Мафия!ау 12 Вместе (1/2)
Комнаты Дауда представляют собой нечто среднее между библиотекой и берлогой частного детектива. С первого взгляда и не поверишь, что здесь кто-то живёт, но хозяина Корво примечает сразу же. Спускается с шатких мостков вниз уверенным тяжелым шагом.— Вежливость, в обмен на вежливость, — бросает на ходу, прежде чем неторопливо опуститься в предложенное кресло. Остается собранным и напряженным.
Так удобно, что отсюда видно не только лицо человека за столом, но просматривается вся комната. Зубы сводит, когда Аттано замечает доску с портретами, но трепыхнувшуюся было злость он скрывает усталым вздохом. Радуется только, что оставил Эмили снаружи. Он долго решал как поступить. Патрули им не попадались большую часть пути, но это не значит, что их там не было. Аттано вместе с Эмили проследовал до самого сердца Радшора почти как на параде, больше никаких дурацких масок. Ему хотелось поговорить с Вейлером наедине, а его дочь отлично умеет прятаться, попортила ему немало крови своими выходками. Однако Дауд намного дольше и лучше обучал своих людей искать и выслеживать.
Она может стать заложницей, если дела пойдут плохо. Впрочем, тогда уже не это будет его главной проблемой. Вернут её лоялистам за внушительное вознаграждение — самое плохое, что может случиться, — ничего в цивилизованном мире не изменится, убери фигуру Корво Аттано.
В конце концов Корво поддался слабости — заставлять ребёнка сейчас сталкиваться лицом к лицу с убийцей своей матери, а может ещё и увидеть смерть отца, он просто не мог себе позволить.
В почти разваленном доме без стены, Аттано трижды проверил отсутствие “хвоста” прежде чем шепнуть ей:
— Спрячься здесь, но будь поблизости. Эти люди не причинят вреда тебе. Если я не вернусь, они приведут тебя в безопасное место. В Радшоре полно укрытий, куда взрослый человек не пролезет. Эмили накинула чёрный капюшон толстовки, повязала на лицо платок и, коротко обняв его, исчезла в одном из полузаколоченных окон. Будто её и не было здесь только что. Джессамина не одобрила бы такого, но какое это теперь имеет значение?
— Ты говорил что-то о долге, Дауд Вейлер.— Аттано смотрит невозмутимо, но с вызовом, — Видимо, он не исчерпал себя, раз я ещё жив. Или это простое любопытство? Для Дауда, раздраженного, уставшего, только что вернувшегося из Бригмора, который кто угодно другой назовет ужасающим, слово ?долг? теперь является почти триггером. Потому что он сделал достаточно. Око за око, жизнь матери за жизнь дочери, но прощенным он себя не чувствует. Такое ощущение внутреннего бессилия выводит из себя лучше любого другого.
Глухое рычание удается подавить в зародыше, глава самой устрашающей столичной банды остается внешне непоколебим и спокоен.
— Не располагая точной информацией, не пытайся давить. У меня нет никаких долгов, Корво Аттано, уж точно не перед тобой. — тон Дауда чересчур холоден и высокомерен даже для его обычной манеры. Он ловит себя на этом, одергивает, понимая, что так легко выдаст то, что не должен, а потому продолжает ровнее. Контроль все еще при нем.
— Но мы не потерявшие разум цепные волкодавы, которые кидаются без разбору на любого, кто подойдет к ним близко. Ты пришел говорить, и мы говорим. В угоду памяти, долгу или чему другому — не важно. Итак, ты забрал дочь и покинул убежище лоялистов, надо думать, окончательно. И поступил верно, потому что Рульфио, телефон которого ты сейчас носишь, был уверен, что ты и трех дней не проживешь с момента устранения Берроуза. Настолько дорогим ядом крыс не травят. — пауза получается эффектной и многозначительной, достаточной, чтобы без лишних слов донести до Аттано намерения его бывших соратников. Сам Дауд узнал об этом непростительно недавно; Томас, пока они возвращались, обмолвился о планах лоялистов, поминая Аттано, выведшего из строя патруль.
— И ты пришел сюда, очевидно, готовый что-то требовать. Так что ты хочешь, Корво Аттано?
Он вполне может пожелать правосудия, и тогда Дауд, не без сожаления возьмется за оружие, потому что с него будет довольно. Ему бы воспротивиться своей необычайной мягкости к этому человеку, сказать, что ничего требовать он не имеет права и должен быть благодарен уже за то, что его не загнали в каком-нибудь подвале с дочерью в угол, не отобрали оружие и не отдали отца на корм зараженным, но он молчит, и так чересчур словоохотливый сегодня. Совершенно точно не потому что взгляд портрета Джессамины Колдуин жжет ему спину. И не потому что память подкидывает картинки свежих шрамов на спине Аттано. Дауду не должно быть до них никакого дела, но в его жизни последнее время одни проблемы со словом ?должен?. Возможно, именно это называется совестливостью.
Аттано смотрит в лицо Дауда своим обычным манером, и тяжелое спокойствие это, отнюдь, не наигранное. Он уже побывал по ту сторону отчаяния, уже выгорел в бессильной ярости. Теперь остаётся только слепая практичность, в конце концов, не так уж и плохи его дела, по сравнению с тем, как все могло обернуться.— Ты сам начал этот разговор о долге однажды, Дауд. И будь я на твоём месте — не пошевелил бы и пальцем, а может и завершил бы начатое, как того требовал Берроуз. О нет, Корво и не думал прощать Вейлера, это просто не имеет никакого смысла теперь. Они оба прошли через безжалостную череду событий, как расходный материал в игре тех, у кого власть. Оба вышли из неё другими людьми. Из уважения к тем, кто игру не пережил, стоит хотя бы не приписывать никому ложных мотивов.— Ты не должен ничего, ни мне, ни моей дочери. Сам решаешь, как стоит поступить. В своих интересах. — говорит Аттано, и — Дауд никогда не признается, — но внутри неприятно дергает, задевает сильнее собственных мыслей, ведь, что вообще может знать Аттано об этом… В конце концов, за собственное душевное равновесие ему отвечать только самому. Порой, это дорого стоит. Дауд выглядит измученным, внутренне ощетинился, и напряжение, кажется, сейчас заискрит в воздухе, а Корво продолжает:— Если ближе к делу, то все, что мне нужно, это спокойное место. Я закончу то, что начал. Верну Эмили ее законные права, чтобы ни одна мразь больше не угрожала ей. Но сначала разберусь в ситуации. Как глубоко в их дела успели влезть лоялисты, что на самом деле собирались делать, какие нити куда ведут, и как их лучше обрубить. Все это требует времени, сил и средств. Он не может позволить себе скитаться с дочерью вместе, словно бродяга. Какая ирония: из всех связей, что у него были, из всех когда либо имевших влияние знакомых, самым удачным вариантом кажется замученный совестью убийца. Не к Чужому же, в конце концов им идти. Дауд давится очередным рычащим ?не лезь в мою голову?, которое, как и все остальное произнесено не будет. Да и толку, обламывать клыки, кидаясь на прутья самолично возведенной клетки, он не видит. Общая нервозность, раз за разом переходящая во вспышки едва контролируемой ярости, отпускает. С него достаточно.
Вряд ли Аттано настолько тонко разбирается в психологии, чтобы сказать то, что он сказал, основываясь на их недолгом знакомстве, но одно Дауд может сказать точно, — если этого не было произнесено, он бы выставил телохранителя вон из Радшора. Выделил бы одно из приемлемых убежищ, да кого-нибудь из шустрых Вейлеров в няньки юной Колдуин, чтоб приглядывал за ней в отсутствие отца.
Дауд смотрит в ответ, глаза в глаза, пауза затягивается. Он все еще сомневается, правильно ли поступает, корит себя за слабость и возможную недальновидность. А потом, впервые на своей памяти, отводит взгляд, признавая чужую моральную силу и стойкость, которой сейчас лишен.