее боролся с ней в лесу. И не останавливал бы погоню. Она тогда сильно сомневалась, что ей удалось оторваться, благодаря своей охренительности – силы все-таки были на исходе. Она была уверена, что лидер Спасителей решил поберечь своих людей и не шароебиться в кишащем мертвецами лесу. Да и стоит ли один ?ребенок? того? Какое-то время она работает молча. Серьезная и сосредоточенная. Только плеск воды, да щелканье ножниц. Жужжание бритвы. Как-то отец сломал обе руки. Мамы не было дома, и он попросил себя побрить. ?Это было забавно, хотя в начале ему не было так уж смешно?. Она сталкивается с Ниганом взглядом:— Я б не осталась шеф, даже если ты, подходя к камере, сказал бы, что я устранила твоего злейшего врага, и мне теперь светит кубок огня и суперприз: шикарный ужин в компании тебя такого охуенного. Я бы не осталась, даже если бы не забила того урода камнем. У меня был план. Но планы на то и планы, что вечно рушатся. Я собиралась покинуть твой царство-государство. Да. Херово, что так вышло с Фрэнком. Я не хотела его привлекать. Но он сделал свой выбор. Сам. А я сделала свой. Ну и ты же понимаешь: есть вещи похуже смерти – например, когда тебя лишают свободы. А твое Святилище для меня — тюрьма. Просторная, но тюрьма.— Ты думаешь, что я этого нихуя не знал и не понимал? — ему пришлось запрокинуть голову назад, открывая шею. Он скашивает взгляд, щурясь, рассматривая сосредоточенное лицо девчонки, — я понял, что ты сбежишь еще в нашу с тобой первую встречу, и что никакие стены тебя не удержат. У тебя тогда все это очень легко читалась на твоем пухлом, детском личике, ребенок.

?Боже. И почему никому покоя не дают мои пухлые щечки? Переживают, что я слишком много жру? Или это первый симптом недоедания и желания перейти в каннибализм??— Думал, правда, что слиняешь, когда еще первый раз позволил тебе выйти за ворота с группой Мейсона. Тогда под замесом никто бы и не понял, а когда поняли, что тебя нет, могли бы все списать на то, что ты затерялась где-то в толпе мертвецов и подохла там же, под их зубами, — Ниган пожимает плечами при, как дополнением к сказанным словам. — А человек из Королевства? Тоже сделал свой выбор? Как же у тебя все просто, ребенок. Каждый выходит сам виноват в том, что желал тебе помочь, за что и нес после ответственность, расплачиваясь своей жизнью, а ты же их ни о чем не просила, поэтому твоя совесть чиста, так выходит? А с кем эта чистота совести не действует? — хорошо, наверное, когда так легко выходит успокаивать себя, а он и не осуждает. Он же точно такой же, считает также, что каждый отвечает за себя сам, за каждый свой поступок и решение. Он сейчас расплачивается заточением в этой ебучей клетке. А Энн… да хоть своей сломанной ключицей, а может, ее расплата еще впереди. Но его все же будоражит умение Энн со столь холодной головой оценивать и принимать решения за чужие жизни. Его ведь в ней это привлекало еще в Святилище, когда она приговорила человека, совершенно постороннего человека, к смерти, не зная, а как в итоге поступит Ниган. И он не жалеет, что не убил тогда Паоло. В нем не было особого желания сломать девчонку или даже если было, то уж точно не такой силы, как с Граймсом и его группой (Энн все же не убивала его людей — ну или не в таком количестве, да и Джерри сам был виноват, что дал себя ранить).— Ох, шеф, какой ты всезнающий и всемогущий. Твое второе имя случайно не Оз? А то я вполне могу сойти за Элли, — Энн посмеивается. Конечно, Ниган знал все с самого начала. Все всегда все знают, с самого начала и гораздо лучше ее. Но у нее вопрос, и даже не к Нигану, а ко всему старшему поколению в целом: ?раз вы все до хуя умные и всезнающие, как мать вашу, вы допустили этот злогребучий пиздец?? Она злится, и это видно по глазам даже в тускло освещенной камере (она и не старается скрывать). Злится не на Нигана, а на ситуацию в целом, хотя за столько времени уже можно было привыкнуть. Энн хочется верить, что дома все по-другому: люди действует объединенным фронтом, им не приходится обороняться и от живых, и от мертвых, нет такой разрухи, а родителям и младшей сестре не приходилось убивать за банку тушенки. Энн очень хочется в это верить. Но не важно в какой стране живут люди: всеми управляют одни и те же страсти. Кто-то поддается им, кто-то пытается оставаться человеком, и последние всегда в меньшинстве.— Чистая совесть только у младенцев, шеф. Но мой паршивый сон никак не связан с муками совести. И призраки в кошмарах меня не преследует, если ты об этом, — она не лжет. Призраки ее действительно не преследует. Призрак всего один. Но муками совести из-за смерти Ричарда Энн не мучается. Скорее уж наслаждается, представляя, как гнилые зубы навсегда стирают отеческую улыбку с его лица. А что касается остальных: что ж, когда придет время, она готова расплатиться по счету. Только мнения своего Энн не изменит. Иначе, если она позволит себе утонуть в чувстве вины и сожалении о всех тех, к чьим смертям — или даже банальным неприятностям — она хотя бы косвенно причастна, она сойдет с ума. И единственным верным решением будет ?разбежаться, прыгнув со скалы?.

— Что ж, можешь начать заново собирать свой гарем, — внимательно оглядев мужчину со всех стороны, она достает из заднего кармана маленькое зеркальце и показывает ему.Ему почти все равно, что там в отражении зеркала, но все же смотрит, довольно расплываясь в улыбке и проходя ладонями по бритым щекам.— Охренеть, убедила: помидоры оставлю не тронутыми. Дарю все посадки тебе, заслужила за то, что даже одной рукой ты орудуешь так, что готов поверить, что тогда у карцера ты все же метила мне не в горло, — одна ладонь уходит по лбу вверх до затылка, смахивая остатки мелких, состриженных волосков. Он цепляется пальцами за прутья, тянет себя наверх, поднимаясь на ноги. Ему бы сказать ?спасибо? — это малое, что он может, и дело не в стрижке и бритье.

— Я метила в горло, шеф. Но знаешь — я рада, что такая косая. Хоть есть с кем поговорить, — сказанное вырывается быстрее, чем она успевает это осознать. ?Ну и хер с ним?. Ей и до этого не то, чтоб сильно было важно, что именно о ней думает Ниган, и не слишком важно, что подумает теперь. Она сказала правду — стыдиться ей нечего. У него его чувство юмора, он не лицемерит и в его тоне нет снисходительно-наставнических ноток. Как минимум поэтому Энн гораздо уютнее в подвале с ?бабайкой?, чем среди незнакомых, непонятных ей людей (с которыми ей и не хочется знакомиться ближе, а зачем? ?Танцующие? здесь ненадолго). Она же еще в Святилище думала о том, что встреть она Нигана при других обстоятельствах — в другой жизни (где мертвые лежат на месте), — она бы небось была одной из многочисленных девчонок, взирающих на него влюбленными глазами. И не важно, что там мелет язык, когда губы так красиво улыбаются. [Разве ты не рада тому, что не стала одной из таких дурочек? Если бы не я, ты бы наверняка была бы одной из тех, кто в свою очередь согревает постель. Разве не рада, что я сделал тебе лучше? Больше?] ?Угу. Свечусь, сука, от счастья?. Она вдруг понимает (только сейчас), что в чем-то даже завидовала женщинам из гарема главного Спасителя. Крыша над головой, даже шмотки незасранные, еда, вода, секс по расписанию и без принуждения — какой-никакой эквивалент заботы. Не нужно принимать никаких решений, кроме какого цвета трусиками порадовать мужа. Никаких призраков в голове и желания постоянно куда-то бежать. Не ищешь подвохов, потому что все обговорено заранее. Все честно и прозрачно. ?Соблюдай правила и будет тебе заебись. Красота же. Да?? Но Энн уже никогда не узнает, каково это. Не с таким отбитым нутром и мозгами набекрень.— Уже поздно, и пока сюда все же вновь не пришел шериф, тебе лучше уйти. Хотя уверен, тебе похрен на придуманные правила, — он сам отходит от решетки, уходя в глубь своей камеры, чтобы опуститься на свою кровать (он изо всех сил сопротивляется апатии, мыслям, где изо дня в день вновь все остается таким же серым и унылым, как было до того, как в дверь его здравого смысла получалось безумие в виде Энн с ее желанием сидеть с ним в этом подвале). И он гонит девчонку, потому что так… так оно будет лучше для них двоих. Уж точно для нее.— А я и не нарушала никаких правил. Никто ни разу не упоминал запрет на стрижку и бритье. Но если ты переживаешь за меня, скажи, что фея Тинкербелл залетала. И это все ее рук дело, — она закидывает в ведерко инструменты, подхватывает поднос и уходит такой же громыхающей конструкцией, какой и входила (хотя сейчас не из вредности — устала). Но прежде чем поставить ногу на первую ступеньку, Энн все-таки обернется.