Глава 3. Белая тропа (1/1)

На другой день при первых лучах рассвета огромная толпа стеклась к графской обители. Слава героя, безукоризненного смельчака, а также желание освободить провинции от монстра, наводящего ужас на все население, стали причиной такого массового скопления людей. По оценкам, более тридцати приходов жеводанских, руэргских и овернских поднялись, чтобы присутствовать при этой охоте. Толпы людей беспрерывно прибывали под предводительством своих помещиков или даже своих священников; в этих группах встречались женщины и дети с цветами. Повинуясь строгому приказанию, хранили молчание в ожидании, когда наступит час действия; никакой рев рога или лай собак не пробуждал хищных зверей в глубине леса. Погода была теплая, но туманная, и солнце с трудом пробивалось сквозь туман; формы самых близких гор едва можно различить; а это обстоятельство могло сделать охоту неудачной, так как позволило бы, может быть, Зверю скрыться. Однако, не отчаиваясь заранее, каждый хвастался подвигами своего защитника, феодола, которые тот долженствовал бы совершить, если б случай дал ему на то шанс. Но время шло, а приказа не было. Это бездействие тревожило наименее опытных охотников, неспособных понять, что успех атаки зависит от умелой подготовки к ней. Атос с несколькими почтенными старцами с утра поехал изучить местность. Но ни граф, ни те, кто сопровождал его, еще не появились, а пока они не возвратятся, нельзя было предпринимать что-либо, потому что в таком случае за исход мероприятия нельзя было поручиться. Наконец, к девяти часам, в ту минуту, когда уже начинали думать, что чудовище растерзало охотников, небольшая группа из трех или четырех человек, один из которых вел собаку, вышла из леса и направилась к толпе. Тотчас все засуетились: узнали самого начальника дьявольской охоты по его траурному мундиру. Его окружили и осыпали вопросами. Найдет ли он Зверя? В какой части леса тот прячется? Но граф де ла Фер не имел ни желания, ни времени отвечать; он довольствовался тем, что отрывисто отдал несколько приказов егерям и седлал коня.Они ехали несколько минут очень быстро, но чем далее они двигались, тем более сгущалась вокруг них темнота. Лес состоял в основном из сосен, дубов и буков. Частые деревья с мощными кронами даже в полдень солнечного дня не позволили бы читать под их покровом, а в этот час глаз не мог ничего различить в их мрачной глубине; хворост и терновник высовывали на дорогу свои цепкие руки, затрудняя путь.Путешественникам было известно, что лес пересекался многочисленными дорогами и что ошибка при настоящих обстоятельствах была бы небезопасна. Сначала они обращали внимание на борозды, оставленные телегами. Но скоро этот спасительный признак исчез, почва переменилась: сделалась сухой, каменистой и слишком жесткой для того, чтобы сохранять следы колес. Путники напрасно ждали появления какой-нибудь прогалины или возвышенности, любого предмета, знакомого их глазам, который позволил бы им удостовериться, что они едут в верном направлении. Но мрак покрывал все своим унылым однообразием, всадники видели один другого как размытую фигуру, лишенную четких контуров. Вой прекратился; теперь в терновнике слышались только чьи-то тяжелые шаги, чье-то быстрое передвижение. Но чаща была так густа, темнота так глубока, а туман так плотен, что ничего нельзя было рассмотреть. Атос, предоставленный сам себе, невесело задумался. Тишина и уединение, царившие вокруг, придали размышлениям меланхолический оборот. Не так шли дела в юности, что за позор ныне: ни лая собак, ни ржания лошадей, ни веселых звуков рога. Охотники спрятались в кусты, как зайцы, и самые усердные рискуют заснуть на своем посту. Клялся бы Богом, раньше делась совсем иначе! Сорок труб звучало по всем направлениям, сто собак с воем отыскивали следы зверя, шум и движение охватывали лес. Всадники в богатых ливреях скакали по лесу на своих лошадях, ружейные выстрелы раздавались повсюду. И начал бы сейчас нескончаемый рассказ, достославную эпопею о маршах и контрмаршах французов, о храбрости и искусстве, о значительной роли, которую сыграл королевский дом в укреплении державы. Увы, все было в прошлом: только в прошлом Рауль взирал с благоговением, близким к обожанию. Обращаясь к нему, он, сам того не замечая, менял свой строгий тон на ласковый, и ничей голос не был ему так мил. Слеза задрожала, как капля росы, на длинных, черных ресницах ?Черт побери эти воспоминания, которые являются так некстати!??— подумал Атос.—?Вы узнали, где зверь? —?решив сменить тему, обратился с егерю.—?С помощью Божией и Святого Губерта, покровителя охотников,?— отвечал слуга,?— в черном лесу нашли следы пребывания волка, старого и огромной величины. Я велел окружить кусты, и теперь загонщики идут в ту сторону. Мы, как я уже говорил Вашей милости, должны через десять минут находиться на наших постах, потому что иначе испуганный зверь успеет ускользнуть от нас прежде, чем мы будем готовы броситься за ним.Восклицания и поздравления встретили это известие, большая часть участвующих тотчас побежала на назначенные посты, надеясь, без сомнения, что те, кто успеет первым, получат награду. Когда этот военный завтрак приходил к концу, пригубили рюмку мускат-люнеля, дорога пошла в гору, а воздух стал не таким влажным. Хотя деревья все еще образовывали свод над головами всадников, однако становилось светлее, а звуки рога слышались ближе. Они начали уже думать, что вскоре выйдут из затруднительного и, может быть, даже опасного положения, в котором они находились, когда неожиданный случай превратил их неопределенные опасения в обоснованный страх. Они неторопливо ехали в гору, когда из непроходимой чащи на некотором расстоянии от них раздался дьявольский рык. Рык прекратился; теперь в терновнике слышались только чьи-то тяжелые шаги, чье-то быстрое передвижение. Но чаща была так густа, темнота так глубока, а туман так плотен, что ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг рык послышался снова; на этот раз монстр казался в нескольких шагах.Это испытание было слишком тяжелым для бедного слуги. Уже воображая, как зубы чудовища впиваются в его упитанное тело, он начал громко стенать и вслух молиться. Де ля Фер, напротив, молча искал врага глазами, готовый отразить нападение, как мог; но его мужество в подобной ситуации не приносило пользы. Испуганные кони поднялись на дыбы, повернули и побежали каждый в свою сторону. Бюши увез своего всадника, который ухватился за его гриву и продолжал кричать. Лошадь, не находя перед собою пустого пространства, хлестнул напрямик в кусты, колючие ветви царапали его бока, но животное, спасая свою жизнь, неслось не разбирая дороги. Граф удержался всего лишь несколько минут. Его великолепные навыки в верховой езде не помешали ему наткнуться на низкую ветвь бука и вылететь из седла.Падение было жестоким, и несколько минут лежал оглушенный, без движения, ничком. Потом он услышал тихое рычание, какое-то тяжелое тело придавило его к земле, и он почувствовал, как иглы вонзились в его плечо, а когти принялись раздирать одежду. Но неизбежность опасности заставила опомниться, старался повернуться и высвободить руки, чтобы оттолкнуть врага, который намеревался сожрать его живьем, но колючие растения опутали своими ветвями, листья, липшие к лицу, ослепляли его, а тяжесть, лежавшая на нем, парализовала его движения. Но он успел, однако, повернуться на бок и одной рукой изо всех сил оттолкнуть чудовище, которого не мог видеть. Но рука его схватилась не за собачью шерсть, а скорее, за какие-то жесткие, нечесаные, взъерошенные волосы. В ту страшную минуту, когда инстинкт самосохранения довлел над рассудком, Атос не искал объяснения непонятному обстоятельству. Он продолжал неистово бороться со своим неизвестным противником, толком не понимая при этом, что делает. Он просто отчаянно вертелся, вырываясь из лап нанося беспорядочные удары. Наконец борьба прекратилась, несчастный, измученный, запыхавшийся, почти лишившийся чувств, стал уже неспособен к сопротивлению. Его перестали рвать, и он почувствовал, что тяжесть, придавливавшая к земле, исчезла. Оживленный этой внезапной переменой, успел приподняться и, облокотившись, осмотрелся кругом. Следы его грозного противника исчезли; слышался еще шум в соседних кустах, но ничего нельзя было разглядеть. Внимание графа было отвлечено другим шумом, раздававшимся на дороге и приближавшимся довольно быстро. Это были звуки рога, теперь совершенно внятные, громкий лай, а главное, голос юноши, искавший его.—?Монсеньор, где Вы? Ах, заклинаю, ответьте, Вы живы? —?вскричал Леранж со сверкающими глазами.За последнюю неделю Антуан Шатель, более заросший и всклокоченный, чем всегда, бывал в городке раз пять. За ним, как обычно, плелась его верная собака. Отец даже выразил надежду, что оставит свое полнейшее одиночество, ведь чурался соседей, а местные, похоже, даже боялись вслух произносить имя и говорили ?этот? или ?тот?, когда речь заходила о нём. Оперившись о стол, смотрел на родственников с искренним удивлением. Его всегда окружали полудикие сторожевые псы во главе с его любимой очень крупной рыжеватой сукой. Красней, красней. Что опасного в том, дабы жить, как хочешь? Зачем убеждать сделать шаг назад, если не дарует счастье и душевный мир?. Но опасности нет никакой. Враг рода человеческого раб, а не повелитель. Или нет разницы между изданием законов и подчинением им, между служением и приказаниями? Очнись от пустых мечтаний! Отбрось ужасы, столь недостойные души, подобной твоей! Оставь людей, их ничтожества, и дерзай быть счастливым раз на краю глубокой пропасти Гургусир. Там не было ни дорог, ни тропинок, только скалы, оползни да крупные валуны. Папаша взгрустнул; мысль, что он им друг, приносила ей столько радости, что не мог не сожалеть о необходимости изменить мнение о нем. Но настолько свыклась с зыбкостью характера, что новое разочарование недолго причиняло боль, и попытался дать понять блудному сыну, какой опасности тот подвергался.Но и у отшельника, упрямца с темным прошлым, была весьма причина чуть ли не каждый день являться в замок. Уста этой хорошенькой причины свежи и алы, поражала ослепительной белизной и вдвойне пленяла, потому что ее оттеняли золотистые локоны. Стан, кисти и пальцы отличала безупречная гармоничность, очи таили безмятежность небес и искрящийся блеск алмазов. Когда она интересовалась настроениями в Лангедоке, а также перешедшими к ним с братом владениями, двигались коралловые губки, сочные, свежие, манящие, а также прелестный подбородок, где в ямочках, казалось, притаилась тысяча Купидонов. Длинный рукав ее одеяния задевал бы столик, а потому она завернула его выше локтя, обнажив безупречной красоты руку. Антуан осмелился взглянуть на нее лишь раз. Но и одного взгляда оказалось достаточно, чтобы он убедился, сколь опасной была близость этого соблазнительного видения. Тщетно пытался изгнать образ Мадемуазель Анны из своих фантазий. Она все так же витала перед ним, украшенная всеми прелестями, какие могло измыслить разгоряченное воображение. Красота того, что он уже видел, стократно возрастала, а все скрытое от его взора рисовалось самыми яркими красками.—?Право, Вы задержались у нас, сударь! —?из сладких иллюзий выгнал новый хозяин, сухой и вредный коршун. Гугенот, точно гугенот!Хотя сказано все это было любезнейшим образом, намек был очевиден. Тем не менее было приготовился возражать, но хмурый взгляд принудил его промолчать. Он не осмелился возразить, как собирался?— этот взгляд убедил его, что он разоблачен. А потому он принял слова молча, торопливо простился и вернулся с сердцем, полным ярости и горечи и разочарования. Теперь малейший пустяк в этой странной паре казался Шателю подозрительным, ночью в лучах луны я различил фигуру мужчины и без труда узнал в нем господина.—?Чума на него! —?буркнул. —?Куда-то черти носят?Начал следить за ним. Он быстро прошел в строну проклятой горы, совсем не тревожась ни о летучих мышах или ветре, играющим безлистыми ветками. Его спутница поднималась легко, как козочка, спокойно измеряя глубину бездны.В отчаянии бросился на постель. Жар желания, мучительное разочарование, стыд, что его застигли, страх перед прилюдным разоблачением наполняли его грудь невыносимым смятением. Думая о том, что тайной его владеет женщина, он содрогнулся от ужаса, когда созерцал разверзшуюся перед ними пропасть, и от ненависти, когда вспоминал, что уже овладел бы предметом своих желаний, если бы не чертов брат. Осыпая молодого человека ругательствами, он грозил отомстить и поклялся, что знатная красавица будет принадлежать ему любой ценой. Вскочив с кровати, принялся расхаживать на подгибающихся ногах, выл от бессильной злобы, кидался на стены и предавался всем крайностям бешенства и безумия.Ланиты его были серы, блекли на фоне волос, и такой ершистый, что язык не примерзает к сосульке, у заснежено-замороженного душа разливается ярким вулканом, буйством клокочущей энергии. Анна никогда не переставала и не перестанет любить, восхищаться всей его натурой … грустить по тому, что ушло безвозвратно. Она прикрыла глаза, на долю мгновения позволив себе вспомнить пальцы, заставлявшие её кричать и извиваться, пальцы, отнявшие двадцать лет и будущее! Потом она открыла глаза. Ей нужен мужчина, о да, и он есть у неё. Преданно и безнадежно искал, защищал перед всеми, отдал себя на жертву. Он верит ей, и она его не предаст. Все может быть игрой, фарсом, но только не одна на двоих кровь и плоть.Испытала на себе, какую власть дают обманы черной магии, толкнув на деяние, которое укрепит разрыв с небесами. Оказавшись перед столь ужасным выбором, своего самомнения и погибала, раздираемая жестокими клыками демонов. Судьба была решена. Нигде не видела возможности спасения. А потому попыталась отогнать страхи и призвала на помощь все доводы, которые могли укрепить мужество перед тем, что предстояло. Наградой за дерзновение будет ее милый, дорогой, потерянный мальчик. Азарт, упоение, горячащий кровь риск, страсти?— все это осталось в прошлом. Но она не чувствовала себя старой, как действительно и то, что не изменилась ни на день. Годы шли, специально нанятые люди ездили между двумя частями Европы и… безрезультатно. У нее по-прежнему была цель, занимавшая все мысли и требующая работы ума, сил и воли.Какое зрелище предстало ее бедному видению! Выглядел изможденным, бледность смерти одолевала, а устремленные прямо глаза тускнели и глубоко запали. Смотрела с ужасом, не поддающимся описанию. Тщился ответить, но звуки умирали в агонии, в багровых сгустках. Не сомневалась в том, что бедняга не осознает всего до конца. Скорее, воспринимал происходящее как проявление и следствие обоюдной и безграничной любви друг к другу. Жилы сковало бессилие, и костенел в своей позе, точно статуя.—?Джонни, смотри на меня… Только на меня! —?била его по щекам, стараясь удержать, задержать на этой Стороне.Кричала, захлёбываясь, не выпуская из рук и лаская страдающее чело и тупо думая, что не так представляла их конец?— по правде, и вовсе не представляла, что Он уйдет так скоро. Но теперь и не думала о борьбе за наследство. Просто стояла на коленях в грязи, прижимая к себе полу-труп и ждала конца. Правда, скорбь ее не длилась долго. Наученная тем опытом, что власть темных сил огромна, не допустит ничего плохого, это не добро и не зло! Добрый, истовый верующий, проклянет свою мать, как убийцу душевного покоя, отказавшуюся его именем от заступничества небес. Его научили считать сострадание к чужим заблуждениям и ошибкам самым черным преступлением. Для того же, чтобы сломить в нем гордый от природы дух, протестанты запугивали его незрелый ум всеми ужасами, которые могло подсказать им суеверие. Они живописали ему мучения самыми темными, самыми жуткими и фантастическими красками и за маленькую провинность угрожали вечной погибелью. Однако сердце затихало чересчур быстро. Продолжала обнимать его, держа на руках, подложив руку под отяжелевшую голову и сомкнув персты спиной. Если бы он провел юность в более походящих условиях, то в нем открылось бы немало высоких и мужественных достоинств. Он был рожден предприимчивым, твердым и бесстрашным, с сердцем воина, и мог бы блистать во главе армии. Способности у него были быстрые и недюжинные, его разум отличали острота, глубина и рассудительность. Наделенный всем этим, он мог бы стать украшением родной страны. Еще в нежном младенчестве выказывал такие свои качества, и Анна с кормилицей наблюдали пробуждение в нем этих достоинств с восхищением и радостью. К несчастью, он был еще совсем дитя, когда лишился родительских забот и оказался во власти дядюшки, который не чаял, как от него избавиться, и полностью преуспел. Все же, вопреки всем усилиям извратить их, природные добрые качества иногда прорывались из тьмы, в которую их старательно погружали на улице. В таких случаях борьба за верховенство между его истинным и приобретенным поражала и ставила в тупик тех, кто не был знаком с его первоначальными склонностями. Считая себя обиженным, он был неумолим, коварен и жесток в мести.Она осторожно отдернула занавески в приютившей их гостинице. Мука исчезла с его лица, придав ровное и даже относительно естественное спокойствие. Когда наклонилась, ей почудилось, что зовет ее. Прикосновение к виску?— лишь на самую малость дольше, но все же невинное, слишком невинное… С ума сойти, сын, которого уже не посадишь на колени и не пронесешь по комнате, убаюкивая. Внимательно следя за его реакцией, за каждым движением ресниц, кистей, подходила все ближе и ближе. Не было ни смерти, ни прежних кошмаров. Странно, но в ту минуту, когда молча высказывал ей свое обожание, вдруг поняла, что он слышит и в ответ говорит о том, что не злится. Таким образом ответил на вопрос, который даже не успела задать. Его прирожденный гений проливал яркий свет на самые темные материи, и тотчас суеверие возвращало их во тьму еще более непроницаемую, чем та, из которой он их на мгновение извлек. Дело же было в том, что в его груди непрерывно вели борьбу чувства, данные ему природой, и чувства, привитые воспитанием, решить же, за которыми останется победа, предстояло его страстям, пока еще не вступившим в игру. К несчастью, страсти эти были наихудшими судьями, каких он только мог выбрать. Но мать выше, чище всего! Снова сидят у кровати вместе, и он прижимает к себе хрупкую женщину. Время остановилось.Хозяин крова, выразил удивление, такую он заметил перемену к лучшему. Поздравил с возвращением здоровья и обещал найти коней.Вскоре, нашла упущение?— аристократ по происхождению, солдат по ремеслу, Джонни почти не видел дам и никогда с ними не разговаривал дольше одной минуты. О радостях единения он не знал ничего, а если ему приходилось во время ученых занятий читать, ?что кто-то был влюблен?, то он смеялся. В течение многих лет долгие бдения и суровые налагаемые на себя епитимьи охлаждали и подавляли природную страстность его нрава. Сейчас же с неукротимым неистовством отрицал саму эту возможность для себя, оба они, поистине ужасные существа, обречены жить в саду Зла.</right>