Эпилог (1/1)

Краткая оттепель в конце ноября еще порадовала нас солнечными днями и легкой добычей, но потом зима вошла в свои права, и вскоре охота превратилась в небезопасное занятие, а самым любимым стало время между сумерками и глубокой ночью, когда племя собиралось в Доме Совета, и следовали бесконечные истории и песни. Понемногу я втягивался в повседневную жизнь анишшинапе, как и Жан-Франсуа, к моему удовольствию и немалому удивлению. Мы помогали заготавливать хворост, вместе со всеми ходили на охоту. Мне даже удалось научить друга довольно сносно стрелять из лука. Он уже неплохо мог говорить по-индейски, хотя по-прежнему предпочитал, чтобы я переводил.Индейцы далеко не все такие серьезные и мрачные, какими их принято считать. Они любят и повеселиться, и пошутить. Особо ценят людей, умеющих развеселить соплеменника вне зависимости от его настроения, от беды, постигшей его. Но чувство юмора их порой настолько отлично от нашего, что не раз и не два мне приходилось с тревогой наблюдать, как воспримет Жан-Франсуа ту или иную фразу в свой адрес. Вопреки моим опасениям, он отшучивался и никогда не лез в драку...Меня разбудил шум, поднявшийся в лагере. Жана-Франсуа рядом не было... Зевая и спотыкаясь об одеяла, я высунул нос, чтобы посмотреть, что происходит. Оказалось, что отряд молодежи, неделю назад отправившийся на охоту, вернулся, везя с собой добычу. У одного через седло оказался перекинут связанный волк с удивительно чистым молочно-белым мехом. Подросток, улыбаясь, подъехал к моей хижине.– Мы нашли твоего сородича, Белый Волк! – он сгрузил свою добычу мне в руки.Вокруг раздавались одобрительные крики, смех. Я улыбнулся и взглянул на зверя. Тот смотрел на меня совершенно осмысленным взглядом прозрачно-янтарных глаз. Кусаться ему не позволяла петля, стягивавшая пасть. Ну, и что мне теперь с ним делать? Волк был совсем еще молодым – волчонком, едва ли даже годовалым. Оставлять его в лагере было нельзя – собаки порвали бы его при первом же удобном случае.– Спасибо... Думаю, я лучше отпущу его, чтобы его дух мне рассказывал о том, что происходит в лесах.Подросток с жаром закивал. Я погладил теплый мех, ощутив ладонью дрожь дикого сердца, перекинул животное через плечо и свистнул. От общего табуна отделился мой конь и подошел ко мне. Я перекинул через его спину бизонью шкуру, устроил свою ношу на нервно захрапевшем жеребце и взгромоздился следом сам. Дети и собаки провожали меня недолго, и вскоре я остался один на один с красавцем-зверем. Тот не шевелился, покорно свисая с лошадиной спины. Бока его нервно вздымались, он с шумом сопел носом. Я отъехал подальше, спешился и снял волка. Отнес подальше, развязал сначала лапы, потом понадежнее ухватил за загривок и стащил петлю с морды. К моему удивлению, белый зверь не торопился вырываться или кусаться, поэтому я отпустил его и медленно отступил назад. Мы посмотрели друг другу в глаза. Тут сбоку хрустнула ветка, и я повернул голову. Жан-Франсуа...– Что это ты делаешь? Танцуешь с волком?– Иди сюда, – кивнул я.Волк еще некоторое время рассматривал нас своими чуть раскосыми глазами, а потом резво скакнул с тропы вбок и помчался прочь.На мое плечо легла рука де Моранжья. Я обнял его и уткнулся носом в плечо. Тишина была настолько полной, что мне вдруг захотелось кричать. Вместо этого я выпрямился и ухватил коня за гриву.– Поехали... Сегодня большой праздник.– Почему индейцы так любят танцевать?– Танец имеет огромное значение. Это и развлечение, и форма общения с духами, со своим тотемом в частности.Мы наблюдали за движущимся кругом. Огромные языки пламени далеко разгоняли тьму, отбрасывая порою самые фантастические и причудливые тени на снег, на людей и дома... Жан-Франсуа мечтательно жмурил глаза, изредка отодвигаясь, когда кто-то из танцующих подходил слишком близко. Зимнее солнцестояние... Очень важный праздник в жизни многих народов.Рядом с нами присел Черная Сосна.– Твой друг не желает присоединиться?Я отрицательно покачал головой.– Еще не сейчас, вождь. А вот я – с удовольствием.Я оставил их, влившись в буйство праздника жизни. Что говорил Жану-Франсуа старик-вождь, я слышать не мог, но в какой-то момент услышал их смех. Позже вечером де Моранжья удивил всех, выйдя в круг и начав рассказывать. Только изредка мне приходилось помогать ему, когда он не знал, какие слова подобрать, чтобы объяснить что-то, чего слушатели никогда не видели. Он рассказывал об Африке, где кожа аборигенов черна, солнце палит нещадно, а дожди порой на долгие месяцы забывают путь на землю. Он рассказывал и об удушающей влаге джунглей, где тропы узки, а растения льнут к путнику, словно страстные влюбленные, норовя оставить в коже и одежде свои семена. И о полной звуков и шорохов африканской ночи, когда в свете луны можно читать и писать, а нахальные пятнистые хищники, чьи задние лапы на диво короче передних, так близко подходят к лагерю, что с ними можно переглядываться через костер и заграждающий кустарник и слушать, как они смеются за чертой лагеря – совсем по-человечески. Индейцы слушали его с изумлением и так внимательно, что только треск ветки в огне иногда перебивал рассказчика. Он рассказал и о нападении львицы, в качестве доказательства представив свою погрызенную руку, к удовольствию всего племени. Подозреваю, что их давно уже интересовало, где и каким образом мой спутник умудрился получить такие раны.Поскольку не все могли представить такого зверя, мне пришлось сходить в наш дом и принести свою папку с набросками. Люди возбужденно переговаривались, передавая рисунки из рук в руки, а я смотрел на друга и улыбался. Жан-Франсуа раскраснелся, волосы у него растрепались, пока он пытался ответить одновременно на вопросы, сыпавшиеся со всех сторон.– Очищение началось, – одобрительно проговорил Черная Сосна, и я присел рядом с ним.– Ты имеешь в виду, что он теперь избавится от силы, владевшей им со времени его путешествия в черную страну?– Да, – дым от его трубки кольцами поднимался вверх. – Племя зовет его Сердитой Пумой, ты знал?– Нет, – я улыбнулся, пытаясь представить себе реакцию своего спутника на такое имя. – Ему подходит.Он кивнул.– Все мы ищем себя долго. Но только кто-то вынужден искать себя дольше, чем другие.Я вновь посмотрел на Жана-Франсуа, присевшего на корточки перед какой-то маленькой девочкой и что-то серьезно ей говорящего. Да, наверное, и в самом деле стоило увезти его подальше, чтобы увидеть, как он улыбается вместо того, чтобы иронизировать и издеваться над близкими.Зима была мягкой. Нам не пришлось голодать и совершать далекие переходы за дичью. Всю зиму мы могли посвятить выслеживанию одной беременной самки. А когда пришла весна, мы добыли для Жана-Франсуа котенка. Ему было около двух месяцев от роду, он был голубоглазым, с красивой дымчатой шкуркой к вящему удовольствию моего друга. Вызывая удивление у всего племени, он возился с маленькой пумой дни и ночи напролет, то выпаивая ее кобыльим молоком, то гладя раздутое пузико, когда у малыша приключались колики, то обучая приходить на зов – высокий, резкий свист, издаваемый специальным свистком.Когда стало совсем тепло, вернулся Суар, мгновенно взявший над малышом шефство, поняв, что тот дорог моему другу. И теперь собаки постоянно ходили с располосованными мордами и в основном обходили наш дом стороной.– Это был мой сапог, – трагически сообщил мой друг, подавая мне изгрызенный в ошметки ботфорт.Я улыбнулся и предпочел не упоминать, сколько всего исхитряется погрызть за день один маленький пуменок. Маленький разбойник бушевал по ночам, вечерами охотился за нашими ногами и задницами, буде у нас возникало желание повозиться в постели, и спал беспробудным сном к утру. Причем все в той же многострадальной постели, каковую атаковал еще ночью...– Придется тебе все-таки привыкать к мокасинам...Я удостоился мрачного взгляда и продолжил осматривать пуменка. Тот жизнерадостно таращился на меня ставшими к этому времени серыми глазами, пока я бесцеремонно вертел его из стороны в сторону. Напоследок он небольно цапнул меня за палец и потрусил в угол. Каков хозяин, таков и питомец...Шел 1769 год... Франция уже шесть лет как передала свои права на земли Канады Великобритании, но здесь, в глубине лесов, на это все еще было наплевать... Я понимал, что долго это не продлится – рано или поздно европейцы захотят новых земель, и индейцы будут согнаны еще дальше вглубь страны. Переселения тех, кто жил восточнее, вызовут передвижения западных племен, и не миновать войны... Для меня всегда было загадкой, почему белый человек так алчен, почему не может жить тем, что у него есть... Но вопрос этот не имел смысла, никогда и не будет иметь, если об этом не задумается больше, чем один человек.– Я хочу стать твоим побратимом, – тихо сказал Жан-Франсуа ночью, лежа в моих объятиях и тяжело переводя дыхание.Я промолчал, только прижался губами к влажному виску и закрыл глаза, чувствуя головокружение. Это было довольно неожиданно, хотя я действительно хотел бы этого и уже был к этому внутренне готов.– По индейскому обычаю, – добавил он.– Дикарь, – я мягко улыбнулся.– От дикаря слышу! – буркнул он.