ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: Ад. 1. Из глубины Мрака (1/2)

Принято считать, неизвестно почему, что демоны обитают исключительно в особняках, снаружи и изнутри представляющих собой подобие соборов в готическом стиле. Но Скролан не терпел штампов. Потому в его доме не было ничего готического в любом из придаваемых этому слову смыслов. Ничего мрачного, изысканного и вычурного. Не было и ничего черного, если не считать чугунных лестничных перил и перегородок. Интерьер дома был выдержан в подчеркнуто модернистическом стиле, в золотисто-коричневых и темно-зеленых тонах. И никаких острых углов, даже дверные проемы и лестницы были мягко закругленными.

Этот дом он сам себе создал. По своему собственному вкусу. При жизни у него не было возможности особенно наслаждаться роскошью, простором и одиночеством, здесь же всего этого хватало сполна, и он был этим вполне доволен. И дом его по-прежнему вполне устраивал. Но почему-то в последнее время ему иногда казалось, что здесь слишком тихо.

Нет, он не согласился бы променять свою теперешнюю жизнь на то, что ему довелось повидать в Зарассветье, в доме Татьяны. Даже сейчас, вспоминая об этом, он брезгливо морщился. Если это и есть путь ангелов, то ему с ними явно не по пути. Он и в земной жизни бежал от подобного ?счастья? - тихих семейных радостей, домашнего уюта, чувства долга, каждодневного труда, рутины… И вовсе не из-за того, что ему не довелось испытать подобного. Если из двух зол выбирать меньшее, то лучше уж бесконечные метания в Аду, чем в Раю дохнуть от скуки.

Снова и снова он возвращался мыслями к своему пребыванию в плену, снова и снова убеждался – он во всем был прав. И поступил так, как нужно. Но что-то все же не давало ему покоя. Что-то зацепило его еще в том, самом перовом их разговоре, и теперь свербило, не давало переключиться мыслями на что-то другое. Он убедил себя, что вышел победителем из того словесного поединка. Из всех их словесных баталий. Если он и вынужден был иногда замолкать, то лишь под угрозой расправы, а не потому, что сказать было нечего. И все же было кое-что, на что он не смог найти достойного ответа. И до сих пор не мог.На те слова маленькой княжны о том, что он мало настоящего испытал в своей земной жизни. Что весь его опыт сводился лишь к самым примитивным удовольствиям и так называемым острым ощущениям, а нечто большее, важное, главное, он упустил. Нечто такое, что доступно каждому. Но не каждый сумеет это понять. Нет, не то что бы ему это было действительно важно или нужно. Просто немного обидно было сознавать, что в его жизни, пусть и недолгой, совсем не было ничего такого. И вот теперь он смутно припоминал, пытался воссоздать, но было уже слишком поздно. Теперь он при всем желании уже не мог воскресить в себе подобных воспоминаний о пережитых в земной юдоли светлых чувствах, даже если они у него и были… Демонам это недоступно. Но ведь что-то было же. Были моменты, которые он не мог до конца объяснить обычными потребностями из тех, что так легко удовлетворить.Он вдруг вспомнил стихи, которые княжны читали при нем. Они там читали множество стихов, и уж точно не ради него. Просто им нравилось бесконечно мусолить чужие слова и мысли. Его это раздражало, и он почти не слушал. Но эти строки все же запали в память, потому что перекликались с теми самыми словами, на которые он не сумел найти ответа, и потому казалось, что эти стихи читали специально для него. Хотя вряд ли так оно было на самом деле. Эти стихи, воспоминание о них и раздражали его неимоверно, и не отпускали от себя:Прекрасно в нас влюбленное виноИ добрый хлеб, что в печь для нас садится,И женщина, которою дано,Сперва измучившись, нам насладиться.Но что нам делать с розовой зарейНад холодеющими небесами,Где тишина и неземной покой,Что делать нам с бессмертными стихами?..Какие-то смутные воспоминания терзали его. Воспоминания о прошлой жизни, которые демоны, в отличие от ангелов стремятся оставить далеко позади. О чем вспоминать тем, кого земная жизнь привела в Преисподнюю? Но это, смутное, неуловимое назойливо маячило где-то на периферии сознания. Как будто в каком-то саду – каком? – цвели розы. Живые и настоящие, темно-пунцовые, влажные после дождя, источающие опьяняющий аромат. Их было много, целые гроздья, можно было прижимать их к лицу и полной грудью вдыхать, ощущая, как с каждым глотком напоенного розами воздуха, душа наполняется осознанием полноты жизни и собственной молодости. Конечно, он никому не рассказывал о таком. Он же не сошел с ума.И еще музыка. Очень смутная, с почти неразличимой мелодией, как будто звучавшая издалека, пробивающаяся сквозь глухую стену. Он скорее догадывался, чем помнил, какая она была. Кто-то играл на рояле в том доме, возле которого был сад. Он даже видел смутные очертания этого рояля сквозь стеклянную стену террасы, но размыто, как будто по стеклу стекали плотные струи воды. Эта была не та громкая, бьющая наотмашь, как электрическим током, музыка рок-концертов и ночных клубов, которую он привык обычно слушать. Даже в той жизни он никогда бы не признался, что ему даже не столько нравится, сколько глубоко волнует эта другая музыка, заставляет его сердце сжиматься, а мысли бежать тревожнее. Если бы он хотя бы мог знать композитора, ему, казалось бы легче. Кто бы это мог быть: Бах, Григ, Бетховен? Ему просто не приходило на ум других имен, не так уж он много их знал при жизни. Да если бы и узнал, что бы ему это дало? Еще раз послушать? И что потом он бы стал с этим делать?..

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.Мгновение бежит неудержимо,И мы ломаем руки, но опятьОсуждены идти всё мимо, мимо…А еще где-то там, рядом, там же, где музыка и сад, был и закат, огромный, оранжево-алый, разлитый на все небо над морем. И море, гладкое, как зеркало, изначальное и безбрежное, все же казалось скромным и как будто смущенным перед величием небес, полыхающих над ним, а солнце, выглядело не более чем крошечной золотой звездочкой мерцающей над горизонтом…

Если бы удалось вспомнить все это отчетливо, еще раз прочувствовать и пережить, ему, возможно, стало бы легче. А возможно, эти воспоминания убили бы его, ведь недаром же говорится, что в Преисподней нет места подобному. Ангелы и люди говорят о вредных мыслях, что эти помыслы от Лукавого, от кого же в таком случае приходили подобные помыслы сюда? Как они даже в виде самых смутных воспоминаний проникали за завесу Тьмы?

И все же их было недостаточно для того, чтобы увести его отсюда. Или они были слишком легковесными, не оставившими заметного следа в душе, потому они оказались неспособны что-то изменить, предоставить ему возможность выбора… Впрочем, даже если бы и был выбор, вряд ли бы он использовал его по-иному. Однако слишком ничтожные, чтобы что-то изменить, эти мгновения все-таки терзали его здесь, для этого их оказалось достаточно. Впрочем, демонам слишком многое причиняет боль. Что ангелы могут знать об их страданиях? Невозможность вспомнить что-то тяготит и растравляет изнутри, но случайные мимолетные воспоминания ранят еще сильнее. А постоянно демоны помнят только о том, что хотят забыть.…Как некогда в разросшихся хвощахРевела от сознания бессильяТварь скользкая, почуя на плечахЕще не появившиеся крылья…Да, все так. Некоторые люди ощущают крылья еще при жизни. Те, кто и в земной юдоли парят высоко, высоко залетают. И часто разбиваются, опалив крылья о солнце. Не потому ли принято говорить, что лучших из людей Господь забирает молодыми? Настоящие крылья прорезаются в мучениях, раздирая кожу и плоть, ломая кости. Хотя, возможно, у ангелов они возникают легко и быстро, как вспыхивает свет. Но для того, чтобы вспыхнуть светом на небе, нужно всю жизнь гореть заживо. Так, как он не сумел.…Так век за веком - скоро ли, Господь? -Под скальпелем природы и искусстваКричит наш дух, изнемогает плоть,Рождая орган для шестого чувства.Скролан стиснул зубы, чувствуя, как что-то жжет его изнутри. Будь он человеком, он бы, возможно, заплакал. И слезы облегчили бы его сердце… Душу… Или что-то еще, то, которое внутри, что отличает человека от прочих живых существ, и чего у демонов точно нет. Душа исчезает, а боль и сожаления остаются. Навсегда.***

- Если тебе трудно, ты можешь не все говорить, - сказала Анастасия. - Просто показывать, передавая это мне, а я сестрам. Мне с ними не нужно держаться за руки, чтобы дать им видеть то же, что вижу я.Дэвид кивнул.

- Мне и в самом деле так будет проще. Я не для всего смогу найти слов.Анастасия встала около него и положила руки на плечи, словно желая защитить от чего-то.- Если тебе трудно, можно потом, - шепнула она.- Нет... Лучше поскорее с этим покончить. Я все равно не смогу об этом забыть, но если мне не придется больше думать, как об этом рассказать, мне станет легче. Ведь больше не придется?- Я тебе обещаю, - сказала Анастасия, даже ни на кого не оглянувшись. – Что тебе нужно рассказать об этом только один раз. И ты говори так, как будто ты только мне одной об этом рассказываешь. Смотри на меня. Обращайся ко мне.

***Дэриан... Это имя он принял, когда сам стал демоном. То есть всего на несколько часов... Там, в Аду, его звали именем брата - Эйдан. Скролан сказал, что ему легко будет запомнить это имя, раз он столько раз твердил его перед смертью… Скролану это казалось забавным…Короля Эйдан встретил в тюрьме. Так получилось, что ему пришлось к нему приблизиться. После того, как Генрих убил нескольких охранников, к нему боялись подходить, разве только с особыми предосторожностями. Но ведь кто-то должен был обеспечивать эти предосторожности? Такого, как Эйдан, было не жалко. Если бы Генрих и свернул ему шею – не велика потеря, так считали тюремщики. В глубине своей грешной души Эйдан был бы рад быстро и безболезненно погибнуть от рук Короля. Это было бы огромным счастьем, по сравнению со всеми остальными возможностями умереть. Только он бы все равно не умер до конца.

В Сне Эйдан умирал уже сотни раз. На Земле, даже в самой ужасной тюрьме сон - единственная отрада для узников, но в Аду сон оборачивается самой страшной пыткой. Он боялся заснуть. Боялся даже закрыть глаза - кошмары сразу же подступали вплотную из темноты. Так он и лежал, обливаясь холодным потом, когда его ненадолго оставляли в покое. И сначала не обращал внимания ни на кого. Каждый день над ним издевались. Впрочем, вполне возможно, это были и не дни. Он не знал. Там как-то не чувствовалось времени. Он просто знал, что так будет и завтра. И послезавтра. И всегда.

Эйдан сохранял способность мыслить и понимать, что происходит, но как бы он желал ее утратить! На Земле он бы давно сошел с ума или умер – но он был уже мертв! Там даже после того, как тебя исполосуют когтями до костей и переломают сами кости, раны все равно затягиваются, очень быстро, кости срастаются. На Земле когда тебе долго больно, ты постепенно перестаешь чувствовать боль, а потом приходит смерть, в Аду боль не уходит никогда. Не ослабевает и не прекращается. Разве что сменяется унижением или страхом, чтобы потом снова можно было полнее ее чувствовать. Но никогда не приходит покой. Даже сквозь забытье ощущается это... И кошмары не прекращаются никогда.А потом однажды это произошло. Он встретился с ним взглядом, случайно - их камеры были напротив. Там на него никто так не смотрел. Демоны смотрят холодно и брезгливо, как на вещь, а другие грешники… Им все равно. Они друг друга не замечают, заняты лишь своими муками. А он смотрел с состраданием.

Никто этого не знает. И никогда не узнает. Что это такое, когда за один только взгляд ты готов отдать жизнь. Да и разве это жизнь была – там? Даже не существование. Медленное умирание, гниение заживо. Вечная смерть – никому не узнать, что это такое, особенно тем, кто знает только вечную жизнь. И все вокруг такие же трупы или палачи, которые будут лишь продлевать это умирание до бесконечности. И самое страшное, Эйдан и сам смирился с тем, что уже мертв. Навсегда. И вдруг кто-то посмотрел на него... Как человек. Как на человека. Пусть это была всего лишь мимолетная жалость, но в той беспросветности, что его окружала – это было даже слишком много…***Скролан не занимался Генри особо. Помогал Оскару в основном советами. Оскар, более аристократичный и утонченный, чем его друг, был к тому же и более импульсивным. Скролан с его своеобразным чувством юмора казался мягче. Именно, что казался. Когда потребовалось заниматься другими заключенными, эта работа была для манерного Оскара слишком грязной. Это он предоставил Скролану с его приятелями. Скролан не был так уж заинтересован в том, чтобы сломить Генриха, ему просто хотелось побыстрее от него избавиться. Присутствие в Преисподней ангела его раздражало, да что там, просто пугало. Однако и в проницательности ему отказать нельзя было, и то, что в непосредственной близости от Генриха он пребывал в постоянном напряжении, позволило ему замечать нечто такое, на что не обращали внимания остальные.Генрих большую часть времени казался ко всему безучастным, смотрел, казалось бы, и не видел, не слышал, не замечал того, что происходит вокруг, его сознание было наглухо запечатано от любых поползновений в него проникнуть, все чувства были словно заморожены силой воли. И все же... в тот единственный раз в присутствии Скролана он позволил себе на секунду забыться. Это было что-то настолько легкое и неуловимое, что странно, как даже наблюдательный демон заметил.

Возможно, это была просто случайность. Но если допустить то, во что верят ангелы, и случайностей не бывает, значит, ухмыльнулся про себя Скролан, сам Бог хотел, чтобы он это заметил. Значит, не так уж Он и благоволит своему слуге, если скрытое стало явным для демона. Проблеск чего-то похожего на человеческое чувство между этими двумя. Что-то, сделавшее тьму, что окутывала все вокруг, не такой непроницаемой. Этого не должно было происходить. Это надлежало раздавить и уничтожить немедленно.

Что ж, рассуждал Скролан, если ангел так глуп, чтобы жалеть кого-то из этих собак, пусть расплачивается за свою глупость. Пусть это ничтожество, за которое он просил Бога, станет одним из его палачей – неблагодарность, даже не преднамеренная, ранит сильнее всего. А если он и дальше будет продолжать его жалеть, тем хуже для них обоих, пусть Эйдан расплачивается за эту королевскую милость, а ангел поймет, что никакой свет в этой Тьме невозможен, что его доброта и жалость обернутся только злом и новой болью.Но все пошло не так...***В присутствии Генриха Эйдана охватывал страх, но не такой, как при демонах. К ощущению страха примешивалось что-то еще.- Раздень его, - приказал Скролан. – Живее.Эйдану было так страшно прикасаться к Генриху, что он даже промедлил несколько секунд с выполнением приказа. Но ослушаться не посмел.- Я это делаю не по своей воле, - произнес он почти беззвучно, приблизившись к нему. - Мне приказали.Генрих даже не взглянул на него, но кажется, услышал.- Ты посмел что-то сказать?

Холодный голос Скролана заставил Эйдана съежиться и втянуть голову в плечи.

- Я всего лишь...Скролан наотмашь ударил его по лицу, вроде бы и не сильно, но все же сбил с ног.

- Никто не позволял тебе открывать рот, - процедил он. - Крыса. Убирайся в свою клетку и не думай, что легко отделался. Займемся тобой позже.

Сколько времени длился допрос он не смог бы с точностью сказать. Не меньше двух суток, по крайней мере. Эйдан ни разу не заснул за это время, но он мог не спать и дольше. Он старался не слушать, не смотреть, не думать о том, что происходит в противоположной камере. Его это не касалось.

Его ничего больше не касалось, он больше не был человеком. Чувствовать что-то, думать о чем-то, кроме себя, было непозволительной роскошью. Странно, что он никогда раньше не интересовался теми, кто был с ним рядом. Другими узниками. Они были, как и он сам, уже не люди. Без чувств и мыслей. Если они и обратили внимание на нового заключенного, то только потому, что его камера была более просторной, чем их собственные, больше похожие на щели в стенах забранные решетками, где нельзя даже встать в полный рост. Рабам не нужно ходить - им достаточно ползать на коленях. Им не нужна еда или одежда. И он должен быть благодарен за то, что его отправили в камеру, а не подвесили на крюках, вонзив их прямо в кожу на груди или на спине. Так обычно поступали с заключенными, которых нужно было держать под рукой.

Для того чтобы пытать узников обычно приводили в камеру Короля – так Эйдан стал про себя называть его. Именам не стоило звучать здесь. Наверно, раньше его держали изолировано от других. Наверно, сейчас решили изменить условия его заключения. И наверно, Эйдан должен был возненавидеть его как виновника своих новых страданий. Они не могли сломить его, не могли применить к нему все пытки, какие у них имелись, поэтому отыгрывались на других заключенных, а он должен был смотреть.Кажется, этот допрос снова окончился ничем. И на этот раз Эйдан испытал некоторое подобие злорадства при мысли об этом. Наверно, не стоило так думать. Наверно, вообще не стоило думать – демоны легко улавливали все мысли и чувства узников – особенно если были не в духе.

Скролан был в таком бешенстве, что собственноручно выволок Эйдана из его камеры за волосы, чуть не оскальпировав при этом своими когтями, и швырнул на пол в темнице Короля.

- Ты не убил его. Странно, - сказал он, обращаясь к Генриху. – Ты даже не попытался. У тебя было для этого гораздо больше возможностей, чем обычно. И я не понимаю, чем вызвано такое мягкосердечие... Чем он тебе так понравился?Он прошел мимо Эйдана, как будто невзначай наступив ему на запястье. Кость хрустнула. Эйдан всхлипнул и скорчился на полу, не осмеливаясь кричать.

- ?Люби грешников, - глумливо заметил Оскар, - ненавидь грех?.- Тебе стало его жаль? – продолжал Скролан. - Почему? Других тебе не было жаль. Он чем-то особенный? Я все же надеюсь, - произнес он медленно, - что мне не показалось. Что ты почувствовал к нему что-то... сродни симпатии. И тебе будет больно смотреть, что мы с ним сделаем. Ты даже отвести глаза не сможешь, чтобы не выдать себя... хотя, даже если ты и закроешь глаза, слышать ты будешь все. И кстати, он ничем не особенный. Если я прикажу ему пытать тебя собственноручно, он это сделает, и даже не потому, чтобы самому избавиться от мучений - они для него неизбежны, но просто потому, что он привык подчиняться. Он вещь. Раб. И ничем иным уже не будет. Он не смог быть достойным Бога, и Бог от него отрекся. И теперь, когда он ?внезапно? прозрел и обрел веру, вряд ли Всевышний его простит и даст ему второй шанс.Скролан наклонился и рывком приподнял Эйдана с пола. Когти впились тому в плечи, пронзая до мяса, но даже сквозь обжигающую боль Эйдан продолжал чувствовать исходящий от демона холод.- Он даже сейчас мысленно взывает к Богу, - прошипел Скролан. – Молит Его о спасении. Только почему-то Бог его не слышит... Или слышит, но Ему наплевать? У него слишком много прекрасных чистых ангелов, зачем Ему обращать свой взор сюда, на кого-то грешника? Все его грязные слезы не стоят одного ангельского вздоха. Не правда ли, князь? Впрочем, судя по отсутствию всякого выражения на вашем лице, вам тоже все равно. Не уверен, что вы меня хотя бы слышите. Возможно, ваши мысли заняты чем-то более интересным.Все присутствующие понимали, что ответов на свои вопросы он вряд ли дождется. Понимал это и сам Скролан, потому бесился еще больше.- Но ведь на самом деле и тебе наплевать, не так ли? – прошептал он, обращаясь уже к Эйдану. Его раздвоенный змеиный язык касался то шеи, то уха, продолжая обжигать липким холодом. – И на Бога, и на кого угодно... Тебя ничего не может интересовать кроме твоей собственной шкуры, которую я сейчас нарежу лентами... И ты сделаешь все, что я прикажу, чтобы этого избежать, ведь так?- Да, - проговорил Эйдан, скорее машинально, чем отдавая себе отчет в том, что говорит.Привычку соглашаться со всем, что бы ему ни говорили, в него успели вбить накрепко. Когти вонзались все глубже под кожу, скребли по костям. Он уже смутно понимал происходящее.

- Не думаю, что его жалость что-то для тебя значит. На самом деле ты, как и все здесь, ненавидишь его. За то только, что его клетка просторнее, чем ваши, что его пытки, по сравнению с вашими, не страшнее щекотки. Каждый из вас с удовольствием разорвал бы его на части, если бы у вас была такая возможность. Ведь так?