19. Часовня черных монахов (1/2)
Мэлруан, здоровенный рыжеусый ирландец, говоривший так невнятно, что казалось, его рот набит кашей, молча кивнул в ответ на требование Гая предоставить ему пятерых хороших бойцов. И поглядел на помощника ноттингемского шерифа с тем непроницаемым выражением, за которым без труда угадывалось презрение к цели, для которой Гаю нужны были люди, а вернее – к отсутствию этой самой цели.
Какая, к черту, разница, кого брать с собой, подумал Гай. Розыск пропавших детей был удобным предлогом уехать, только и всего; а уж если ему удастся расследовать это дело и найти похитителей, она поймет и еще пожалеет, что… Что именно поймет и о чем пожалеет Кларисса, Гай додумать не успел – отряд был готов. Солдат оказалось только четверо, но Гай, занятый своими ревнивыми переживаниями, ничего не сказал по этому поводу. Он вскочил в седло и погнал Рольфа к выездным воротам. Четверо в темных плащах полетели за ним.
Отъехав около мили от Второго замка, Гай остановился. Нужно было решить, куда направиться. Он оглянулся на замок – и остолбенел: с юго-запада к стенам летело темно-серое облако, низкое и ощутимо плотное даже на вид. Гай несколько раз моргнул, пытаясь прогнать этот кошмар, но облако никуда не исчезло.
- Вы видите? Видите это? – крикнул он солдатам. Это была последняя надежда – если кроме него облако могут видеть и другие, значит, он ошибся, и серые клубы не имеют связи с тем давним кошмаром.- Чего это мы должны видеть, Гисборн? – раздался из-под шлема знакомый голос. Гай замер, рука сама скользнула к рукояти меча.
- Снять шлемы! – рявкнул он.
Все четверо обнажили головы – и Гай увидел прямо перед собой ухмыляющуюся рожу Скарлетта, непроницаемое, чуть улыбающееся лицо Назира, слишком серьезное и слишком миловидное для солдата личико Роберта Хантингдона и на удивление чисто вымытую физиономию того самого валлийца, который умыкнул баронскую дочь. Помощнику шерифа захотелось просто закрыть глаза, в надежде заснуть и проснуться где-нибудь подальше отсюда. Ясное дело, Мэлруан решил не посылать с ним, чужаком, своих ирландцев.Гай снова посмотрел на облако, которое стало гуще и уже почти достигло замка.- Вы видите серое облако над замком? – повторил он. Четверо снова надели шлемы и отрицательно покачали головами.- А теперь слушать меня! - из двоих бывших разбойников только Скарлетт ненавидит его так, что готов выпрыгнуть из собственной кожи, сарацин предпочтет не вмешиваться, но остальные двое способны подчиняться. И Гай не собирался упускать власть над своим маленьким войском. - Слушать меня! Я знаю, куда и зачем повезли украденных детей. Дело опасное, а ваш командир говорил о вас, как о самых опытных бойцах. Докажите, что так оно и есть, на деле. За мной!Он уже повернул коня, когда все тот же голос Скарлетта остановил его.- Сначала подождем еще кое-кого.И Гай увидел трусящую к ним знакомую чалую кобылку, а на ней, почти касаясь ногами земли, восседал Малыш Джон.- У нас свои способы сообщаться, - ухмыльнулся Скарлетт, - он поедет с нами.- ?Дозволено ли ему будет поехать с нами?? - жестко прервал его Гай, пристально глядя в глаза. Поединок взглядов – холодного голубого и яростно горящего светло-карего, - продолжался все то время, пока Джон подъезжал к ним.- Дозволено ли ему будет поехать с нами? – наконец, повторил Скарлетт, поняв, что валлиец и Роберт смотрят на него с легким осуждением, а Назир делает вид, что его это не касается.- ?…милорд Гисборн?, - не отводя глаз, с нажимом добавил Гай.- …милорд… Гисборн, - с ненавистью прошипел Скарлетт. Гай медленно кивнул и только тогда повернулся к подъехавшему Джону.- Доброго здоровья, милорд. У моей Мэг пропала племяшка, - хмуро заявил Малыш Джон, когда оказался рядом.
- Девочка? – так же мрачно спросил Гай. Джон кивнул.- Девочка… Вряд ли она еще жива, - процедил помощник шерифа, стараясь не смотреть в глаза Джона.- Повторяю вопрос: кто-то из вас видит серое облако? – снова жестко спросил Гай. Все отрицательно замотали головами.- Небо чистый, - произнес сарацин. Гай кивнул – худшие его опасения подтвердились.- За мной!Они скакали по лесной дороге на юго-запад. Дорога вела почти прямиком к Крокстонскому аббатству, но Гай не торопился – где-то здесь должен быть поворот к небольшой часовенке. Часовенка… прошло уже двенадцать лет, но Гая опалило ужасом, когда он свернул с широкой дороги на узкую тропинку, спускающуюся вниз, и углубился в негустой подлесок.
…Бритоголовый человек в черной рясе входит в комнату – без стука, как у себя дома. Его не замечают ни хрипящий крючконосыймужчина, ни стонущая под ним женщина, которую крючконосый грубо имеет в зад, намотав ее русые волосы себе на руку. Его замечает только испуганно сжавшийся в углу белоголовый мальчишка лет семи, как заведенный, безо всякой надежды повторяющий: ?Пожалуйста, отец… позвольте мне уйти… пожалуйста, позвольте уйти?.- Я заберу отсюда мальчика, милорд, - человек в черной рясе не просит, а лишь ставит в известность. И мужчина, не прерывая движений, кивает, когда бритоголовый берет мальчика за руку.Нет ничего страшнее ласки, подумал Гай. Ничего нет страшнее руки, сначала ласкающей, а потом унижающей. Отец Мартин часто приводил его в маленькую домовую часовенку замка Гисборн. Там он читал какие-то непонятные молитвы. А один раз помазал Гаю лоб чем-то красным, после чего наголо обрил его голову. Волосы отрастали долго... И все же отец Мартин был единственным в Гисборне, кто был к нему сколько-нибудь внимателен – он обучал Гая латыни, показывал красочные миниатюры в огромных фолиантах, объяснял символику зверолюдей и огнептахов, выписанных в этих миниатюрах. Отец Мартин садился рядом с мальчиком, обняв его за пояс, а, рассказывая что-либо, поглаживал грудь и живот Гая. И тогда Гаю казалось, что он счастлив… почти счастлив – потому что этот священник, в чьем ласковом тоне чуткое детское ухо чуяло невнятную угрозу, был с ним более добр, чем мать и отец.- Ученик должен быть покорен учителю, - с этими словами отец Мартин не грубо, но настойчиво опускал Гая на колени и поддергивал наверх подол своего хабита... После таких ?занятий? у Гая всегда болела шея и он торопился убежать, чтобы вымыть лицо.
Грязную суть тех маленьких услуг, которые требовал от мальчика отец Мартин, Гай осознал лишь тогда, когда прижился в Кардиффе, замке графа Глостера, в качестве пажа, а затем оруженосца. С тех пор Гай возненавидел отца Мартина: за ту благодарность, которую когда-то испытывал к этому священнику, единственному во всем его детстве человеку, который относился к нему с чем-то похожим на ласку; за то противно-сладкое ощущение, которое порой появлялось где-то внизу живота, когда Мартин гладил его.
В свои тринадцать Гай был уже оруженосцем, тогда-то он и приехал ненадолго в Гисборн – не то, чтобы хотелось, но граф Глостер выразил желание, чтоб его оруженосец не терял связи со своей семьей. И Гай послушался. Его встретили приветливо… слишком приветливо. Гай, наверное, насторожился бы, если бы не ехал в сторону Гисборна вместе с самим графом Глостером. Дорогой тот долго говорил Гаю о необходимости с желанием принимать то доброе, что дарит жизнь. Старый интриган вряд ли верил в то, что говорил, однако мальчик, который только в Кардиффе и почувствовал себя человеком, а не паршивым щенком, оставленным в живых из милости, проникся его словами. И отец Мартин, и его мать, и дажеотчим, казалось, переменили свое к нему отношение.Часовенка в стороне от дорог, беседы о таинственном обряде, приторное питье, от которого разум затуманило, поглаживание сразу нескольких рук... Откуда-то доносились отчаянные крики, но пропитанный курениями воздух словно приглушал и растворял их. Гай слышал латинские песнопения, в нос вползал отвратительный запах белены и паслена. Потом его оставили одного на каменном алтаре, - обнаженным, в окружении курильниц с дымящимися травами. Гай совсем потерял голову от сладких видений, ему чудились огнептахи с женскими грудями, топорщащимися тысячью сосцов, которые источали не молоко, а семя; кентавры и сатиры уестествляли вакханок, кружась в танце, огромные брюха вспарывались кривыми ножами невидимых палачей и брызгали кровью и желчью. Что-то властное диктовало ему подчинится, окунуться в это кровавое и похотливое безумие, но другая часть сознания побуждала бежать, бежать со всех ног.
Он тогда сбежал. Как в точности это произошло – Гай не помнил или же не старался вспоминать. Он предпочитал сам выбирать, что помнить, а что нет, потому что врывающиеся иногда в память жуткие картины надолго выбивали почву из-под ног. Сейчас вот кое-что вспомнить пришлось, особенно когда после долгой скачки они замедлили ход.- Почему мы должны ехать сюда, Гисборн? – снова отважился спросить Скарлетт. Видно, лесная глухомань, в которую они углублялись, прибавила ему наглости.- Твоя ведьма осталась во Втором замке, так? – ответил Гай вопросом на вопрос. Дождавшись недоуменного кивка Скарлетта, Гай продолжил:- И леди Марион тоже там, не так ли, сэр Роберт? Серое облако – это умертвия. Они вселяют безумие в людей - во всех тех, кто находится в месте, зараженном ими. Это могут быть целые города…- Сэр Гай, неужели вы во все это верите? – с пренебрежением спросил Роберт. Его серый в яблоках нарядный конь презрительно фыркнул в тон хозяину.- Я знаю эту справу, - раздался ломаный саксонский валлийца. - От мой поселок соседний исчез: когда туда пришли, все был мертвый, поели один другой. Двое остался, совсем дикий, как звер.При последнем слове Роберт вспомнил дикарский облик Гренделя, когда тот только явился наниматься в отряд, и сдержанно хихикнул.
- Тихо! – приказал Гай и прислушался. Назир, который разделял его беспокойство, тоже вслушался в предвечерний лесной гомон. Скоро начнет темнеть, птицы затихнут, и шаги людей будут слышны во влажном воздухе очень хорошо.
- Их часовня недалеко отсюда, - продолжил Гай, понизив голос. - Если прервать обряд, то даже к тем, кого умертвия сделали безумными, вернется рассудок. Грендель (наконец-то он вспомнил, как лорд Оуэн называл своего бойца!), ты видел серое облако, Грендель?- Родри, - ответил валлиец, - мне имья Родри, Грендель звать меня лорд Клана. Я не видеть, но верить тебе, милорд.
Гай чуть наклонил голову: стало быть, инициирован среди них только он. Кто раз попал к черным – навеки стал их частью.