4. Из дневника княжны Ольги: Розы Петергофа (2/2)
Татьяна забралась на диван рядом со мной и сидела, нетерпеливо качая ногой. Она смотрела на меня и Мари странным пристальным взглядом. Я бы сказала сейчас: совсем недетским. Это был первый раз, когда я видела подобный ее взгляд, устремленный на меня... В будущем мне придется часто ловить его на себе?.***?Когда Мари научилась ходить, появились первые сложности. Еще раньше, чем ходить, она научилась бегать и сновала по дворцу с проворством крольчонка. Чаще всего ее целью был папа, которого она беспрестанно разыскивала, убегая от нянек, стремясь забраться к нему на колени. Однако отец чаще всего был недосягаем для ее преследований – тогда их предметом становились мы с Татьяной.
Постепенно мы стали осознавать, что безмятежные дни, когда мы играли спокойно вдвоем, канули в прошлое. Мари уже не была бессловесным ангелочком, которого можно сколько душе угодно тискать и любоваться, а потом вернуться к своим собственным забавам. Нет, теперь нам приходилось делить ее общество желали мы того или нет, и это становилось несколько в тягость. Мари непременно хотела играть с нами, хотя играть она еще совсем не умела. Она и говорить еще не умела, ?по крайней мере, по-русски? отмечала Татьяна, но уже вмешивалась в наши беседы, хватала игрушки и вообще доставляла массу хлопот.Нам удавалось немного отдохнуть от нее только в саду, потому что бегали мы все же быстрее, и толстенькой Мари на ее коротеньких ножках было за нами не угнаться. Мы прятались от нее за высокими кустами сирени. Забирались в них под надежное укрытие темной листвы, с которой сливались наши юбки и матроски, и только белые полоски на воротниках могли нас как-то выдать... Но у малютки Мари был не такой острый глаз.Она останавливалась растерянно посреди дорожки, озадаченно оглядывалась по сторонам, и уголки ее губ обиженно ползли вниз. Маленький носик, торчащий между пухлых щечек, горестно морщился.
- Тебе ее жалко? – спрашивала Татьяна, и глаза у нее насмешливо блестели.А мне действительно было ее жалко. И хотелось выбежать на дорожку, обнять и утешить. Но... Надо признать, что без помех побегать и поиграть с Татьяной мне хотелось сильнее. И мы бросали несчастную Мари на произвол судьбы. У нас был особо любимый сиреневый куст, который разрастаясь образовал внутри уютную круглую пещеру из переплетенных ветвей и густой листвы. Мы забирались туда и оказывались в совершенно своем собственном мире, принадлежавшем по-прежнему только нам двоим?.***
?Однажды мы с Татьяной сидели у себя в комнате, уже переодевшись ко сну, как вдруг мимо двери промелькнуло что-то кругленькое и быстрое. Мы переглянулись.- Что это было? – спросила я.- Похоже на Машку, только совсем безо всего, - ответила Татьяна. – Но разве ее не должны сейчас купать?Мы, заинтригованные, направились в ванную и застали там следующую картину. Наша английская няня мисс Игер увлеченно беседовала со своей помощницей о чем-то мне совершенно непонятном. Наверное, о том, что называлось политикой. Рядом с наполненной дымящейся водой ванной лежали одежки Мари, но самой Мари нигде не было видно.Мы с Татьяной снова посмотрели друг на друга, и Татьяна вдруг смертельно побледнела. Нам в головы одновременно пришла одна и та же страшная мысль, от которой у меня буквально подкосились ноги. Но падать в обморок было некогда. Я бросилась к ванне и стала поспешно шарить руками в воде, вымочив совершенно рубашку и концы волос. И наконец, с облегчением опустилась на пол. Где бы ни была сейчас Мари, она не лежала бездыханной на дне ванны. Няня с горничной в удивлении воззрились на меня.
В этот момент в дверях ванной появилась очень рассерженная тетя Оля, державшая в охапке брыкающуюся Мари.- Вы верно с ума сошли! – воскликнула она. – Позволяете ее высочеству бегать голышом! Что за важности беседы вы здесь ведете, если не в состоянии уследить за ребенком?В это момент она увидела меня. Посмотрела на мокрую рубашку, потом на ванну. Нахмурилась.
Татьяна с видимым облегчением подошла к Мари.- Она, наверно, опять пыталась добраться до папа, - сказала она. – Побежала к его кабинету мяукать под дверью? Противный ребенок!- Ольга! Ты вся мокрая, - сказала тетя строго. – Пойди, переоденься.Меня переодели в сухое и велели нам ложиться. Из-за двери все еще доносились голоса мисс Игер и тети Оли. Пришла и мама. Татьяна, лежа в постели, недовольно прислушивалась.- Какой переполох из-за этой девчонки! - воскликнула она.- Ты ее разве не любишь? – спросила я уныло.Мне впервые пришла в голову эта мысль. Татьяна вдруг выбралась из кровати и подошла ко мне.- Давай, я причешу тебя? – предложила она, беря со столика щетку.Мои волосы были еще влажными и спутанными, поэтому я согласилась. У крошечной Татьяны уже тогда были на редкость ловкие пальчики, и она умела причесывать меня совершенно безболезненно.- Я просто не понимаю, почему все так носятся с этой противной малявкой, - сказала она с досадой. - Если бы ее хоть раз как следует отшлепать, она бы перестала безобразничать!- Она все-таки очень славная, – заступилась я за Мари.Рука у меня в волосах замерла.- Ты ее любишь больше, чем меня? – спросила она тихо.Я удивилась.- Вы же обе мои сестры, я вас люблю одинаково! – сказала я.- Но ведь я была твоей сестрой гораздо раньше ее! – воскликнула Татьяна, не скрывая обиды. – Как ты можешь любить нас одинаково?- Но ведь папа и мама любят нас тоже одинаково, - возразила я. – Хотя я была их дочкой раньше, чем вы!Татьяна помолчала, а потом снова принялась меня причесывать.- Но ты тогда обещаешь, что не будешь любить ее сильнее меня? – спросила она.Да, это я могла пообещать...?***?Чувства Татьяны стали понятны мне позднее, потому что чем дальше, тем настойчивее Мари льнула к отцу, возможно, отчаявшись добиться нашего расположения и дружбы. А отец никогда не отказывал ей в своем внимании и любви – когда у него было время. Она была еще слишком мала, чтобы желать стать его любимой дочкой, но она чувствовала, как я, что он первый после Бога, а для нее, годовалой, он, наверное, был самим Богом в те дни.
Мари заняла мое исконное место - на руках у отца и на его коленях. Все чаще, когда я видела, как папа возится с ней, мое сердце горестно сжималось, а на глаза наворачивались слезы. Однако под внимательным взглядом Татьяны я училась их сдерживать. И мне не хотелось, чтобы она уличила меня в тех же чувствах, за какие я осуждала ее.
А мисс Игер осталась у нас ненадолго. Она была нашей ?главной няней?, англичанкой, ее рекомендовала мама сама королева Виктория.Русские нянечки были у нее лишь помощницами. Однако мне теперь кажется, мама было не слишком довольна тем, что наше воспитание возложено на постороннего человека. По правде говоря, именно так и было принято во всех царственных семьях, это всем казалось приличным. Но у мама было другое мнение.- Да, я считаю, что английское воспитание для детей самое лучшее! – заявляла она. – Я сама воспитывалась именно так, и вот почему я думаю, что и сама сумею дать его своим детям!
В этом и было все дело. Мама не устраивало то положение вещей, которое существовало среди знати в России, да и не только в России! Молодые родители рода княжьего отдавали своих детей с самого рождения гувернанткам и нянькам, а сами предавались развлечениям высшего света. Но мама эти развлечения были чужды и скучны. Она, как и отец, с юных лет мечтала о другом – о тихом семейном счастье, о домашнем очаге, о детях, которых она сама будет воспитывать. Она пренебрегала всеми теми неписаными правилами и условностями, что были приняты при дворе, сама кормила, баюкала и воспитывала нас, своих детей.
Более того, скоро она вовсе отдалилась от шумного общества и двора, появляясь лишь на официальных приемах, где ее присутствие было обязательным. К тому же она значительно сузила круг лиц, допускаемых в королевские апартаменты. Никакой шумной толпы придворных, а также дальних и близких родственников, только немногие избранные, самые верные. Можно ли было осуждать ее за это? За то, что общество посторонних людей, пустых и не всегда самых умных, тяготило и утомляло ее? За то, что она хотела видеть рядом лишь важных и любимых?
Мне кажется, тем, кто ее за это осуждал, просто были недоступны подлинные любовь и нежность. Разве можно променять истинные чувства на пышность и блеск? Как бы там ни было, подобное поведение моей матери вызвало при дворе бесконечные пересуды, обиды и гнев. Ее не любили. И с каждым годом все больше. Конечно, ее это огорчало. Она всегда стремилась быть доброй к людям. Но не хотела приносить в жертву предрассудкам свое семейное счастье. И мы были счастливы. Очень счастливы?.?…Но и наше счастье омрачалось иногда! Помню страшные и тяжелые дни, когда папа заболел тифом. Нас, девочек, не пускали к нему, но мама проводила при отце почти все время. Приходила лишь ненадолго, чтобы приласкать и благословить нас. Ее прекрасное лицо осунулось и потемнело от усталости и тревоги, глаза погасли. Она просила нас молиться, и мы искренно изо всех наших детских сил выполняли это.
Вряд ли маленькая Татьяна понимала тогда до конца, что значит смерть... Но я уже могла это понимать. Но и Татьяна интуитивно чувствовала, что возможна долгая разлука с отцом, разлука, которая может стать вечной. К тому же она необыкновенно остро воспринимала все чувства мама, ее тревога и озабоченность передавались ей.
Кажется, даже солнечный свет померк в те дни. Холодный шепот клубился по углам, злые мысли и неприязнь окружающих отравляли воздух. Только теперь я могу понять, как непрочно было положение моей матери в то время. Мой отец умирал, не оставив наследника. И слишком многие винили в этом мою мать. Хотя во время болезни отца она ждала четвертого ребенка – это ничего не меняло. Даже если бы родился мальчик, он родился бы уже после смерти императора, и наследником не мог быть.
Мы сидели в наших комнатах подавленные – ни играть, ни читать не хотелось. Помню, как мама как-то пришла к нам, совершенно измученнаяи вдруг горько расплакалась. Татьяна тут же подбежала к ней и обвила ручонками ее шею, желая утешить. Но я, охваченная дурными предчувствиями, не могла сдвинуться с места.- Папа хуже? – спросила я в ужасе, боясь задать самый страшный вопрос.- Ему не хуже, - сказала мама, целуя Татьяну. – Но и не лучше. Ах, Боже, что же с нами будет! Сегодня ко мне приходил этот ужасный человек, Витте, говорил со мной о том, кто будет наследником. Говорить об этом со мной сейчас, когда все наши молитвы должны быть за здравие государя... я и ответила ему, что править будет моя дочь Ольга... Разве моя бабка Виктория не правила мудро Англией столько лет? Разве в самой России не было славных императриц? Но он говорит – невозможно, по закону принятому еще Павлом Первым наследником должен быть мужчина! И даже то, что у меня милостью Божией может скоро родиться мальчик, ничего не значит! Какая дикость! Из-за того, что когда-то, сто лет назад... Это ничем себя не прославивший император... Из ненависти к своей матери – поистине великой - издал нелепый указ... Почему последующие поколения должны из-за этого страдать? Если есть прямые наследницы... зачем призывать еще кого-то? Так и пойдет... дядя, брат, племянник... седьмая вода на киселе... и закончим, как несчастная Франция... Все эти родственники, которые у меня за спиной так радовались тому, что у меня рождаются одни девочки... Теперь слетелись, как стервятники, и каждый метит на трон! А августейшие дети пусть прозябают в опале? Приживалами в отчем доме? Не будет этого! – она отстранила Татьяну и порывисто обняла меня. – Если Господь Всемилостивый сохранит твоему отцу жизнь, ведь пока мы можем молиться только об этом... Я добьюсь у твоего отца, милая Ольга, чтобы он изменил этот варварский закон! Если Господь не благословит нас сыном, ты будешь править!?***?…Итак, я узнала, что могу стать императрицей.Но тогда меня это нисколько не взволновало. Тогда я могла думать только об отце. Почти так же, как папа, мне было жаль нашу Мари. Она ведь его так любила. И почти не успела его узнать! Бедненькая маленькая Мари! Она казалось, и вовсе не должна была понимать, что происходит... Но она как будто что-то чувствовала. Уже не просилась к отцу, не искала его. У нее был медальон с портретом папа, и она каждый вечер, ложась в постель, целовала его с трогательной нежностью.
Меня покорила эта детская преданность. Я уже не ревновала больше, напротив, это казалось мне кощунственным. Я не понимала, как я могла завидовать Мари или быть печальной, в то время как папа был здоров и был с нами.
В молитвах я давала обещания, что никогда больше не позавидую, даже не нахмурюсь, пусть даже отец после выздоровления будет любить одну Мари, ласкать и целовать только ее! Я буду счастлива просто потому, что он будет жив и рядом с нами... Со всеми нами. Только дав в душе это обещание, я поняла, какая была глупая, когда завидовала Мари. Разве я могла сомневаться в том, что отец всех нас всегда любил одинаково??***?Услышал ли Господь наши детские молитвы, или помогла неустанная забота мама, но нашего дорогого отца Бог у нас не отнял тогда. Напротив нас ожидала новая радость.- Скоро у нас появится новенький ребеночек, - рассказывала я Татьяне. – И хорошо бы на этот раз братик.- А я бы хотела сестренку! – заявила вдруг Татьяна. – Тогда Мари было бы с кем играть, и она не бегала бы за нами хвостом!Интересная была мысль!
- Знаешь, что я думаю? – спросила Татьяна. – Что на самом деле эта толстушка не наша сестра. Она совсем на нас не похожа. Она приемыш.Я оторопела.- Или подменыш, - продолжала Татьяна. – Как в маминых сказках. Да, наверно. Эльфы выкрали у нас нашего настоящего братика и подсунули нам эту несносную девчонку.Но Мари вовсе не была несносной! Несносной девчонке в нашей семье еще только предстояло появиться...?***
?…И снова было разочарование, уже ничем не прикрытое, фальшивое сочувствие, косые взгляды, шепотки по углам: ?Бедняжка Аликс! Четвертая девочка!?Но мы этого тогда не видели, не слышали, не понимали. И, в сущности, были рады тому, что у нас еще одна сестренка, потому что, как там будет с братиком еще неизвестно, а что нашего полку прибыло, так то чем больше, тем лучше. И Мари теперь будет с кем бегать и играть…
Правда, пока до бегать и играть было еще далеко. Пока Анастасия могла прогуливаться по дорожкам парка только на руках у мама, но уже тогда, как мне казалось, она смотрит на нас, шествующих следом, через ее плечо слегка насмешливо, с хитрым прищуром.Татьяна, наблюдающая за ее гримаскми, тихонько фыркала:- Ох, какая кукла!
Хотя, по моему мнению, Анастасия нисколько не походила на куклу в младенчестве, во всяком случае, не на куколку, больше на маленькую обезьянку. Ее рыжеватые волосики золотились на солнце, как мех, и круглая мордочка была совсем обезьяньей. И я с некоторым тщеславием думал, что, кажется, я в детстве была все же посимпатичнее, если верить фотоснимкам…?***
?А Мари мы в наши игры и в наш круг все же приняли. И перестали ее тиранить, толкать идразнить ?step-sister?. Произошло это вот каким образом.Мы в тот день играли по обыкновению в детской в куклы, устраивая им домик, расставляя стулья и натягивая над ними платки. Мари, конечно же лезла играть к нам и по своей неуклюжести и неповоротливости все время сдвигала стулья и роняла платки. В результате, когда нам это окончательно надоело, мы придумали, что Мари будет у нас лакеем, а место лакея – за дверью. Туда мы ее и выставили.Мари, конечно, скуксилась, но открыто протестовать не посмела. Няня мисс Игер попыталась ее отвлечь и сделала другой домик, но малышке, само собой, хотелось к нам… Внезапно, по-видимому, доведенная до крайней обиды нашим смехом и веселыми возгласами, Мари с места, вбежала к нам, в очередной раз опрокинув стулья, и ударила каждую из нас по лицу. Мы обомлели,а Мари в следующее мгновение исчезла в соседней комнате. Оттуда она вренулась прежде, чем мы успели прийти в себя, одетая в кукольный плащ и шляпу, с руками, полными мелких игрушек.
- Я не лакей, я король… или добрая фея-крестная, которая приносит подарки! – заявила она, высыпая на пол свои сокровища.Мне, наверное, в первый раз в жизни стало по-настоящему стыдно. Четырехлетняя Татьяна, очевидно, чувствовала то же самое, потому что сказала:- Мы были слишком жестоки к Мари, и она не могла нас не побить!?***?…И потом мы всегда играли вместе. До тех пор, пока не подросла Анастасия и не начала Машкой ужасно командовать. А та, как всегда, не могла ни в чем ей отказать. Уж слишком уж она была доброй, ласковой и податливой, такой и оставалась.
Помню, однажды, когда будучи еще малышкой, Мари самовольно взяла со стола взрослых – а до определенного возраста нас, детей, кормили отдельно – несколько булочек с корицей, до которых была большая охотница, мама ее наказала. А папа только рассмеялся и сказал: ?Я очень сильно рад увидеть, что она человеческий ребенок! Я боялся, что у нее скоро вырастут крылья, как у ангела!..?.