2."Love is our resistance" (с) Muse, "Resistance" (1/1)

Динамитный мальчик

Утром позвонил Джудайме. Аккуратно, чтобы не разбудить Ямамото, я достал из чемодана пепельницу и пошел на кухню, варить кофе, прижимая трубку плечом к уху:

— Гокудера-кун, Бьянки сказала, что ты вчера, ничего не объяснив, ушел из дома с чемоданом. Где ты?

— Я у Ямамото, Джудайме, — я поджег сигарету и с наслаждением затянулся, выпустив дым через нос. Джудайме много раз просил меня бросить курить, но для меня это было невозможно. Каждый день проходил на невинной смерти пяти-шести сигарет. И даже потертости на передних карманах джинсов подозрительно напоминали по размерам пачку "Captain Black"... — Пробуду здесь до тех пор, пока не найду новое жильё. Не волнуйтесь, Джудайме.

— Ты у Ямамото? — Тсунаеши немного помолчал, переваривая услышанное, а потом вновь спросил, — У Я-ма-мо-то Та-ке-ши? — Да, — обычно Джудайме даже по телефону безошибочно мог определить, курю я в данный момент, или нет. Сейчас же он был слишком удивлен и ничего не заметил. Но сигарету, не успевшую дотлеть даже до середины, я все-таки потушил, — Реборн-сан сказал, что в свободной комнате у вас травят тараканов и отправил меня к бейсбольному придурку. Вы не обиделись, Джудайме? — была бы моя воля, я бы сутками сидел возле кровати Тсуны, охраняя его чуткий сон... Но, стыдно было признаться, чертовы тараканы пугали меня больше, чем переезд к мечнику.

— Реборн-сан? Тараканы? — он ничего не понимал. Но вдруг икнул и пробурчал, — Ну да, про тараканов я и забыл.

Джудайме попрощался и повесил трубку. Он волновался за меня — осознание этого приятно грело душу и заставило улыбнуться. Но тут на кухню, зевая, вошел бейсбольный придурок в одних лишь красных боксерах (хотя его вчерашний выход в полотенце был тоже отвратителен. Немного...) и улыбка превратилась в недовольную гримасу.Я отвернулся к плите, налить кофе:

— Ты бы хоть штаны надел.

— И тебя с добрым утром, Гокудера, — это было все, что мы сказали друг другу за весь день.

Был выходной. Мы, вместе выйдя из дома, разошлись в разных направлениях: я — к Джудайме, а Ямамото куда-то еще. По пути мне встретилась И-пин с тупой коровой:

— Г-гокудера-сан, а где Ямамото-сан?

— Мне почем знать? — ответил я раздраженно. Ламбо стоял и сосредоточенно ковырял в носу. Идиот. От одного его вида, и плюс еще от упоминания бейсбольного придурка, меня тошнило. Напинав на прощание корове, и завязав его руки на спине узлом, я продолжил свой путь. Дома у Джудайме мы просидели весь день. И Реборн ни разу не упомянул про тренировки, что совсем странно. Не может быть того, что он дал нам нормальный выходной, а сам просто сидел на шкафу, и, загадочно улыбаясь, пил чай:

— Где Ямамото? — спросил аркобалено, выкидывая чашку в окно, куда как раз лез Ламбо. Уже второе упоминание об этом идиоте Ямамото. Он вдруг всем стал очень нужен! Тсуна в упор посмотрел на меня.

— Не знаю, — Джудайме не сводил с меня напряженного взгляда. И вдруг где-то внизу истошно завопил мой сотовый. Благодаря судьбу за возможность избежать продолжения расспросов, я поспешил ответить:

— Иди и забирай свое нелепое травоядное, — невероятно, но факт: на том конце провода я слышал голос Хибари.

— Чего?!

— Это убожество, похоже, скоро затихнет и без моей помощи. Бейсбольное поле — он отключился. Бейсбольный придурок?! Что он забыл в Намимори в выходной? И почему этот ходячий "Камикорос" позвонил именно мне.Подняв взгляд от экрана телефона, на лестнице я заметил Реборна:

— Иди за ним.

— Откуда... А, впрочем, неважно. Скажите Джудайме, что я забыл выключить утюг. Темная, тихая и пустая Намимори пугала меня. И, словно впечатление от этого было недостаточно глубоким, пошел дождь. Хибари нигде не было видно, и я, преодолев забор, пошел в направлении поля. Ямамото лежал лицом на скамье возле входа: — Нашел время, когда спать... — проворчал я и потряс его за плечо. Мечник закашлял. Я поднял его голову, взяв пальцами за подбородок: кожа была невероятно горячей, полуприкрытые веки дергались и он вновь начал дико кашлять. Перекинув дергающееся от приступов кашля тело через плечо, я зашатался — тяжелый, зараза… А дождь все лил.