11. Парад чудаков (1/1)

Гена заметил, что в последние дни (даже недели) он свою мантру про медленноминуты повторяет всё реже и реже. Словно время, доверху загруженное общением, событиями, встречами перестало само по себе быть чем-то материальным. Оно больше не сыпалось сквозь пальцы мелким белым песком, не уплывало ни в какую безбрежную даль, не образовывало вязких болот и стремительных водоворотов. Просто шло. Как у всех. Не выпячивалось, не напрягало. Было незримым, неслышимым, неощутимым.Правда, ту строчку, где ?лучшее, конечно, впереди? он по-прежнему не мог петь искренне. Будущее… не то чтобы страшило, нет, но и ничего хорошего не предвещало. Счастье было-плыло-покачивалось на волнах хорошего настроения в позиции ?здесь и сейчас?. Планировать что-то хотя бы на месяц вперёд (например, купить билеты на стендаперов, которые приезжают в Славск) казалось немыслимым. Что там будет через этот грёбаный месяц? Никто не знает же!Здесь и сейчас. Вот так он, гена, и живёт – глотает сырой и свежий ветер набережной, любуется переливающимся красками заката, обнимает за плечи своего мальчика – ничего такого, просто встретились два приятеля, никто из случайных прохожих не знает, что будет часом позже, когда… Возможно, ничего не будет. Никто ведь не знает. Каждая минута может оказаться последней, поэтому и использовать её – каждую! – надлежит на полную. Никто не знает, и сам не знаешь, что…О, чёрт!Что-то больно клюнуло в шею. Гена цапнул рукой и вытащил из-под воротника куртки шишку. Не еловую, не сосновую – какую-то маленькую. От лиственницы, что ли? Откуда она прилетела? Явно не с дерева, растут они не рядом.– Откуда, Саша? – спросил он.– Может, птица несла и обронила, – предположил тот. – Или кто-то балуется.– Кажется, я даже знаю, кто, – зловеще прошептал Гена.– Кажется, я тоже, – хихикнул Чингиз.Оба увидели сидящую под фонарём крупную серо-бурую крысу в блестящем ошейнике. Значит, её хозяйка где-то поблизости.– Как дитя малое, – прокомментировал Гена, озираясь по сторонам и пытаясь увидеть, где же прячется Кира. Не разглядел ничего подозрительного, однако снова получил шишкой, на этот раз в щёку. Сердито зашипел, потёр больное место.– Чего ей надо от нас? – недоумевал Чингиз.– Хрен знает. Может, заигрывает. Или просто… чтобы жизнь мёдом не казалась. Скучно ей. Никто с ней не дружит, наверное.– Почему же тогда она не оставила анкету? – усомнился Чингиз.– Не ищет лёгких путей, видимо. Потрясающе загадочная дамочка. Ну, не ревнуй, – Гена заметил, что Чингиз опять насупился, и ласково взъерошил его волосы. – Ты же знаешь: меня женщины совсем не интересуют… в этом смысле.– А кто интересует? – настороженно спросил Чингиз.– Никто. С недавних пор – только ты. Веришь?– Нет, – признался он.– Ну и не верь.Что ж теперь – убеждать, доказывать, клясться на крови, что ли? Захочет – поверит. Нет – всё равно. Главное – сам он знает, что это так. Здесь и сейчас. А сколько продлится эта идиллия, что будет потом – никто не может знать, никто, в том числе и он сам. Да и неважно это.А что важно – делать добрые дела? Создавать Дом дружбы?Может быть.Начинали реализовывать эту идею вроде бы с шуточками-прибауточками, а затянуло-то как! Люди приходили, рассказывали о себе, и это было интереснее, чем кино: живые истории. Галя аккуратно вела счёт анкетам; Чингиз вносил в проект поправки, на которых настаивала конкурсная комиссия; Гена звонил клиентам – отчитывался, как идёт поиск пары. В основном, не шёл никак, но надо же было напоминать людям о себе, чтобы они больше не ощущали себя одинокими.С одним из посетителей Гена как-то даже целый вечер пел дуэтом: репертуар у них оказался общим, музыкальные вкусы – схожими. Договорились встретиться ещё раз и поиграть в две гитары. Галя пообещала им подгреметь на шаманском бубне. Правда, где взять именно шаманский, никто не знал, но тот мужичок сказал, что принесёт детский.Был этот чудак с бубном смешливый и общительный. Одногодок Гены и Лёвы, невысокий и щуплый, по птичьи остроносый, с всклокоченными, как перья, чёрными волосами. Гена подозревал: встреться они чуть раньше, увлёкся бы им, несмотря на всю его махровую гетеросексуальность, жену, взрослых детей и маленьких внучек, ходивших, как выяснилось, на танцы вместе с дочкой Валеры. И, чёрт побери, добился бы его расположения, если бы не… Если бы не Чингиз. Нельзя сказать, что с его появлением в жизни Гены тот перестал вдруг смотреть на посторонних мужиков. Наоборот, ещё больше стал заглядываться, словно вторая молодость пришла. Однако только издали любовался, не лез. Отношениями с Чингизом (с Сашей!) дорожил и боялся нарушить те тонкие и хрупкие связи, что между ними начали выстраиваться. Вряд ли это была та любовь, о которой снимают кино и пишут книги. Всё-таки тут было больше рассудочного, чем инстинктивного. Ощущение сиюминутности происходящего, казалось бы, не должно было внушать ответственности. А вот поди ж ты! Осознавал: это ненадолго – значит, надо беречь изо всех сил, по крайней мере постараться, чтобы не по его вине всё это разрушилось. Вот если уйдёт Чингиз… В том, что парнишка его бросит, Гена не сомневался. Когда-нибудь это случится непременно, и надо быть готовым к этому. Слишком уж разные они – и по возрасту, и по кругу интересов, и вообще… Противоположности притягиваются? Да, притягиваются – жарко, нервно, страстно… но не навсегда. Обидно, досадно, однако – вот так и не иначе. Нужно это знать, нужно заранее привыкать к этому, не слишком очаровываться, чтобы потом разочаровываться не было так больно.Боль эту растравлял в себе, прокручивал, как фильм, репетировал мысленно. Хотел привыкнуть заранее, чтобы зарубцевалось всё, огрубело, как тот участок кожи, где в младенчестве срезали его крайнюю плоть; не беспокоило, когда уж на самом деле придёт. Однако у боли эмоциональной несколько другая природа, чем у боли телесной. Не получалось.Шли люди к ним, шли и делились своими проблемами, и вот это действительно как-то отвлекало от душевных метаний. Прикатила женщина на инвалидной коляске, например. По лестнице подняться не смогла, и Гена поговорил с нею во дворе. Ну, и что твои мнимые душевные страдания против её реальной обездвиженности? А она улыбается. Хочет найти подругу, увлекающуюся рукоделием, чтобы вместе вязать на спицах или вышивать крестиком.Мальчишка долго не появлялся, а тут вдруг прибежал. Тот, шестидвоечник. У Гены была для него приятная новость.– Есть сведения об одном десятикласснике, – сообщил он итоги своих хождений по школам и лицеям. – На учёте стоит, ни одна драка без него не обходится, школу прогуливает три раза в неделю, а в остальные два умудряется получить не менее шести двоек. Но при этом человек хороший, недавно старушку через дорогу перевёл.– Я тоже перевёл, – похвастался мальчик. – Два раза. Туда и обратно.– А обратно зачем? – отвлёкшись от компьютера, поинтересовалась Галя.– Так бабке на ту сторону не надо было, – вздохнул он. – Идти не хотела, пришлось на руках нести. Обратно зато бежала впереди меня. Шустрая старуха попалась.– Ладно, – перебил Гена, – с бабкой понятно всё. А с парнем что? Подходит тебе такой друг? Будешь знакомиться?– Двоек маловато, – придирчиво отметил переводитель бабушек. – А так – подходит. Он где учится?– В пятой школе, – заглянув в свои записи, ответил Гена.– В пятой? – удивился мальчик. – Да я сам там учусь и никого такого не видел. Тем более в десятых. Он в ?А? или в ?Б??– В десятом ?В?, – Гена раскрыл перед ним нужную страничку блокнота. – Дима Смирнов его зовут. Тот ещё оболтус! Как раз то, что надо.– Да блин… – обречённо простонал шестидвоечник. – Дима Смирнов – это же я и есть. Что мне – самому с собой дружить?С дивана, где на этот раз играли в шашки Чингиз и Валя, послышалось сдержанное хихиканье.– В каком-то смысле… не мешало бы, – произнесла вдруг Галя. – Я хочу сказать: если человек будет в ладу с самим собой, то и окружающие к нему потянутся.– Я попробую, – пообещал Дима Смирнов.– Про фитнес-центр не забывай, приходи, – напомнил Гена.Вслед за шестидвоечником пришла девица баскетбольной высоты и модельного вида. То есть если Галя при своём большом росте смотрелась всё же как-то пропорционально, то это юное существо в мини-юбочке в горошек, казалось, состояло сплошь из локтей и коленок, причём таких острых, что уколоться – раз плюнуть. У Гали новая гостья сразу вызвала, как и Чингиз с Валей, желание накормить. Она моментально удалилась на кухню строгать бутерброды. Гена пожал плечами и занял её место за ноутбуком.– Меня зовут Анюта, – представилась девушка, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно. Во всяком случае смотрела она при этом на люстру. Гена поглядел туда же, заметил пыль и прошлогоднюю дохлую муху, устыдился. – Как хорошо, что у вас нет очереди, – продолжила она, протягивая через всю комнату длинные ноги в туфлях на высоких каблуках и поправляя наманикюренными пальчиками белокурые волосы, завязанные в два хвостика, похожих на шарики. – Недавно я была в стоматологической клинике. Мне поставили пломбу, вот здесь – ы-ы-ы, – приподняв верхнюю губу, она продемонстрировала широкие ровные зубки. – Так вот, там была очередь. Пять мужчин и две девушки. И вы представляете? Все такие чудесные, добрые люди. Они пропустили меня вперёд. Я даже не успела им рассказать, как в четыре года меня укусила собака. Это была беленькая пушистенькая собачка. Очень миленькая. Видите ли, я не ожидала от неё такого коварства. Я ведь была ещё совсем крошкой и всем вокруг доверяла. Впрочем и сейчас я доверчива, как дитя. Это сразу заметно, верно ведь?Анюта продолжала и продолжала говорить. Ни Гене, ни вернувшейся из кухни с подносом бутербродов Гале, ни пришедшему с работы уставшему Чингизу не удавалось вставить ни полслова в нескончаемый монолог. Иногда девушка задавала вопросы, но тотчас же сама на них отвечала. При этом она не тараторила – её речь лилась плавно и звучала несколько убаюкивающе. Бутерброды, кстати, нисколько не помогли. То есть они помогли Гене, Чингизу и Гале не задремать под монотонное говорение. Сама же гостья, не переставая рассказывать, как она продала бабушкины серьги с бриллиантами, чтобы сделать взнос в фонд помощи голодающим морским альбатросам, разобрала бутер на составляющие элементы, хлеб и колбасу отложила в сторону, стряхнула капли майонеза с листика салата и, нежно улыбаясь люстре, сжевала его.– Вы пришли к нам, чтобы найти друзей, – Гале, наконец, удалось вклиниться со своим вопросом в непрекращающуюся речь Анюты.– Да, вам, наверное, интересно, почему у такой симпатичной и обаятельной меня нет не то что лучшей подруги, но и просто более-менее близких приятелей и приятельниц, – сияя запломбированным зубом, проговорила она.Все давно поняли, почему. Но ничего сказать в ответ не успели. Только разом кивнули, как по команде.– Всё дело в моём высоком росте, – разъяснила Анюта. – Ведь я никого не виню, я прекрасно понимаю, как тяжело общаться с человеком, всё время задирая голову вверх. Рост – моя главная беда.Ага, конечно. Рост. А вот болтливость и занудство – это такие прекрасные человеческие качества. Редкие, главное.В итоге Галя, заполнив за Анюту анкету и схомячив десяток бутербродов, сбежала домой. Чингиз не выдержал ещё раньше: прихватив телефон, заперся в ванной. Гене удалось каким-то образом выпроводить гостью. Что он ей говорил, сам не помнил. Надеялся только, что обошлось без грубостей и нецензурщины. Он очень старательно сдерживался. Биографию своей прабабушки Анюта рассказывала ему, уже высунув голову из окна отъезжающей маршрутки.Когда Гена вернулся, в квартире было непривычно тихо. Он вдруг осознал, что здесь нет Лёвы и Вали, решивших, видимо, разнообразия ради на этот раз переночевать у себя. Чингиза он застал спящим. Ну, правильно, а что ещё делать во внезапно освободившейся спальне? Самое лучшее, что он мог придумать в такой ситуации, – лечь к нему под бок и тоже задрыхнуть. Ни на что другое у него просто не было сил: после общения с симпатичной и обаятельной Анютой мужчина чувствовал себя даже не выжатым лимоном, как принято говорить в таких случаях, а просто-таки дважды пропущенным через мясорубку котлетным фаршем.Однако уснуть ему не удалось. В дверь тихонько позвонили. Потом тихонько постучали. А затем так же тихо, но довольно настойчиво поскреблись. И продолжали уныло царапать дверь, пока Гена не поднялся, не открыл и не увидел на пороге очередную гостью. Ну, не выгонять же человека! Пришлось пригласить её в гостиную и предложить ей стул, чашку чая и листок с анкетой.Молодая женщина была из того рода барышень, которых обычно называют дюймовочками. Миниатюрная и миловидная. Собственно говоря, её не портили даже мешковатый спортивный костюм, скрывавший фигуру, мальчишечьи кеды, уродливая стрижка ёжиком и полное отсутствие косметики. Лишних слов не говоря (да вообще не говоря никаких, если честно), она довольно быстро заполнила анкету, где в первой строчке указала имя с отчеством, – Мария Францевна. Нижняя челюсть её непрестанно двигалась – посетительница жевала жвачку. Апельсиновую, судя по распространяемому по всей гостиной резкому и свежему цитрусовому запаху.– Вам, видимо, нужны друзья? – обратился к ней Гена.Мария Францевна закивала, не прекращая почти беззвучно чавкать.Гена задумался. Потом спросил, рискуя показаться нетактичным:– Вы, наверное, не можете разговаривать?Слышала девушка прекрасно, явно не глухонемая. Может быть, просто немая? Ну, или с дефектом речи. Какая разница! У всех свои особенности.Правда, если бы прекрасные и неповторимые люди приходили… ну, немного пораньше двух часов ночи, они казались бы ему ещё прекраснее и неповторимее.Вопрос, похоже, ввёл Марию Францевну в ступор. Она привыкла общаться без слов. Обычно кивнуть в знак согласия или покачать головой в знак отрицания оказывалось достаточным. Но на этот раз ничего не получалось. Если бы девушка кивнула, то её можно было бы понять так: ?Да, я не могу разговаривать?. А если бы покачала головой, то всё равно бы вышло: ?Нет, я не могу разговаривать?. И в обоих случаях это была бы неправда. Собственно, Мария Францевна потому и предпочитала молчать, что боялась нечаянно солгать. Вот такая была у неё особенная и неповторимая странность. Так что пришлось ей вынуть изо рта большой комок жевательной резинки и произнести:– Я могу разговаривать.И она тут же запихнула жвачку обратно, так что задать ещё какой-либо вопрос Гена попросту не успел.– Вы по природе своей молчаливы, – догадался он. – Вам нужны друг или подруга, с которыми вам вовсе не пришлось бы разговаривать.Девушка радостно кивнула.– Хорошо, мы подберём вам кого-нибудь и позвоним.Она сердито ткнула карандашом в ту строчку анкеты, где вместо сотового телефона был указан адрес электронной почты. Старомодный мэйл. Гена думал, такие адреса остались только у организаций, а частные лица сплошь и рядом сидят в социальных сетях и перебрасываются фотками и краткими мессенджами. Ага, как же! Похоже, молчаливая, как суровый викинг, Мария Францевна письменный пустой трёп не любила и не практиковала, как и устный. Да и часто фотографироваться тоже было явно не в её правилах.– Мы вам напишем, – исправился Гена. Гостья сухо кивнула и молча удалилась.А Гене в этот момент пришла в голову гениальная мысль. Он понял, что Дому дружбы непременно нужно помещение. И это помещение не должно совпадать с его квартирой и нагло вторгаться в его личное пространство. С известным и замечательным бардом, который пел, что ?дружба – это круглосуточно?, сейчас он совершенно не был согласен. Бард этот, несмотря на все свои несомненные достоинства, был, видимо, не очень опытен в вопросах дружбы. По крайней мере той самой круглосуточности на своей шкуре наверняка ещё не испытал. Принимать парад чудаков в ущерб сну и без перерыва на ужин ему явно не приходилось.В конце концов, Гена вовсе не хотел обустраивать чужую личную жизнь, абсолютно наплевав на собственную. Об этом он думал, принимая душ, а затем продолжал размышлять о том же, аккуратно подвигая к стенке вольно раскинувшегося на кровати Чингиза и укладываясь рядом. Нежно прижимая к себе тонкокостное смуглое тельце и зарываясь лицом в густые растрёпанные волосы, приятно пахнущие ромашковым шампунем и ещё чем-то неуловимым, прекрасным и родным. А потом ни о чём уже не думал, потому что провалился в недолгий, но глубокий, можно даже сказать – бездонный сон.