Глава 5 (1/1)

К концу октября резко похолодало, и теперь не ставить походного вигвама по ночам не представлялось возможным, к тому же почти каждую ночь шел мелкий упрямый снежок, днем порой превращавшийся в ледяной дождь. Дорога – тропа, которую я выбрал, как только нам пришлось свернуть с основного проторенного пути, – превратилась в зыбкую, ускользающую из-под ног ловушку. На отдельных участках тропы лошадям с большим трудом удавалось сохранить равновесие, так что в конечном итоге мы спешились и повели их в поводу. Все впятером, с Суаром, мы мерзли даже тогда, когда удавалось развести на стоянке огонь и сгрудиться вокруг него, чтобы хоть немного обсохнуть. Я слегка простудился и чихал, а характер у Жана-Франсуа резко испортился, что было вовсе не удивительно – для него это должно было казаться кошмаром. Хотя я никогда не спрашивал, что ему довелось испытать в Африке...Однако такая погода не могла продолжаться вечно, и одно прекрасное ноябрьское утро встретило нас холодным прозрачным воздухом, землей, укрытой снежным покровом толщиной в дюйм, и абсолютно чистым бледно-голубым небом. Если бы Жан-Франсуа мог читать мои мысли, то он наверняка припомнил бы, что это утро встретило нас также потухшим костром, заледеневшими остатками ужина в котелке и трясущимися от холода лошадьми, под чьими копытами потрескивал тонкий ледок...Я собирался остаться на этом месте некоторое время: по моим предположениям, идти нам оставалось всего несколько дней. Нужно было пополнить запасы вяленого мяса и присовокупить еще пару шкур к нашей коллекции.Я собирался отправиться в одиночестве, но к моему удивлению Жан-Франсуа пожелал последовать за мной.Мы покинули лагерь, оставив лошадей на Суара – он лениво дремал у входа в типи, привалившись боком к теплой стенке. Пройдя небольшой березовой рощицей – листья уже облетели, и в ней было поразительно светло – мы в полном молчании пошли дальше, к видневшимся чуть в стороне елям, упорно карабкавшимся на небольшое взгорье. Мы молчали вовсе не потому, что было не о чем говорить. Чувствуя состояние Жана-Франсуа и не желая вызвать вспышку ярости, я шел чуть впереди, наслаждаясь чистым воздухом и безмятежным небом. Вот так, следуя в полуметре друг от друга, мы и встретили припозднившегося со спячкой медведя. Почему он не заметил нас, я сказать затрудняюсь, но соображения по этому поводу у меня были. Во-первых, первый снег почти никогда не бывает хрустящим и, более того, поглощает звуки, а я к тому же озаботился пошивом удобной мягкой индейской обуви для нас обоих. Во-вторых, чистый прохладный воздух всегда давит на уши, даже если уши эти защищены густой шерстью. И наконец, в-третьих, медведь, пожалуй, единственное из знакомых мне животных, которое может чем-то увлечься настолько, чтобы не заметить подхода возможного врага.Дернув спутника за рукав, я скользнул в сторону и притаился за стволом дерева, откуда открывался удобный и сравнительно безопасный обзор местности. Жан-Франсуа при этом оказался за другим деревом, что заставило меня подумать о том, что он привык охотиться на больших кошачьих, которым нельзя позволять сконцентрировать внимание на ком-то одном, а для этого необходимо разделиться и постоянно двигаться. Медведь – это оказался большой серый гризли – рылся в подмерзшей земле в поисках корешков, не замечая нас. Я положил стрелу на тетиву, собираясь стрелять горизонтально, как учил меня Мани, краем глаза отметив, что Жан-Франсуа также примеривается для выстрела – медведь стоял, очень неудобно повернувшись к нам округлым задом, и не было никакой возможности, стреляя, попасть сколько-нибудь точно. Приходилось ждать...И тут я почувствовал, что мы не одни наблюдаем за косолапым. В воздухе разлилось легкое напряжение. Вскорости завопила сойка, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Ей вторила сорока. Медведь прекратил свое занятие, задрал голову и принюхался. В тот же момент Жан-Франсуа выстрелил, попав куда-то в плечо зверя. Тот заревел, вскинулся, удобно повернувшись левым боком ко мне. Я мгновенно выстрелил, испытывая странное чувство двойственности происходящего, когда хором взвизгнули другие тетивы, и несколько стрел одновременно поразили медведя. Он неловко крутанулся – в реве его теперь слышалась жалоба – и ткнулся мордой в землю. Я видел, что он еще жив, поэтому вытащил нож и направился к нему. Кто бы ни охотился с нами вместе, они оказали нам услугу, и распри из-за добычи могли подождать.Мои глаза встретились взглядом со звериными. Медведь тяжело вздохнул, и в этом вздохе я услышал боль. Как и всегда, мне стало жаль животное, и coup de grace* оборвал его мучения. Я вытер нож о свежий снег и обернулся. Ушей моих коснулась певучая индейская речь, похожая одновременно и на шепот ветерка, и на смех ручья, и на перезвон капели. Анишшинапе*... Возможно, тот же самый род, что приютил нас с Мани...Я вложил нож в чехол. Лука из рук я не выпустил, но и стрелу не достал, кивком предложив Жану-Франсуа подойти ко мне и не делать резких движений. Я, правда, боялся, что он может заупрямиться, но мои опасения оказались напрасными. Он признавал, что на этой территории я знал больше и, следовательно, мог командовать в экстремальных ситуациях. Он встал рядом, опустив оружие дулом вниз. Уловив движение в кустах, я скосил глаза в том направлении. Признаться, я немного побаивался...– Белый Волк вернулся?.. – голос был тихим и звучал миролюбиво, и я вздохнул свободнее.– Это ты, Поющая Стрела? – я улыбнулся, завидев молодого человека, выходящего из-за кустов скользяще-летящей походкой жителя лесов. Когда мы с Мани покидали его поселение, ему едва сравнялось шестнадцать зим, он только недавно получил взрослое имя, а теперь Поющая Стрела превратился в сильного статного мужчину.Вместо ответа он молча коснулся рукой груди, что означало лишь утвердительный ответ, и направился прямо к нам – приглядываясь уже менее настороженно. Я почувствовал напряжение Жана-Франсуа и, коснувшись его, отрицательно мотнул головой, прошептав: ?Это друг. Все в порядке?. Стрела подошел к нам и остановился примерно в шаге. Лицо его было серьезно, но черные блестящие глаза улыбались. Я знал, что выгляжу примерно так же.– Далеко до вашего поселка?– Два перехода, – он смотрел на моего спутника с любопытством, но молчал, зная, что истории будут потом.Я перевел это Жану-Франсуа, объяснив, что два перехода у охотников анишшинапе означает около трех дней, потому что они всегда охотились налегке и могли идти без задержек.К нам присоединилось еще несколько человек, которых Стрела позвал гортанным криком. Среди них я узнал Быстрый Ручей и Сонную Сову. Двое других были мне незнакомы. Мы подошли осмотреть медведя. Моя стрела прошла точно между позвоночником и лопаткой, нанеся смертельную рану. По охотничьим законам мне принадлежали шкура и бедро зверя...У самого поселка нам удалось подстрелить крупного лося. Мы освежевали его на скорую руку и двинулись дальше. К вечеру уже прибыли на место. Поющая Стрела повел нас к главе рода.Я хорошо помнил Черную Сосну. Это был мудрый справедливый человек, проводивший для нас с Мани обряд братания. И мне было по-настоящему жаль говорить ему о смерти моего брата. Но сделать это было необходимо сразу, поэтому, когда Стрела привел меня в его дом, я, коротко поклонившись, устроился напротив, как положено, произнес приветственное слово, выслушал ответное и на вопрос о новостях сообщил скорбную весть.– Мой названый сын, Белый Волк, пришел ко мне в момент бедствия, как когда-то пришел в момент радости. Подойди ближе...Сосна был слеп. Единственным способом, каким он мог видеть, – были его руки. Так что я без малейших колебаний поднялся, прошел к нему и встал перед ним на колени. Его высохшие пальцы коснулись моего лица, казалось, всего на мгновение. После которого Черная Сосна опустил руку и вновь вернулся к своей трубке, ароматный дымок которой чувствовался еще за пределом его жилища.– Твои переживания были воистину ужасны, названый сын. Но теперь твое сердце оправилось, и ты видишь возможность вновь обрести брата. Кто он?Поборов, как и всегда, недоверчивое удивление перед его странным даром, я кивнул, подтверждая его слова.– Он родился на одной земле со мной, за Большой Водой. Его имя Жан-Франсуа. Он обладает ловкостью и силой пумы и умом филина.– Это большая похвала... Отдохните с дороги. Вечером вы придете в Круг Совета, и ты расскажешь о своих странствиях людям...Я искал на его лице хоть какой-то подсказки, но Сосна, как всегда, оставался бесстрастным, и слепые глаза по-прежнему смотрели вдаль. Поэтому я счел правильным последовать его совету и отправился к Жану-Франсуа, которого обнаружил сидящим на стволе поваленного бурей дерева и пристально наблюдающим за дневной жизнью поселения.Сообщив новости, я с некоторым опасением ожидал реакции, четко отразившейся на его лице, – от удивления до недоверия и легкого раздражения.– Ты в самом деле собираешься оставаться здесь всю зиму?– Да. Что не так?Вместо ответа он лишь покачал головой. Но я понял. Странный народ, который он считал дикарями, варварами... странные обычаи... незнакомый язык... В этом месте он полностью зависел от меня, что было ему непривычно и неприятно. Но мне хотелось остаться здесь хотя бы на время.– Жан-Франсуа... – я сел рядом, едва касаясь плечом его плеча. – Мне очень нужно побыть здесь, понимаешь? Мне это до крайности необходимо...Он посмотрел на меня, и его взгляд можно было истолковать как вопрос о том, какое ему может быть дело до моих переживаний. Но он медленно кивнул, и я был готов стоять на голове от облегчения. Но решил, что делать это не стоит, тем более что Поющая Стрела подошел к нам и со спокойной миролюбивой улыбкой предложил временно занять место в его доме. Я согласился, и мы последовали за нашим провожатым.Я уснул почти мгновенно, едва голова коснулась скатки из мягких беличьих шкурок...Проснулся я рано утром. Жан-Франсуа спал рядом – расслабившись во сне, он положил руку на мою грудь и закинул на меня ногу. Едва сдержав улыбку, я коснулся губами его виска, и он, слабо вздохнув, инстинктивно ткнулся носом мне в щеку. Когда я обнял его покрепче, он все-таки зашевелился и скользнул рукой по моей груди к животу, вызвав у меня довольный негромкий звук.Когда пришли звать нас на Совет, я уже был готов удавить своего друга, упорно притворявшегося спящим и умудрившегося раздразнить меня до крайней стадии. Иными словами, только глубокое уважение, испытываемое мною к Черной Сосне, заставило меня подняться с постели самому и заставить Жана-Франсуа признать, наконец, что он проснулся. Мы, щурясь на ярком зимнем солнце, вышли из тепла в утреннюю свежесть, и я повел его в лес, где собственноручно умыл снегом. Не думаю, что ему это понравилось. Во всяком случае, он повалил меня в снег и навалился на меня всем телом, кусая за ухо. Смеясь, я отбивался от него, стараясь не задеть по носу, что было весьма трудно...Индейцы – самые замечательные рассказчики, каких мне когда-либо доводилось встречать. Но они еще и любят послушать о приключениях других, когда есть такая возможность. Поэтому мне пришлось говорить почти весь день. Поскольку я мог не опасаться того, что Жан-Франсуа меня поймет и станет перебивать, я начал с момента, когда мы с Мани покинули Америку. Окончил я свое повествование, когда на небе уже появились первые бледные звезды. Черная Сосна встал и повернулся лицом к кругу слушателей.– Вот, – он положил руку на мое плечо, и я ощутил прилив сил, словно меня коснулось родительское благословение. – Перед вами великий путешественник, великий рассказчик, человек великодушный и смелый. Приветствуйте же его...Когда гомон и одобрительные крики несколько поутихли, я украдкой посмотрел на своего любовника. Напряжение на его лице медленно уступало место удивлению и какому-то неясному, наверное, даже ему самому чувству. Черная Сосна привлек мое внимание, набросив на мои плечи шкуру белого волка.– Какая честь для меня, Черная Сосна, отец и брат мой, – я склонился перед ним. Этим своим подарком он сделал меня фактически ровней себе.– Ты – Белый Волк, великий воин, – усмехнулся Черная Сосна. – В своей стране ты потерял и вновь обрел брата. Будет ли он так же беречь и хранить тебя, как ты – его?– А это уж как получится, – я улыбнулся ему в ответ. – Дозволишь ли нам ходить по твоим землям, пока Великий Дух не просветит нас в дальнейшем пути?Он молча кивнул, вокруг снова одобрительно зашумели.– Что происходит? – тихо спросил меня Жан-Франсуа.Я коротко пересказал ему, о чем говорили все это время. Он кивнул. Потом недоверчиво посмотрел на меня.– Ты хочешь сказать, что мы все-таки тут остаемся на зиму?– Ну да. Скоро выпадет снег... Вдвоем нам не осилить обратного пути, де Моранжья. И раз уж племя приняло тебя, постарайся быть этим доволен.Он хотел было что-то мне сказать, и я даже знал, что именно, но передумал и только безразлично пожал плечами.Ночью, однако же, мне пришлось выслушать немало колкостей и ехидных замечаний по поводу моего стремления к природе и прочих моих привычек. В частности, распускать волосы перед актом мести, носить на плече лук, пользоваться двумя короткими мечами. Свой собственный удивительный меч, который он приобрел в Африке (он никогда не рассказывал мне, каким образом у него оказалось это грозное красивое оружие), Жан-Франсуа привез с собой, но я ни разу не видел, чтобы он достал его из ножен на спине. Когда он немного успокоился и устроился у меня на плече, я уткнулся носом в его жесткие, как львиная грива, волосы и сразу вслед за тем почувствовал, как его рука скользнула мне на грудь.– Зачем я тебе? Почему ты мне все это позволяешь? Почему не изобьешь за то, что я тебе говорю, что дразню тебя?..– А ты этого хотел бы?– Н-нет...Я притянул его поближе к себе и поцеловал.– Я люблю тебя, лев... – слова эти легко и естественно сорвались у меня с языка. Я знал, что рано или поздно так и будет. Предчувствовал... Но Жан-Франсуа явно не ожидал этого – он вздрогнул всем телом и напрягся, словно я не слова любви ему сказал, а попытался придушить.– Любишь... – в его голосе зазвучало ехидство. – За что?Я покачал головой – риторические вопросы не требуют ответа... Но надо было ответить что-то...– Если любить за что-то, то разве это не будет корыстью, а не любовью?– Ты говоришь, словно проповедник в трухлявой сельской церквушке, – презрительно пробормотал он.Я не стал возражать, понимая, что своим пренебрежением он прикрывает недоверчивое удивление – вряд ли кому-либо, кроме разве что Марианн, в его семье была свойственна подобная мораль.– Давай спать...Я обнял его, притянул поближе и закрыл глаза, собираясь провести еще одну бессонную ночь в размышлениях, но вдруг почувствовал его губы на своих. Теплое дыхание Жана-Франсуа щекотало мне щеку, заставляя думать о чем угодно, только не о сне. Неожиданно он хрипло мурлыкнул и потерся носом о мой подбородок. И я рассмеялся, обхватывая его за талию и подтягивая выше, целуя взахлеб, наслаждаясь и запахом его, и возмущенным сопением, и тихим стоном, и кажущейся слабостью, и – в первую очередь – тем, что он рядом со мной, здесь и сейчас... Близость наша всегда носила спонтанный характер, и обычно мне приходилось ждать, пока он сделает первый шаг. Любого другого это, наверное, раздражало бы, но я дорожил доверием де Моранжья, дорожил его расположением и подаренной мне дружбой. Так легко было разрушить все это...Нос к носу – мы до боли всматривались друг другу в глаза в скудном освещении почти погасшего очага типи. Наконец он заставил меня устроиться сверху, вжаться всем телом в него, чувствуя каждую острую косточку, каждую дрожащую мышцу, каждое напряженное сухожилие, обхватил меня ногами, молчаливо приказывая двигаться. Пришлось в срочном порядке изобретать замену маслу из того, что было под рукой. Где-то сбоку за занавесью из шкур слышались шорохи, и Жан-Франсуа не издал ни звука, даже когда выгнулся в экстазе, запрокинув назад голову и крепко сжимая меня в себе...Утром мы принялись за сооружение отдельной хижины для нас с Жаном-Франсуа. Работа сопровождалась прибаутками, веселым смехом... Индейцы с удовольствием помогали мне по ходу дела обучать моего друга их речи, потешаясь над его произношением или терпеливо ожидая, пока я объясню то или иное слово и его происхождение.Дом получился небольшим и очень удобным, на мой взгляд, хотя я не думаю, чтобы Жан-Франсуа считал так же... Вечером мы уже смогли переселиться со всеми немногочисленными пожитками. Де Моранжья развалился на постели и перебирал игральные карты. Потом посмотрел на меня.– Расскажи еще что-нибудь про этих зверей.У меня хватило совести понять, что он имеет в виду вовсе не индейцев, а кугуаров.– Ну...Я прокашлялся, налил себе немного травяного отвара и сел рядом.– Во-первых, у нее огромное количество имен. Как ее только не называют: от оленьего тигра до кошки цвета сухой травы – в зависимости от племени и места обитания. Это очень осторожный зверь, и нашим исследователям по большому счету практически неизвестен. По натуре – одиночка. Горный вид меньше равнинного...Он кивнул.– А можем мы поймать именно равнинную кошку?– Думаю, нет ничего, что могло бы нам помешать это сделать, – улыбнулся я.– Белый Волк – это прозвище? – внезапно спросил он.– Нет. Это имя, под которым меня знают здесь. Оно настолько же мое, сколь и Грегуар де Фронсак.– Как ты его получил?– Ну... я же был братом Мани, чей тотемный знак – волк.– А что есть тотем? – он положил голову мне на колено, и я с удовольствием запустил пальцы в жесткие волосы.– Тотем может быть разным – любое растение, животное, птица, даже камень или молния. С сущностью и энергией существа или явления природы, символ которого ты принял, ты в дальнейшем ощущаешь тесную связь на протяжении всей своей жизни. Отношения с тотемом следует налаживать и развивать. Тотем – это ты, твоя душа, поэтому, когда ты обращаешься к нему (в медитации или же просто в момент напряжения духовных или физических сил), следует выказывать ему уважение. Честно говоря, я не знаю, как еще объяснить тебе...– Знак внутренней сути, текущей по реке твоей жизни через твою кровь, – медленно сказал Жан-Франсуа. – Многие религии Африки используют что-то в этом роде... Да, я понимаю.Я кивнул. Дверь отворилась, внутрь просунулась голова Четырех Змей. Девушка улыбнулась, глядя на нас.– Белый Волк, я принесла вам пеммикан.– Спасибо, Четыре Змеи. Оставь у входа, я сейчас заберу.Индеанка вновь улыбнулась и закрыла дверь.– Четыре Змеи? – рассмеялся де Моранжья. – Почему?!– Старая история... Это правнучка вождя. Она одна из тех, к кому детская кличка приклеилась и стала и взрослым именем тоже. Когда ей еще и пяти зим не было, она по глупости набрела на гнездо змей. Думали, она оттуда не выйдет, но когда она вылезла из оврага, у нее в каждой руке было зажато по две змеи. Каким чудом они ее не тронули – осталось загадкой. Ты видел ее тотемный знак, кстати. Змея. У индейцев это означает...– Мудрость. Я помню, – перебил он меня нетерпеливо. – Что такое пеммикан?– Э-э-э... Это такая еда...Я поднялся, подошел к выходу, выглянул наружу и забрал три берестяных короба.– Из чего это делается? – спросил Жан-Франсуа, с сомнением разглядывая густую темную паштетообразную массу.– Лучше тебе не знать, – пробормотал я. – Но это действительно съедобно и в голодное время является настоящим спасением.Несколько дней спустя я привел Жана-Франсуа к Черной Сосне, и старик долго изучал его лицо на ощупь. Так долго, что мой друг с беспокойством посмотрел на меня. Я отрицательно качнул головой, не позволяя ему вскочить и убежать. Наконец, Черная Сосна опустил руки.– Твой друг, Белый Волк, запутался... В себе в первую очередь. В своей любви и в своем страхе. Я вижу в нем неуверенность, но я вижу и способность к великим свершениям. Я чувствую в нем большую силу. Плохую силу, которая мне не понятна. Но она рано или поздно уйдет, и он очистится. До тех же пор живите с нами...– Только до тех пор?– Кто знает, что завтра сделает ветер, сегодня дующий тихо? Быть может, вы не захотите оставаться с моим народом и пойдете дальше? Уж, во всяком случае, ты, волк-бродяга... Ты никогда не умел сидеть на одном месте – ни ты, ни брат твой, Странствующий Волк.Мне почему-то показалось странным предположение о том, что я могу куда-то уйти без друга, но, действительно, кто из нас мог точно сказать, что будет через минуту, не говоря уже о грядущем дне?– Ты говорил, что Мани был чем-то вроде священника у своего народа. Что ты имел в виду?– Шаман. Это слово знакомо тебе?Он кивнул.– Оно не отражает полностью того, чем являлся Мани. У таких людей изначально как бы две души, две сути. Им ведомы мужское и женское начала. Они и воины, и искуснейшие лекари. Связующее звено между миром духов и миром людей.– Опять ты сказки рассказываешь?! – он недоверчиво уставился на меня. – При чем тут духи, черт возьми?!– Вот оно, горькое, тлетворное влияние века просвещения, – вздохнул я. – А как же эта твоя магия? Твои узы со львом... Это что такое было?– Не смей!– Прости. Ты меня вынудил.Он передернул плечами, закутался в оленью шкуру и вышел из типи. Я за ним не пошел. Каждый из нас должен бороться со своим горем и своими призраками сам…____________________________* coup de gr?ce – завершающий смертельный удар* анишшинапе – самоназвание оджибве (оджибва, сото или чиппева), индейского народа алгонкинской языковой семьи.