Глава 2. Белые Сады (1/1)

С момента подавления бунта на Набу минуло полгода.Когда Люк пришёл к женским покоям дворца, к Девичьей башне?— здесь обитали девицы и вдовы, замужние дамы приходили на день и уходили на ночь?— его кто-то окликнул.Он обернулся и увидел свою двоюродную сестру Пуджу. Их матери были сестрами, и когда Лея немного подросла, Вейдер выписал с Набу свою золовку, Солу, чтобы та приглядывала за Леей: учила женским ремеслам и знаниям, была компаньонкой. С Солой приехали обе ее дочери?— Пуджа и Рио. Пуджа был младшей?— кудрявой, смешливой, капризной и надменной, словно уверенной в том, что весь мир предназначен для того, чтобы быть ее игрушкой. Мать Пуджи, которой голову вскружила должность старшей фрейлины подрастающей принцессы, однажды заикнулась Вейдеру, что неплохо бы поженить детей. Темный лорд изволил посмеяться, а после велел ей всегда молчать об этом.На Пудже было темно-коричневое платье, опоясанное так, как носили взрослые матроны, хотя она была лишь на пять лет старше него самого. Золотые украшения?— слишком громоздкие для нее?— придавали ей немного цыганский вид, смотрелись дешевыми подделками. Люк обернулся к ней. Она обиженно выпятила нижнюю губу и сказала:—?Мой принц…—?Леди Наббери,?— Пуджа была замужней, но Люк обратился к ней как к свободной?— одновременно подчеркивая то, что был ей родней и то, что муж был ниже ее по роду.—?Вы совсем нас забыли, мой лорд.—?Почему же? Я часто захожу к сестре по утрам.—?Верно. Но совсем не заходите по вечерам.Пуджа была второй девушкой, с которой он когда-либо целовался, но, через несколько лет, когда дело дошло до ночи, до багровых в синих сумерках простыней, до ее изгибистого тела, никто никого уже не смутил: она была замужней, а он уже перестал считать.—?Вечером не захожу,?— с любопытством отозвался он. Он знал, что она сердится, но хотел оставить ее так, чтобы не было безобразной сцены и долгих слез, поэтому очень медленно переставал с ней общаться. Он знал, что она и сама не против, но хочет долгих заверений, клятв и прощальных подарков.—?Только вчера, казалось, до ярких звезды сидели…—?Кажется, муж твой теперь на Коруксанте служит? —?одним махом переходя на ?ты?, спросил Люк, внимательно глядя на неё.—?Раньше это не останавливало тебя… Да он и не догадается. Он глуп, как осел.Люк вздохнул и сказал:—?Пьетро хороший, верный человек.Пуджа закусила губу. Но Люк остался непреклонен?— он сам попросил отца перевести мужа Пуджи на Коруксант. Ни с его стороны, ни с ее это не было какой-то великой любовью: и оба это понимали.—?Скажи, где сестра?—?В своём саду.—?Что она, весела?—?С чего бы ей не быть? Ведь она невеста. Ты знаешь, кто жених?Люк внимательно поглядел на кузину: скрывать смысла не было, скоро всем объявят. Слухи уже пошли, и хоть смотрин ещё не было, договор был согласован?— официальная помолвка была вопросом нескольких дней.—?Да. Консул Чандриллы, гранд-мофф Таркин.Он так и впился глазами в ее лицо. Пуджа пожевала губами и сказала:—?Губа у него не дура, принцессу подавай! Впрочем, богат и стар. Молодая жена при желании веревки сможет вить!—?Ты бы пошла?—?Почему нет? Он богат и знатен. Я бы в Церкви Великой Силы с твоей сестрой рука об руку стояла бы. Мне второй золотое вино на Празднике Мая подносили бы. Пошла бы. Но Лея?— не я. И уметь мужчиной управлять?— она не умеет. Наплачется в браке. Впрочем, такая в любом браке наплачется?— гордая слишком. С любым мужчиной.Люк холодно сказал:—?Не с любым.И пошёл прочь, не попрощавшись с ней.Когда он вошёл в Белые сады, то первое, что он увидел среди сплетенных лиан и высоких деревьев, это маленького детеныша снежного барса.Котёнок ощерился на него и зашипел, и Люк ловко схватил его под беззащитное пузо: не просто, но кроваво: тончайшие, словно нити, когти, раскроили ему правую руку. Люк, не обращая внимания на боль, прижал котёнка рукой к гравию дорожки, и смотрел, немигающе, как тот отчаянно шипит, скалится бархатной пастью, таращит испуганно и гневно маленькие сверкающие синие глазки.Нежный голос сказал Люку строго:—?Отпусти его.Принц вздрогнул, потом выпустил котёнка, который, яростно мяукая, бросился в спасительные кусты. Люк поднялся, и сказал, защищаясь:—?Пусть знает хозяина.—?Я ему хозяйка, не ты. И меня он слушает.—?Ты ему шерстку чешешь фарфоровым гребнем, бантики закалываешь? С золотого блюдца кормишь? Это не годится, сестра. Он?— воин.—?Он ещё малыш.Он посмотрел на неё, потом сделал несколько шагов ей навстречу, и они пошли по саду, рука об руку.—?Откуда ты вернулся?—?Секретно, сестренка.—?Ну и ладно. Я в любом случае рада тебя видеть. Как ты не устаёшь от такой жизни?—?Я привык. Знаешь, как меня называют в Альянсе независимых систем? Цепной пёс Империи.—?Мне это не нравится,?— сказала она, нахмурившись,?— Разве ты такой? Ты совсем не такой.Люк знал, что такой: со всеми, кроме неё и отца.Солнце припекало так, что даже полуденные птицы затихли. Этот сад отец построил для матери. Утренние птицы пробуждали душу, дневные пели о жизни, вечерние пели о скорби и томлении, ночные… Люк не знал, о чем пели ночные птицы. Сады соединялись напрямую с покоями сестры, с лестницей из белого мрамора, с самым центром Девичьей Башни. Если у него будет дочь, это будет потом принадлежать ей. Как принадлежало матери до Леи.Мать едва не стоила отцу короны и Силы, и умерла, рожая близнецов. Он не сошел с ума, ничего такого, стал только немного циничней и расчетливее, и?— странное дело! —?пристрастился к игре в шахматы.Люк никогда не входил в белые сады ночью. Это было бы святотатством: мужчина не имел права нарушать этого запрета. Ходили удивительные слухи про эти сады. Что ночью они, в отличие от столь благостных днём, источают зловоние и опасности. Что ночью они обращаются в свою полную противоположность, как светлый сон?— в мучительный кошмар.Люк не входил в них не потому, что боялся?— он крепко верил в свою звезду и свою Силу. Не потому, что не хотел?— хотел, сильно и горько, больше, чем позволял себе желать. Он не входил лишь потому, что знал, стоит пройти одному человеку, как за ним пойдут все, и рано или поздно пройдёт второй.Он слишком берег сестру.Хотя иногда, безлунными ночами, после кровавых битв, ему снилось, как он?— почему-то однорукий?— проходит через самое сердце тьмы, поднимается по ступеням, заходит в ее спальню, как победитель, как владыка, как господин. Садится за стол, пьет из хрустального кубка черное вино, чувствует, как оно горчит на губах, как кровь невиновных. Он чувствует манящий, пряный запах сестры, несмело поднимает взгляд, и видит?— белые сахарные ступни.Выше его взгляд никогда не поднимался, и после видений этих ног, он всегда просыпался, с головной болью, стыдом, иногда?— в поту вожделения, как мальчишка.Они сели на скамеечку, под цветущую вишню, Люк обнял её одной рукой, она прильнула, положила голову ему на плечо.Протянула ему ладонь и сказала с улыбкой:—?Всю ночь вышивала, все пальцы исколола.Он бережно погладил ее пальцы, спросил:—?Что шила?—?Ночные рубашки из тонкого шёлка. У одной цвет?— как у облака в дождливый день. У другой?— как нутро ракушки. А у третьей?— как у утренней зари. В приданое. Скажи мне, брат… Кто ими любоваться будет? Кого отец выбрал мне в мужья? Ведь ты знаешь.Он помедлил, хотя знал, что она мучительно ждет ответа. Спросил:—?Хочешь, ляг на мои колени?Она легла, но поморщилась:—?Неудобно. Вытащи косу.Он коснулся ее волос, вытащил шпильки, и тёмная бездна рассыпалась по его коленям. Он перебирал их руками, потому что был братом и мог ещё касаться ее волос.До замужества?— родители, братья и сестры.После свадьбы?— муж и дети.Больше никто.—?Мофф Таркин.Он ждал ужаса или гнева, но она сказала задумчиво, глядя куда-то поверх его лица:—?Он вдов? Он, наверно, совсем печален. Я постараюсь ему помочь, чтобы он стал веселее. Он добр? Я не знаю, смогу ли я полюбить, но точно буду уважать и почитать его, как должно.Люк провёл пальцем по ее лбу и сказал нежно:—?Ты?— роза среди терновника, сестра.—?Ты слишком добр.Он усмехнулся?— так, чтобы она не видела. Никто в целом свете не называл его добрым?— кроме нее.Они молчали. Лея потянулась на его руках, сказала:—?Смотри, груша, груша! Надо же, как рано в этом году…Он проследил за движением ее пальца. Ему лень было вставать, не хотелось спугивать сестру, и он слегка повел рукой. Плод оторвался от ветки и приземлился в ее раскрытые, подставленные ладони. Лея погладила грушу пальцами, добиваясь от бока груши прозрачного и тонкого блеска. Пальцы у нее были такие же: белые, почти прозрачные. Люк отвел взгляд. Она сказала задумчиво:—?Я тоже хочу так уметь.—?Это несложно… Но отец против твоего обучения.—?Я знаю. Но каждый раз… Обидно, брат.—?Я могу научить тебя чему-то простому, основам взаимодействия с физическим миром… Кстати, ты практиковала защиту разума?—?Да! Мне кажется, у меня начало получаться.Люк закрыл глаза и сказал, непривычно снимая все щиты:—?О чем я думаю?Лея широко распахнула глаза?— они потемнели, он почувствовал касание светлого разума, пропустил ее внутрь, доверчиво, как не пускал никого. Она была очень живая, светлая, теплая по ощущениям?— присутствие ее разума в него душе вызывало не обычное ощущение отторжения и желание выкинуть посягнувшего?— примерно, показательно, больно?— но желание подставить ладони, поймать этот свет, заключить в клетку пальцев, греться и дышать им одним.Лея сказала с придыханием, как будто ей было мало воздуха:—?Ты думаешь… О том, что ночью на этой груше вырастают шипы. О том, что ночью здесь шумит рой смертоносных пчел… О том, что среди чащи видны наводящие ужас зрачки пантеры. О том, как ты идешь мимо, как быстро поднимаешься по белым ступеням…Он вышвырнул ее из своего разума быстрее, чем осознал, что делает?— резко, грубо, властно. Испугался, открыл глаза, но она только со стоном потерла лоб. Она неожиданно для него, не стала скользить по поверхности его сознания, как водомерка, но нырнула в самую глубину его помыслов и страхов.Она спросила резко:—?Откуда ты это знаешь? Ты бывал здесь ночью? У тебя есть возлюбленная в башне? Одна из моих фрейлин? Вдова? Или… Ты обесчестил какую-то девицу?Она оттолкнулась от его колен, резко села, отодвинулась от него, скрестила руки на груди.—?Нет, клянусь тебе, сестра. Мне это приснилось. Просто приснилось. Но когда я пришел?— стал гадать, так ли это на самом деле, вот ты и ухватила мысли. Тут на самом деле ночью рой пчел?Она медленно сказала:—?Ночью здесь иначе, чем днем. Это правда.Они снова замолчали. Потом Люк сказал хрипло:—?Сними туфли.—?Зачем?—?Я хочу взглянуть на твои ступни.Она нагнулась, ее белые руки пробежали по застежкам. Она вытащила ступни из белых туфель, похожих на лепестки лилии, развернулась, поставила ноги прямо перед ним, на скамейку, в опасной близости от его рук.Он неожиданно робко взглянул: они были такие же, как в его видениях: белоснежные, узкие, с длинными пальцами, с ровными продолговатыми ногтями. С высоким подъемом, наверняка очень нежные на ощупь…Ему хотелось прикоснуться, но он не стал.?Нет?,?— сказал себе строго,?— ?Не сейчас. Она моя сестра?— и она невинна. Может быть, потом. Когда она выйдет замуж. Может быть, никогда.?