Глава 16. Убей девочку, дай женщине родиться (1/1)

Служанки одевали ее, как маленького ребёнка. Обычно с этим справлялись дроиды или она сама, но сегодня ей не хотелось сопротивляться или бастовать против традиций. Одеяние было многослойное, пышное, волосы укладывались в сложную плетёную корону, и Лея просто прикрыла глаза, позволяя себе немного отдохнуть. Шёл девятый день после родов, и она ещё чувствовала себя слабой, но ребёнка необходимо было представить офицерам высшего командного звена и лордам, что в количестве тридцати человек— по каждому от знатного семейства?— собрались сейчас в зале собраний. Няни унесли Энакина, чтобы переодеть в нарядный костюм, но Лее все продолжал мерещится детский плач?— Эни родился довольно беспокойным. Она, вся в расхлестанности молодого материнства, все порывалась пойти к нему или велеть принести его к ней, но знала, ей нужно экономить силы, потому что церемонию, хоть и укороченную, придется проводить ей. Обычно это делал принц-консорт.Но у Леи не было мужа.Девушки поднесли ей виноградного сока?— считалось, что он хорошо подкрепляет силы и восстанавливает кровь. Лея потеряла много крови. У нее были долгие роды, и мальчик оказался таким большим. Может быть, если бы он был с нею, утирал пот со лба, подбодрял шепотом, обнимал, отпускал боль в Силу…Лея привычно захлопнула дверцу, за которой роились такие мысли.Служанки закончили, бесшумно и тактично удалились. Лея встала перед большим зеркалом: ее красное платье с широким кринолином и утянутой талией, придавало ей хрупкий, болезненный вид. Лицо ее, даже сквозь слой макияжа, казалось еще бледнее обычного. Она пристегнула к плечам тяжелый плащ из шкуры ее барса. Лея погладила ткань, вспомнила мощные лапы с всегда убранными когтями, умные и преданные кошачьи глаза.Я надену твою кожу?— я стану тобой.Мне нужно мужество, мне нужна стойкость.Он надела плащ, чтобы казаться больше, чем она есть, но знала: ей не сравниться с отцом.К горлу волнами подкатывал страх, вспоминались последние слова отца.Лея вышла из Девичьей Башни. У белых ступеней стояли ее фрейлины и родственницы, леди Сола держала в руках корзинку с Энакином. Он крепко спал. Лея обвела их взглядом, и неожиданно подумала гневно, что они все очень сильные, что они сильнее тех мужчин, против предубеждений и ханжества которых ей предстоит сейчас бороться.Она спустилась по ступеням, четко чеканя сапогами по белому мрамору, и, как крылья бабочки, вытянулись за ней женщины. И Лея, в их окружении, будто ведущая их в атаку, твердой походкой вышла к главам знатных родов.Глашатай воскликнул:—?Лея, леди Вейдер!Он остановилась на возвышении, глядя на то, как склоняются головы мужчин, а женщины приседают в полупоклоне.Леди Сола подошла к ней, и с поклоном подала ребенка. Эни спал, несмотря на весь шум, и сердце у Леи дрогнуло любовью и тревогой за его будущее. Лея на миг прикрыла глаза, собираясь с силами, а потом сказала, твердо отклонив руку Великого Визиря, который должен был показать ребенка собранию:—?Это рожденный сын мой, единственный внук Императора. Я нарекаю его именем ?Энакин?, в честь моего отца. Энакин Соло, третий лорд Вейдер. Присягните служить ему верно, как служили моему отцу.Она шагнула вперед и вверх, к пустующему трону?— страх вдруг пропал, словно на нее пал узорный покров отпечатков силы и мощи тех людей, что правили здесь до нее. И она сказала:—?Править надлежит ему. До тех же пор, пока он мал и неразумен, блюсти престол для него буду я, дочь и наследница Энакина Скайуокера, первого лорда Вейдера, Императора галактики.Она пустила Силу в свою речь, и звериным рыком разнеслась она по залу, легко перекрывая гул и возникший было шум.Великий Визирь шагнул к ней и сказал:—?Но госпожа, вы женщина. Негоже Империи прясть вместо того, чтобы воевать.И Лея вдруг почувствовала, как ее укутывает черный плащ отца, пахнущий кострами и машинной смазкой, и она, неожиданно для самой себя, подняла тонкую белую руку и сказала хрипло:—?Не веретено я вам принесла, но меч. Великий Визирь, я нахожу ваш недостаток веры… раздражающим.И сжала?— то, незримое, пульсирующее, золотое, что горело в сердце каждого разумного существа, что так легко и просто было погасить при желании.Визирь вдруг схватился за горло, и Лея сжимала обжигающий воздух пальцами все сильнее, сильнее, пока не поняла, что искра погасла, а мертвое тело дергается лишь потому, что через ее стальные пальцы течет великая, могучая, черная Сила.Лея опустила руку и сказала:—?Править надлежит мне, ибо я?— дочь моего отца.И увидев, что в ее словах?— правда, двадцать восемь лордов присягнули на верность ее сыну, а один?— красноглазый и синекожий?— ей самой.Так она совершила первое свое убийство.И так взяла она власть.Но взять власть?— лишь первый шаг. Надобно ее удержать, надобно ей с умом распорядиться. И Лея, опираясь на верных ей офицеров, стала, во всей яростью и внимательностью вникать во все дела Империи, принимать посольства и присяги от имени своего сына. Она мало спала?— все ждала мятежа и волнений, и они были?— но какие-то незначительные, не выходящие на поверхность, глубоководные движения общественного мнения. Люди, взбудораженные ее жестокостью и прежней тихой ролью?— ибо никогда она не участвовала плотно в управлении государством, хотя была рядом и училась?— задавались вопросом, какой будет она государыней на ближайшие двадцать лет.Лея слегка успокоилась: она не знала, что такого рода недовольство, хоть и ушедшее в подполье, имеет все шансы, как и затихнуть, так и окрепнуть.Лея же словно стояла на грани: она знала, как действовал бы отец, в тронном зале она явно почувствовала его присутствие, ее руку направляла его рука, и его слова исторглись из ее горла. Она знала, как удержать власть силой, но не знала, как править милосердием?— возможно ли это было вообще в Империи, построенной на магократии ситхов?Лея была слишком человеком для этого. Вечером третьего дня, почувствовав, что ей нужна поддержка, она позвала к себе гранд-адмирала. Она назначила его главнокомандующим флотами, Наместником и Наставником своего сына. Сказала, слегка неловко:—?Видите, до чего ценю вас? Не обманите моего доверия.—?Я присягнул лично вам, Лея. Вам, не ребенку. Я не изменяю своей присяге.—?Я давно хотела спросить вас?— почему вы сделали это?Траун посмотрел на нее немигающими алыми глазами, и сказал спокойно:—?Я не знаю, каким вырастет ваш сын. Но я чту память вашего отца. А вы похожи на него.Лея отвернулась и сказала неловко?— почему-то в этом было трудно признаваться:—?Нет, я похожа на мать. Люк был похож на отца. Одно лицо, только ростом меньше. Их даже иногда путали…—?Нет, Лея. Если смотреть не на поверхность, а в самую суть вещей… Вы спросили меня однажды?— почему я всегда изучаю культуру народа, прежде чем его покорять? Для этого, Императрица. Для того, чтобы смотреть в самую суть. Чтобы знать, что обернется унижением, а что?— утешением.—?Вы ушли от темы.—?Вас стало сложнее запутать, правда? —?губа чисса чуть дернулась, как будто приглашая к улыбке,?— Хорошо же. Вы похожи на отца: у вас его пламенный дух. Тот дух, который я любил в нем больше всего.Их взгляды скрестились?— и Лея вдруг удивилась, отчего не слышит лязга?— сталь о сталь?— должен быть лязг. Но Траун расслабленно продолжил:—?Вы знаете, я хотел однажды править Империей. Но я знаю, что это невозможно. Править может только Одаренный. Вы когда-нибудь задумывались о причине этого запрета?Лея повела плечом: после смерти отца у нее было слишком много нерешенных задач, требующих немедленного реагирования, и времени на то, чтобы выдохнуть, погрузиться в медитацию, категорически не хватало. Даже когда она ныряла?— судорожно, одним глазом,?— ей казалось, что плачет ребенок или стучат в дверь, чтобы принести дурные вести?— перед глазами попеременно вставали отец, Люк, Хан. Сливались воедино, расщеплялись на много частей, представали: мирными, спящими, нежными, окровавленными?— разными.Лея отодвинула все размышления о природе власти на далекое будущее, сосредоточившись на том, чтобы эту власть сейчас удержать.—?Нет, не задумывалась.—?Знайте: в ночь после Коронации Энакин пришел ко мне в спальню. Я не ждал его, потому что мы поговорили за несколько дней до этого. Он сказал, что, возможно, он не сможет продолжать наши встречи?— не потому, что станет Императором в глазах людей, но потому что объемлет новую Силу, которая, возможно, отрежет от него все чувство нежной привязанности, которое он питал ко мне. Поэтому я удивился, однако, впустил его. Он был окровавлен и бледен, он почти терял сознание. Я раздел его, я омыл его раны, я плеснул ему коррелианского виски. Когда он немного очнулся, я спросил, кто сделал это с ним, потому что я в гневе забыл о том, что он Император, и видел лишь его боль, и хотел отомстить за него.Он слегка опустил голову, и Лея, разделяя его чувства, чуть придвинулась к нему.—?Он ответил, что раны эти нанесли Сила и Власть, что такова цена за них, что все ситхи, особенно?— Императоры, платят эту цену. Он сказал, что он вошел во врата бездны, чтобы выйти из них уже не совсем человеком.Лея задумчиво постучала пальцами по столу:—?Вы полагаете, есть какой-то механизм? Запрет?—?Отец ничего не говорил вам?—?Нет. Но, возможно, он не подумал о том, что я захочу принять титул Императрицы. Он полагал, что я буду регентом при сыне. А тому еще как минимум лет двадцать до Черного Трона.—?Значит, поищите что-нибудь, что Энакин адресовал бы внуку. Он не мог не позаботиться об этом. Я уверен, что прав, Лея. Первое время я не верил в это сам, но во власти Императора слишком много мистического, слишком много свидетельств, которые не оставляют никаких сомнений. Это было вполне в духе Палпатина: завязать Власть на Силу, а Силу?— на Власть, обезопасить таким образом себя и свое детище.Лея пристальнее посмотрела на Трауна: он говорил почти страстно, и женщина вдруг поняла, что он мечтал править сам?— не просто хотел абстрактно, как силился сейчас сказать,?— но мечтал. Ему снилась мания, отделанная мехом горностая, Черный Трон, и ряды коленнопреклоненных граждан?— тех, что прежде насмехались над ним, называя его выродком, экзотом, демоном.Лея чуть вздрогнула, и он сказал:—?Я присягнул вам, моя Императрица. Я амбициозен, но я всегда держу свое слово и плачу свои долги. Я присягнул вам, и я не изменю своей клятве.Лея поневоле залюбовалась им, шагнула чуть ближе, коснулась пальцами его щеки, а он все глядел на нее: спокойно, словно любуясь?— так, как прежде смотрел на ее отца.И Лея искала: не доверив никому, сама перерыла бумаги и записи отца, обыскала его покои. Долго смотрела на посмертное изображение матери: синее платье, белые цветы в волосах, похоронная ладья. Набу?— край озер, край воды, и даже теперь, когда в водах священной реки уже никого не хоронят, погребение делается так, словно умерший отправляется в посмертное плавание…Лея посетила замок отца на Мустафаре?— смрадным горячим воздухом было тяжело дышать?— и ей странно было думать о том, что они оба, и она, и брат, были рождены именно здесь, среди огня и дыма. Словно это предрешало их судьбу?— пылая, сгорая, как метеор над планетой?— пронесся над миром ее брат. Пронесся и сгинул, не оставив следа.Нет, оставил.Он оставил сына.Но эта мысль отдавала болью: его обманом, их единственной ночью, поделенной на двоих также, как ночь их рождения?— и Лея привычно и печально спрятала от себя эти мысли.Лея ничего не нашла, никакого знака, никакого указания?— и разозлилась страшно на отца. За то, что оставил ее одну. За то, что не слышал ее молений, пока был жив. За то, что не передал всего, что знал сам. За то, что признал в ней дочь, когда уже было почти слишком сложно.Она сидела на Черном троне?— владычица по праву крови?— и чувствовала себя самозванкой.И эта злость породила в ней что-то, что-то новое, темное, пульсирующее, как черная дыра, как пустота мироздания.И тогда она рассмеялась: она наконец-то нашла. Нашла внутри себя то, что хотела найти снаружи.Она?— одна, опоясанная лишь одним мечом?— пришла к воротам Черного Храма. Того, что прежде был храмом джедаев. Того, что пал, потому что отец выбрал иную судьбу. Того, чьи стены не могли сокрушить ситхи и солдаты, того, чья мощь пала из-за одного предательства.Она вошла внутрь: храм был закрыт, и стоял таким, каким был тридцать лет назад.Она шла мимо разрушенных колонн, еще хранивших на себе отпечатки бластерного огня штурмовиков, следы ударов световых мечей. Лея шла по храму, как по полю брани: слой пыли покрывал пол, но она видела?— не слабыми земными глазами, но Силой?— те места, на которых была пролита кровь невиновных.Она прошла разграбленную библиотеку, стены были пусты, но еще хранили след знания, что собиралось и преумножалось не один век и даже не одно тысячелетие.Она шла, и Тьма в ее душе словно подпитывалась Тьмой поруганного храма: тень ее, зыбкая в неровном свете факела, чернела и алела.Лея вышла к самому сердцу храма: в молельню.Она прошла в самую середину, поставила факел, широко раскинула руки и сказала, дрожащим и яростным голосом:—?Я?— Лея Скайуокер, леди Вейдер, Императрица галактики. Я пришла за тем, что мое по праву, и я с боем возьму то, что мне принадлежит.Голос ее метался среди колонн, как пойманная птица, отражался от стен, стонал эхо, коверкался и возвращался к ней насмешливыми словами Тьмы:—?По праву… Принадлежит…И она увидела Тьму, а Тьма увидела ее, а после ничего не стало.Она не знала, столько времени пролежала на холодном полу храма?— фонарь погас, и света больше не было.Она встала, пошатываясь, прислушиваясь к себе и к храму.Сначала все было нормально?— и она испугалась и одновременно обрадовалась, что ошиблась. Но она сама пришла к Тьме, сама позвала ее, сама пригласила внутрь.И Тьма пришла.Тьма вошла в ее очи, чтобы она видела зло. Тьма проникла в ее уши, чтобы она слышала слова гордыни и зависти. Тьма налипла на ее ладони, чтобы она научилась убивать, чтобы она могла причинять боль. Тьма облизала ее ступни, чтобы она могла бежать от одного злодеяния к другому, чтобы она не могла остановиться. Тьма влилась в ее губы, чтобы она не говорила, но приказывала. Тьма коснулась ее легких, чтобы она дышала полной грудью лишь тогда, когда вдыхала бы пепел своих врагов.Тьма ринулась к ее сердцу, где живы еще были любовь и сострадание.Лея хрипела и билась, как муха в паутине, чувствуя, как Тьма готовиться поглотить ее целиком, и понимая, что этого нельзя допустить, потому что?— что для Тьмы слабый человек? Сожрет и не подавиться?— отдай ей одного. И сотню поглотит, и мир дай ей?— и мира не станет.Лея дрогнула, как в судорогах, как в схватках, взмолилась безмолвно?— но Тьма была глуха к ее мольбам.Нет, Тьма ее не получит. Не сожрет полностью. Как отца?— отец! —?отец же вынес это! Он пожертвовал жизнью ради внука, он смог, он сумел, он преодолел, он остался…Вот что может спасти.И Лея начала шептать:—?Эни. Падме. Энакин. Люк. Хан. Нуруодо. Сола. Рио. Пуджа. Оуэн. Беру.Стало легче, иглы словно расползлись по краям сознания и зрения, оставляя место для того, чтобы дышать и смотреть.Она слепо шла вперед, повторяя, как мантру, имена любимых людей, чувствуя, что она не одна, чувствуя, как вырастают за спиной крылья.—?Эни. Люк. Хан. Энакин. Падме. Нуруодо. Рио. Пуджа. Оуэн. Беру. Сола.Голос ее, сначала тихий, робкий, задушенный, к концу начал греметь набатом. Тьма визжала в ушах, какофонией гремела, силилась перекричать, но Лея была сильнее.Она шла и выкрикивала:—?Эни, мой сын! Хан, мой муж! Энакин, мой отец! Люк, мой брат! Нуруодо, мой друг! Сола, моя вторая мать! Рио и Пуджа?— мои сестры! Оуэн и Беру?— мои тетя и дядя! Падме?— моя мама! Эни! Энакин! Хан!И она почувствовала, как расплавленное серебро Тьмы, что обвилось вокруг нее, больше не пытается задушить ее или проникнуть в горло, чтобы она захлебнулась, но застывает узорчатыми доспехами вокруг ее тела. Хрупкие ладони оделись в наручи и перчатки, сверкающий нагрудник скрыл тонкий, женский стан, шпоры зазвенели на сверкающих сапогах. Серебро поднялось выше, охватило шею, скрыло шлемом косы, и опустилось на лицо решетчатым темным забралом. Свет померк, но не погас: она еще видела окружающий мир, но смутно и зыбко.Лея думала, что упадет и умрет прямо здесь, но сделала шаг, потом второй, потом третий, и поняла, что сможет жить с этим.Как жил Император.Как жил отец.