I. (2/2)

— Какая чушь, — фыркнул Фрэнк. — Такие извинения гроша ломаного не стоят. В своей правоте ты и так будешь уверен, а другие всё равно не забудут, как ты поступил. — Так что, ты никогда не извиняешься? — Почему же. Я извиняюсь, когда это действительно необходимо. Когда я действительно виноват.

Малкольм даже с закрытыми глазами представил, как на этих словах Фрэнк пожал плечами, а на губах проскользнула та мимолётная ухмылка, которая не раз за последние несколько месяцев заставляла его рдеть, как школьницу, которую впервые пригласили на бал. — Зачем тебе это, — спустя какое-то время спросил Фрэнк, и Малкольм услышал, как под тяжёлым ботинком звякнул ввинченный в кровать карабин наручников. Об этом спрашивали все те немногие, кто бывал у него дома, поэтому это давно перестало смущать. Но Малкольм помнил ту коробку в квартире Фрэнка, и от этого вопрос приобретал какую-то двусмысленность. — Из-за кошмаров. Иногда они бывают настолько яркими, что мне сложно отличить, где кошмар, а где реальность. Особенно в последнее время. Я могу причинить вред себе или тем, кто окажется рядом. А это помогает, — запнувшись, он продолжил. — Помогает сдерживать себя.

— Разве нет другого способа? — Меня всё детство пичкали лекарствами, — хмыкнул Малкольм. — Так что они перестали хоть сколько-нибудь помогать. Ну, в безопасных дозах. Психотерапия от кошмаров не спасает, а наркотики или алкоголь хоть и помогали, но не думаю, что это лучший способ, чем приковывать себя каждую ночь. — Эти кошмары, — по голосу Фрэнка чувствовалось, что он не уверен, стоит ли спрашивать. — Ты сказал, что они стали хуже, в последнее время.

— Мммм... Ты же знаешь, кто мой отец? — Лейтенант рассказал, когда я перевелся в отдел. Малкольм вздохнул. Внезапный страх сдавил горло так, что с трудом подбирались слова.

— Иногда мне кажется, что я всегда подозревал кто такой мой отец. Даже будучи ребёнком. Иначе я не могу объяснить, что именно меня заставило проснуться в ту ночь. Я услышал какой-то непонятный шум внизу. В общем-то, в этом не было ничего необычного — мама часто устраивала званые ужины, — Малкольм хмыкнул. — Но я пошёл на шум и нашёл тот ящик. Он был огромным и больше походил на сундук. В тусклом свете лампы он казался совершенно черным. Малкольм сглотнул и потянулся пальцами к крышке ящика, чувствуя, как под ложечкой сворачивался тугой комок из страха и тревоги. Было что-то неправильное и в тишине дома, и самой ночи, и уж точно в том ящике. Профайлер отдернул пальцы в каком-то миллиметре от крышки, словно его ударило током. Огляделся и, набрав в лёгкие воздуха будто перед прыжком в воду, снова протянул руку и откинул крышку. Бледная, до серости кожа, острые локти, синяки, копна тёмных волос, — это определённо был не кукла и не один из тех жутких манекенов, которых садят во всяких парках аттракционов. Это была девушка. Настоящая, живая, — когда-то живая,— девушка. Тугой комок страха внутри Малкольма разжался, заполняя целиком каждую клеточку тела, и он закричал. — Я не смог ей помочь тогда, и теперь не могу.

Повисла тишина. Молодой человек боялся открыть глаза, боялся посмотреть на Фрэнка и увидеть на его лице отвращение. Но тот молчал. И тишина убаюкивала настолько, что Малкольм медленно стал снова проваливаться в сон и поэтому даже не сразу понял, что Фрэнк что-то говорит тихо и вкрадчиво.

— Не вини себя и не стыдись. Ты был ребёнком, помог посадить своего отца. Не многие на это способны, даже будучи взрослыми.

Малкольм открыл глаза и с удивлением посмотрел на Фрэнка. Тот уже был на ногах, накинув на плечи свою куртку. Вопреки опасениям Малкольма, мужчина не выглядел злым или испытывающим отвращение. Он выглядел, как всегда, только между бровей залегла глубокая складка, будто ему было больно. Фрэнк взглянул на тяжёлые наручные часы и сказал: — Мне пора, — а потом, помедлив, вдруг ухмыльнулся задорно, как-то совсем по-мальчишески: — Я согласился, если бы ты не был так пьян. Под “пригласить в бар” я не имел в виду, что нужно напиться до чертей. И оставил Малкольма одного, удивлённо пялиться на закрывшуюся дверь, пытаясь осознать, что только что произошло.

После обеда когда профайлер уже чувствовал себя скорее живым, чем мёртвым, позвонила мама и, почему-то, шёпотом сказала: — Я так рада, что ты заводишь новых друзей! Малкольм вопросительно замычал, хрустя подгорелым тостом, пытаясь припомнить, какие такие новые друзья появились в его окружении. — Фрэнк такой славный и учтивый молодой человек. Предложил помощь в поисках девушки из ящика. Как думаешь, Эйнсли он понравится? — Она же встречается с Джином, — заторможено проговорил Малкольм, не поспевая за болтовнёй мамы. — Ну, запасной вариант никогда не будет лишним, — простодушно прощебетала матушка, будто речь шла не о живых людях, а о выборе новых штор для гостиной. — В общем, я уговорила Фрэнка остаться на ужин. Эйнсли тоже придёт, я договорилась, надеюсь и ты будешь. И повесила трубку, не дав сказать и слова. Мама и Фрэнк — плохое, очень плохое сочетание, особенно учитывая произошедшее вчера. Малкольм спешно пролистал телефонную книгу, нашёл номер Фрэнка и нажал вызов: — Да?

— Фрэнк, очень советую отказаться от ужина. Очень. — Боишься, что я узнаю, как ты в детском спектакле играл овечку? — Это был барашек и вообще неправда, я боюсь не за себя, а за тебя. Я люблю маму, но она иногда бывает слишком… настойчивой. Вцепится в тебя как минога, пока не выгрызет, всё, что ей нужно.

— Не переживай, я смогу за себя постоять, — рассмеялся Фрэнк, но тут же перестал: — Лейтенант звонит, мне нужно ответить. — Лейтенант? Фрэнк, это новое дело? Ты же перезвонишь, да? Фрэнк? Брайт пару секунд смотрел в потемневший экран телефон, а потом начал спешно собираться, доедая на ходу завтрак и натягивая первую попавшуюся одежду. Лейтенант Арройо, будто читая его мысли, спустя полчаса, перезвонил сам и продиктовал адрес. Уже по его голосу Малкольм понимает, что дело — дрянь. Так и оказалось: пятнадцатилетнюю Элизабет Уоллес похитили по дороге из школы, её подругу, Хлою, похититель жестоко избил до смерти и бросил всего-то в десятке метров от школы. Судя по всему, девочка пыталась отбить подругу от похитителя, за что и поплатилась. К концу дня требование выкупа так и не поступило, и окончательно стало понятно то, что Малкольм предположил сразу — похитителю нужна была сама девочка, а не деньги. Все, кто работал над делом, видели в этих девочках своих дочерей, сестёр, племянниц. Все работали на износ, жертвуя сном и собственными семьями. Благодаря этому и храбрости Хлои, к концу четвёртого дня расследования удалось выйти на подозреваемого. Когда спецназ вламывается в его дом, на улице уже полностью стемнело. Элизабет нашли там же, в подвале. В синяках и ссадинах, но живой. Малкольм дёрнул включатель и помещение озарилось тусклым светом. Ничего лишнего, никаких удобств — старая железная кровать, замызганные унитаз и умывальник, крошечный столик на двоих и большой ящик с замком. Замок уже был срезан кем-то из спецназовцев или криминалистов, крышка откинута. Малкольм сглотнул от слишком ярких нахлынувших воспоминаний. Он опасливо подошёл к ящику, догадываясь, что увидит. Кости. Вычищенные и выбеленные кости. Слишком много для одного человека. Но и слишком мало. Хрупкие, изящные позвонки, тонкие кости предплечья, рёбер и черепа. Малкольм видел всего два, но был уверен, что в глубине ящика были ещё. Неожиданно рядом кто-то рвано втянул воздух. Брайт повернулся и увидел Фрэнка. Тот стоял бледный, с совершенно нечитаемым выражением лица. Малкольму до боли захотелось что-то сказать тому, но Фрэнк резко развернулся и буквально выскочил из подвала.

Брайт вышел из дома вслед за Фрэнком, и всё, что происходило дальше, представилось ему будто в замедленной съёмке. Фрэнк прошёл мимо Дани, та подняла глаза, потом посмотрела куда тот нарпавлялся, на её лице проступило сперва осознание, потом страх. Дани закричала группе патрульных: — Фрэнк! Остановите его! Но тот уже был рядом с машиной, в которой сидел подозреваемый. Фрэнк распахнул дверцу, выволок его и стал избивать. Молча, методично, без единой эмоции на лице. Мужчину пытались оттащить от превращающегося в отбивную ублюдка, но тот остановился только после жёсткого окрика лейтенанта: — Детектив Шор! Немедленно прекратите! Вы отстранены! Убирайтесь! Фрэнк посмотрел на Арройо с такой ненавистью в глазах, что Малкольм начал бояться, как бы тот не кинулся на лейтенанта. Но Фрэнк поднялся, и, пошатываясь, пошёл к своей машине, но не сел в нее сразу, а облокотился на крышу, спрятав лицо в сложенные руки. Малкольм видел, как дрожали его пальцы. — Как ты? — спросил Малкольм, подойдя ближе. Ему казалось, что в тяжёлом дыхании Фрэнка, слышались слёзы. Детектив поднял на него уставший и пустой взгляд, и, протянув вытащенные из кармана ключи от машины, сказал: — Поехали к тебе.

*** До квартиры Малкольма они ехали молча. Фрэнк даже не повернулся в его сторону, всю дорогу вглядываясь в проносящийся за окном город. Но как только за ними закрылась дверь квартиры, будто сорвался. Он прижал Малкольма к стене, впиваясь в губы, сминая их в мокром, глубоком поцелуе. Пальцы Фрэнка до боли мяли бока и ягодицы. Брайт чувствовал, как терял голову от этой нежной грубости. — Фрэнк, — простонал он ему в губы, но тот, будто не слыша, продолжал целовать его губы, щёки, шею, нисколько не заботясь о сохранности, сдирать с него пиджак и рубашку. — Фрэнк, нам нужно поговорить. Фрэнк. Фрэээнк… Имя превратилось в стон, когда широкая сильная ладонь накрыла пах Малкольма. И только от этого он готов был расплавиться по стене. Губы Фрэнка — везде. Пальцы Фрэнка — везде. У Малкольма подкосились ноги, но сильные руки уже подхватили его, прижали к груди. — Ну же, поговори со мной, — повторил Брайт, хотя ему самому, говорить не хотелось вовсе.

— Ты слишком много болтаешь, — неожиданно низким и хриплым голосом ответил Фрэнк и, закинув того на плечо, отнёс на кровать.

Нависнув над Малкольмом, Фрэнк какое-то время всматривался в его лицо, провёл пальцами по припухшим влажным губам, и, будто этого мало, вновь начал целовать их, потом перешёл на челюсть, шею и ключицы, и ниже, оставляя лёгкие укусы на каждом обнажённом участке его тела. И когда Фрэнк добрался до ремня на брюках, Малкольм застонал от предвкушения — громко, протяжно. Ему смертельно хотелось зарыться пальцами в короткие жёсткие кудри Фрэнка, но тот неожиданно перехватил его ладонь и поднялся. Малкольм застонал громче, разочарованно. Хотел было возмутиться, но Фрэнк вовремя зажал его рот рукой: — Много болтовни, Малкольм. Всегда. Слишком много и слишком беспокойно. Сегодня никаких слов, договорились? Кивни, если понял меня. Молодой человек смотрел во все глаза на этого невероятного мужчину, и в голове сотни, слов, сотни вопросов, которые он хотел выпалить прямо сейчас, но сдержался. И коснувшись языком, чужой, грубой ладони, послушно кивнул. — Хорошо, — улыбнувшись, Фрэнк отошёл к креслу, где лежал шарф Малкольма. На мгновение ему показалось, что он забыл, как дышать, догадавшись, что Фрэнк задумал.

Несмотря на все таблетки, — по назначению или нет — которые успел перепробовать Брайт, в попытках избавиться от кошмаров и чувства вины. Несмотря на все те безумства, на которые он шёл на работе в ФБР и полиции. Несмотря на весь тот образ психа, который ходит по краю дозволенного и морального... Всё же практический опыт в отношениях — романтических или сексуальных, — был у него скудным. Как психолог, он знал о разнообразии сексуальных практик — как патологических, так и вполне здоровых, и даже терапевтических, но никогда ещё ему не приходилось в них участвовать. — Малкольм, — Фрэнк чуть склонил голову и позвал его снова. Когда тот, наконец, сфокусировал взгляд на мужчине, тот продолжил: — Послушай меня сейчас очень внимательно, Малкольм. Сегодня ты не будешь делать ничего — не двигаться, не говорить, не думать. Только если я тебя об этом попрошу. Ты понял меня? — Коне... — хотел было выпалить он, но Фрэнк предупреждающе вскинул бровь, и Малкольм прикусил язык кивнув. — Хорошо. Если тебе будет больно, неприятно или страшно — ты скажешь. Только в этом случае ты заговоришь. Понятно? Молодой человек кивнул снова. Тогда Фрэнк подошёл ближе и крепко завязал ему глаза. — Не давит? Малкольм покачал головой. Широкая ладонь детектива, которая всё это время лежала приятной и успокаивающей тяжестью на плече, внезапно пропала, и молодой человек остался в полной темноте и тишине. Стало неуютно и одиноко. Казалось, будто он пролежал так уже вечность, хотя был уверен, что прошло не больше минуты. Руки начали вновь привычно дрожать, а желание стянуть шарф, позвать Фрэнка, попросить его вновь прикоснуться, становилось всё более и более невыносимым. И когда Малкольм готов бы уже плюнуть на их уговор, неожиданно почувствовал прикосновения. Чужие горячие ладони прошлись по его обнаженным плечам, крепко сжали дрожащие пальцы успокаивая. Потом он почувствовал поцелуй. И ещё один, и ещё. Отчего-то все эти касания и поцелуи, пока ещё практически целомудренные, ощущались невероятно остро и сладко. И Малкольм бы ни тогда, ни после не сказал, от чего именно так было — от невозможности видеть Фрэнка или от пары мгновений пугающего одиночества до этого, или от всего сразу. В следующий момент Фрэнк затянул на запястьях Малкольма наручники и немного потянул ремешки, что крепили их к кровати, уменьшив свободу движения. Потом, всё с той же аккуратностью, полностью раздел его, и, не устояв, полюбовался Малкольмом. Тот лежал смирно, но Фрэнк видел, как Брайт нервничал — по едва заметно дрожащему телу, по тому, как пальцы сжимали простыни, как в его голове скакали одна через другую мысли, как они пытались вырваться, но Малкольм держался, плотно стиснув губы. А потом всё это перестало иметь значение — молодой человек таял, растворялся в нежных поцелуях Фрэнка, в его прикосновениях, в его ласках, в том тепле и той любви, что он дарил. Все тревожные мысли, все тягости, отходили даже не на второй, а на третий, четвёртый план, терялись где-то в гамме ощущений. Влажные горячие губы, сильные, но такие нежные пальцы Фрэнка на каждом сантиметре тела Малкольма — это всё, что его сейчас волновало. Это всё, что сейчас было его миром. Малкольм стонал от каждой ласки, громко, не сдерживая себя, не стыдясь. А уж когда мужчина, своим умелым ртом, добрался до промежности Малкольма, то и этот крошечный мир схлопнулся окончательно, превратившись в одну тёплую, мучительно сладкую темноту. Брайт выгнулся дугой, до треска вцепился в простынь пальцами от накатывающего оргазма. Ещё мгновение и все рассыплется на миллионы искрящихся атомов. Он уже не был консультирующим психологом полиции. Он не был Малкольмом Брайтом. Он не был Малкольмом Уитли. Он был никем. Он был тёплой и мучительно сладкой темнотой. — Можно?... — едва слышно раздалось где-то из пустоты. Губы коснулись уха, обжигая дыханием. — Позволишь мне?... Малкольм кивнул скорее по инерции, нежели осознавая, что от него хотят, сейчас, когда он ощущал себя скорее пудингом, нежели человеком. Что-то ткнулось ему в анус, мягко массируя, растягивая. Молодой человек раздвинул ноги шире, поддаваясь этому новому для себя чувству, всё ещё плавясь в посторгазмном мареве. Давление на анус стало сильнее, даже болезненнее, и внезапно мягкая окутывающая пустота в голове лопнула, словно воздушный шарик, и Малкольма выкинуло в реальный мир, где были его тревожность и его страхи. — Фрэнк, — выдавил из себя хриплым сорванным голосом Малкольм. — Фрэнк.

Давление исчезло, и Малкольм почувствовал, как мужчина перебрался ближе к изголовью кровати. — Малкольм, ты же помнишь наш уговор? — Д... да, — кивнул он, и нервно облизнув пересохшие губы, продолжил, пытаясь объяснить то, что не мог. — Но… я не уверен, что готов. Фрэнк, извини. Я…Фрэнк? Пальцы мужчины нежно прошлись по его щеке и аккуратно стянули с его глаз шарф. Малкольм сощурился от тусклого, но после полной темноты, неприятного, резкого света светильника. Фрэнк сидел рядом, тоже обнажённый, разгорячённый, чертовски красивый. На его губах играла мягкая улыбка. Он наклонился и целомудренно поцеловал молодого человека в лоб.

— Тебе не за что извиняться.Всё хорошо, — Фрэнк снял с Малкольма наручники и растянулся рядом, притянув его к себе. — Всё хорошо. Нам некуда спешить. Малкольм закрыл глаза, уткнувшись лбом в грудь Фрэнка, и слушал его тихий успокаивающий голос. Впервые за многие годы Брайт спал спокойно, без помощи лекарств. Впервые за долгое время Малкольм не боялся собственных страхов.