Виток Второй (1/1)

Я долго не мог уснуть, всё прокручивал и прокручивал в голове события сегодняшнего вечера. Переваривал полученную информацию.Надо же, через столько лет всё-таки отыскались тонюсенькие ниточки, которые привели меня к моей родне! Я пытался представить себе своего отца и очень жалел, что Петер не принёс и его фотографию тоже.А Эстер... Её портрет я поставил за стекло в серванте в гостиной. Пусть пока постоит там, а потом, когда я поеду в Америку, я возьму фотографию с собой. И покажу её Иванке.Мне очень хотелось рассказать ему про то, что у меня объявились родственники, поделиться с ним своей радостью.

Но увы, сейчас это было невозможно. Мой мальчик был далеко от меня, и увидеться мы должны были почти через две недели. А говорить об этом по телефону или писать в письмах... Нет, так я не хотел. Рассказывая, я хотел видеть его глаза, видеть в этих глазах понимание и ответную радость.Ну что же, придётся подождать. Тем более что мне ещё предстоит встреча с отцом, а от неё тоже очень многое зависит. Петер в чём-то прав – мы уже взрослые люди, каждый со своим характером, и неизвестно, как сложатся наши взаимоотношения после того как мы встретимся. Франтишек не воспитывал меня с детства, я не брал с него пример, как обычно сыновья берут пример с отцов...И тут я начал живо представлять, какой была бы моя жизнь, если бы моя мать осталась жива. Представлял, как я с такими же деревенскими пацанами носился бы по посёлку, по окрестным полям и лесам. Купался в речке, загорал. Зимой на лыжах или коньках на той же речке катался наперегонки. А замерзнув и проголодавшись, бежал домой, и мама ласково журила бы меня: ?Дано, сынок, где ты так долго пропадаешь? Я же волнуюсь. И отец вон с работы пришёл, ужинать давно пора. Скорей мой руки и садись за стол?. А я, торопливо моя руки, удивлялся бы – чего она так волнуется? Куда я денусь?А ведь у меня ещё могли бы быть младшие братья или сёстры. И мама говорила бы: ?Даночку, поиграй с Томеком, мне надо свиньям корм задать и обед приготовить?. И я, ворча для виду, подхватывал братишку и шёл с ним гулять. А вечером, уставшего, тащил на закорках домой, а он доверчиво обнимал меня за шею. И мама с улыбкой пеняла бы мне: ?Дано, зачем ты его несёшь? Он же тяжёлый. Пусть сам ножками идёт?. А я бы отмахивался: ?Да ну, не тяжёлый совсем?...* * *Картина, нарисованная моим воображением, оказалась настолько яркой, что я чуть не взвыл от отчаяния, от того, что потерял из-за глупости и злобы молодой и неумной девчонки.Нет, хватит этих фантазий. Всё равно ничего изменить уже нельзя, надо думать о будущем, о своей скорой встрече с отцом. Я решительно взбил подушку, улёгся поудобнее и попытался заснуть.Но лицо моей бедной матери, которой так мало выпало в жизни счастья, стояло перед моим внутренним взором и не давало покоя.Мама, как мне не хватало тебя в детстве! Как я мечтал, чтобы ты нашла меня, когда я был один на всём свете, один со всеми своими детскими горестями и страхами. Как я хотел, чтобы ты пришла и защитила меня, обняла, прижала к себе, и никому, никогда не дала в обиду...* * *И она пришла. Во сне. Сон был невероятно явным, и, проснувшись, я помнил его до мельчайших деталей. Что это было – плод моего до предела возбуждённого воображения, или моя мать в самом деле явилась мне – я не знаю. Да и не хочу знать. Она пришла, и это главное.Они пришли вместе – Эстер и Урсула, мои мама и бабушка. Лица Урсулы, как ни силился, я так и не смог разглядеть, а вот Эстер видел отчетливо, как наяву. Причём не ту семнадцатилетнюю девушку с фотографии, а женщину постарше, лет двадцати трёх - двадцати пяти. Такую, какой я запомнил бы её в свои шесть или семь лет, в возрасте, когда у детей начинает работать долговременная память.Она сказала: ?Ну вот мы и встретились, сынок?. Я бросился к ней, крича: ?Мама, мама!?, но приблизиться, как это часто бывает во сне, не мог. Тогда я стал тянуть к ней руки и кричать: ?Не уходи!?. Но она лишь качала головой и улыбалась: ?Я не могу остаться. Не плачь, мы ещё увидимся с тобой, позже?. Урсула, лица которой я не мог различить, хотя почему-то знал, что она тоже улыбается, в моём сне не произнесла ни звука, а после этих слов Эстер взяла свою дочь за руку и повела куда-то. Я попытался побежать за ними, закричал: ?Нет!?... и проснулся.Сердце колотилось, в ушах звенело, и я не мог отдышаться, как будто бы и в самом деле только что бежал куда-то.Голова снова начала болеть, хотя после того как мы с Петером выпили по рюмашке коньяка, о головной боли я забыл. Мы с ним недолго посидели, так как было уже поздно, и ему даже позвонила жена, беспокоясь, куда он пропал. Договорились созвониться завтра, он ушёл, и я остался наедине со своими мыслями. Пить я больше не стал, не было нужды, голова и так была как бы не своя. Для успокоения нервов я решил принять ванну с пеной и ароматическими добавками. Горячая вода и экзотические запахи привели меня в чувство расслабленности и умиротворённости. Я чуть было не заснул в ванной. Вылез, кое-как обтёрся полотенцем и завалился в кровать. Однако это самое ?чуть было? тут же куда-то исчезло, и мысли снова завели свой хоровод. Я уж даже начал задумываться, не принять ли мне и в самом деле снотворное, как советовал Петер. Но после коньяка не рискнул. Однако сейчас, когда часы показывали уже четвёртый час, подумал, что таблетку всё-таки стоит выпить. Так ведь я могу и до утра не уснуть, а завтра мне целый день работать.Я встал, спустился вниз, нашёл на кухне в аптечке упаковку таблеток. Она так и оставалась невскрытой, потому что снотворное нам с Иванкой было не нужно, секс на ночь был для нас самым лучшим снотворным. Но пани Тереза однажды привезла с собой и на всякий случай оставила нам одну пластинку. И вот теперь она пригодилась. Я проглотил таблетку, запил водой, поднялся наверх, лёг и через несколько минут провалился в сон.* * *?Забор материала? оказался сущим пустяком – капелька крови из пальца в пробирку. Врач поместил её в коробку с номером заказа, в которой уже была точно такая же пробирка, по всей вероятности, с ?образцом материала? моего предполагаемого отца.Теперь оставалось только ждать. Весь день я работал машинально, в ожидании звонка из лаборатории. Они не обманули, и к концу рабочего дня результат уже был готов. Анализ подтвердился на девяносто девять и сколько-то девяток поле запятой процентов, что не оставляло никаких сомнений в том, что я нашёл отца. За официальным документом можно было подъехать в любое время в их рабочие часы, но мне пока это было не нужно, достаточно просто устной информации.Я обескураженно опустился на стул. Значит, история, рассказанная мне Петером, была именно МОЕЙ историей. Значит, теперь у меня есть родные: отец, сёстры, племянники, дяди, тёти, двоюродные братья и сёстры, может быть, бабушка и дедушка, если они живы. Чувство сопричастности к клану, пусть даже пока и незнакомому, было для меня новым и непривычным. И что с этим делать, я пока не знал.Впрочем, что гадать. Надо звонить Петеру, сообщать ему результаты экспертизы и назначать встречу с Франтишеком.Однако Петер сказал мне, что ему результат тоже уже сообщили.- Это ведь я заявку делал. – Потом добавил с искренней теплотой в голосе. – Поздравляю, Дано. Я очень рад за тебя. За вас обоих. Сейчас я перезвоню Франтишеку и спрошу, когда он сможет приехать в Прагу.Ещё через несколько минут Петер позвонил мне и сказал, что Франтишек приедет завтра, утренним поездом, прибывающим в Прагу в девять сорок. Я тут же отпросился у Криса на полдня и ответил Петеру, что подъеду к его конторе к этому же времени. Он объяснил мне, как до него доехать, и на этом мы распрощались.* * *Ночь я опять плохо спал. Прошлой ночью мне не давал покоя образ матери, нынешней – отца. То, что я внешне пошёл в свою мать, давало простор фантазии насчёт его внешности. Он мог выглядеть как угодно. Вчера и сегодня, разговаривая с Петером, я всё-таки удержался от расспросов о том, как выглядит мой отец. Вчера – потому что у нас ещё не было уверенности, что Франтишек мой отец, а сегодня... Зачем, ведь завтра я его увижу воочию.Я этого очень хотел, и одновременно с этим страшился. Как мне общаться с ним? Что мы скажем друг другу при встрече? Понравимся ли? Найдём ли общий язык? Вопросов было много, а вот ответов ни одного. И это нервировало меня, не давало покоя. Я вообще никогда не любил ждать, с трудом переносил всякие проволочки и препятствия, возникающие на пути к намеченной цели. А уж тем более ждать вот так, наступления конкретного времени, как отъезда поезда или взлёта самолёта – это было для меня самым тяжким испытанием.Однако всё проходит. Прошла и эта ночь. Утром я вскочил ни свет ни заря, умылся, побрился, позавтракал, зашёл в интернет, прочитал Иванкино письмо, написал ответ.* * *Когда мы ещё только договаривались о средствах связи на этот месяц, Иванка предложил пользоваться аськой. Я был только за, но после двух-трёх дней общения онлайн мы поняли, что нам этот способ не годится – из-за разницы часовых поясов. Он спал, когда я бодрствовал, и наоборот. А в выходные я был слишком занят сборами вещей и доделыванием незаконченных дел в мастерской, чтобы в течение нескольких часов быть привязанным к компьютеру. В результате мы плюнули на аську и решили обходиться письмами.И вот сейчас я даже порадовался этому решению. Ведь написать письмо, если ты не хочешь о чём-то говорить, намного легче, чем общаться в чате. Я не мог бы поручиться за себя, устоять и не проболтаться. Потому что мне чуть ли не до трясучки хотелось рассказать своему любимому о том, что нашлись мои родные.Иваночку, мальчик мой, как же мне тебя не хватает! Почему ты так далеко от меня? Почему это радостно-тревожное событие в моей жизни случилось именно сейчас, когда тебя нет рядом? С тобой я чувствовал бы себя гораздо спокойней. Ты нашёл бы нужные слова, чтобы подбодрить меня, вселить в меня уверенность, которой мне так не хватает...Да, едва ли не первый раз в жизни я чувствовал себя неуверенно перед предстоящей мне встречей. Я, Дано Сулик, не боящийся никого и ничего (кроме как потерять своего дорогого мальчика), ощущал себя маленьким ребёнком, заблудившимся в этом огромном взрослом мире, полном тайн и неизвестных опасностей. И это ощущение было далеко не из приятных.И снова я подумал о том, что дети, выросшие в семьях, не испытывают подобной неуверенности, потому что знают, что мама и папа защитят их от любых невзгод и неприятностей.* * *В контору Петера я приехал раньше, около половины десятого. Он улыбнулся:- Чего в такую рань припёрся?- Не спалось. Да и не так уж рано, поезд через десять минут придёт.Петер уже откровенно ржал:- Так это же поезд придёт, бестолочь. А Франтишеку надо от вокзала сюда добраться. Считай, ещё полчаса.Я открыл рот... и не нашёлся, что возразить. Улыбнулся только, немного нервно:- Торможу.- Прекрати ты это бесполезное дело, - Петер порылся в ящике стола, вынул пузырёк с таблетками, протянул мне. – Выпей парочку. Это успокоительное. Как раз через полчаса подействует. А то на тебя аж смотреть страшно.Жена Петера, Мариула, сидящая за соседним столом, кивнула:- В самом деле, Дано, выпейте. Помогает, по себе знаю. Это травяные таблетки, мы их всем предлагаем, даже детям.Я был, конечно, очень напряжён и взволнован собственными жизненными обстоятельствами, но на жену Петера смотрел с плохо скрываемым любопытством.Не сказать чтобы красавица, но вполне симпатичная. Ровесница ему, может быть, чуть помладше. Видно было, что между ними царят если и не любовь со страстью, то гармония и вполне дружеские отношения. В общем, какой-то извилиной мозга, отвечающей за контроль близлежащего окружения, я порадовался за них.Однако таблетки вызвали во мне некоторое сомнение. Я неуверенно крутил в руках пузырёк:- Я за рулём...- Нестрашно, - уверил меня Петер. – Видишь, на этикетке написано: ?Не влияет на управление транспортными средствами?.Я вздохнул, вытряхнул из пузырька две небольшие таблетки серо-зелёного цвета. Мариула налила изкулера воды в пластиковый стаканчик, протянула мне:- Возьмите, запейте.Я кивком головы поблагодарил её. Кинул в рот таблетки, запил водой. Сел в удобное мягкое кресло. Расслабиться даже не стал пытаться – если таблетки подействуют, то подействуют, а если нет, то тогда меня уже ничто не возьмёт.Чтобы скоротать ожидание, я спросил:- А как он выглядит, мой отец?Ответила Мариула:- Ему пятьдесят лет, на этот возраст и выглядит. Ростом почти как вы, может, чуть повыше. Начинающий толстеть, начинающий лысеть. В общем, обычный человек.Петер усмехнулся:- А ты его каким представлял? Могучим богатырём, красавцем?- Да нет, - махнул я рукой. – Никак не представлял. Очень жалел, что ты не дал мне его фотографию.- Ха! – удивился он. – А где бы я её взял? Попросил бы: ?Пан Франтишек, попозируйте немного, я вас сейчас на мобильник сниму??Я невольно улыбнулся. Несмотря ни на что, находиться в обществе этих людей было комфортно, приятно и ненапряжно.Петер рассказал о ещё каких-то деталях, которые он узнал в процессе расследования. В частности, о том, что у Урсулы были два младших брата, сводные, по матери. Франтишек упомянул их, когда рассказывал о смерти и похоронах Урсулы. На похоронах Эстер они тоже были, но Франтишеку тогда ни до чего было. Позже, осенью, на похоронах Урсулы он с ними поговорил немного, но ни имён ни фамилии не запомнил.Известие о двух новых родственниках по материнской линии меня взволновало. И, конечно же, мне захотелось узнать что-нибудь и о них тоже:- Может, среди бумаг Урсулы что-то осталось? Имена, адреса? Им же кто-то писал о её смерти.- Все бумаги её братья и забрали, - раздался от двери мужской голос.Я резко обернулся.На пороге стоял он, мой отец. Он был совсем непохож на меня, но я сразу понял, что это он.

Он. Мой отец.Я поднялся ему навстречу, пристально глядя на него, но остановился, не решаясь двигаться дальше.* * *Я тупо не знал, как себя вести. Я ничего не чувствовал, кроме волнения, такого сильного, что сердце готово было выпрыгнуть из груди, не хватало дыхания, и кружилась голова.Видимо, и он испытывал похожие чувства, потому что тоже стоял в дверях, не двигаясь, в упор разглядывая меня.Повисла напряжённая тишина, которую никто не решался нарушить, даже Петер и Мариула.На самом деле мы молчали, наверное, всего несколько секунд, но мне они показались вечностью. А потом Франтишек произнёс почти шёпотом:- Господи, как же ты на мать похож...И меня сорвало с места, бросило к нему. Я обнимал его, прижимал к себе, повторял:- Папа, папа...- Сынок, ты нашёлся, - бормотал он в ответ дрожащим от слёз голосом. – Ты нашёлся, сынок...Петер и Мариула тактично молчали, пережидая эти первые минуты нашей встречи. А мы стояли в дверях, замерев, не зная, что делать дальше, что говорить друг другу. Петер, видимо, это почувствовал:- Пан Франтишек, Дано, проходите же, не стойте в дверях. – Поднялся из-за стола, подошёл к нам. Указал на широкий диван, с которого я только что вскочил. – Вот сюда, к дивану идите, располагайтесь поудобнее, разговор у вас долгий будет.Мы с отцом – как странно было называть отцом, пусть даже мысленно, человека, которого я видел сегодня первый раз в жизни! – прошли к дивану, сели на него, по-прежнему не сводя друг с друга глаз. И оба молчали, потому что... Ну что, в самом деле, можно говорить в такие моменты? Банальные пошлости: ?Как я рад?? Расспрашивать о здоровье? О жизни вообще? Не знаю, как он, а я не мог подобрать подходящих слов. К тому же я боялся, что мой голос тоже мне изменит, задрожит хрипотой и слезами.Петер, организовывая нашу встречу, вероятно, предположил (а может быть, и знал наверняка, у него ведь был богатый жизненный опыт по части разного рода расследований), что подобные неловкие моменты неизбежны при первом свидании людей, много лет – или никогда! – не видевших друг друга. Он тут же взял инициативу на себя:- Мариула, будь добра, сделай нашим гостям кофе. Вы с чем предпочитаете – с сахаром, со сливками? Или, может быть, лучше чай?Обращался он вроде бы к нам обоим, хотя на самом деле объектом его внимания был пан Франтишек.* * *Стоп! Я понял, в чём дело. Я не могу назвать ЭТОГО человека своим отцом. По-настоящему назвать, не формально, как сделал только что. Я просто не воспринимаю его в таком качестве. Тридцать два года я жил без отца и матери, и сейчас в моей голове, душе, сердце не было того места, которое этот человек должен был бы по праву занять. Такое место просто не было зарезервировано изначально.Я очень хотел, чтобы нашлись мои родители. Я хотел этого всё своё детство. Но в детстве этого не случилось, и место в душе и сердце, предназначенное для них, заросло, зарубцевалось, перестало болеть. И перестало быть нужным.Я вспомнил свой сон, в котором ко мне приходили мама и бабушка. И вспомнил, что там, во сне, я ощущал себя ребёнком. Маленьким мальчиком Дано. Во сне я вернулся в детство и хотел к маме, как обычно хотят все маленькие дети.Но сейчас, наяву, я уже не ребёнок, и во мне больше нет того детского всепоглощающего желания, стремления к матери. Оно трансформировалось, переросло во что-то другое, чему я сам бы не смог дать ни названия, ни определения. Но я понял одно – я никогда не смогу назвать пана Франтишека отцом. Сложившаяся ситуация определялась банальнейшим выражением – поезд ушёл...И что мне теперь делать? Поддерживать светскую беседу с человеком, называющим меня ?сынок?, но к которому я сам не испытываю ровным счетом ничего? На сколько меня хватит? Нужно ли мне это? И нужно ли это ему?..Но одно я знал точно – я хочу побывать на могиле матери. Я не знаю, что было бы, останься она жива и предстань сейчас передо мною. Может быть, я отнёсся бы к ней так же, как отнёсся к отцу, то есть, не почувствовал её родной и близкой. Но она умерла, и я мог любить память о ней, любить то, что могло бы быть, но никогда не было. Я мог любить её детской любовью, чистой, романтичной, ничем незамутнённой.Поэтому, отхлебнув принесённого Мариулой кофе и прокашлявшись, я попросил:- Пан Франтишек, расскажите о моей матери... об Эстер.Он недоумённо посмотрел на меня:- Почему ?пан Франтишек?? Я же твой папа.Я опустил глаза:- Да, конечно, просто... мне трудно пока... свыкнуться с этой мыслью... говорить эти слова. Я ведь никогда никого не называл ?папа? и ?мама?. Я пока вас буду так называть, хорошо?Он явно растерялся, но что возразить мне, не нашёлся. А я повторил свою просьбу:- Расскажите об Эстер.Пан Франтишек вздохнул:- Даже не знаю, что сказать. Тридцать два года прошло, многое уже забылось. Острее всего было чувство потери её, но об этом лучше, наверное, в другой раз. – Он улыбнулся. – Расскажи лучше ты о себе.Петер бросил на меня быстрый взгляд. Он-то знал, что в моей биографии мало фактов, которыми можно было бы гордиться. И то, что врать я не любил, он тоже знал. И поэтому вполне закономерный вопрос моего отца озадачил не только меня, но и его.Однако я уже понял, как следует поступить.- Пан Франтишек, у вас в Праге есть какие-нибудь дела? Если нет, то давайте поедем в ваш посёлок, я хочу побывать на могилах Эстер и Урсулы. А поговорим по дороге. Вы ведь поездом приехали? Ну вот, а обратно я вас на машине отвезу. Там и поговорим. Хорошо?- Хорошо, - растерянно кивнул он.* * *В машине наш разговор пошёл живее. Он рассказывал о своей жизни в деревне, о дочерях, которые уже вышли замуж, о маленьких внуках. О своих братьях и сёстрах, их детях и зачастую тоже уже внуках. Мечтал, как познакомит меня со своими многочисленными родственниками, введёт в семью. Я чувствовал одновременно зависть и досаду. Зависть – из-за того, что я не был включён в эту жизнь, что она прошла мимо меня. А досаду – потому что сейчас эта жизнь была для меня чужой, непонятной, не слишком интересной. И именно из-за того, что прошла мимо.Однако по мере нашего приближения к конечной цели я всё отчетливей понимал, что просто обязан сказать Франтишеку правду. Не столько про себя и про своё прошлое, сколько про то, что...Когда до деревни оставалось совсем чуть-чуть, километров пять, я решительно свернул к обочине и приглушил двигатель, оставив его работать на самых малых оборотах, просто чтобы не замёрзнуть, сидя в машине.- Пан Франтишек...Он уже не возражал, что я его так называю. Видимо, надеялся, что со временем я привыкну. Увы, придётся мне его разочаровать.- Пан Франтишек, вы говорили кому-нибудь что-нибудь про меня? Что вы меня искали, что вы меня нашли?Он покачал головой:- Нет. Я даже в Прагу сегодня ехал, не зная, что ты нашёлся. Пан детектив сказал, что есть новости по моему делу, и попросил приехать. А когда я приехал и увидел тебя, то сразу понял, что за новость меня ожидала. – Он помолчал. – Но я чувствую, что ты не очень рад нашей встрече.Я пожал плечами:- Сам не знаю. Трудно привыкнуть к мысли, что у тебя есть семья, когда ты всю жизнь жил без неё.- Но ты ведь привыкнешь? – в его голосе слышалась мольба. Он искал меня, он нашёл меня. Не столько ради меня самого, сколько ради памяти женщины, которую он любил. Я понимал, что своим поведением разочаровываю его, однако ничего с этим поделать не мог. Обманывать его, особенно в отношении своих чувств к нему, я не хотел. Я вздохнул:- Пан Франтишек, мне кажется, не стоит никому говорить там, в посёлке, что я ваш сын.- Что? – он был так потрясён, что даже не мог сказать ничего вразумительного и только молча смотрел на меня.Я повторил:- Не надо никому говорить о том, что я ваш сын.- Но почему?!.Мне было очень трудно. И было очень жаль его. Но мне приходилось быть жестоким ради его же блага.- Тогда вам придётся рассказать всем правду о своей жене. О совершённой ею подлости, о том, как она поступила с Эстер. О письме, из-за которого всё и произошло. О том, что она фактически убила свою соперницу.Франтишек молчал, не глядя на меня. Впрочем, мне и не нужны были его ответы:- Подумайте о своих дочерях. Они только что потеряли мать. Но у них хотя бы осталась память о ней, хорошая память. Они ведь любили её. А если вы представите им меня, то для них она как бы ещё раз умрет. Умрет та самая хорошая память. А ещё... У вас ведь маленький посёлок, все всё про всех знают. Судачат, косточки перемывают. Так ведь? И какая молва о них пойдёт? Какая слава? Будут шептать за спиной, а то ещё и в лицо говорить: ?Ваша мать убийца?. Им-то это за что? Они же ни в чем не виноваты.- Но... как же?.. – растерянно произнёс Франтишек. – Ты ведь мой сын. Я весь последний месяц только тем и жил. Мыслями о том, что найду тебя.Я энергично закивал:- Нашли. И я не собираюсь никуда деваться. Просто не надо никому говорить, что я ваш сын. Ваш и Эстер. Потому что иначе придётся раскрыть все подробности. Утаить не удастся ничего.- А как же быть? – он был растерян и подавлен, и мне его было безумно жалко. Чтобы хоть как-то утешить его, я начал объяснять:- Петер... детектив сказал мне, что у Урсулы было два брата, намного её младше. Я назовусь сыном одного из них. – Усмехнулся невесело. – Стану двоюродным братом собственной матери. Конечно, это обман, но это лучше, чем ТАКАЯ правда.Пауза была долгой и тяжёлой. Наконец Франтишек обронил:- Хорошо...* * *Всю оставшуюся до кладбища дорогу мы молчали, только иногда Франтишек указывал, куда ехать дальше. Это молчание давило на меня, как могильная плита (чёрт! ну и сравнения мне приходят в голову!), особенно на контрасте с тем, что первую часть пути он говорил почти не умолкая.

Кладбище было небольшим – стандартное ухоженное деревенское кладбище с маленькой часовней у входных ворот. С низкими холмиками могил, небольшими памятными плитами. Франтишек подвёл меня к двум одинаковым надгробьям. Слева Урсула, справа Эстер. На каждом надгробье овальный медальон из белой керамики с портретом. Изображение Эстер было то же самое, что и на фотографии, отданной мне Петером. Видимо, других её фотографий просто не было.На другом была Урсула. Я наконец-то увидел свою бабушку.Совсем непохожа на Эстер. Тонкое интеллигентное лицо. На фотографии ей было на вид около сорока, и пропойцей она не выглядела. Франтишек подтвердил, что с виду она была совсем нормальной, постоянное пьянство никак не отражалось на её внешности. Я порадовался этому, потому что увидеть опустившуюся законченную алкоголичку мне было бы неприятно.И про Эстер он подтвердил моё предположение, что её фотография была всего одна. Вытащил бумажник из нагрудного кармана:- Вот, смотри.Я взял в руки фотографию своей матери, подлинную фотографию, ту, которую она сама когда-то держала в руках.От снимка исходило какое-то... тепло, что ли, хотя вполне возможно, что мне это просто казалось. Маленькая тоненькая ниточка протянулась ко мне из прошлого, соединила меня с ним. Мне очень не хотелось выпускать карточку из рук, но я точно знал, что Франтишек не отдаст мне её никогда.Я машинально перевернул картонку. С обратной стороны была надпись, сделанная совсем детским старательным круглым почерком: ?Франтишеку от Эстер. Я люблю тебя?. И дата – июль 19.. года. За полгода до моего появления на свет.Я перевёл взгляд на точно такое же изображение на памятнике:- Как вы хотели назвать меня? Ну, когда ждали.- Павел. Павелек. Или Паулинка, если бы дочка родилась.Павел. Красивое имя. Я бы не отказался носить его. Да я был бы готов отзываться на любое имя, если бы его произносила моя мать – ласково, нежно, с любовью...Франтишек стоял рядом и тоже смотрел на изображение девочки на могильной плите. Я протянул карточку ему обратно. Не глядя на него, глухо попросил:- Пожалуйста, оставьте меня здесь одного.Он понял. Забрал у меня фотографию, пошёл к выходу:- Я буду ждать тебя в часовне.В руках у меня были два букета роз – белые и бордовые. Я купил их ещё в Праге, проезжая мимо большого рынка на выезде из города. Бордовые положил на могилу Урсулы, а белые...

Стояла поздняя осень, но дождя не было, и земля была сухой. Но даже если бы была непролазная грязь, я всё равно сделал бы это. Я опустился на колени перед могилой матери и укрыл эту могилу ковром из белых роз.- Мама, это тебе.Я плохо помню, что было, пока я стоял возле могилы. Помню только, что мысленно разговаривал с ней о чём-то, рассказывал о себе. Говорил, как я скучал по ней, как ждал её. Как рад, что мы наконец встретились. И смахивал слёзы со щёк, которые лились и лились не переставая...Сколько я так простоял, я тоже не помню. Но, наверное, недолго, потому что, когда я вошёл в часовню, свеча, зажжённая Франтишеком, прогорела едва ли на одну четверть. Я взял другую свечу, зажёг её от лампады, висевшей перед распятием, и поставил рядом с отцовской свечой. Горели две свечи, стояли два человека и думали об одном и том же и каждый о своём...* * *В машине я включил печку, чтобы согреться, потому что только сейчас почувствовал, насколько замёрз. Обратился к Франтишеку (мысленно я ещё мог назвать его отцом, но вслух никак не получалось):- Вас куда отвезти?- Ты не поедешь домой? – он снова был обескуражен.Я покачал головой:- Это не мой дом.- Но мы же договорились, что я представлю тебя как племянника Урсулы, - он всё ещё цеплялся за призрачную надежду ввести меня в свой дом.Я снова покачал головой:- Не сейчас. Наверняка кто-нибудь видел, как мы ехали сюда, заходили на кладбище. Увидят две могилы с цветами. Обязательно спросят вас, кто с вами был. Вы объясните, люди перестанут удивляться. Потом, когда-нибудь, я приеду ещё, тогда и зайду к вам в гости.?Может быть?, - мысленно добавил я.Франтишек, я это уже видел, был никудышный актёр. Он не сможет держать себя в руках в обществе других людей, если я буду рядом. Поэтому я постарался не создать эту ситуацию. А потом... потом будет видно.Впрочем, какое ?потом?, если я через неделю уеду в Америку. Чёрт, ему ведь об этом тоже надо сказать. Так же как и о том, что я гей.Я вздохнул. Даже не представляю, с чего начать разговор. Однако Франтишек как будто бы прочитал мои мысли:- Мы сейчас расстанемся, и неизвестно, когда увидимся вновь. А ты так ничего и не рассказал о себе.Я снова вздохнул:- Нескоро увидимся, пан Франтишек. Я через неделю в Америку уезжаю на год, работать по контракту. – Не давая ему ничего ответить, продолжил. – Я должен сказать вам о себе кое-что.- Ты... преступник? – он смотрел на меня почти со страхом.- С чего вы взяли? – от неожиданности и удивления я аж подался вперед.Франтишек смутился:- Пан детектив, к которому я обратился... он в тюрьме сидел, не знаю, за что, правда. Но ведь просто так в тюрьму людей не сажают.Он полуутверждал-полуспрашивал, буквально умоляя меня опровергнуть, развеять его сомнения. Я положил свою руку на его, пытаясь успокоить:- Пан Франтишек, всё в порядке. Я не преступник, и в тюрьме не сидел. Петер – да, отбыл срок. – Перебил сам себя. – Кстати, откуда вы это узнали?Он пожал плечами:- Я во многие детективные агентства обращался, когда тебя начал искать. Там кто-то сказал, а я услышал... случайно. Говорили, что из-за какой-то семейной ссоры. Ревность, драка... кажется. Но мне было всё равно, кто будет искать тебя. Лишь бы нашли.Я откинулся на спинку кресла и перевёл дух.И что теперь делать? Сказать Франтишеку, откуда Петер знает меня? Там, в конторе, когда мы сумбурно разговаривали ни о чём и обо всём сразу, Петер пояснил, что мы с ним давно знакомы, и именно это знакомство помогло ему отыскать меня по фотографии Эстер. Мы все вместе ещё раз поудивлялись этой невероятной случайности. А теперь придётся рассказать отцу, что конкретно связывало меня с Петером.Я в очередной раз вздохнул и начал свой рассказ:- Слушайте, пан Франтишек. Не хочу вас обманывать, поэтому скажу правду, хотя это, может, и оттолкнёт вас от меня. Я гей. Гомосексуалист.

Я сделал паузу, но Франтишек молчал. Видимо, настолько был потрясён моим признанием, что не находил слов. Не дождавшись его реакции, я продолжил, уставившись в лобовое стекло, не глядя на него:- Я живу с парнем, он сейчас в Америке, через неделю я тоже поеду туда. К нему. Ну, и работать, конечно, тоже. Мы уже три года вместе живём. А до этого я больше десяти лет снимался в гей-порно.Франтишек закрыл лицо ладонями. У меня сердце сжималось от жалости к нему, но что я мог поделать?..- Простите, пан Франтишек, но это моя жизнь. Такая, какая есть. И рад бы что-нибудь исправить, да не могу. – По-прежнему не глядя на него, добавил. – И с Петером... детективом... Он тоже моим любовником был. Мы в кадетском корпусе вместе учились.И я рассказал Франтишеку историю наших отношений с Петером. То, как нас застукали за занятиями сексом, то, как его судили. Пояснил, что я много лет был уверен, что он умер. И что только позавчера узнал, что он жив. Рассказал и о трёх годах жизни с хозяином, о том, что когда я стал ему не нужен, он пристроил меня сниматься в гей-порно. Про покупку собственного дома и про то, что я зарабатывал деньги на его приобретение занятиями проституцией. Про то, как встретил Иванку и больше не смог с ним расстаться. В качестве утешения сказал, что больше не снимаюсь и работаю автомехаником в ремонтной мастерской.Франтишек слушал меня молча. Когда я закончил, он вытащил из кармана платок, провёл им по глазам (хотя слёз у него я вроде бы не заметил), тщательно высморкался, убрал платок в карман. Заговорил негромко, печально, но без надрыва и истерики, чего я в глубине души опасался:- Ты прав. Тебе нельзя появляться в посёлке. Нельзя признаваться, что ты мой сын. Врать про жену, детей ты не будешь, а сказать правду... Наши люди не поймут.Я кивнул:- Вот и я о том же.Он снова помолчал, а потом поднял на меня глаза:- Дано, я узнал тебя только сегодня, но уже успел полюбить. И чем больше я узнаю тебя и о тебе, тем больше вижу, как ты похож на свою мать. Такой же честный, прямолинейный. Сильный. Если бы я растил тебя, я гордился бы тобой. Я и сейчас горжусь. Тем, что ты не сломался, не пошёл по наклонной дорожке. Сам построил свою жизнь. Я ничего не могу дать тебе, кроме своей любви. Но знай, что у тебя есть отец, и ты всегда можешь рассчитывать на него.Я сглотнул комок в горле и протянул ему руку:- Спасибо.