7. Из дневника княжны Ольги: Кузина Элла (2/2)

- А я играю, - ответила Татьяна, когда я поделилась с ней своими переживаниями. – Мне это как раз самое интересное. Я себе все представляю… Такое, про что ты читаешь мне из книжек – только еще интереснее. Потому что это все, как будто происходит со мной. Или с нами всеми.- И ты никогда про это не рассказываешь! – воскликнула я с упреком.- Я стесняюсь, - вздохнула Татьяна. – Разве другим это может быть интересно? Как мне. Лучше ты мне расскажи что-нибудь еще, что ты читаешь!И я рассказывала. Всегда еще и потому, что Татьяна обычно добавляла интересные замечания и подмечала различные мелочи в историях, которые ускользали от меня.

Хотя я и не была полностью согласна с Татьяной на этот раз в том, что Элла похожа на Сару Кру. Может быть, в самом начале истории, когда Сара жила в роскоши и всеобщем обожании. Некрасивая темноволосая девочка, умная, добрая и величественная. Однако Сара была серьезной и трудолюбивой, вот чего, на мой взгляд, не хватало Элле. Она даже не подумала, например, что нужно почистить после прогулки покрытые грязью туфли. Мне пришлось сделать это за нее, хотя полностью отчистить липкую глину от небесно голубого атласа не удалось. А Элла, казалось, совсем не переживала по этому поводу…?***

?…Кузину воспитывали совсем иначе, чем нас. Никто не требовал от нее, чтобы она вставала раным-рано, в эти осенние дни еще до света, принимала холодную ванну, сама стелила постель, содержала в порядке свои вещи, подштопывала одежду, подолгу молилась и читала Библию…

- Ты не слишком ли ее балуешь, Эрни? – качала головой мама. - Такая роскошь для ребенка может быть губительна.

- У нее очень сильный характер, а ее внутренние достоинства не позволяют ей избаловаться, - уверенно отвечал дядя Эрни и добавлял: - Елизавета глубоко чувствительна, но у нее очень большое сердце.В этом он, пожалуй, был прав. Именно в этом Элла была похожа на Сару Кру: роскошь и всеобщее поклонение не вредили ей, как могли бы повредить другому ребенку. Она не казалась ни избалованной, ни своенравной. Была хорошо воспитана, почтительна со взрослыми, вежлива с прислугой. Если у нее и бывали капризы, то не чаще, чем у любой другой девочки ее лет. А бесконечные привилегии и роскошества исходили главным образом от желаний ее отца, а не от ее собственных. Потому ей и позволялось намного больше, чем нам. Например, мы ели отдельно от взрослых, а Эллу отец усаживал с собой за стол. Наши родители этого, конечно, не одобряли, да и сама Элла немного скучала за взрослыми разговорами. Позже она стала обедать с нами.Правда в еде она была все же гораздо разборчивее нас. В охотничьей усадьбе к столу подавались исключительно местные блюда, с точки зрения наших родителей, в этом было проявление хорошего тона: воздавать должное национальной кухне. Нам подавали уху из карпа, хлебный суп, крупник, жирные свиные ножки, голубцы, зразы с грибами, запеченные яйца, драники, острые колбаски с горчицей, картошку со шкварками, чесночные пампушки, а на сладкое -вареники с вишнями, черникой и сметаной, истекающие маслом оладьи с медом, моченую бруснику, тыквенные булочки, знаменитые польские коврижки и рулеты с маком…- Так много еды, - удивленно поднимал бровки Элла. – А у взрослых и того больше. Разве это все съедят?Она лениво ковыряла вилкой вареники, отодвигая в сторону тесто и устраивая на тарелке мешанину из сметаны и вишен, да и к той едва притрагивалась. У нее почти всегда не было аппетита.Дядя Эрни заказывал для Эллы другие, более изысканные блюда: телячье филе, пироги с голубями, спаржу, французские сыры, раковый суп, молодой картофель, омлеты с грибами, мороженое, клубнику, абрикосы, персики, виноград… Однако принцесса и эти деликатесы клевала, как птичка. Да и нас, по правде говоря, они не особо прельщали. В детстве гораздо вкуснее кажутся драники с кровяной колбасой, или вареная картошка с подливкой из хрустящих шкварочек, или жаркое из свежеподстреленного зайца под луковым соусом…?***

?…Первые дни нашего пребывания в Скерневице стояла очень теплая для ноября погода, но вскоре ударили долгожданные заморозки. Теперь можно было выезжать на настоящую охоту, куда нас, детей, тоже брали, как и на все прочие официальные долгие прогулки и пикники в лесу. Нас с Татьяной заморозки радовали несколько по другим причинам. Во-первых, уж очень красив был утренний иней, который ежедневно покрывал причудливыми ажурными иголочками траву и деревья. Каждый опавший пожухлый листочек, каждая веточка полыни словно превращались в изящное изделие из хрусталя, от которых невозможно было оторвать взгляд. Татьяна брала их в руки и подлогу разглядывала. Даже уродливые смерзшиеся комья грязи и глины на дорогах в лучах встающего из-за горизонта скупого осеннего солнца искрились, словно усыпанные бриллиантами. Трава становилась хрупкой, словно стеклянной, и так весло было ступать по ней рано утром, слушая, как она хрустит под ногами.

Самый обычный воздух, вылетающий изо рта морозными кольцами,становился в те дни забавой: мы прикладывали к губам палочки и скрученные бумажки и делали вид, что курим. Но самой большой радостью, были, конечно, лужи, подернутые ледком. Местами его корочка была совсем тонкой, как пластинки слюды, и было страшно увлекательно колотить по ней каблуками, разбивая вдребезги. Но на иных лужах лед был плотным, черным и гладким, как зеркало. Вот где было настоящее веселье! Мы с разбегу скользили по этим ледянкам или катали друг друга, держась за руки, в предвкушении того дня, когда можно будет порезвиться на настоящем катке.Элла в наших забавах участия почти не принимала. Она теперь все время мерзла, даже закутавшись в свою дорогую шубку на лисьем меху, тогда как мы в наших более чем скромных пальтишках носились по лесу оживленные и раскрасневшиеся. Аппетита у Эллы в последнее время тоже совсем не было. А ведь на охотничьих стоянках подавали много вкусного.

На широких скатертях, иногда прямо на земле, выставляли графинчики с водками и наливками, к которым подавались обильные холодные закуски, в этих случаях типично русские. Содержимое графинчиков нам, разумеется, не предлагали, но закуски мы с большим удовольствием пробовали, тем более что обычно нам такого не перепадало. Сколько там было соблазнов! Черная и красная икра, селедка, переложенная кольцами лука, соленые огурчики, грузди, маслята и рыжики, кубики холодца с хреном и перцем, моченые яблоки, квашеная капуста с клюковкой, ломтики буженины, окорока и сала, наконец, самое аппетитное - кусочки ароматного черного хлеба, густо натертого чесноком…

Кроме того мы обрывали прибитые заморозками ягоды рябины и с наслаждением жевали их, но когда предложили попробовать Элле, она раскусила только одну ягодку, и сразу же поморщилась.- Ужасно невкусно! – сказала она.Мы не настаивали. Привыкли, что кузина немножко отличается от нас, но все же очень славная, жаль только, что на улице с ней как следует не поиграешь…?***?В тот вечер Элла опять чувствовала себя неважно, потому ее нянюшка запретила ей выходить во двор, где мы по обыкновению устраивали наши веселые игры, нас ведь трудно было заставить сидеть в душной комнате. Однако мисс Игер нашла компромисс, соорудив для Эллы на подоконнике детской своего рода гнездо из одеял и подушек, и маленькая принцесса могла наслаждаться зрелищем.

В тот вечер заводилой была Татьяна, она придумывала для нас самые интересные игры, хотя и не так часто, как я или, позже, Анастасия… И чаще это были игры для нас двоих. Они были замечательны тем, что в них можно было играть при любом занятии и, наоборот, любое занятие с ними становилось увлекательной игрой. Неважно, что именно мы делали, всегда можно было представлять себя кем-то! Сначала это были Белоснежка и Алоцветка, потом Кэт и Энн из английской сказки, а в тот раз я стала принцессой Авророй из балета Чайковского, а она Одеттой.

- Ведь это вполне может такое быть! - говорила Татьяна. - Что они были подругами до того, как их заколдовали. Почему нет? А потом, когда их расколдовали принцы, снова могли дружить.

- Но ведь Аврора проспала в замке сто лет! – напомнила я.

- Ну и что? - не терялась Татьяна. - Одетта тоже могла сто лет быть лебедем.- Лебеди столько не живут, - возразила я.

- Но она ведь была ЗАКОЛДОВАННЫМ лебедем!

На это было трудно возразить…

Элла мелодично смеялась, слушая наши споры, и беседовала с нами из окна, но во двор так и не вышла и, быстро утомившись, рано отправилась спать. Было немного досадно, впрочем, мы были уверены, что завтра она вновь присоединится к нам...?

***

?…Однако на следующее утро, когда Елизавета проснулась, она почувствовала себя хуже. Сильно болели горло и грудь. Придворный врач, осмотревший ее, не нашел ничего серьезного и посчитал, что девочка просто переутомилась во время игр накануне вечером, к тому же подхватила легкую простуду. К сожалению, это означало, что на прогулке она снова не будет присутствовать. Нас это огорчило, но все же планы на день оставались прежними. Мы все надеялись, что к вечеру принцесса поправится, и даже несмотря на то, что температура у нее поднялась почти до сорока градусов, серьезным это никто не посчитал, ведь дети часто болеют… Но лучше ей не становилось, и медленно, час за часом, усадьбу все плотнее окутывало темное облако тревоги и сомнений.Вечер прошел в молчании. Нам уже не хотелось играть или бегать на улице. Даже малыши притихли, понимая, что происходит что-то серьезное. Всем было не до нас, мама и мисс Игер не отходили от Эллы. Мисс Игер пришла только, чтобы наскоро уложить нас спать. Ночью я проснулась от какого-то странного шума, как мне показалось, или просто это беда, нависшая над нашим домом, прошлась по спальням, пробуждая всех? Татьяна уже не спала, полусидела на кровати, напряженно прислушиваясь.- Что-то случилось, - сказала она.В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла мама. Казалось, она нисколько не удивилась, застав нас бодрствующими.

- Маленький Элле хуже, - сказала она.

По ее бледному лицу и покрасневшим глазам мы поняли, что Элле намного хуже. Ночью она стала испытывать очень сильную боль и начала задыхаться. Другой врач, вызванный из Варшавы, определил у нее паралич сердца и прописал кофеин и камфару, однако лекарства не помогали. Она бредила, металась и звала нас. Потом вдруг жалобно расплакалась и сказала, что порвала бусы, которые кузина Татьяна подарила ей. И совершенно необходимо их починить. Почему-то она непременно хотела, чтобы это сделала именно сама Татьяна, твердила об этом снова и снова. Обезумевший от горя и страха дядя Эрни умолял мама это позволить, и та, движимая состраданием, которое пересилило страх за наше здоровье, согласилась. Вот почему мама пришла за нами и привела нас в комнату Эллы, всех, кроме Анастасии.

Татьяна села рядом с кроватью кузины, и взяв протянутые ей бусины, начала спокойно нанизывать их на нитку – дело это было для нее привычным и легким. Элла пристально наблюдала за движениями ее руки и как будто немного успокоилась. Мы с Марией стояли радом, и мне показалось, что Элла слабо нам улыбнулась. Но все же почти не сводила глаз с Татьяны.- Как бы я хотела, чтобы ты была моей сестрой! - воскликнула она.

- Я буду, - кивнула Татьяна серьезно. - Если ты будешь спать.Она закончила низать бусы, и вложила их в руку Эллы. Та благодарно кивнула и прикрыла глаза. Несколько минут она лежала без движения, лишь грудь под сорочкой слегка вздымалась. Мы все было уже решили, что она, наконец, заснула, как вдруг внезапно Элла села в постели и стала переводить взгляд широко распахнутых испуганных глаз с одного из нас на другого. А потом отчаянно воскликнула:- Я умираю! Я умираю!Ее принялись уговаривать лечь обратно в постель, но девочка оставалась возбужденной, а потом повернулась к мисс Игер и сказала с беспокойством:

- Отправьте телеграмму маме.- Это будет сделано, моя детка, - пообещала мисс Игер.- Немедленно… - добавила Элла и снова откинулась на подушки.

Теперь казалось, она едва дышала. Слабый огонек жизни еще теплился в ней, но с каждым мгновением он угасал. Она стала говорить с нами, как будто мы, как раньше, просто играли во дворе или гуляли по лесу. Мне было страшно и непонятно, как отвечать ей, ведь она уже совсем не понимала, что происходит. Татьяна молча держала ее руку в своих маленьких пальчиках, смотрела серьезно и внимательно. Элла постепенно успокоилась, у нее наступил очередной момент просветления.- Я бы хотела увидеться с маленькой Анастази, - произнесла она с трудом. – Попрощаться с ней тоже.

Так Элла называла Анастасию.- Приведите малышку, - попросил дядя Эрни.

Мисс Игер вопросительно посмотрела на мама. Та кивнула. Заспанную Анастасию принесли в комнату, и глаза умирающей остановились на ней на мгновение. Анастасия вдруг произнесла совершенно отчетливо:- Бедная кузина Элла! Бедная принцесса Елизавета!Мисс Игер поспешила вывести нас, с Эллой остались только доктор, ее отец и наша мама. Последнее, что я слышала, это как врач советует ей немедленно уведомить мать ребенка… И еще одно страшное слово – тиф?.***? - Тиф? Это то, что было у папа! – воскликнула я, когда мы с Татьяной снова остались вдвоем в нашей спальне. – Помнишь, когда он долго болел?- Но папа не умер, - сказала Татьяна не очень уверенно и вдруг спрыгнула с кровати.

Я испуганно метнулась к ней.

- Ты куда? Нельзя туда сейчас!- Нужно помолиться, - сказал Татьяна решительно. - Просить у Бога, чтобы он не забирал нашу Эллу!

Да, это было совершенно необходимо. Мы с Татьяной стояли на коленях, когда вбежала мисс Игер и, подняв нас с холодного пола, почти силой уложила в постели. Как только она ушла, Татьяна сбросила одеяло и, встав на колени прямо на кровати, продолжала молиться и класть земные поклоны. Я последовала ее примеру, но что-то мешало мне молиться так же истово, как она.

Мне было страшно. По-настоящему страшно, как будто что-то холодное и темное вошло в дом и теперь находилось совсем рядом с нами. Я только удивлялась, как Татьяна этого не чувствует. Я вспоминала закат над озером, печальные глаза Эллы и ее тихий возглас: ?Ах, мне кажется, я уже никогда не увижу этого снова!?. Неужели она уже и тогда знала, что это ее последние дни на земле? Неужели люди могут знать и предчувствовать свой смертный час? От этих мыслей мне становилось холоднее, чем когда я стояла босая на полу.

Я снова вспомнила о тех днях, когда был болен папа, и от тех детских обетах, которые я давала Богу. Тогда это, кажется, помогло, папа выздоровел. Может, и сейчас мне тоже стоило пообещать что-нибудь невероятно сложное и требующее самоотречения? Например, что я никогда больше не буду сердиться и дуться на Эллу, даже если она и в самом деле останется в нашей семье навсегда, даже если станет моей старшей сестрой и мне придется ее слушаться, даже если… Сердце у меня горестно сжалось, но я все же заставила себя произнести последний обет – даже если Татьяна полюбит ее больше, чем меня…

В моем детском сознании только зарождалась мысль о том, что наша любовьк окружающим людям важнее их любви к нам. Верила ли я в самом деле, что Элла может умереть? Не больше чем в то, что умереть можем и все мы. То есть я знала об этом, но представить себе не могла…?***?…Когда тетя Даки получила телеграмму о болезни дочери утром следующего дня, она принялась поспешно собираться в Польшу, чтобы самой ухаживать за ней. Однако в разгар сборов пришла другая телеграмма, отправленная почти сразу же после первой. В этой телеграмме сообщалось о смерти принцессы Елизаветы Гессенской.

Вскрытие подтвердило, что девочка умерла от тифа, хотя злые языки поговаривали, что принцесса съела отравленное блюдо, предназначавшееся императору. Помню, как это поразило и напугало меня тогда – оказывается, кто-то может желать папа смерти? Кто-то мог хотеть его отравить? Его, такого доброго, щедрого и благородного? Это и ужасало, и казалось немыслимым.Папа заказал для Эллы гроб из чистого серебра, в котором тело маленькой принцессы возвратилось в Дармштадт. Дядя Эрни устроил для дочери пышные похороны. Он говорил – моя девочка так любила жизнь, радость и солнце – на ее похоронах не может быть ничего черного! И потому вся похоронная процессия была белого цвета: белые цветы, белые лошади, белый катафалк… Все люди, желающие проводить принцессу в последний путь, должны были тоже одеться в белое. И эти желающие приходили тысячами, выстраиваясь по пути скорбной процессии, и рыдания звенели в воздухе на всем пути ее следования…Тело Елизаветы было погребено на фамильном кладбище рядом с другими членами гессенской великогерцогской семьи. Пред тем, как гроб был опущен в землю, Виктория Мелита положила в него знак ордена Гессенов, который носила как супруга герцога.

- Мое бедное дитя – единственное, что связывало меня с этой семьей, - сказала она.

Над могилой принцессы был установлен памятник с ее профилем иизображением семи гномов, охраняющих стеклянный гроб Белоснежки. Немного позже в парке близ кладбища на пожертвования горожан был установлен еще один памятник в память о Елизавете - мраморный ангел, скорбно опустивший крылья, коленопреклоненный, простирающий руки.

Принцессу похоронили в тех самых сердоликовых бусах, подаренных ей Татьяной. Дядя Эрни потом прислал Татьяне почти такие же, но из полупрозрачного лунного камня, нанизанного на шелковую, а не на обычную суровую нитку, с золотой чеканной застежкой. Не припоминаю, чтобы Татьяна их когда-либо носила. Остальные украшения юной принцессы были по распоряжению ее отца вделаны в чашу для причастия, переплет Библии и окаймление лампады.Дядя Эрни впоследствии снова женился, и у него еще были дети, двое сыновей. Однако он тяжело переживал смерть Елизаветы, был все так же опустошен, ведь она была светом его жизни! В своем завещании он пожелал быть похороненным рядом с дочерью.

Тетя Даки все же вышла замуж за нашего дядю, несмотря на строжайшие запрещения нашего папа и короля Англии. Дядю за это лишили всех привилегий и титулов и изгнали из России. Правда потом папа смягчился и после рождения у опальной четы ребенка позволил им снова жить в России, вернув дяде Кириллу все прежние регалии, а тете присвоив титул великой княгини. Она приняла православие под именем Виктории Федоровны. Всего у них с дядей было трое детей, две дочери и сын. Однако, полагаю, свою старшую дочь тетя никогда не забыла.Помнили ее и мы. Нашу очаровательную кузину Эллу. Маленькую принцессу Елизавету. Первого близкого человека, которого на наших глазах унесла смерть. И все же, когда горечь потери поулеглась, вспоминания о ней остались светлыми и чистыми. Маленькая Элла прожила свою короткую жизнь, как настоящая сказочная принцесса, всеми обожаемая и достойная этого обожания. Она осталась вечно юной, прелестной и невинной на своем портрете и многочисленных фотографиях. Даже смерть ее казалась продолжением прекрасной сказки или легенды: серебряный гроб, мраморный ангел, скорбно сложивший крылья, семеро гномов, охраняющих покой Белоснежки, драгоценности, инкрустированные в обложку Библии, воздух, напоенный рыданиями тысяч подданных…

У нас будет не так?.