Ловец снов (Dramatical Murder, Минк/Аоба, РG-13) (1/1)

— Может, всё-таки поешь? Фраза, произнесённая скорее на автомате, чем осознанно. Аоба не знает, зачем вообще это сказал, если ответ известен заранее. Или почему продолжает говорить – всё по той же причине. Наверно, из-за отчаяния. А может, подтолкнули последние крупицы надежды. Минк, прошедший мимо, остановился. Совсем на секунду, могло просто показаться – Аоба последнее время часто выдаёт желаемое за действительное, – но в груди вспыхнула искра, обожгла жаром. Неужели. Он сжал пустую тарелку, которую держал в руках, так сильно, словно одно это могло помочь ему справиться с эмоциями.

Увы. Ответом ему была тишина. Минк не посмотрел на него, ничего не сказал, словно и вовсе не заметил. Или сделал вид, что, по сути, одно и то же. Он пошёл дальше, кажется, даже быстрее, и хлопнул входной дверью. Аобу этот звук оглушил. Он дёрнулся, судорожно хватанув ртом воздух – оказывается, до этого он почти не дышал. Затряслись руки. Он опустил взгляд вниз, на тарелку – пальцы вцепились в её белоснежные края так сильно, что почти сливались с ней, – затем снова поднял на дверь. Защипало в глазах – её очертания медленно начали стираться, становясь мутными и нечёткими. Вспыхнувшая некогда искра взорвалась словно бочка с горючим, и Аоба с чувством швырнул тарелку. Осколки брызнули в разные стороны, треск раздался такой силы, что его скорее всего было слышно на улице. Аоба надеялся, что его было слышно на улице. Его повело. Он схватился за столешницу, прижал ладонь ко рту, зажмурившись. Он не опустится до такого, как бы не жгло глаза, как бы не пылало всё внутри. Аоба несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, попытался мысленно досчитать до десяти - сбился на семи. Ладонью второй руки он звонко шлёпнул по столешнице так, что отсушило мышцы. Боль физическая помогла заглушить боль моральную – хотя бы чуть-чуть. К концу подходила третья неделя. Поначалу Аоба искренне верил, что будет проще. Разумеется, у него были сомнения, что авантюра с поиском Минка имеет ряд сложностей, с которыми справиться будет очень сложно, но он даже представить не мог, что настолько. В его голове сценарий был несколько упрощённый и понятный: он находит Минка, они говорят, долго и очень трудно, но затем всё как-то притирается, сглаживается, и вот уже счастливый финал, который они оба заслужили. Надо ли говорить, что реальность оказалась куда безжалостней? У него не было ни чёткого плана, ни уж тем более запасного ?Б?, что уж говорить о дополнительных буквах. Когда он наконец поймал вечно ускользающую тень – когда ему позволили её поймать, – он уже был воодушевлён и переполнен чувством выполненного долга. Он сделал главное – нашёл, а дальше справится.

Стоило минуть первой неделе, как Аоба понял – не справляется. Минк не просто отказывался с ним говорить, он в принципе перестал его замечать. И чем больше дней проходило, тем труднее было сдерживать подступающее отчаяние. Отчего-то Аоба считал, что всё будет так, как в любимых сериалах бабули, которые она смотрела по вечерам: одно его присутствие сможет переломить человека и сразу же изменить его жизнь, нужно просто оставаться рядом и раз за разом штурмовать непреступные стены, которые этот человек вокруг себя возвёл. Увы, реальность в разы многограннее сериала. Стены оказались выше и без единой выбоины, а крылья за спиной с каждым днём линяли перьями. Аоба столкнулся с ситуацией, из которой не видел выхода, он не понимал Минка, не понимал, как он к нему относится и почему вообще продолжает терпеть у себя дома, если даже говорить с ним не хочет. Порой, по ночам, когда в доме становилось куда холоднее – и не только из-за сурового американского климата, – Аоба лежал на спине, смотрел в потолок и размышлял о том, что лучше бы Минк его ненавидел. Он согласен на любые эмоции – ненавидь, презирай, даже жалей, пускай, но только не игнорируй. Нет ничего более болезненного, чем понимать, что ты не ничего не значишь. Аоба закрывал глаза, кусал губы, чтобы не плакать.

Никогда.

Ещё никогда он не чувствовал себя настолько беспомощным, настолько бесполезным.

А ещё на нервной почве вернулись кошмары. Дома, на Мидориджиме, они периодически снились. Нечасто, может, раз в неделю или две, но стоило закрыть глаза, и образы тех страшных дней в ?Блеске? возвращались. Смутные, смазанные, гротескные, они вызывали скорее тревогу по пробуждении, чем ужас. С ними можно было жить. Но не здесь. Здесь Аоба словно заново переживал каждый кошмар. Он просыпался весь мокрый, дышал тяжело и рвано, как загнанная лошадь, и руки сами собой тянулись к шее, чтобы сбросить иллюзорное пальцы, впившиеся в кожу. Аоба смотрел в стену перед собой, потеряв счёт времени, и приходил в себя только когда биение собственного сердца начинало громыхатьцерковным колоколом. Заснуть после не получалось ни разу. Возможно, он кричал во сне, возможно, Минк слышал это и видел его бледное лицо и круги под глазами по утрам, и возможно у него даже были вопросы. Аоба иногда чувствовал на себе его долгий взгляд, но стоило посмотреть в ответ, как Минк сразу отводил глаза в сторону и делал вид, что ничего не было. Вскоре и сам Аоба начал так делать. Меньше мыслей в голове – меньше потратишь нервов.

Если вообще осталось что тратить. Шмыгнув носом, Аоба опёрся руками о столешницу. Перевёл дыхание. Он до сих пор злился, но уже несколько иначе. Если раньше злость была тупая, бессильная, то сейчас он готов был разбить ещё десяток тарелок. Просто чтобы успокоиться и выплеснуть накопившееся. Кстати о тарелке – осколки всё ещё лежали белыми хлопьями на полу, и повезло, что довольно крупными. Труднее порезаться. Со вздохом Аоба собрал их и выбросил в мусорное ведро, проверив не отскочили ли ещё куда-нибудь. Глянул на дверь и довольно ощерился, когда увидел на дереве маленькую вмятину. Может хоть это вызовет в нём эмоции. Затем вернулся на кухню, убрал сковороду с приготовленной едой в холодильник, и пошёл в свою комнату. Он опять не спал всю ночь, и надеялся, что хотя бы сейчас удастся урвать несколько часов сна. Но переступив порог, Аоба едва устоял на ногах. Задумался, а не спит ли уже, просто видя сон. Потому что на изголовье кровати висел ловец снов. Которого там точно не было раньше. Его не было – застучало набатом в голове. Неужели... Аоба медленно подошёл к кровати, не сводя взгляд с ловца, даже не моргая, словно отвернись он или сомкни веки – он исчезнет. Но ловец оставался на месте, безмолвно висел на тёмном шнурке, и устраивал настоящий тайфун внутри Аобы. Аоба сел, потянулся к нему рукой. Провёл пальцами по оплетённому замшей кругу. Немного шершавый, но приятный на ощупь – не верил, что настоящий. Осмелев, снял с балясины и положил на ладонь. Замша вблизи оказалась тёмно-синей, внутри круга из ниток светлее сплетался причудливый узор, с маленькой бусиной в центре. Внизу на шнурках колыхались перья.

Аоба не двигался. Время, казалось, остановилось. Он пристально смотрел на ловец снов, жадно впитывал каждую его деталь, каждый изгиб, цвет каждого пера. Но вдруг контуры почему-то начали стираться. Сливались один цвет нити, замша, белые с кофейными крапинами перья. Аоба попытался вдохнуть, но подавился воздухом – горло словно сдавило тисками.

Однажды, на исходе второй недели, в голове у Аобы родилась крамольная, пугающая до холодеющих пальцев мысль - стоит ли оно того? Он не добился ничего, ни на йоту не приблизился к Минку, они просто живут в одном доме и дышат одним воздухом. Как чужие, незнакомые люди. Аоба часто ловил себя на мысли, что держится чисто на природном упрямстве. Так стоит ли дальше бороться? Губы скривились в болезненной усмешке. Он бережно сжал в ладони ловец снов и поднёс к губам, закрывая глаза. Щёки расчертили влажные дорожки. Аоба даже не пытался их унять. Внутри что-то толстое, натянутое до звонка, с хлёстким треском лопнуло. Оно того стоит.